Ничего хорошего

17

— Ну, любовь или деньги?

— Пятьдесят на пятьдесят. Это лотерея.

— Думаю, все же что-то одно.

— А к чему ты отнесешь похоть? А преступления, совершенные в гневе? А убийства на почве секса? К любви? Нет, я не согласен.

— Дело не в классификации. Я уверен, что чаще всего преступления совершаются из-за денег, а не из-за любви.

— Возьмем, например, твои бытовухи. Разумеется, они случаются не из-за той любви, которая описывается в книгах, а из-за любви, которая изжила себя.

— Да? Бытовухи происходят из-за денег так же часто, как из-за эмоциональной черствости.

Я вышла из туалета в кафетерии Медицинского центра Среднего Манхэттена и тут же оказалась втянутой в ожесточенный спор Чэпмена и Уоллеса по поводу преступлений.

— А что ты думаешь, Куп?

— Как-то не задумывалась. Наверное, из-за денег.

— Мерсер, чаще всего мы выезжаем на такие происшествия, как Пако замочил Флако из-за красных крышечек или синих крышечек!

В последнее время убойный отдел нередко занимался расследованием дел, связанных с разборками наркоторговцев из-за их радужных сокровищ — пузырьков с разноцветными пластиковыми крышками: красными, синими, лиловыми, желтыми и так далее.

— Да, иногда Флако режет Пако на части, потому что именно с ним изменила женщина Флако, — продолжил Майк. — Но обычно его волнует измена, только если она заведует бухгалтерией его лавочки. А вовсе не потому, что он безумно ее любит. Эти парни любят своих стаффордов, питонов и какаду. А вовсе не боевых подруг.

— Так из-за чего погибла Джемма Доген? Из-за любви или из-за денег? — переспросил Мерсер, прекрасно зная, что ни я, ни Майк не сможем ему ответить. — Пошли, послушаем, что нам споет Спектор.

Мы направились через лабиринт коридоров и лифтов от кафетерия больницы до спокойного шестого этажа медицинского колледжа. Майк назвал свое имя дежурной у стойки.

— Доктор Спектор вас ждет?

— Да, мэм. Мы детективы из отдела по расследованию убийств, а мисс Купер — из офиса окружного прокурора.

И хотя Майк вроде бы не упомянул, что мы являемся разносчиками брюшного тифа, его слова произвели схожий эффект. Дежурная нахмурилась, закатила глаза и больше не смотрела в нашу сторону. Правда, она все-таки набрала номер Спектора и сообщила, что пришли «эти» люди.

— Последняя дверь направо, перед библиотекой.

Мы прошли мимо неосвещенного кабинета, где когда-то работала Джемма Доген.

Спектор ждал нас на пороге. Как любой человек его профессии, он был чрезвычайно самоуверен, но радушная улыбка и свободные манеры отчасти скрывали это. При росте в пять футов шесть дюймов, он был ниже каждого из нас троих, а его рыжеватые волосы уже начинали редеть.

Но все же он выглядел моложе своих пятидесяти двух — такой возраст был указан в записях Мерсера.

Как и офис Джеммы Доген, кабинет Спектора ломился от медицинских инструментов и устройств, фотографий и наград. Только он, не в пример Джемме, еще и завалил комнату доказательствами существования личной жизни — с фотографий в рамках улыбались дети, а развешанные по стенам постеры и пластиковую модель позвоночника украшали отзывы благодарных студентов.

— Значит, это вы хотите навести порядок в нашем маленьком королевстве?

— Вы бы так не сказали, если бы видели, как нас приняла дежурная, — отозвался Майк.

— Как вы могли заметить, мы тут еще не успели вернуться к нормальной жизни, если, конечно, к такой громаде, как наша больница, можно применить понятие «нормальный». Пресса не слишком с нами церемонится. Пишут, что у нас дисциплина хромает на обе ноги. — Он махнул рукой в мою сторону. — А в отношении вас, леди, могу сказать только одно. Когда на горизонте появляется юрист, многие врачи впадают в панику. Ставшее уже стереотипным недоверие между нашими профессиями — это что-то вроде плохой шутки. Я пытался убедить коллег, что вы не занимаетесь случаями врачебных ошибок, что вы всего лишь безобидный прокурор, но...

