Ничего хорошего

8

Возможно, не каждый захочет просыпаться под голос Дона Аймуса[12], но меня он прекрасно тонизирует.

Будильник прозвонил в семь, и радио включилось автоматически. Аймус зачитывал новости, основной темой был, естественно, репортаж о Медицинском центре Среднего Манхэттена, в котором сообщалось обо всем, начиная с убийства и заканчивая активной подземной жизнью в тоннелях.

— Похоже, что мотель «Бейтс»[13] — просто тихая гавань по сравнению с этой больницей, — произнес Аймус и начал изображать пациента из «Стайвесант», который проводит экскурсию по месту событий. Я оделась, но выключать радио и выходить из комнаты не хотелось — мне казалось, что Аймус и его коллеги, освещавшие суд над Симпсоном подробнее, чем все национальные новостные станции, смогут назвать имя убийцы гораздо раньше полиции.

Я надела черную дубленку и приготовилась к тринадцатиградусному холоду. Я вышла из дома на Третью авеню и поймала такси. Водитель знал, как доехать до здания криминального суда в Нижнем Манхэттене, поэтому я откинулась на спинку сиденья и стала просматривать заголовки «Таймс».

Статью о смерти Джеммы Доген поместили на первую полосу, а не в «Разное», где обычно публикуют подобную информацию. Возможно, так вышло благодаря ее известности, но скорее всего дело в том, где произошло это жестокое убийство. Читатели «Таймс», как правило, находятся довольно далеко — физически и эмоционально — от разных строек или мест скопления подростковых банд, где обычно и происходят убийства, потому что обстановка располагает к этому. Но убийство в таком месте, где «мы» сами часто бываем — крупнейшем медицинском центре города, в Центральном парке или в «Метрополитен-опера», — заставляет отнестись к смерти по-другому. Продолжение на первой странице, над сгибом.

Я внимательно прочла статью, чтобы проверить, правильно ли журналисты сообщили факты и не было ли утечки информации из полиции. Пока ничего подобного не наблюдалось, никто не назвал вероятного подозреваемого, даже наших восьмерых «гостей» не упомянули. И никаких предварительных обвинений.

Когда я дочитала газету, включая книжное обозрение и специальный репортаж о предстоящем аукционе древностей, мой молчаливый водитель остановился у дома 100 по Централ-стрит и опустил пластиковую перегородку, чтобы получить с меня четырнадцать долларов и тридцать центов.

— Как обычно? — спросил меня продавец кофе на углу, когда я подошла к нему.

— Двойной, пожалуйста. Два больших черных кофе.

Большинство сотрудников появится только после девяти, но несколько молодых адвокатов и стажеров уже направлялись к зданию суда от разных станций метро и автобусных остановок.

Со мной в лифт зашла Джоан Эпштейн. Она не появлялась у меня давно, но набрасывалась на новые дела, как акула, и готовила их для предоставления в суд.

— У тебя есть время просмотреть сегодня обвинительный акт? Это дело, которое я взяла в прошлые выходные, помнишь факты?

— Кража со взломом на Западной 9-й улице, замешана какая-то наркоманка?

— Оно самое.

— С присяжными проблем не было?

В квартиру к женщине залез такой же наркоман, который знал, что его жертва не захочет обращаться в полицию, потому что сама сидит на кокаине. Велико же было его удивление — и удивление Джоан, — когда она стала помогать следствию, проявляя завидную искренность. Вчера она должна была дать показания под присягой перед большим жюри, это был первый шаг для получения обвинительного заключения.

— Нет, все прошло хорошо. Я просто еще не определилась, в скольких изнасилованиях его обвинять. Я хочу сказать, он насиловал ее, выходил на кухню за пивом, возвращался и начинал заново. Это отдельные преступления или одно большое изнасилование?

— Приноси бумаги ко мне где-то к одиннадцати. Я просмотрю документы и освежу в памяти подробности, а потом примем решение. Нет никакого смысла вешать на него слишком много преступлений, но если было несколько актов насилия, разделенных иными событиями, то это, несомненно, повод для нескольких обвинений.

