Никто мне не верит

Глава первая

Изящными пальцами женщина приподняла левый рукав. Первая камера дала крупным планом синеватое пятно на ее плече. Пятно было похоже на разноцветную плесень, присутствие которой казалось совершенно неуместным на чистой мерцающей коже.

— Это никогда не исчезает, — сказала женщина мягким голосом.

Линн Марчетт, стоявшая спиной к публике в центральном проходе, посмотрела на ближайший монитор.

— Не исчезает? — спросила Линн в микрофон, который держала в руке. — Это татуировка?

— Нет. Это — синяк.

— Но все синяки когда-либо проходят. А вы говорите, что этот остается всегда?

Женщина кивнула:

— Если мы ехали куда-то на машине и сбивались с дороги, мой муж бил меня в это место кулаком. Он делал это так часто, что в конце концов синяк перестал проходить.

Все гости, находящиеся на съемочной площадке, а это были в основном женщины, смотрели на нее с грустным пониманием. Линн спросила:

— А почему он хотел, чтобы вы указывали дорогу?

— Я не указывала дорогу.

— Он бил вас в любом случае.

— Да.

Никто из гостей не проявил ни малейшего удивления. Так как все они были жертвами жестокого обращения в браке, то каждодневные безумные поступки были им хорошо знакомы.

— Вы ничего не говорили и ничего не делали, но ваш муж все равно бил вас, когда не знал, куда ехать.

— Да, — сказала женщина.

— Срывал на вас свою злость. Точнее говоря, использовал вас как боксерскую грушу.

— Совершенно верно.

Качая головой, Линн повернулась к публике, чтобы выслушать вопросы. Она протянула микрофон негритянке лет тридцати.

— Я хотела бы спросить всех присутствующих дам, что же в конце концов заставило их обратиться за помощью?

Искусно усмиряя страсти среди гостей программы, Линн внимательно оглядывала сидящих в студии в поисках тех, кто мог задать следующие вопросы. Тот час, который она проводила перед шоу, знакомясь со всеми, кто пришел на передачу, помогал ей понять, каких вопросов от кого можно ждать. Эта способность отбирать наиболее многообещающие варианты, одновременно находя применение каждой мелочи, была несомненно бесценным талантом. Такой талант был у Опры, Фила и Салли Джесси. Ей оставалось только надеяться, что она обладает и другими качествами, присущими этим людям. Похоже, что руководство Третьего канала считало, что они у нее есть.

Иногда и самой Линн казалось, что это так.

Атлетически сложенный молодой блондин спросил о том, не могли ли некоторые женщины спровоцировать подобное отношение. Линн постаралась успокоить аудиторию, отреагировавшую на этот вопрос гулом возмущения. Она обратилась к участнице, которая одна в этом шуме сохраняла молчание. Это была пожилая седая дама, которая в этот момент откинула назад свои волосы, открыв тем самым лицо.

— Вы хотите нам что-то показать, Вера? Покажите, пожалуйста, Веру крупным планом.

Через секунду все мониторы показывали шрам шириной в дюйм, который пересекал лицо Веры от уха до середины лба.

— Как это произошло? — спросила Линн.

— Он бросился на меня со стамеской. И бил меня прямо по лицу.

Заметив знак, поданный ей режиссером, Линн повернулась к камере:

— Через минуту мы продолжим наш разговор с этими мужественными женщинами.

Линн пожимала руки участникам программы, покидавшим Зеленую комнату, и желала им всего хорошего. Несколько женщин крепко обняли ее на прощанье.

Чувства, которые Линн испытывала к тем, кого она приглашала в свои программы, были самыми разными. Ей нравилось вступать в полемику перед камерой с неряшливо одетыми домовладельцами, преступно обиравшими своих жильцов, но позже общение с ними вызывало у нее чувство отвращения. Когда же она сталкивалась с несчастными жертвами, ей хотелось отвезти их к себе домой и накормить гороховым супом.

Кара Миллет, продюсер Линн, похлопала ее по плечу, когда она прощалась с последней участницей передачи. Кара была пухленькой рыжеволосой женщиной и всегда носила яркие юбки в цыганском стиле.

— Великолепное шоу.

Линн обернулась:

— Спасибо.

— Ты не собираешься напомнить мне, как я сопротивлялась тому, чтобы эта тема, обсуждавшаяся не один раз, всплывала в очередной нашей программе?

Линн улыбнулась, встряхнув своими темными волнистыми волосами:

— Я знала, что права. У нас не так уж много программ о жестокости в семье. Люди смотрят их на одном дыхании, а затем с нетерпением ждут следующих.

— Все дело в том, как ты преподносишь тему. Ты не скрываешь того, что думаешь. Ты привлекаешь зрителей, потому что они верят, что твои гости и сама тема не становятся для тебя лишь способом добиться успеха.

Линн вытащила кусок пончика из мусора, валявшегося около кофейного автомата.

— Каждый, кто делает свою программу, заботится лишь о том, как бы его распрекрасный хвост не поблек, да перья не помялись. Вот — Джералдо, — сказала она, принимая экстравагантную позу, — со своими монашками-клептоманками. А вот — Салли… с шизофреничками-феминистками. Простые жизненные проблемы, которые кажутся слишком обыденными, превращаются в ничто и уступают место развлекательному моменту.

— Как? Еще одна избитая жена? Скучища. Там есть что-нибудь повеселее?