— Мы подумали, что вы сможете помочь нам узнать побольше о Джемме Доген, — начала я. — Пока нам мало удалось выяснить. Похоже, она была очень замкнутым человеком.

— Да-да, именно. Я могу рассказать вам, чем она занималась у нас, а доктор Бэбсон, с которым вы встретитесь позже, приоткроет вам завесу тайны над ее личной жизнью. Джемма пришла в эту больницу до меня, примерно десять лет назад. Очень удачная карьера для женщины — да и для мужчины, — она получила приглашение работать в этом отделении, а затем возглавила его. Она была блестящим врачом, совершила много открытий в нашей области.

Примерно двадцать минут он оживленно рассказывал о том, с каким вниманием Джемма Доген относилась к нейрохирургическому отделению медицинского колледжа, которое сама основала, и с какой гордостью отбирала студентов для этой изматывающей работы.

Когда Майку надоело слушать дифирамбы, он перебил доктора:

— Спасибо, думаю, мы выслушали достаточно про нашу Флоренс Найтингейл[23], док. А кому она мешала?

Спектор вздрогнул от неожиданности, сел и почесал в затылке.

— Могу я в первую очередь назвать себя или это будет нескромно?

— Как вам угодно.

— Уверен, что до вас уже дошли слухи. Джемма собиралась вернуться в Англию, и все указывало, что на посту руководителя ее сменю я. Разумеется, при условии, что Билл Дитрих и его люди не приведут кого-нибудь со стороны, через мою голову.

— Она точно собиралась уехать? — уточнил Мерсер.

— Никто не был уверен на все сто. Она скрывала это, как и остальное. Знаю только, что во время последнего путешествия в Боснию на обратном пути она останавливалась в Лондоне. От друзей по университету я слышал, что там с радостью примут ее обратно. Прекрасные отзывы. И, разумеется, — он кивнул в мою сторону, — роль играло то, что она женщина.

— Она должна была принять решение к определенному сроку?

— Многие жизненно важные для нашей больницы вопросы решатся недели через две. Пятнадцатого апреля, если быть точным. Именно в этот день будут произведены новые назначения на факультеты и заключены контракты на следующий год, и в этот же день решается окончательно, кого из студентов примут в программу подготовки нейрохирургов. Естественно, об этом вам лучше поговорить с Дитрихом. Именно он занимается этими административными вопросами.

— Да, мы с ним уже говорили...

— И отнеситесь к его словам с изрядной долей скептицизма. Он питал слабость к Джемме, хотя их роман и закончился много месяцев назад.

Мы с Майком и Мерсером были профессионалами, поэтому и глазом не моргнули.

Майк тряхнул головой и снова перевел разговор на самого Спектора:

— Предположим, в следующем месяце вы станете главой отделения, док. Что для вас изменится в этом случае?

— Если вы числите меня среди подозреваемых, мистер Чэпмен, то я вам отвечу — практически ничего не изменится.

— Зарплата?

— Без изменений. О да, мои гонорары за выездные операции могут слегка вырасти, но здесь, в больнице, эта должность — всего лишь вопрос престижа. И ни одного лишнего доллара.

— Но вы были бы рады занять эту должность?

— Естественно, с моей стороны было бы глупо отказываться. Но, по правде говоря, многие из тех, кто вращается в нашей среде, и так считали это отделение моим. Доген самоустранялась все больше и больше, уходила от активной жизни больницы, постоянно пропадала в странах третьего мира. Поэтому, когда люди говорили о Медицинском центре Среднего Манхэттена, независимо от того, где была святая Джемма, они говорили об отделении Боба Спектора. Такие вот дела.

— А сколько неврологов...

— Позвольте вас поправить, мистер Чэпмен. Нейрохирургов, а не неврологов, — резко перебил его Спектор, мне даже показалось, что этому различию он придает больше значения, чем тому факту, жива Джемма Доген или мертва.