Она вышла на шестом этаже, а я поехала на восьмой, где с того дня, как я возглавила отдел по расследованию сексуальных преступлений, располагался мой офис. Он находился в конце коридора, и здесь же сидели все должностные лица из судебного отдела, которые курировали тысячи дел, что полицейские пачками регистрировали каждый день и каждую ночь. Офис Баттальи был в противоположном конце коридора.

Я включила свет в приемной, где было рабочее место моей секретарши, и открыла дверь к себе. У меня в кабинете царил непривычный порядок, и это мне понравилось. Я знала, что скоро здесь все будет завалено бумагами, полицейскими отчетами, диаграммами, записками и газетными вырезками — без этого не обходится ни одно расследование. Мне нравилось начинать работу с зеленого ежедневника, лежащего где-то посреди этого бумажного моря, — так я была уверена, что ничего не упустила.

В первую очередь я позвонила на работу Дэвиду Митчеллу.

Он уже прочел утренние газеты и знал, что меня назначили вести дело в Медицинском центре.

— Я бы не просил тебя присматривать за собакой, если бы знал, что ты будешь так занята. Извини, что побеспокоил.

— Глупости. Я с удовольствием возьму ее к себе, Дэвид. Может, она даже вытащит меня на пробежку в выходные. Ты же знаешь, мне нравится Зака. Если не застанешь меня дома, когда будешь уезжать, просто открой дверь своим ключом и запусти собаку ко мне.

— Хорошо. Я выгуляю ее завтра утром, а затем отведу к тебе.

— А ты успеешь сделать мне одолжение перед отъездом?

— Разумеется. Что именно?

Я кратко рассказала ему, что происходит в больнице, и объяснила, что мы хотим внедрить туда Морин в качестве наблюдателя — но так, чтобы администрация и врачи об этом не догадались.

— Я легко обо всем договорюсь, если у них есть места. И если ты пообещаешь прикрыть меня, когда Американская медицинская ассоциация захочет отозвать мою лицензию...

— Не беспокойся. Шеф полиции должен одобрить это предложение, так что ты будешь действовать под его руководством. И я уверена, что места у них есть. Последние четыре дня двое из наших бездомных спали в пустых палатах. Кстати, на кормежку они тоже не жаловались.

— Ладно. Тогда вот что я предлагаю. Пусть Морин позвонит мне, чтобы я смог описать ей симптомы. А потом я позвоню неврологу, которому я...

— Нет. Дэвид. Доген была нейрохирургом. Нам надо, чтобы Мо положили в нейрохирургию.

— Не беспокойся, в Медицинском центре Среднего Манхэттена эти два отделения находятся на одном этаже. А пациент всегда начинает с неврологии.

— Я не понимаю этих тонкостей. Может, просветишь?

— Конечно. Неврологи — это врачи, которые изучают и лечат заболевания нервной системы. А нейрохирурги не вмешиваются на этом этапе, если, конечно, ты не хочешь, чтобы Морин прооперировали.

— А неврологи и нейрохирурги работают вместе?

— Да, но неврологи не делают операций.

— Доген в основном оперировала на мозге.

— Да, я читал в ее некрологе. И запомни, Алекс, что мозг, позвоночник и даже глаза — это части центральной нервной системы. Вот почему многие врачебные специальности пересекаются — психиатры, офтальмологи, ортопеды. Мы придумаем миссис Форестер достаточно болей, тиков и судорог, чтобы весь врачебный персонал наблюдал ее до моего возвращения в понедельник. Лады?

— Спасибо, Дэвид. Мерсер позвонит Мо, чтобы ввести ее в курс дела, и, как только она даст согласие, я направлю ее к тебе. А теперь, когда с делами покончено, могу я спросить, с кем ты едешь?

— Я вас познакомлю, когда мы вернемся. Ее зовут Рене Симмонс, она сексолог. Думаю, она тебе понравится.

У меня появилось подозрение, что наши с ним воскресные вечера, когда мы смотрели «60 минут» и пили коктейли, будут отравлены присутствием третьего лишнего.

— Это та стройная брюнетка с безупречной улыбкой и ногами от ушей, которая ждала тебя в баре «У Луми» в прошлый вторник?

Как-то вечером на прошлой неделе я выходила из любимого итальянского ресторана, и тут мимо меня внутрь поспешил Дэвид, бросив по дороге, что заказал столик и опаздывает.