— Не ешь это. — Кара взяла кусок пончика. — Я дам тебе свежий.

Линн забрала кусок обратно.

— Мне нужно только что-нибудь куснуть. Я собираюсь на ужин к брату. Он расстраивается, когда я не наедаюсь у него до отвала.

— Да. Звонила твоя невестка. Она хочет знать, придешь ли ты с приятелем.

— Я уже говорила ей, что приду одна.

Зазвонил висевший на стене телефон. Кара нажала светящуюся кнопку.

— Шоу «Линн Марчетт». Чем могу помочь?.. Да, она как раз здесь.

Кара прижала трубку к груди и сказала одними губами: «Оррин». Линн схватила трубку.

— Деннис?

— Привет, Линн. Это было чертовски хорошее шоу.

— Тебе понравилось?

Генеральный менеджер тихо рассмеялся:

— Понравилось, и не только мне. Пятеро представителей КТВ смотрели вместе со мной в офисе.

Ее сердце оборвалось.

— И что они думают?

— Они были поражены. Они говорят о показе программы по общенациональному телевидению.

— Общенациональному? О Боже. Деннис, почему ты мне не сказал, что они собираются быть здесь?

— Я хотел, чтобы они увидели тебя в твоем естественном великолепии. Да я и сам не был предупрежден заранее. Они прилетели сегодня утром, а сейчас они уже на пути в Лос-Анджелес.

— Но им действительно понравилось?

— Они были очарованы тобой. Когда ты обыграла тот момент, где женщина демонстрировала свой шрам, они затаили дыхание.

— Я не обыгрываю…

— Знаю, знаю, но, как бы ты это ни называла, они почувствовали контакт, который возникает у тебя с публикой. Все гости, вся аудитория — они могли бы быть твоими братьями и сестрами. Эти джентльмены всю неделю ездили по стране и просматривали разные шоу. Они приехали сюда с остекленевшими глазами. Они едва ли осознавали, что находятся в Бостоне. Но ты сумела разбудить их.

Линн сжала руки:

— И что теперь? Они позвонят мне?

— Они хотят, чтобы ты приехала в Лос-Анджелес в следующую среду.

Даже транспортная пробка на мосту Тобина не беспокоила Линн сегодня вечером. Она опустила стекла в машине и наслаждалась прохладой, овевавшей ее разгоряченное Лицо. Радио в машине было включено, но едва ли она слышала его, не имея сил сосредоточиться, не слушала, как обычно, местные передачи в прямом эфире.

Ее не волновало, как другие делают свою работу. Именно сейчас ей было так хорошо, что не хотелось думать об этом.

Удивительно, что может сделать всего один звонок из Голливуда. Ей не терпелось добраться до Бубу и Анджелы и рассказать им все. Брат встретит ее радостными криками, будет топать от восторга ногами и наваливаться на нее всем своим большим телом, чтобы заключить в объятия, словно гигантский питон. Анджела будет более рассудительна, начнет задавать вопросы, пытаясь успокоить их обоих. Но Бубу все же будет смаковать с ней все подробности, помогая ей поверить в то, что все происходит на самом деле.

Удача не превращалась в реальность до тех пор, пока она не делилась ею с Бубу.

— А тебе не понадобятся новые наряды? — спросила Анджела, наливая кофе. — Это что — снова французская отбивная? Мне показалось, что сегодня на ужин у нас будет что-нибудь другое.

— Я схватил первый попавшийся пакет, — ответил Бубу; — отбивная будет у нас на завтрак.

Линн сделала глоток.

— Очень вкусно. Я думаю, какое-нибудь платье. Или костюм. Или я вообще ничего не буду покупать. У меня и так масса вещей.

— Но это Калифорния, — сказала Анджела. Она прикоснулась к своей модной изящной прическе.

— Но я-то из Бостона. Они это знают. И они это покупают. — Линн рассматривала стол с отсутствующим видом, мысленно перебирая содержимое своего шкафа. Но возбуждение все еще не проходило, и она чувствовала себя резвящимся котенком.

— Я думаю, у меня есть все необходимое, — сказала она Анджеле.

Бубу улыбнулся:

— Кроме уверенности. Плохо, что здесь нет каталога «Шпигеля», чтобы отыскать там эту малость.

— У меня есть ты.

— Не только я. Еще и я. Кроме этого, есть твой босс и твой продюсер. Есть еще все те люди, которые смотрят тебя, и те, кто пишет о тебе, а теперь и синдикат.

Кара рассматривала двух манекенов в вечерних платьях. Они были похожи на лысых инопланетных существ с невообразимыми бедрами. Но платье на одном из них было великолепно, как раз для Линн.

Она нашла телефон-автомат.

— Я решила сегодня никуда не ходить и поработать над будущими программами, — сказала Линн. — Я просматриваю почту. Есть несколько хороших идей для шоу.

— Я нахожусь в пятидесяти футах от самого восхитительного платья, которое я когда-либо видела. Ты должна прийти и посмотреть. Не трать свою субботу на почту.

— Но на следующей неделе меня не будет дома три дня.

— Мы это как-нибудь уладим. Пожалуйста, посмотри это платье.

— Ты в одном из тех магазинов, где одежду выносят для показа? Ты хоть видишь вешалки?

— Нет. Я в магазине «Лорд и Тейлор». На втором этаже. Я буду ждать тебя около эскалатора.