— Извините, док. Я использую эти слова как синонимы. Не могли бы вы объяснить мне разницу?

Спектор рассмеялся в ответ:

— Разницу? Разница составляет около полумиллиона долларов в год, всего-то. Это у нас в руках пилы и боры, Чэпмен. Мы оперируем, они — нет.

— А как вы думаете, почему Джемма собиралась уходить из Медицинского центра?

— Я не думаю, мисс Купер, я знаю наверняка. Люди нашей профессии зарабатывают на жизнь, удаляя опухоли из мозга и производя операции на позвоночных дисках. Некоторым из нас этого оказывается мало, и тогда мы придумываем себе интеллектуальное увлечение — начинаем исследовать какую-нибудь болезнь или нарушение. Я, например, изучаю болезнь Хантингтона. Так вот, Джемма начинала так же, как многие из нас, но потом увлеклась травматологией, повреждениями мозга. Это началось здесь, в Нью-Йорке, потому что именно здесь навалом огнестрельных ранений и жертв аварий. В Лондоне она ни разу не видела пациента с огнестрельным ранением. Британцы, может, и охотятся на куропаток и фазанов, но у них весь этот огнестрельный беспредел, который есть у нас, начался совсем недавно. У них-то, слава богу, ружья традиционно были в руках богатых охотников. Уверен, что вам, как представителям правопорядка, это прекрасно известно. В любом случае, как только она заинтересовалась травматологией, ее стало невозможно удержать вдали от зон военных конфликтов. Если она слышала про уничтоженную деревню в какой-нибудь стране с непроизносимым названием, которой еще десять лет назад и в помине не было, то уже на следующий день вылетала туда.

— А разве она не могла оставаться в штате больницы и совершать такие поездки? Это ведь благородное дело. Разве это не повышало престиж Медицинского центра? — спросил Мерсер.

— На травматологии много денег не заработаешь, господа. Большинство из тех, кто попадает в аварии или случайно оказывается на линии огня, не имеют медицинских страховок. Возможно, я покажусь вам циником, но я могу принести больнице гораздо больше прибыли, чем Джемма со всей ее благотворительностью. Травматология... как бы вам объяснить... для нейрохирурга это что-то вроде праздной пищи для ума. Кроме того, лучший эксперт по нейротравматологии работает как раз в Нью-Йорке. Его зовут Джам Гаяр. Он ведущий специалист в этой области, и у него огромный потенциал. Он намного моложе Джеммы, но уже успел во всем ее превзойти. Полагаю, им двоим было тесно. Это была еще одна причина ее внезапной тоски по родине.

Доктор Спектор балансировал на тонкой грани между самоуверенностью и нахальством.

Чэпмен решил вернуть разговор к личной жизни Джеммы Доген:

— А что еще вам известно об отношениях доктора Доген с Биллом Дитрихом?

— Во-первых, что мне и вовсе не следовало об этих отношениях знать. За все эти годы я несколько раз видел Джеффри — ее бывшего мужа — то на собраниях, то на конференциях. Думаю, ему повезло отделаться от нее. Его вторая жена — чудесная женщина. Не такая ледышка и носит волосы распущенными. Мне Джемма никогда не нравилась, я имею в виду, в сексуальном плане. Я всегда полагал, что лечь с ней в постель — это — извините, мисс Купер, — все равно что вставить свое хозяйство в тиски. Но многие мои коллеги, похоже, не возражали бы против этого. Дитрих, конечно, сможет рассказать вам все подробнее и даже назвать некоторые имена. Думаю, в какой-то момент он собирался на ней жениться. Все поговаривал про увеличение зарплаты. Он бы сильно выгадал от этого брака. Смог бы удовлетворить свою страсть к антикварным автомобилям.

— В самом начале нашего разговора, доктор, вы спели слащавый панегирик Джемме Доген. Теперь вы пытаетесь вывалять ее в грязи. Правда ли, что вы просили ее ассистировать вам на операции тем утром, когда нашли ее тело? — спросила я.