— Да, это она. Зато ты очищаешь город от преступников.

— И делаю это с удовольствием. Я еще позвоню сегодня.

Когда я повесила трубку и выбросила пустые стаканчики из-под кофе, пришли Мариса Бурджес и Кэтрин Дэшфер. Обе давно работали в отделе и были моими подругами. Как и Сара, они были на несколько лет моложе меня, тоже были замужем и с маленькими детьми. Эти трое прекрасно совмещали личную жизнь с профессиональной, и им никогда не изменяло чувство юмора.

— Наши планы на обед в «Форлини» накрылись медным тазом. — Мариса указала на заголовок в газете на моем столе.

— Возможно, это единственный плюс в таких громких делах, но его не стоит сбрасывать со счетов. Ощутимая потеря веса гарантирована: перекус на бегу, жидкие диеты, состоящие из кофе и содовой, расшатанные нервы, суета. И все это растягивается на недели и месяцы. Наверное, когда это дело будет закончено, я устрою себе оздоровительный поход по магазинам, чтобы проверить, не вернусь ли я к своему институтскому шестому размеру. Хотите пари?

— Договорились. Тебе нужна наша помощь? Мы с Марисой можем помочь Саре с теми делами, которыми ты не успеваешь заниматься, тогда у тебя будут развязаны руки с этим убийством.

— Отлично. Сегодня просмотрю записи. Наверное, найдется несколько допросов, которые вы сможете провести вместо меня на следующей неделе. Но если мы не найдем каких-либо существенных улик к выходным, то делом будет заниматься полиция, а не я.

Тут заглянула моя бессменная секретарша Лора Уилки, пожелала доброго утра, а затем сообщила, что Фил Вайнберг хочет срочно меня увидеть перед судом. Обязательно.

Мы с Марисой и Кэтрин переглянулись, потому что Вайнберг, или Нытик, как мы его прозвали, уже просочился в мой кабинет. С ним всегда были сложности. Хотя он был хорошим юристом и сострадательным адвокатом, его надо было «вести за ручку» через весь процесс, такой опеки не требовалось даже потерпевшим.

Увидев, что я не одна, Фил скривился. Он знал, что мы станем обсуждать его, как только он выйдет из комнаты, но все равно, хоть и неохотно, поделился со мной своей проблемой:

— Ты не поверишь, что отмочила вчера одна из присяжных.

— Расскажи подробней. — Мои коллеги могут бесконечно рассказывать забавные истории о присяжных Манхэттена.

— Я сейчас веду процесс, основанный на прямых доказательствах. Это дело Таггса.

Мы с Сарой по очереди ходили в зал суда в понедельник и вторник, чтобы посмотреть на Фила. Мы всегда так поступали с начинающими коллегами, чтобы потом детально разобрать их ошибки, дать совет по технической стороне или стилю и вообще помочь становлению будущих светил юриспруденции.

Я хорошо знала материалы дела. Девушку изнасиловал ее новый знакомый, она согласилась пойти к нему после вечеринки. Двадцатитрехлетняя девушка, фотограф, сама была главным свидетелем обвинения и твердо настаивала на том, что не преследовала сексуальных мотивов, согласившись на визит к Ливану Таггсу.

Подобные дела были очень сложными, несмотря на то что наш отдел провел их сотни за последние десять лет. Закон здесь ни при чем, виновато отношение социума к таким преступлениям, поэтому многие непросвещенные присяжные отказывались воспринимать их всерьез.

Основная проблема женщин, изнасилованных знакомыми, заключается в том, что классическая защита представляет их либо лгуньями, либо ненормальными. Преступления не было, значит, женщина все выдумывает. Или «что-то все-таки было» между ней и обвиняемым, но у нее такие проблемы с психикой, что она отказывается в это поверить.

Иными словами, прокурор, считай, уже наполовину выиграл дело, если правильно подобрал присяжных. Образованные горожане, не лишенные здравого смысла, с прогрессивными взглядами на современную жизнь — вот кто хорошо подходит для таких дел. А простые женщины, которые, как правило, бывают настроены куда критичнее мужчин по отношению к другой женщине, лучше подходят для роли присяжных в делах об изнасиловании незнакомцем, чем для вынесения решения о принудительном сексе на свидании. Я столько раз убеждалась в этом на собственной практике, что пыталась внушить эту истину и своим подчиненным.