Она была там через двадцать минут — это в стиле Линн, одетая в леггинсы, теннисные туфли и длинный бесформенный свитер (что было совсем не в ее стиле). Они так много времени проводили вместе на работе, что Кара часто забывала, что Линн может так выглядеть — восемнадцатилетней старостой спальной комнаты в колледже, а вовсе не тридцативосьмилетней ведущей телевизионной программы.

— Не знаю, почему я здесь, — ворчала Линн все то время, пока они ехали наверх. — Мне ничего не надо.

— Я тоже рада тебя видеть.

— О, извини. — Линн крепко обняла Кару за полные плечи. — Я сама не своя.

— Ты такая же, как всегда. Просто твоя поездка стала для тебя навязчивой идеей. Может это немного отвлечет тебя. Сюда.

— О Боже. — Линн подошла поближе, разглядывая платье, начиная от глубокого выреза, открывающего плечи до ниспадающих рукавов, до каскада громадных блесток, покрывающих все платье. Таинственно мерцающие в свете ламп, перламутровые украшения в форме дисков были размером с пятидесятицентовики. Они были нашиты на ткань и свободно свисали.

— Примерь его, — сказала Кара.

— Я не решаюсь. Похоже, я влюбилась в него. Но оно мне не нужно. — Она посмотрела на ценник. — Четыреста девяносто долларов? Не судьба. — Но она продолжала стоять на месте.

Кара дотронулась до перламутра:

— Ты летишь на Западное побережье. Возможно, ты войдешь в тот круг. Там будут приемы.

— Если такое произойдет, тогда что-нибудь и куплю.

— Никто никогда не может купить платье, исходя из необходимости. Это закон природы. — Она подтолкнула Линн к манекену. — Эта блестящая вещь будет смотреться на тебе великолепно.

Продавщица, которая выглядела как бабушка Чер, проводила их в примерочную. Она взглянула на кроссовки Линн, вышла и вернулась с розовыми поношенными туфлями-лодочками на шпильках.

— Я была права, — сказала Кара, когда Линн надела все на себя. — Тебе нравится?

— Да. — Линн поправила рукав. Она поморщилась. — Слишком свободно, — сказала она, поднимая руки, от чего кожа на них задвигалась. — Придется подтягивать.

— Или загореть. Ты можешь демонстрировать свою кожу, когда она загорелая. Итак, ты берешь это платье?

Линн покорно посмотрела в зеркало на Кару.

— Да. — Она повернулась, чтобы посмотреть на себя с боку, зацепилась тонким каблуком за ковер и споткнулась.

Кара подхватила ее.

— Запомни это движение, — сказала она, смеясь. — Никогда не знаешь, кто окажется рядом, чтобы спасти тебя.

— Как ты думаешь, насколько я безнадежна?

— От умеренно до чрезвычайно.

Линн посмотрела на себя и улыбнулась с иронией.

— Мне не следует тратить деньги, — сказала она. — Подобное платье надо надевать для особенного человека, того, кто сходит по тебе с ума. И если таковые есть где-то поблизости, то они великолепно умеют прятаться.

— Прекрати. Бери это платье. Все, что тебе надо сделать, — это надеть его и ждать, пока мужчины сбегутся к тебе. Кстати, — сказала Кара, расстегивая молнию на платье, — давай-ка узнаем, сколько они хотят за эти туфли.

Линн не могла оторваться от иллюминатора. Ее не волновало, что люди могут посчитать ее провинциалкой.

В любом случае, не так сильно волновало, чтобы не смотреть.

За свою жизнь она летала очень мало. Пока что ее успех ограничился узким кругом зрителей. Теперь это могло измениться.

Но ей не стоило на это особенно рассчитывать. Открывшиеся возможности могли обернуться по-разному. Она достаточно долго работала на телевидении и видела много отчаянных голов, покинувших Бостон во всей своей красе, устраивающих приемы, где вино лилось рекой — и затем отброшенных в сторону, как ненужный мусор.

Ничего личного. Она это хорошо поняла. Чтобы стать известным всей стране, ты несомненно должен быть самым лучшим. Если ты не смог стать таким — что ж, твоя жизнь не кончается, но и на общенациональную популярность ты можешь не рассчитывать.

Теперь наступила ее очередь испытать себя.

Они летели над Айовой. Внизу сквозь облака были видны многочисленные фермы, зеленые и коричневые квадраты земли; серые пятна прудов, словно покрытых глазурью, нагромождения зданий. Они летели слишком высоко, чтобы видеть животных внизу, но Линн знала, что они там есть. Она знала не только это, но и многое другое.

Маленькой девочкой Линн ухаживала за цыплятами и свиньями на ферме родителей в Восточном Теннесси. Это была лишь одна из ее многочисленных обязанностей, но самая любимая, потому что во время каждодневной работы эти животные становились ее зрителями. Она читала им свои школьные сочинения и стихи, которые писала. Они были единственными, кому хватало времени выслушать ее.

Так что она действительно была провинциалкой.

Она отвернулась от окна и взяла журнал, который так и не начала читать.

Затем она представила себя со стороны; свои тощие бедра и темные волнистые волосы, развевающиеся в разные стороны. По крайней мере теперь это хоть стало модным. Еще раньше ей пришлось изменить свою манеру разговаривать — не только акцент, но и «пастушьи» выражения, которые делали речь фермерских детей похожей на речь семидесятилетних старцев. Некоторые выражения в речи ее брата до сих пор выдавали его происхождение. Поэтому его друзья и сослуживцы в банке все время поддразнивали его.