— Я никогда не отрицал, что она блестящий специалист, — быстро произнес Спектор. — Если она была рядом в операционной, то я чувствовал себя абсолютно уверенно, поэтому часто приглашал ее. Но вне операции она раздражала меня так же, как скрип ногтей по стеклу. Она чрезмерно критиковала студентов, не говоря уже о коллегах. Она многое сделала для больницы и колледжа, но я искренне полагаю, что ей пришло время двигаться вперед. Я не делаю тайны из своего мнения и был бы безмерно рад ее уходу — но, естественно, предпочел бы проводить ее на «Конкорд», а не в гробу на кладбище.

Спектор поднялся, сказав, что у него совещание в библиотеке, и проводил нас до двери.

Майк подождал, пока закроются двери лифта, и только тогда заговорил:

— Билл Дитрих? Лучше переспать со змеей. С кожей, покрытой автозагаром для мужчин, с волосами оттенка «греческое лето»? Да он должен встречаться только с хозяйкой прачечной. Потому что после него придется дважды в день стирать простыни, чтобы отмыть от всех средств, которыми он себя поливает. Зачем Джемма с ним встречалась?

— Трудно представить. А что вы думаете о Спекторе?

— Ну, он раскрыл карты. Думаю, он говорил с нами начистоту, и мне кажется, что у него нет мотива.

Мы обсуждали ответы Спектора всю дорогу до Нью-Йоркской клинической больницы. Охранник на главном входе с Йорк-авеню рассказал нам, как найти офис доктора Бэбсона на четвертом этаже.

Я постучала. Дверь открыла миниатюрная женщина лет пятидесяти с каштановыми волосами до плеч и добрыми глазами цвета ореха.

— Я Гиг Бэбсон. На самом деле мое полное имя Кэтрин. Пожалуйста, заходите.

Будучи уверенной, что Гиг Бэбсон — мужчина, я приятно удивилась такому повороту событий, поскольку мне очень хотелось услышать женское мнение о Джемме. Я бросила взгляд на ряд дипломов на стене — «Вассар-Колледж». 1969, «Медицинский факультет Гарварда», 1973, а Мерсер тем временем представил всех нас маленькому доктору.

Бэбсон рассказала, как встретилась с Джеммой.

— Мы познакомились всего три года назад, по работе. Мы были в одной команде травматологов, работавших над случаем Ванессы. Может, вы помните?

Разумеется, я помнила. Эта история тронула каждого жителя Нью-Йорка. В аэропорту Ла Гуардиа разбился частный самолет, все восемь взрослых пассажиров погибли. А четырехлетнюю Ванессу вышвырнуло из обломков без единой царапины. Но шестнадцать недель она оставалась в коме. Родственники даже хотели отключить ее от аппарата искусственного жизнеобеспечения, они считали, что функции мозга не восстановятся.

Но команда нейрохирургов — чьи имена я, конечно, не запомнила — совершила чудо. Ванесса вышла из комы, через несколько месяцев у нее восстановились умственные способности, и девочка вернулась домой. Фотографию улыбающейся малышки на ступеньках Медицинского центра Среднего Манхэттена в окружении спасших ее врачей невозможно забыть.

— Джемма была блестящим специалистом. Это она спасла жизнь Ванессе. Она обнаружила ушиб на коре лобной доли мозга, из-за которого образовался большой тромб. Все боялись проводить подобную операцию, а Джемма сделала это — удалила сгусток крови. Как всегда, уверенная в себе, отважная и абсолютно безупречная в работе. Если бы не Джемма, девочка вела бы жизнь растения.

— Расскажите нам об обратной стороне медали, доктор, — попросила я. — Зачем кому-то понадобилось причинять ей вред?

— Вы действительно думаете, что Джемма не была случайной жертвой? Я хочу сказать, вы думаете, что той ночью на нее напал не простой вор или бездомный? В это трудно поверить. Знаете, мы все считали, что с ее стороны безрассудно оставаться ночью в кабинете. Нет, мы не думали, что ей угрожает опасность в самой больнице, но я, например, всегда беспокоилась, как она будет добираться туда и обратно. Но переубедить ее было невозможно. Спала Джемма мало. Так что она обычно проводила полночи на работе, а домой приезжала под утро. Часа два отдыхала, затем вставала и шла на пробежку. Все знакомые знали, когда можно застать ее в колледже.