— Ты же видела присяжных, да, Алекс?

— Да, и что?

— И что ты о них думаешь?

— Там больше женщин, чем мне хотелось бы видеть на подобном процессе, но ты мне сказал, что так уж был составлен список присяжных.

— Алекс, клянусь, в этом списке было море женщин. Я ничего не мог поделать.

— Хватит ныть, Фил. Так в чем проблема?

— Все было хорошо, но под конец произошло нечто. В зале 82 было так холодно, что присяжные попросили судью включить отопление, это было как раз перед допросом первого полицейского, осматривавшего место преступления. Час спустя стало так жарко, что пот тек с нас ручьями. И тогда присяжная номер три встала и, пробормотав: «Извиняйте!» — при всех стянула с себя свитер. И что, вы думаете, было под ним? Футболка размером с рекламный щит, и поперек ее груди четвертого размера огромными буквами цвета фуксии шла надпись: «СВОБОДУ МАЙКУ ТАЙСОНУ!»

Мне трудно было сдержать смех, а Мариса и Кэтрин даже не пытались.

— Это не смешно, ребята, правда. Тайсона осудили когда? В девяносто первом? Значит, эта женщина купила свою идиотскую майку больше шести лет назад, и либо ей нечего было надеть, либо она на самом деле верит в то, за что борется. А если это так, то мы в полной заднице.

— А что сказал судья? — поинтересовалась Мариса.

— Вообще-то ничего. Мы просто переглянулись, но...

— Ты хочешь сказать, что не попросил судью опросить присяжную вне судебного заседания? Фил, давай ноги в руки и гони к судье. Я частично слышала, как ты отбирал присяжных перед процессом, и слышала, как ты спрашивал, думают ли они, что знакомство между сторонами делает это происшествие «их личным делом», а не преступлением. Ты же получил нужные тебе ответы. Тебе повезло с судьей, она дока в таких делах. Скажи ей, что у тебя есть ходатайство и ты хочешь, чтобы она задала несколько вопросов присяжной номер три, прежде чем переходить к судебному разбирательству.

— А разве задавать эти вопросы должен не я?

— Ни в коем случае. Сейчас мы набросаем тебе список, а ты передашь его судье. Не хватало еще, чтобы присяжная подумала, что это ты выделил ее и теперь собираешься к ней придираться. Если она пройдет это интервью и останется, пусть думает, что это судье не понравился ее выбор одежды, а не тебе. Не надо, чтобы она срывала злость на твоем деле.

Кэтрин сказала, что пойдет и поможет Филу со списком вопросов, чтобы я могла заниматься своей работой.

Тут меня по интеркому вызвала Лора:

— Пока вы разбирались с Филом, звонила Мо. Я записала ее на прием. Она только поговорила с Мерсером, а уже вся трясется и рассыпается на части.

Я взяла блокнот, посмотрела на часы и сказала Лоре, что иду в комнату большого жюри на девятом этаже, чтобы начать официальное расследование дела Джеммы Доген. В округе Нью-Йорк ежедневно заседает восемь больших жюри, чтобы рассмотреть дела, по которым они должны вынести решение. Четыре собираются в десять утра. Ни одно дело не может быть передано в суд без решения большого жюри.

Мне еще придется побеспокоиться о том, как и когда мы сможем установить подозреваемого, чтобы вменить ему преступление. А сейчас мне предстояло другое испытание — предстать перед двадцатью тремя людьми, которые составляли большое жюри. Только они могут наделить прокурора правом выдавать повестки в суд и запрашивать улики в процессе уголовного расследования. И хотя в последние годы больше половины штатов отменили эту систему, в округе Нью-Йорк она все еще действует. Никакой окружной прокурор не имеет права требовать предоставления документов или явки свидетеля. Мне достаточно пары звонков, и полицейские отчеты и результаты вскрытия будут у меня на столе. Но медицинские записи, распечатки телефонных звонков, журнал охраны больницы — все эти бумажки, которые могут дать мне зацепку, я могу получить только с разрешения большого жюри.