Но многие звезды телевидения начинали в провинции. Всем профессиональным приемам, которыми она пользовалась, Линн научилась у Фила Донохью — тоже провинциала, начавшего свою сказочную карьеру в Дейтоне в штате Огайо.

На первом курсе колледжа Линн наблюдала за тем, как Фил работал со зрителями на своих шоу в Дейтоне.

— Мне нужна ваша помощь, — говорил Фил зрителям. — Шоу — это вы. Мне нужно, чтобы задавали удачные вопросы, чтобы я не выглядел глупо. — Он заучивал их имена. Разговаривал с ними во время рекламных пауз. — Как поживаете, Бетси? Придумайте хороший вопрос для сенатора, Джо.

Естественно, им очень хотелось помочь, они с нетерпением ждали того момента, когда смогут сделать то, что было нужно Филу. А так как у них это получалось, все зрители, смотревшие программу по телевизору, чувствовали, что это они сами встают со своих мест и задают вопросы сенатору.

— Ваши зрители — это ваша жизнь и смерть, — изрек однажды Фил. И Линн отнеслась к этому высказыванию так же серьезно, как ко всему, что слышала на занятиях в колледже.

Начав свою карьеру, как и Фил, в провинции, она надеялась, что в настоящее время обладает хотя бы половиной того мастерства, каким он владеет в совершенстве.

Так что, если быть до конца честной, не является ли провинциализм лишь поводом, чтобы не думать о главном? На самом деле главное, что ее беспокоило, это — сможет ли она пробиться на общенациональные программы.

Достаточно ли она хороша для этого?

Или, что ближе к правде, что достаточно хороша и сможет. Но сама все испортит. Вернется к своим старым привычкам, несущим лишь разрушение. Сама себе навредит, потому что не заслужила подобной удачи.

Она отложила журнал и снова повернулась к иллюминатору.

После официальной встречи ее отвезли в прекрасный ресторан в Малибу под названием «У Джеффри». Как ей сказали, это было одно из тех мест в Голливуде, где постоянно проходят самые различные сборища. Ресторан находился прямо на берегу Тихого океана. Они сидели на свежем воздухе за столиком на шестерых среди ваз, наполненных цветами с пьянящим ароматом. Тепло от обогревателей, установленных на специальных стойках, смешивалось с дуновением солоноватого бриза.

Линн сидела между Вики Белински, вице-президентом национального синдиката КТВ, и Леном Холмсом, вице-президентом по подбору программ. Днем они провели три часа в тиши кабинетов в обманчиво непринужденной беседе, в ходе которой из Линн вытянули все даже самые маленькие мысли, связанные с ее пониманием системы телевидения, все ее идеи будущих программ. Ее происхождение. Круг общения. Прямые вопросы, косвенные вопросы, вопросы, не требующие ответа. Вики часто и громко смеялась, Лен был более сдержан.

Она не готовилась к этому разговору, хотя Кара пыталась подготовить ее. Домашние заготовки ответов могли стать ошибкой. Ее непосредственность — вот что их интересовало, и другого способа продемонстрировать им это не было.

Но она безумно устала. Даже этот дружеский ужин был утомителен. Основной раунд был закончен, но пять человек продолжали оценивать ее достоинства, все еще высчитывая для себя надежность своих капиталовложений… Вряд ли это можно было назвать дружеской вечеринкой.

Вики передала ей корзинку с хлебом. Серебристо-розовая корзинка была покрыта лаком; кусочки овсяного хлеба с золотистой корочкой были завернуты в теплые салфетки. Аромат хлеба неожиданно вывел ее из состояния безразличия и усталости, и она почувствовала, что голодна. Она взяла большой кусок и намазала его маслом.

Внизу шумел прибой; вокруг обогревателей клубился легкий туман. Еда принесла ей легкое расслабление. И она почувствовала себя лучше, ощутила в себе способность радоваться тому, что происходило с ней.

Потому что ей было чему радоваться. Она знала, что блестяще выдержала предыдущие испытания и что продолжала выдерживать те, которые предлагались ей сейчас. КТВ, один из самых значительных синдикатов сети общенационального вещания, был кровно заинтересован в том, чтобы заполучить ее шоу. В том, чтобы сделать из нее Опру или Салли Джесси.

Сделать Линн Марчетт, единственную и неповторимую.

С этой мыслью она проглотила остатки хлеба и взяла еще один кусок.

В холодный вечер девять лет назад она также держала в руке хлеб. Но тот хлеб не был ни теплым, ни мягким. Это был кусок белого хлеба, густо намазанный майонезом и соусом из тунца.

Ее квартира состояла из двух маленьких комнат над пиццерией на Хантингтон-авеню. Она стоила 280 долларов в месяц, что было достаточно дорого при ее зарплате координатора эфира в шоу Карла Кьюсака на Ви-Би-Эйч-Джей радио. Несмотря на грабительски низкую оплату, она очень хотела получить эту работу, так как все знали, что Карл умел открывать дорогу к эфиру своим помощникам. Для Линн, мечтавшей стать ведущей шоу и которую никто в Бостоне не знал, эта работа была волшебной находкой.