— А что вам известно насчет ее планов уехать из Нью-Йорка?

— Только то, что такие планы у нее были. Ничего определенного, но в Медицинском центре Среднего Манхэттена ей стало скучновато.

— Ей не хватало работы по травматологии?

Бэбсон вопросительно посмотрела на меня:

— Травматология? В Нью-Йорке? Вы шутите?

— Ну, доктор Спектор сказал, что она...

— Забудьте о том, что он вам наговорил. Она доверяла только одному человеку, Джеффри Догену, бывшему мужу. Даже мне не рассказывала всего.

— Почему?

— Не хотела меня вмешивать. Пыталась защитить от мышиной возни, которая шла у них в администрации. Я на несколько лет моложе Джеммы, и она не хотела, чтобы моя карьера была загублена, как ее собственная.

Последнее заявление удивило нас. Что там за борьба шла в администрации, если доктор Спектор не словом о ней не упомянул?

— Загублена?

— Понимаете, она была правдолюбом. Думаю, Билл Дитрих вам уже рассказывал о том случае?

— На самом деле, — сказала я, поскольку ни Чэпмен, ни Уоллес не могли проявить нужное в данной ситуации спокойствие, — вы первый человек, упомянувший о «том случае». Мы все были уверены, что это преступление — дело рук случайного убийцы, доктор Бэбсон. Что вам известно об угрозах, которые получала Джемма?

— Угрозы? Она ничего мне не рассказывала. Но если бы она все-таки ушла из больницы, то сопроводила бы свой уход громким заявлением медицинскому сообществу, можете мне поверить. Она не собиралась отступать без боя.

— Так что же за случай вы имеете в виду?

— Я не знаю всех подробностей. Джемма пыталась решить какую-то этическую проблему. Это касалось скорее медицинского колледжа, а не самой больницы. Она хотела, чтобы окружающие соответствовали тем стандартам, которые она установила для себя. Это было слишком завышенное требование, многие сочли бы его неразумным. Там был студент с Западного побережья, он хотел попасть к Джемме в программу подготовки нейрохирургов. А кто-то предупредил ее, что в своем заявлении он указал заведомо ложную информацию — составил фальшивое резюме или вроде того. Она выгнала его из программы пинком под зад, хотя некоторые из ее коллег были не против, чтобы он остался. Она всегда очень переживала из-за подобных случаев. Администрация обычно настаивала, чтобы она не предавала огласке такие моменты. Никто не хотел перетряхивать свое грязное белье перед всем миром. Это может отпугнуть пациентов и всякое такое. Но если уж она закусывала удила, то ее невозможно было остановить.

Вдруг затренькал пейджер, мы все вздрогнули, и каждый потянулся к поясу. Потом посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Как же мы жили до изобретения этих штук? — спросила Бэбсон. Пищал ее пейджер, и она пошла к телефону, чтобы выяснить, кому и зачем понадобилась.

— Не могли бы мы закончить на сегодня? — поинтересовалась она. — Мне нужно в «Скорую». Только что на Второй авеню водитель автобуса не справился с управлением и выехал на тротуар. Сейчас сюда привезут пострадавших пешеходов, они хотят, чтобы я спустилась и помогла им, если понадоблюсь.

— Я хотела бы еще раз поговорить с вами, доктор Бэбсон, после того, как мы встретимся с Биллом Дитрихом.

— Разумеется. Просто позвоните мне и скажите, когда я понадоблюсь.

Гиг Бэбсон вышла из кабинета вместе с нами.

— Не могли бы вы рассказать немного об отношениях доктора Доген с Биллом Дитрихом? Личных, я имею в виду, — спросила я по пути к лифтам.