Большинству граждан нет необходимости знать, зачем нужен этот законодательный орган и как он работает. Это жюри присяжных было названо «большим» в отличие от «малого», которое состоит из двенадцати человек, присутствующих на процессе. Большое жюри пришло к нам из британского права, оно было создано как узда для прокуроров, чьи расследования носили политический характер или были необоснованными. И существует оно совсем по другим правилам, нежели «малое». Его заседания всегда закрытые, на них не присутствует публика; ответчик вправе выступить, но редко этим правом пользуется; защита не может вызывать свидетелей, а тех, что вызывает обвинение, нельзя подвергнуть перекрестному допросу. Заслушав выступление обвинения, большое жюри должно утвердить проект обвинительного акта, если, конечно, было предоставлено достаточно улик для возбуждения дела.

Зал ожидания был полон помощников прокуроров и свидетелей. Помощники были бодры и энергичны, они деловито собирались провести своих подопечных через первую ступень на пути к судебному разбирательству. Этим очень любят заниматься молодые юристы, пришедшие работать, например, к Батталье, и они только радовались, если им удавалось жонглировать несколькими делами одновременно. Я наблюдала, как они набрасывают в блокнотах пункты обвинения сразу для трех дел, чтобы потом отдать судебному приставу, который передаст их соответствующему старшине присяжных. Они стояли плечом к плечу за длинной стойкой в приемной, они работали друг против друга и против времени — им нужно было получить проекты обвинительных актов по своим делам.

Свидетели являли собой более хмурое сборище. Это были люди, которых ограбили или ранили, украли кошелек или угнали машину, люди, которых обманули родственники или неизвестные мошенники, все они переживали из-за того, что оказались жертвами, и из-за знакомства с судебной системой.

Только двое из моих двенадцати коллег нахмурились, когда я подошла к приставу, который контролировал очередность рассмотрения дел в этом заседании. Мое присутствие в приемной и мое новое назначение на важное дело означали, что я пришла просить пустить меня вне очереди, перед «крупными хищениями» и «хранением наркотиков», команды которых собрались не меньше часа назад.

— Успокойся, Джин. Мне буквально на минуту. Я без свидетелей. Мне только открыть дело, чтобы мы могли выписывать повестки. Я вас не задержу.

— У Дэбби в кабинете сидит пятилетняя девочка. Подружка отца облила ее кипятком, потому что та плакала. Там серьезные травмы...

— Разумеется, пусть идет вперед. А я проскочу сразу за ней.

Когда пристав сообщил, что большое жюри собралось, я позвонила Дэбби и сказала, чтобы она вела ребенка давать показания. Лицо девочки было сильно обезображено, на левой, обожженной стороне головы не было волос, она крепко держалась за руку прокурора, пока они шли мимо юристов, полицейских и свидетелей. Дэбби и девочка остановились перед деревянными дверями, ведущими в зал большого жюри. Прокурор посмотрела ребенку в глаза, чтобы подбодрить, и спросила, готова ли та.

Девочка кивнула, и дверь перед ними распахнулась. Дэбби за руку повела своего свидетеля в центр зала. Замыкала шествие стенографистка. За десять лет я входила в этот зал сотни раз — с женщинами, мужчинами, подростками и детьми. И мне не раз приходилось видеть, как все двадцать три присяжных в ужасе ахали, в очередной раз увидев, какой вред может один человек причинить другому. Я признавала устоявшуюся важность этого органа и уважала его власть. Но при всем этом понимала, что окружной прокурор может им манипулировать, используя неотъемлемые перегибы процесса в свою пользу, поэтому я еще и исповедовала постулат последних лет о том, что большинство прокуроров могут добиться обвинительного акта хоть для бутерброда с колбасой, если им этого захочется.

Девочка пробыла там только шесть минут, за которые успела рассказать свою историю. Затем дал показания отец, а потом — два полицейских, которые прибыли на место и произвели арест. Чистое изложение — «обглоданные кости», как мы называем такие дела, — когда основные элементы преступления представляются на рассмотрение большого жюри помощником окружного прокурора. Нет необходимости расписывать это дело перед ними, тут нет ни судьи, ни адвоката, ни обвиняемого.