Правда, мало кто знал, что за свою помощь Карл требовал немалую цену. Никто не выносил сор из избы, поэтому для многих оставалось неизвестным, что доставляло удовольствие в жизни этому человеку. А Карл Кьюсак любил злиться, бушевать и унижать людей. Он изводил своих сотрудников, заманивая в расставленные им же ловушки.

Тем не менее, Линн сумела поладить с ним, реагируя на его выпады молчанием или спокойным видом, ясными и четкими ответами. Она еще не стала «Жертвой Дня» — но и не получила доступа к хорошей самостоятельной работе. Потому что она еще окончательно не разобралась в том, как надо реагировать — плакать, дрожать и сжиматься в комок по воле этого дракона, — а значит, еще не заслужила достойной награды.

В тот январский вечер она приехала на работу от зубного врача со щекой, раздутой после удаления зуба. Врач настаивал на том, чтобы она поехала домой и легла, приложив пузырь со льдом, но она не могла этого сделать. На оплату лечения, которое она так долго откладывала, ушли все деньги, в том числе большая часть денег из платы за квартиру в этом месяце. А Карл не платил, если тебя не было на месте.

— Что это ты сделала: проглотила половину бурундука? — Этими словами встретил ее Карл. Его бесстрастные остроты стали одной из причин его успеха у журналистов и слушателей.

— Я была у зубного врача, — ответила Линн, стараясь говорить, как можно четче, хотя ей казалось, что кто-то подложил ей под язык куриное яйцо.

Карл поднял брови.

— Со мной все в порядке, — сказала Линн, прежде чем он успел спросить, что она здесь делает.

Это было ошибкой.

— Меня совершенно не интересует твое состояние.

Линн согласно кивнула, опустив глаза и внимательно рассматривая отпечатанные коммерческие сообщения, разложенные на столе ассистента.

— Да? Карл наклонился. — Что значит твое «да»? Это ответ на какой вопрос, позвольте спросить?

Линн подняла глаза. Его глаза с постоянно, словно от шампуня, воспаленными белками были широко открыты и смотрели на нее не мигая.

— Я только подтвердила то, что вы сказали.

Она говорила не очень разборчиво; слово «подтвердила» получилось у нее без одного из слогов. Да еще начало ослабевать действие новокаина, от чего боль в верхней челюсти усилилась.

— Читай наизусть вводную часть конституции, — сказал Карл.

Линн нахмурилась:

— Простите?

Карл наклонился к ней.

— Мы… люди, — растягивая слова, произнес Карл. — Продолжай. «Мы… люди…».

— Я не могу.

— Не знаешь текста? Есть более легкий — Геттисбергское обращение «Восемьдесят семь лет тому назад…» Продолжи это, пожалуйста.

— Вы хотите, чтобы я прочла Геттисбергское обращение?

— Именно так, — ответил Карл с наигранной покорностью.

Линн пощупала дыру от зуба языком и поморщилась от боли. Боль постепенно распространялась на всю правую сторону головы. Она очень хорошо знала эти головные боли, толчком для которых служила боль в зубах.

Она посмотрела на Карла и решила, что единственным спасением будет ее попытка прочитать Обращение.

— Восемьдесят семь лет тому назад… наши отцы ступили на этот кон… кон…

— «Кон-ти-нент».

Линн постаралась уклониться от его пристального взгляда.

— «…новая нация, получившая свободу и…».

Ей пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание и немного отдохнуть. Во время чтения ее щека постоянно прикасалась к тому месту, где недавно был зуб, и это причиняло ей сильную боль.

— «… посвя… посвятившая себя…»

Карл стукнул кулаком по столу.

— Убирайся.

— Что? Нет, пожалуйста…

— Как ты смеешь навязываться ко мне в программу, когда ты еще хуже, чем бесполезна? Мне нужен координатор эфира, приносящий пользу делу, а не шепелявящая, бормочущая идиотка. Это непостижимо. Из-за тебя я в последнюю минуту перед эфиром остался с неполным составом.

— Я могу работать. Я…

— Убирайся, я сказал. И забери свои шмотки. Ты больше у меня не работаешь. — Он повернулся и зашагал прочь.

Линн всхлипнула. Она бросилась за Карлом и схватила его за рукав.

— Пожалуйста. Мне нужна эта работа. Я только приму еще немного экседрина.

— Надо же! — выдохнул он ей прямо в лицо. — Тебе нужна работа? Может я еще должен дать тебе центральную роль в какой-нибудь сверхпопулярной программе? — Он поднял руку, словно хотел ударить ее, но только стукнул с шумом по стене. — Что тебе нужно на самом деле — это хороший урок, но мне его тебе преподать некогда — я должен найти другого координатора эфира, чтобы начать передачу. — Он еще раз ударил по стене. — Когда будешь уходить, можешь дверью не хлопать. Ты никогда не сможешь наделать больше шума, чем я.

Мел Медофф, директор программы, еще не ушел из офиса. Он выслушал начало истории Линн, закатил к потолку свои темные понимающие глаза и потащил ее вниз в кафе напротив радиостанции.

Несмотря на пульсирующую боль во рту, природа брала свое, и Линн почувствовала себя голодной. Она проглотила мясную похлебку и большую часть сэндвича с тунцом, в то время как Мел учил ее жить.