— Я была очень рада, когда она их разорвала. Я никогда не доверяла этому человеку. Нет, я не хочу сказать, что он злой, просто очень скользкий тип. Но, полагаю, она была одинока, его внимание ей льстило. Он довольно настойчиво преследовал ее одно время. Но в последние месяцы она редко говорила о нем. И во всех последних конфликтах они оказывались по разные стороны баррикад. Он любит использовать людей. Я до сих пор не могу понять, что она нашла в нем, поэтому не любила слушать об их отношениях.

Я нажала кнопку вызова лифта, а Бэбсон открыла дверь на лестницу, чтобы спуститься в приемный покой «Скорой помощи». Но Мерсер все же успел задать еще один вопрос:

— Вы когда-нибудь ходили с ней на игру?

— Что, простите?

— Она любила спорт? Баскетбол? Футбол?

— Джемма была хорошей спортсменкой. Она любила физические упражнения. Бегала, сплавлялась по рекам на каяке, ходила на лыжах. Признаться, тут я не могла составить ей компанию. И я ни разу не ходила с ней на бейсбол или другие игры, нет. И не припомню, чтобы Джемма говорила о таком. Если бы я пошла на стадион, то лишь затем, чтобы поесть хот-догов, да и то не чаще раза в год. Так что об этой стороне ее жизни мне нечего вам сказать. Извините.

Бэбсон вышла на лестницу раньше, чем приехал лифт. Когда мы вышли на улицу, был уже шестой час.

— Куда теперь?

— Как вы смотрите на то, чтобы поесть вкусной домашней еды? — забросил крючок Мерсер.

— Нет, ребята, меня вы готовить не заставите.

— Нет, нет. Я не то имел в виду. Давайте купим еду в супермаркете. А мы с Майком ее приготовим. Тебе останется только поставить тарелки в посудомоечную машину.

— Договорились.

Мы были всего в нескольких кварталах от моего дома. Я подождала в машине, пока они зашли в магазин и вышли минут через десять, нагруженные пакетами с едой.

— Так. Мы сделаем салат «Цезарь», куриные грудки в дижонском соусе по рецепту моей матери и соте из бобов.

— С чесноком, — добавил Майк. — Это не станет преградой для твоей личной жизни? — прибавил он.

— Он уехал из города, Майк. Пошли.

Мы припарковались на Третьей авеню и пешком дошли до моего дома. Вместо Заки я обнаружила букет и записку от домработницы Дэвида, которая забрала мою четвероногую подругу выходного дня.

Майк с Мерсером занялись готовкой на кухне, а я переоделась в домашние брюки и проверила автоответчик.

Там было сообщение от Дрю, который не застал меня на работе, от матери, напоминавшей о дне рождения моей невестки, и от Нины, звонившей, пока ее машина стояла в пробке на шумном шоссе Санта-Моники.

Я понаблюдала, как мои повара шинкуют и протирают ингредиенты для ужина. Майк снял блейзер, а Мерсер — пиджак. Вещи они положили на диван, засунув галстуки в карманы, закатали рукава и творили под песни Марти Ривз.

— Все готово, — объявил Мерсер, — давайте поедим после вечерних новостей, ладно?

Мы пошли в гостиную, и я налила всем выпить, пока мы ждали выпуска новостей в половине седьмого. Майк позвонил лейтенанту Петерсону, сообщил ему о результатах двух бесед, а также узнал, как дела у остальных. Детективы продолжали прочесывать подземное убежище, допрашивать бездомных и искать улики.

Майк повесил трубку и посмотрел на нас с Мерсером.

— Петерсон хочет знать, какие у нас идеи на данный момент. Я ответил, что мы еще ничего не обсудили.

— Я поняла наконец, что меня глодало весь день. Я не знаю, что и думать. По-моему, мы с самого начала пошли не в ту сторону. С того самого момента, как вы приехали на место преступления.

Мерсер наклонился вперед с бокалом в руке и медленно кивнул. Он сообразил, к чему я клоню.

— Думаю, вы увидели именно то, что убийца хотел вам показать. Сексуальное нападение. Жертва, которая погибла, пытаясь спастись от насильника. Нападение случайного психа, который застал одинокую женщину в кабинете посреди ночи, нападение неподготовленное и непродуманное. И я думаю, что все это фигня.