Дэбби и стенографистка тоже вышли в приемную, чтобы присяжные могли посовещаться и проголосовать. Звонок, извещавший, что решение принято, зазвонил буквально через несколько секунд. Все, кто видел девочку, не сомневались, что жюри утвердило проект обвинительного акта — обвиняемой вменялось покушение на убийство.

Пристав махнул мне рукой, пропуская в зал. Войдя, я положила блокнот и Уголовный кодекс на столик, стоявший там специально для этого.

— Доброе утро, дамы и господа. Меня зовут Александра Купер. Я помощник окружного прокурора, и я здесь, чтобы официально открыть расследование по делу об убийстве Джеммы Доген.

Пока это имя ничего им не говорило. Я смотрела на присяжных, которые сидели на амфитеатре напротив меня. Два полукруга кресел в несколько рядов, по десять человек с каждой стороны, и еще трое в центре на возвышении. Это старшина присяжных, его помощник и секретарь, ведущий протокол. Как обычно, они еще не успели убрать газеты и дожевывали рогалики и булочки, которые принесли в зал, невзирая на таблички: «Входить с едой запрещается!»

— Сегодня я не представлю вам никаких доказательств, но это только первый мой визит к вам по этому делу. И я хочу дать вам кодовое название для этого дела, чтобы вы сразу понимали, о чем речь, когда я снова предстану перед вами. Думаю, вы не забудете это название, потому что слишком часто будете его слышать повсюду. Это название «Медицинский центр Среднего Манхэттена».

Не то чтобы красивое кодовое название, зато предельно понятное. Присяжные выпрямились в креслах и стали слушать внимательнее. Некоторые что-то зашептали соседям, очевидно, рассказывали, что речь, наверное, об убийстве той женщины-врача, о котором они слышали в новостях или читали в газете. Пакеты с завтраками были задвинуты под стулья. Двое мужчин в переднем ряду подались вперед и внимательно разглядывали меня, как будто это может повлиять на то, что я снова приду к ним через месяц и назову имя убийцы.

— Как многие из вас уже, наверное, заметили, в прессе и на телевидении широко обсуждают смерть Джеммы Доген. Так вот, я хотела бы напомнить вам, что вы не должны читать подобные статьи и смотреть новости.

Как же, послушаются они, добавила я про себя. Теперь, когда они рассматривают это дело, большинство из них будут специально переключать каналы, чтобы еще раз услышать подробности, которые в другой ситуации были бы им безразличны.

— Единственные доказательства, которые вы должны принимать во внимание при рассмотрении данного дела, будут предъявлены вам свидетелями, которые предстанут перед вами, и документами, которые будут должным образом собраны и предоставлены на ваше рассмотрение в этой комнате. Информация из новостей или мнение членов семей и друзей не являются доказательствами по данному делу. И, конечно же, вы не должны обсуждать его между собой. Я оставлю несколько повесток на подпись вашему старшине и на следующей неделе снова предстану перед вами. Большое спасибо.

Если детективам не повезет в ближайшие два дня, то я не явлюсь сюда со свидетелями до тех пор, пока у нас не определится подозреваемый.

Я пробыла перед большим жюри совсем недолго и предоставила его в распоряжение своим коллегам.

— Ты идешь сегодня на вечеринку к Бродерику? — спросил Джин, когда я проходила мимо него к себе. Вот и еще один бывший однокурсник уходит в частную практику.

— Да. У меня лекция в семь тридцать, но я забегу к нему после, если, конечно, у нас со студентами не завяжется оживленная беседа.

Лора встретила меня на лестнице на восьмом этаже и сказала, что Батталья хочет видеть меня немедленно.

Я развернулась и пошла к его кабинету, вход в который, как обычно, стерегла его верная помощница.

— Привет, Роуз, чудесный костюм. Тебе очень идет этот цвет.

— Доброе утро, Алекс. Спасибо. Подожди немного, он говорит по телефону. Как положит трубку, сразу заходи.