— Станция не нанимает, не увольняет, не оплачивает людей Карла. Сама знаешь. Ты права, он — колючий. Но я не могу вмешаться.

— А на станции нет другого свободного места?

Мел покачал головой еще до того, как она успела закончить фразу.

— Карл разнесет все вдребезги, если мы возьмем тебя на работу. — Он развел руками. — Что я могу сказать? С тобой обошлись несправедливо. Но ты далеко не первая…

Она возвращалась домой с куском хлеба, завернутым в салфетку, — с тем, что осталось от ее еды; она не могла даже начать поиски новой работы, пока ее дикция не придет в норму. А ее кухонный шкаф был так же пуст, как и ее кошелек.

Одолжить денег было не у кого. Хозяева пиццерии находили ее гораздо менее привлекательной с тех пор, как она задолжала за квартиру, а Бубу в то время еще жил в Теннесси, стараясь из последних сил поддерживать в порядке то, что осталось от фермы родителей. Его успех в банковских делах был еще впереди.

Когда она засыпала, приложив лед ко лбу и выпив четыре таблетки экседрина, то ее последняя мысль была об иронии судьбы.

Ей уже хотелось съесть просто кусок хлеба, который должен был стать ее единственной едой на следующий день.

Бостон должен был стать началом ее карьеры; шоу Кьюсака, затем многие другие; ее должны были восхвалять и почитать как новую звезду…

Когда подали кофе, уже стемнело. Линн ощутила себя среди уличных огней, запаха цветов, теплых дуновений воздуха от обогревателей. После нескольких бокалов вина и изысканной калифорнийской кухни она чувствовала, что не может перестать улыбаться.

Между сидящими за ее столиком и соседним, где расположилась группа людей из рекламного агентства Лос-Анджелеса, завязался разговор. Двое сотрудников агентства были знакомы с одним из мужчин из синдиката. Линн отвлеклась от разговора, чтобы немного посмотреть на море. Она думала о том, что, возможно, вскоре подобные вечера станут для нее обычной повседневностью. Когда она снова повернулась к столу, Лен Холмс передавал ее шоколадный торт на соседний столик.

— Надеюсь, вы не возражаете? — спросил Лен. — А мы сможем попробовать их сливовый мусс.

Линн рассмеялась и взяла протянутую ей тарелку, попробовала пурпурную воздушную массу. Она была сказочна. Все сегодня было сказочно.

— Вкусно, а? — спросила ее миниатюрная женщина, похожая на кошечку, сидевшая за соседним столиком. — Пожалуйста, возьмите еще. Чем меньше будет на тарелке, когда она вернется ко мне, тем меньше я съем. Кстати, меня зовут Джоан.

— Линн. Вы занимаетесь тем, что сами себя истязаете. Мне это знакомо.

— Мы с вами одного поля ягоды!

— И вы тоже? — сказала Вики.

Линн передала ей мусс.

— Посмотрите, что мы делаем. Мы все худы, более или менее, привлекательны и удачливы. Но в нас сидит некое существо, которое не хочет удовлетвориться уже достигнутым. И мы продолжаем беспрерывно подгонять себя.

— Вы делали передачу на эту тему? — спросил один из представителей телекомпании.

— Несколько. Этот синдром имеет множество форм выражения. Я могла бы сделать сотню передач на эту тему.

— Потому что это присутствует во всем, — сказала Вики.

Линн кивнула:

— Это своего рода эпидемия.

Лен наклонился к ней:

— Как раз то, чего нет в вас, поэтому мы вас заметили. Вы, если так можно выразиться, имеете больший…

— Запас возможностей, — закончила за него Вики. — И вы вываливаете наружу все дерьмо.

— В эту же минуту Линн представила анонс своей новой общенациональной программы: «Шоу Линн Марчетт. Она вываливает дерьмо». Чтобы сдержать смех, она отпила немного кофе.

— У вас полное взаимопонимание с аудиторией… — Вики встряхнула головой. — Восхитительно.

Заказали еще кофе; двое из сотрудников КТВ уехали домой. После прощальных объятий несколько человек из-за соседнего столика тоже ушли; после этого Джоан и двое оставшихся мужчин пересели за столик Линн.

Она должна была уже едва шевелиться от усталости, она была слишком возбуждена. И с каждой минутой она чувствовала себя более деятельной. Это было сказочное место в стране грез, где люди смеялись, обнимали друг друга и прекрасно проводили время. Ей хотелось, чтобы этому не было конца.

— Вы что-то говорили о шоу? — спросила Джоан.

— Линн ведет телевизионное ток-шоу в Бостоне, — объяснил ей Лен. — Мы собираемся пустить его по общенациональному телевидению.

Собираемся. Сердце Линн подпрыгнуло от радости.

— Так вы из Бостона? — поинтересовался один из мужчин, загорелый и крепкий, с открытым улыбающимся лицом. — Как вам у нас понравилось?

— Мне очень понравилось. Но я видела очень мало.

— Да, — Вики хлопнула по столу. — До чего же мы невежливы! Вы здесь уже целый день, а мы вам ничего не показали.

— Ничего не показали? — спросила Джоан. — Так приезжих не встречают. Давайте-ка сделаем это сейчас.

— Почему бы нет? — сказал Лен. — Линн? Вы готовы отправиться в путь?

— Безусловно.

Они оплатили счета и сели в машину Вики, большой «мерседес». Линн села впереди между Вики и Леном. Джоан забралась назад вместе с Грегом, тем самым мужчиной с очаровательной улыбкой.