Майк выключил звук телевизора и уставился на меня.

— Джемму Доген убили, просто и без затей, — продолжила я. — Тот, кто сделал это, заставил выглядеть всю сцену как изнасилование, он хотел сбить нас с толку, хотел, чтобы мы начали искать человека, не связанного с Доген. Вроде того же Попса. Или Жестянщика. Там полно таких бродяг. Он убил ее. Снял с нее трусы, задрал ей юбку. Пусть думают, что это было преступление на сексуальной почве. А я полагаю, что ее даже не пытались насиловать. Думаю, что убийце меньше всего хотелось вступать в половой контакт с Джеммой Доген.

— Наверное, мне так хотелось заставить тебя работать с нами, что я даже не рассмотрел такую возможность тем утром, — ответил Майк.

— Разве это не логично? Убийца оставляет тело в таком положении, чтобы мы решили, будто это изнасилование — или попытка оного. Но спермы нет, характерных повреждений тоже, нет даже ни одного лобкового волоска нападавшего. Естественно, его могли спугнуть, но я ставлю на то, что он не собирался насиловать ее. Чем больше я узнаю о Доген, — продолжила я, — тем больше прихожу к мысли, что кто-то желал ей смерти и этот кто-то весьма умен. Он все спланировал и пустил нас по ложному следу.

— А они теряют время на прочесывание подвалов и допросы психов. Нет, это кто-то абсолютно нормальный, вроде тех парней в приличных костюмах или в белых халатах, которые были у нас в участке, — согласился Майк.

— Как Спектор сказал тебе, Алекс, — уточнил Мерсер, — от одного твоего вида доктора могут впасть в паранойю.

— Это глупо с их стороны. Они не найдут юриста, который уважает медиков так же, как я. Двое мужчин, которых я любила сильнее всего в жизни, — я подумала об отце и Адаме, моем покойном женихе, — были врачами, самыми преданными и заботливыми людьми, которых я когда-либо знала.

— Кроме того, — вставил Майк, — никто и не утверждает, что убийца — врач. Но скорее всего этот человек хорошо знал Доген. Знал ее привычки, знал, когда она бывает в своем кабинете. Знал, что все подумают, что она была достаточно сильной, чтобы оказать сопротивление насильнику, даже если он окажется вооружен.

— Думаю, завтра нам стоит еще раз побывать в Медицинском центре, — предложил Мерсер. — А кто говорил с ее мужем? Не знаете?

— Ах да, лейтенант Петерсон звонил ему сегодня и все рассказал. Тот обещал помочь, расстроился, как и полагается. Сказал Петерсону, что чувствует себя так, будто потерял старинного друга.

— Надеюсь, они постараются вызвать его сюда, чтобы мы с ним побеседовали. Наверняка он сможет просветить нас по многим вопросам.

Во время новостей мы немного и беззлобно поспорили о своих впечатлениях по делу, разошлись во мнениях насчет того, кому какие свидетели нравятся и в каком порядке надо вызывать людей на допросы на этой неделе.

Услышав музыку из «Последнего раунда», Майк шикнул на нас.

Но Мерсер позвонил Морин, чтобы узнать, как у нее дела, и они проговорили весь первый раунд, поскольку знал, что ни меня, ни Майка эта часть игры не интересует. Мы все по очереди поговорили с Морин, и она рассказала мне о прошедшем дне.

Ее навестил Джон Дюпре, который осматривал пациентов из неврологии.

— Это он нашел Попса в рентгеновском кабинете, да? У меня возникло желание сдаться и позволить ему осмотреть меня. Алекс, тебе не кажется, что он очень симпатичный? Такой милашка.

— Я скажу тебе завтра. Майк хочет, чтобы мы допросили его повторно. Мо, мы обещали твоему мужу, что ни один врач тебя и пальцем не тронет. Так что веди себя прилично.

— А что здесь еще делать девушке? Единственная новость на сегодня — пациентка из соседней палаты сказала, что лечащий ее интерн поделился с ней слухом, будто Джемма Доген неровно дышала к молоденьким мальчикам.