Роуз повернулась к своему столу и продолжила бурную деятельность. Я бросила взгляд на горы корреспонденции, пытаясь не «следовать по стопам Ковингтона». Род Сквайерс часто высмеивал одного из парней, который раньше работал в нашей конторе. Парня звали Дэйви Ковингтон, и он частенько тайком читал письма, адресованные Батталье. Он вставал напротив Роуз, начинал непринужденный разговор, а сам сканировал взглядом перевернутые письма окружного прокурора. Батталья не раз ловил его с поличным. Когда Дэйви начал сплетничать о мошенничестве, совершенном конгрессменом, задолго до того, как было заведено официальное дело, окружной прокурор ненавязчиво посоветовал ему найти другую работу в пятнадцати милях от нынешней. Меня очень подмывало заглянуть в корреспонденцию, но, памятуя, о наказании, я сумела обуздать этот порыв.

Я взяла свежий «Юридический вестник» и просмотрела заголовки. Апелляционный суд рассуждает о постановлении, согласно которому полиция имела право на досмотр чемодана, брошенного на Автобусном терминале портового управления. Кажется, это интересно, и я сделала себе пометку в блокноте: напомнить Лоре, чтобы она вырезала для меня эту статью.

Тут до меня донесся знакомый запах «Монте-Кристо № 2», и я поняла, что Батталья идет сюда, собираясь позвать меня в кабинет. Мы с Родом очень ценили это пристрастие окружного прокурора, оно всегда помогало нам, когда он совершал неожиданные прогулки в наш конец коридора. Неизбежный сигарный дым и запах всегда опережали его на несколько секунд, и Роду хватало времени снять ноги со стола, а мне — надеть туфли.

— Есть новости, Алекс? Давай заходи.

Он поражал меня тем, что мог делать четыре дела одновременно. Я была уверена, что Батталья не упустит и не забудет ни слова из моего рассказа, хотя при этом он просматривал письма, которые Роуз только что распечатала ему на проверку, и прикидывал, с какого из двух звонящих телефонов (а всего их у него в кабинете шесть) снять трубку в первую очередь.

— Ты должен ответить на звонки, Пол? Я могу подождать.

— Нет, сенатор может перезвонить позднее. Он давит на меня с принятием того закона по правам потерпевших, и мне нравится заставлять его нервничать. А второй разговор не займет больше минуты. Садись.

Батталья нажал мигающую прозрачную кнопку и возобновил разговор:

— Да, она у меня. Что ты хочешь? — Пауза. — Подожди.

Он посмотрел на меня:

— Что ты знаешь про мужа и семью Доген?

И задал еще три таких же безобидных вопроса.

Я выдала ему всю имевшуюся у меня информацию и спросила себя, какой газете он отдает такое предпочтение. В этом он был мастер, никогда не сообщал лишнюю информацию, но всегда подкармливал доверенных журналистов лакомыми кусочками, которые и так в скором времени должны были стать достоянием общественности. Я слушала, как он легко и уверенно ведет разговор. Что-то из сказанного собеседником польстило прокурору, и он широко улыбнулся. Я тоже улыбнулась, глядя на его тонкое лицо, орлиный нос и густые седеющие волосы. Когда дело доходило до общения с прессой, Батталья был настоящим гением.

— Теперь они оставят нас в покое на какое-то время. Итак, есть у нас зацепки, о которых я не знаю?

Я рассказала ему о вчерашнем совещании и своих планах на сегодня.

— Ты знаешь, в Медицинском центре нет ни одного человека, который радовался бы этой газетной шумихе, особенно статьям про плохо организованную охрану.

— И все же, Пол, мы должны признать...

— Просто постарайся, Алекс, чтобы подобная информация не просачивалась в прессу. А то люди, которым жизненно необходима операция или лечение, выписываются из больницы, будто это лепрозорий. И не только из нашей больницы, я получаю звонки из Пресвитерианского госпиталя в округе Колумбия и Маунт-Синай. Можно подумать, что они пишут о Центральном вокзале или о ночлежке на Бауэри, а не про медицинское учреждение. И еще кое-что. Прямо перед тобой у меня был Пэт Маккинни. Он сказал, что шеф Макгро звонил ему и выражал недовольство по поводу твоего вчерашнего поведения в участке.