Они проехали по Бел Эр, посмотрели Мелроз и магазины на Родео драйв.

— Китайский театр Манна, — сказала Вики. — Остановимся здесь.

Линн с восхищением рассматривала отпечатки рук и ног, имена, написанные на цементе. Она купила масленку Лэсси для Кары. Все, что она делала, казалось совершенно нереальным и в то же время очень естественным, словно она следила за собой в хороший бинокль.

Было уже больше одиннадцати, когда они вернулись на стоянку ресторана в Малибу.

— Я отвезу Линн в отель, — сказал Лен. — Вики живет здесь неподалеку, — объяснил он Линн.

— Вы остановились в городе? — спросил Грег.

— Да. В «Хаят-тауэр».

— Тогда я могу подвезти вас. Мне как раз по дороге.

Швейцар отеля, стриженный под «ежика» подросток, протянул руку, чтобы помочь Линн выйти из «БМВ» Грега.

— Спасибо, — сказала она Грегу. — За поездку по городу и за то, что подвезли.

Он широко улыбнулся:

— Это был не лучший вариант обзорной экскурсии. Но надеюсь, что вам понравилось.

— Мне понравилось. — Она повернулась, чтобы выйти из машины.

— Завтра возвращаетесь в Бостон?

— Да. Я надеюсь скоро сюда вернуться. Я почти ничего не успела посмотреть.

Он наклонился ближе к ней:

— Вы не выглядите усталой. Сейчас ужасно поздно по бостонскому времени, но я ведь прав? Вы больше походите на ребенка, который не может уйти со дня рождения, пока на столе еще остались торт и мороженое.

Линн рассмеялась. Эти слова заставили ее вспомнить о сверкающем белом платье, которое висело наверху в ее комнате. Тщательно упакованное в полиэтилен для перевозки, оно теперь оставалось в гардеробной отеля, которая была такого же размера, как ее первая квартира в Бостоне, и ждало мороженого и торта.

Оно ей так и не понадобилось. Но, похоже, оно так или иначе выполнило свое предназначение.

Она посмотрела на швейцара, который, казалось, привык к тому, что любой гость «Хаят-тауэра» долго не решался опереться на его руку. Он застыл в ожидании с протянутой к машине рукой.

Грег щелкнул пальцами:

— Фермерский рынок.

— Я слышала о нем. Что это такое?

— Это достопримечательность Лос-Анджелеса. Его нельзя не посмотреть. Это настоящий лабиринт уличных палаток, где продают все: еду, вещи, сувениры. — Он постучал пальцем по ее руке. — Я видел вашу масленку.

— Это для моего продюсера. У нас традиция привозить друг другу какую-нибудь жуткую безвкусицу. Когда ты получаешь такой подарок, то обязан пользоваться им, когда приходят гости, не вдаваясь ни в какие объяснения.

— Мы можем найти на Фермерском рынке что-нибудь поинтереснее масленки.

Линн хлопнула в ладоши:

— Едем.

Швейцар все еще стоял, покачиваясь, около машины. Грег перегнулся через Линн и взялся за ручку дверцы.

— Спасибо, мы уезжаем.

Когда они отъехали, парень почесал свою скудную челку.

— Но я уже ела десерт, — сказала Линн, — даже не один, насколько мне помнится.

— Это были жалкие крохи. Там было столько желающих, что вряд ли вам что-то досталось. Но подождите. Я знаю, что делать.

Он взял ее за руку и повел вдоль длинного ряда фруктовых лотков.

— Смотрите.

Она не совсем поняла, что должна увидеть.

— Там, — сказал он.

Он взял ее голову и нежно повернул ее так, чтобы она смотрела на прилавок с замороженными йогуртами, покрытыми свежим фруктовым пюре. Она снова почувствовала тот запах, который ощутила, когда он перегнулся через нее в машине; запах пряного, возбуждающего одеколона.

— Невинные пирожные из мороженого. Где вы еще найдете такое, кроме Калифорнии? — сказал он. — Я возьму себе одно, и вы сможете попробовать прежде, чем согласитесь купить.

Пока делалось это сложное сооружение из мороженого, фруктов и орехов, Грег снова взял ее за руку и подвел к прилавку с сувенирами. Грег был прав: на их фоне масленка казалась почти изящной вещью.

Линн выбрала набор колец для салфеток. Каждое кольцо украшал портрет Элизабет Тейлор с одним из ее многочисленных мужей.

— Ну, что я вам говорил? Нет, позвольте мне, — сказал Грег, когда она открыла кошелек. — Тем более я тут еще кое-что присмотрел. — Он раскрыл ладонь и показал три упаковки жвачки «тамв» и книжечку с марками.

Она попыталась протестовать, но потом замолчала. На самом деле это ничего не значило. Всего лишь милый жест, который было неуместно превращать в спор об этикете.

Все так легко, когда ты стоишь на вершине мира.

— Попробуйте это. — Он протянул ей пирожное. Он еще не успел вернуться с покупками, как она почти полностью съела это причудливое сооружение из фруктов. Еще один поступок, который был бы невозможен в обычную ночь.

Они ходили по рядам. Свет бумажных фонариков над головой, людская толчея делали это место похожим на настоящий восточный базар.

