Майк решил смотреть ее шоу теперь каждый день. Если он не может находиться рядом с ней, он может сделать хотя бы это. По крайней мере, он будет знать, что пока с ней все в порядке.
Он не хотел смотреть программу дома и у Нэнси Джин тоже; это Майк понял, когда направился туда в понедельник утром. Смотреть на Линн, выступающую на экране, сидя рядом с этой грязной маленькой танцевальной площадкой — это могло свести с ума. Воспоминания об их танце разрывали его тело. Не хватало только добавить к этому вид самого места преступления.
Поэтому он изменил направление и пошел в другую закусочную, расположенную по соседству, и смотрел программу своей обожаемой леди в баре вместе с молчаливым седеющим мужчиной, курившим «Кэмэл», и барменом.
Целый час он просидел, не шелохнувшись. Несмотря на то, что ее стрессовое состояние было заметно в каждом движении, она была невероятно хороша, полностью владея ситуацией и ведя программу с присущим ей мастерством.
Он сходил по ней с ума.
Уже в двадцатый раз за время, прошедшее после прошлого вечера, он говорил себе, что должен был сказать ей об этом. Тогда она, может быть, разрешила бы ему остаться, и у него была бы возможность защищать ее, докопаться до причины происходящего и прекратить все это.
И снова он убеждал себя в другом: она не была готова услышать это. Это не развеяло бы ее сомнений в отношении него, а могло их только усилить. Она могла почувствовать еще большую потребность во внутренней защите и оттолкнуть его еще дальше.
Потому что он знал о ее сомнениях; он всегда хорошо понимал чужие чувства, а когда дело касалось непосредственно его, он становился почти телепатом.
Он не мог осуждать ее за это. Какие чувства, кроме противоречивых, могли возникнуть у нее с учетом ситуации? Она могла ожидать только того, что любой мужчина причинит ей боль. Если бы она была его сестрой, он сейчас посоветовал бы ей держаться подальше от каких-либо увлечений, даже если бы ей этого хотелось.
Поэтому он должен подождать и постараться больше не дотрагиваться до нее.
И попытаться руководствоваться в своих решениях чем-нибудь более серьезным, чем собственная эрекция.
Март 23, 1993.
Я больше не могу выносить те мучения, которые испытываю, когда вижу ее. Я должна сделать так, чтобы она больше не могла появляться на экране.
Я должна держаться и пока еще оставаться той, кем они меня считают.
Но только до тех пор, пока не добьюсь своего.
Мой Грег, с каждым днем мне не хватает тебя все больше.
Моя татуировка уже не приносит мне умиротворения. Теперь, когда я знаю, что ты ушел навсегда.
В тот вечер, наш последний вечер, проведенный вместе, ты сказал, чтобы я ждала тебя, потому что ты придешь ко мне. Мне следовало знать, что ты не собирался делать этого. Ты дотрагивался до меня, но только тогда, когда никто не смотрел. Ты хотел Линн. Ты смотрел на нее так, как прежде смотрел на меня.
Мне следовало сопротивляться. Мне не следовало хранить нашу любовь в секрете. Мне не следовало отдавать тебя ей. Это было слишком плохо, что я отдала тебя ей. Потом она сделала так, что я уже никогда не смогу вернуть тебя.
Ты мертв, и это ее вина.
Но мне все еще приходится смотреть на нее — не только лицом к лицу, но и все время на этом проклятом экране.
Все смотрят на Линн.
Я не выношу тебя, Линн.
Ты отравила для меня все. Я должна была быть на твоем месте.
Линн заставила себя пойти в клубе «Брум» после работы в четверг.
У нее не было сил заниматься на тренажере, поэтому она некоторое время поделала упражнения с тяжестями, но скоро потеряла интерес и к этому.
Она увидела Анджелу, работавшую на гравитроне, и хотела подойти к ней. Но теперь всякий раз, когда она хотела поговорить с кем-нибудь, перед ее глазами в горящей рамке появлялся список, составленный Майком.
Вчера вечером она начала набирать номер Мэри, но увидела этот список и остановилась.
Мэри прекрасно знала о том, что с ней происходило. Если Мэри была таким надежным другом, почему же Мэри не звонила ей?
Элизабет работала с клиентом, но, когда Линн направилась в душ, она уже закончила. Линн попрощалась с ней.
— Вы же только что пришли? — спросила Элизабет.
— Да. Но у меня нет настроения заниматься.
Минуту Элизабет разглядывала ее.
— В прошлый раз, когда я вас видела, вы выглядели гораздо лучше. Что случилось?
Это было первое лицо, выражающее симпатию, после того, как она простилась с братом. Она начала плакать.
— Пойдемте, — сказала Элизабет, проводя ее вниз, в массажный кабинет. — У меня есть несколько минут. Надеюсь, там свободно.
Однако приглушенный свет и эффекты звуков природы не помогли. Элизабет работала над ее напряженными ногами и руками, но она оставалась натянутой как струна. Ничего другого она и не ожидала.
Она не хотела выплескивать свое несчастье на Элизабет еще раз. Но слова помимо ее воли срывались с губ.