А это означает, что козел козла видит издалека. И Маккинни, один из моих начальников, который спал и видел, как бы поставить меня в неудобное положение, словно ужаленный сразу побежал жаловаться окружному прокурору. Я поморщилась, но промолчала, зная, что Батталья не любит разборок между своими.

— Я только хочу сказать, Алекс, что, очевидно, ты поступила правильно. Ты — ночной кошмар Макгро. Двенадцать лет назад, когда он еще командовал полицией Южного Манхэттена, он уже во всем мне перечил. Он никогда не мог работать с женщинами. Есть в нем что-то от неандертальца. Поэтому не дай ему достать себя.

Батталья встал, давая понять, что аудиенция закончена. Он сжал зубами сигару и с широкой улыбкой проводил меня до двери:

— Если он начнет на тебя наезжать, передай ему привет от меня. Скажи, чтобы застегнул ширинку и оставил тебя в покое.

Я взяла записки, которые Лора сложила для меня на своем столе, и стала их просматривать, пока не нашла то, что искала. Звонил Дэвид Митчелл, он подтвердил перевод Морин Форестер в неврологическое отделение Медицинского центра Среднего Манхэттена. На основании ее жалоб Митчеллу и по результатам предварительного осмотра он рекомендовал, чтобы ее положили в больницу в десять утра в пятницу. Естественно, доктор Митчелл настаивал, чтобы ей не назначали никаких сложных анализов или процедур до его возвращения в Нью-Йорк, то есть до начала следующей недели. Ей показано только наблюдение и отдых.

Я позвонила Саре и рассказала ей эту новость, а еще спросила, не могла бы она «навестить» Мо днем в пятницу. Затем позвонила в отдел покупок «Бергдорфа» и заказала халат из викуньи цвета мокко, его должны были доставить в неврологическое отделение на следующий день. «Нашей подсадной утке. Желаем удачи. От любящих друзей. Майк, Мерсер и Алекс».

Джина Брикнер подождала, пока я повешу трубку, а затем вошла в кабинет с блокнотами и магнитофоном. Она выглядела очень расстроенной.

— Лора сказала, что с обеда тебя не будет, но перед уходом ты должна прослушать эту пленку. Я получила обвинительный акт по тому делу месячной давности, об изнасиловании на студенческой вечеринке в Колумбийском университете. А пленку из Службы спасения доставили только этим утром, с распечаткой.

Джесси Пойнтер, потерпевшая, рассказала, что в ту ночь выпила только одно или два пива. Сказала, что была абсолютно трезва, когда поднялась в спальню подруги в общежитии, чтобы позвонить. Я прослушала пленку, Алекс. Эта девушка так пьяна, что все время икает.

— Невероятно.

— И это еще не самое плохое. Каждый раз, когда оператор из службы спрашивает у нее адрес, Джесси не может ответить на этот вопрос. Она не помнит, как называется общежитие. Затем оператор спрашивает номер телефона, по которому можно перезвонить, если она все-таки дала неправильный адрес. Джесси называет шесть цифр, а потом они с подругой начинают спорить, сколько в номере цифр — шесть или семь. И, судя по голосу, она пьяна в стельку.

— Пригласи ее сюда завтра. Зачитай ей закон об охране общественного порядка. Заставь прослушать пленку. Скажи, что у нее есть единственная возможность изменить показания. И ей придется признаться перед присяжными на суде, что она не была честна с тобой и полицейскими относительно своего состояния. Я никогда не понимала, почему некоторые женщины врут об обстоятельствах, предшествующих насилию, а затем ждут, что мы поверим остальному рассказу. Это же не игра, черт возьми! На кону человеческие жизни. Мы должны помогать людям, а они думают, будто мы настолько тупы, что не поймем, как все было на самом деле. Если она хочет, чтобы мы вытянули это дело об изнасиловании, то все остальные факты, что она приведет, должны быть подтверждены доказательствами.

Ничто не злит меня больше, чем жертвы, которые ставят под угрозу победу в суде, пытаясь скрыть некоторые факты. Те немногие, которые пытались так поступить, послужили хорошим уроком для действительно потерпевших, которые пришли в суд потом.

К тому времени как я закончила отвечать на звонки и перенесла все допросы, за мной приехал Мерсер.

— Звони, если я понадоблюсь, Лора. Мы будем в морге.