— Насколько молоденьким? Она назвала какие-нибудь имена?

— Ну, этой пациентке восемьдесят два, так что для нее большинство мужчин молодые. И, к сожалению, ни одного имени нет.

— Завтра к тебе зайдет Сара. А теперь давай прощаться, потому что у меня сидят два мушкетера, жаждущие меня накормить и напоить.

— Как я тебе завидую. Позвони мне позже.

К тому моменту, когда Требек приготовился задать финальный вопрос, в игре лидировал слепой лингвист из Тампы, опередивший конкурентов на четыре тысячи долларов.

— Тема сегодняшнего финала, — объявил Требек, — искусство. Мы вернемся в студию после рекламы.

— Как они могут спрашивать слепого человека об искусстве?! Это же бесчеловечно, это дискриминация... это... — закричал Майк в экран телевизора.

— А самое главное, что вы ничего не смыслите в этой теме, детектив Чэпмен, — не удержалась я, подмигнула Мерсеру и спросила своим самым прокурорским тоном: — Не так ли?

— Пять долларов, Куп. Такова моя ставка.

— Извините, мистер Чэпмен. Наша минимальная ставка составляет десять долларов. Но я хочу поднять до пятидесяти. Отыграть обратно свои деньги.

Как обычно, Мерсер выступил судьей:

— Ставка десять долларов.

Требек посмотрел на троих напряженных игроков в студии и показал им ответ.

— Голландский портретист XVII века, известный своими миниатюрами, на которых он изображал зажиточных горожан. Его самая знаменитая картина называется «Торжественная клятва при ратификации Мюнстерского договора».

Пока мелодия отмеряла время, Майк шумно распространялся о том, что ни один участник не сможет дать верный ответ при такой туманной формулировке.

— О, мне очень жаль, мистер Кайзер, — сказал Требек первому участнику. — Франс Халс — неплохая попытка, но вы ошиблись на целый век.

— Я могу сказать тебе, кто это, прежде чем Требек назовет ответ. Не хочу, чтобы ты подумал, будто я мухлюю, — предложила я Майку, пока второй конкурсант позорно провалился с Рембрандтом.

— Видишь, Мерсер? Вот чему их учат в «Семи сестрах». Вот почему они выходят оттуда такими наглыми. Ну и каков вопрос, блондиночка?

— Кто такой Герард Терборх? — сказала я, по правилам давая ответ в форме вопроса.

А Требек уже утешал слепого участника, который ничего не написал на своей табличке со шрифтом Брайля.

— Не могу поверить, что в колледжах вас обучают такой ерунде. Просто удивительно, как вы потом умудряетесь найти работу.

— Колледж здесь ни при чем, — возразила я, а Мерсер дождался, пока Требек подтвердит мой ответ, потом выключил телевизор и включил музыкальный центр. Комнату наполнил голос Рода Стюарта, а мы вернулись на кухню.

— Знаю, знаю. Наверняка у твоего папочки есть его картина, да? Небось та маленькая картинка, на которой лысый мужик с трубкой. Она еще висела рядом с платяным шкафом в вашем старом доме? А вот у моей матери по всему дому висит Норман Рокуэлл — те репродукции, которые она надергала с обложек «Ивнинг Пост» за 1952 год. Так-то вот, Мерсер. Так что мне нет смысла отдавать Купер ее выигрыш. Она сможет продать своего курильщика кисти Терборха и содержать нас троих до конца жизни. Если бы ты была настоящим другом, Куп, ты бы так и сделала. А теперь давайте поедим.

Мы отнесли ужин в столовую. Я зажгла свечи и села между двумя своими друзьями, радуясь тому, что мне удалось отвлечься от дела об убийстве.

Я сдвинула анчоусы на край тарелки и поднесла ко рту первую ложку. И на полчаса забыла о Джемме Доген, пока хриплый голос Стюарта не напомнил мне, что первая рана — самая глубокая. Раны, кровь, место преступления. Я забыла сравнить инициалы подозреваемых со странными пятнами крови на ковре в кабинете Доген.