— Даже фрукты здесь другие, — сказала Линн. — У нас в Бостоне есть один или два вида персиков. Но такого выбора нет. Здесь, похоже, их восемь или десять сортов. Что это за большие красные персики? С виду они очень вкусные.

Он взял один персик.

— Нет, нет, — сказала она. — В меня уже ничего не лезет, а он слишком нежный, чтобы его куда-то нести. Боже мой, это же артишоки. Но они же размером с тыкву.

Грег рассмеялся.

— Вы ведь не всегда такая, правда? — спросил он, потрепав ее волосы. Он взбил один из ее густых локонов. — Это ваше время, ваша ночь. Вы излучаете… сияние. И как приятно быть в этот момент рядом с вами.

Неожиданно для себя в порыве благодарности Линн коснулась его руки:

— Спасибо.

Минуту они стояли в туманном свете оранжевого фонаря, глядя друг на друга. В ней было всего лишь пять футов четыре дюйма роста, и ему пришлось наклонить голову.

— Йогурт, — сказал он и снял пальцем каплю с ее щеки. Но вместо того, чтобы убрать руку, он приподнял ее лицо и поцеловал ее в губы.

Ее снова окутал его запах, но теперь это был запах не только одеколона. Он был теплый и мужской, и такой же изысканный, как все, что случилось сегодня ночью.

Он медленно отстранился. Влажное пятнышко блеснуло на его верхней губе. Линн подавила в себе мгновенное желание подняться на цыпочки и слизнуть его.

— Лучше я отвезу вас в отель, — сказал он, — прежде чем вы превратитесь в артишок.

У швейцара, видимо, был перерыв. Никто не вышел к машине из двери гостиницы. Грег подъехал к краю тротуара.

Линн думала о том, захочет ли он подняться наверх и что она ему скажет, если он изъявит такое желание. Конечно же «нет»; она не может лечь в постель со знакомым ее предполагаемого руководства в день собеседования. Но каким должно быть это «нет», чтобы оставить возможность продолжения их отношений?

Она могла не беспокоиться. Как и всегда в Калифорнии, ситуация прекрасно разрешилась без каких-либо действий с ее стороны.

— Я знаю, что время не пришло… еще, — сказал Грег. Он дотронулся двумя пальцами до ее губ. — Нельзя сказать, что меня это устраивает. Я только что нашел тебя, и ты уже уезжаешь.

Ее губы вздрогнули от его прикосновения.

— Но я не отступаю. Я просто хочу проявить терпение. Немного терпения. — Он убрал руку, затем достал ручку и блокнот. Он вопросительно посмотрел на нее.

— 3–18 Харбор Лэндинг, квартира 3805. Бостон 02156. — Она продиктовала домашний и рабочий номер телефона.

Он старательно записал, вырвал страницу и протянул ей, чтобы она проверила. Потом сложил записку, положил в карман рубашки и посмотрел на нее своими кошачьими глазами серого цвета. Этот взгляд окончательно привел ее в себя, вырвал из того состояния счастливого безумия, которое сопровождало ее весь день и весь вечер.

В эту минуту она окончательно поняла, что он хочет ее, а она хочет его. Перед ее глазами замелькали воображаемые картинки, и она увидела эти глаза прямо над собой в тот момент, как она лежит на спине. Она увидела, как они отражают все безумие того, что они делают вместе. Его плечи двигаются в такт с…

Остановись.

Она отодвинулась поближе к дверце машины.

Как жаль, что для этого не существует достойной замены из йогурта.

— Я должна идти, — сказала она.

— Я так и понял. — В его голосе прозвучал смех, или ей это только показалось?

— Ты смеешься надо мной? — спросила она.

— Да. Но в этом нет ничего плохого. — Он откинулся на спинку сидения и закинул загорелые руки за голову. Он давно уже снял пиджак, и короткие рукава его рубашки обнажили сильные мускулистые предплечья, покрытые темными волосами.

— Я вижу леди, которой мешают ее принципы и знание того, что она должна делать. Страстную женщину, прекрасную и внешне, и внутренне, которая знает, что существует сотня причин, по которым она должна сейчас выйти из — машины, подняться наверх, принять свои витамины и лечь спать… но которая испытывает сильное искушение, — он наклонился и коснулся ее губ быстрым и нежным поцелуем, — сильное искушение послать к черту все эти условности. Я хочу лежать под этим парнем.

Произнося последние слова, он посмотрел ей прямо в глаза. Он был абсолютно прав, и поэтому ей было нечего ответить ему. Но ее рука потянулась к ручке дверцы, словно напоминая, что даже если все остальные части тела взбунтуются, эта его часть сохранит самообладание.

— Поэтому я и смеялся, — сказал он. — Потому что все эти мысли были написаны на твоем лице. И мне это польстило.

Он вышел, обошел машину и помог ей выйти.

— Попрощаемся здесь, — сказал он, обнимая ее за талию. — Но помни, что скоро наступит день, когда мы закончим вечер вместе и никаких причин отказывать себе не будет. Тогда я с удовольствием превращу твои желания в реальность… Звезда.

Он крепко прижал ее к себе. Рядом никого не было, она собиралась подняться к себе в номер — одна, и она готовилась стать звездой телевидения, известной всей стране. Поэтому она с легкостью вернула ему поцелуй, ласково гладя руками его спину под рубашкой и веря в то, что скоро она сможет узнать это тело ближе.