— Не имеет значения, что вы не ходили сюда, — сказала Элизабет, когда закончила. — Вам следовало мне позвонить; я могла бы сама приехать к вам. Может полиция сделать хоть что-нибудь'?
Линн начала отвечать, но открылась дверь. Это была Анджела.
— Вот ты где. Извините, что помешала, — сказала Анджела. — Но я знала, что ты где-то здесь, а на обращение по внутренней связи ты не отвечала. Звонила Бернадин и искала тебя.
Линн попробовала позвонить Бернадин домой из телефона-автомата, но там никто не отвечал. Она помылась в душе, оделась и попробовала дозвониться еще раз, но безрезультатно, а затем уехала из клуба и направилась в сторону Глостер-стрит.
Приближаясь к дому, Линн услышала, как ее окликнули по имени.
«Линкольн» Бернадин был припаркован около тротуара, и из него выходила Бернадин.
Ее лицо было в пятнах. Ее прекрасные легкие волосы висели мокрыми прядями, а в сумеречном свете виден был блеск слез.
— О Боже, — сказала Линн, — что случилось? В чем дело?
— В этом, — хрипло сказала Бернадин и сунула ей что-то в руку.
Это была пачка фотографий, на которых Линн была изображена в купальнике на калифорнийском побережье.
Линн была озадачена.
— Я не понимаю.
— Я тоже, — сказала Бернадин. — Я не понимаю, что это делало в шкафу моего мужа в нашей спальне.
— Но это невозможно. Это мое. Как могли…
— Это ты мне скажешь! Вы спите с Деннисом?
— Нет!
Кожа вокруг носа Бернадин собралась. Она дышала так, словно мучилась от сильной боли; ее грудь вздымалась под шелковистым свитером.
Бернадин начала рыдать.
— И ты думаешь, что я, черт побери, поверю в это?
Линн почувствовала, какая боль переполняет Бернадин. И что-то еще, до боли знакомое: безнадежное понимание того, что происходящее не подвластно ее контролю. Словно ее несло ужасным течением, и никто не хотел поверить в то, что она не хочет этого, и не слышал ее криков о помощи.
Она потянулась к руке Бернадин, но та отдернула.
Линн сказала:
— Эти фотографии были сделаны в Калифорнии. Это был своеобразный способ лечения. Тот детектив, с которым я туда ездила, пытался помочь мне восстановить уверенность в себе.
Она сама поняла, что объяснение звучит глупо, и Бернадин смотрела на нее с яростью, но она продолжила:
— После того что случилось с Грегом, я… ну, ты знаешь, я никогда не считала, что хорошо выгляжу. А он заставил меня думать о себе еще хуже. Майк, тот детектив, пытался помочь, продемонстрировав, что мною восхищаются.
— Линн, — Бернадин покачала головой. — Неужели ты думаешь, что я поверю в это? Неужели ты думаешь, что весь мир покупает то, что ты продаешь? А как насчет такого варианта? Да, ты чувствовала себя неуверенно, поэтому ты соблазнила своего генерального менеджера. Вероятно, тогда он смог пересмотреть тот факт, что он не уверен в тебе! Он, наверное, не обращал внимания на то, что ты приносишь несчастье!
Бернадин наклонилась ближе, переходя на крик:
— Я всегда была на твоей стороне! Я защищала тебя, когда Деннис думал, что ты снова принимаешь наркотики! Я говорила, что мы должны быть ближе к тебе, когда он сказал, что у тебя слишком много проблем и слишком много несчастий!
— Ну что ж, — сказала женщина, качая головой и вытирая слезы, — «Спасибо, Бернадин!» — Она похлопала себя по плечу. — Спасибо за то, что ты была идиоткой!
Мимо них проходили люди, кто-то входил и выходил из здания, подъезжали и отъезжали машины, но Бернадин не замечала этого. Она указала на Линн пальцем:
— Я готова поспорить, что знаю, почему ты переехала! Чтобы быть ближе к работе! Твоя невестка пыталась убедить меня в том, что Элизабет увлечена Деннисом, но это была ты! Ты даже позволила мне доверить тебе свои проблемы, а сама в это время спала с моим мужем! В этой квартире ты встречаешься с Деннисом. Разве не так?
— Нет. Нет. Пожалуйста, пожалуйста, послушай. Я никогда этого не делала. Спроси его! Он скажет тебе! В последние несколько недель мы почти не разговаривали друг с другом!
— Я спрашивала. Он отрицает это. Он сказал, что никогда раньше не видел этих фотографий.
— Он говорит правду. Кто-то подложил их туда. Кто-то взял их у меня…
— Мы снова возвращаемся к таинственному кому-то? Я достаточно наслушалась этого! — Бернадин в бешенстве потерла свои мокрые щеки. Без своей обычной аккуратно нанесенной косметики она выглядела старше и тоньше. Она выхватила фотографии у Линн, потом передумала и швырнула их на землю. Она бросилась бегом к машине, резко завела ее и уехала.
Линн хотела поехать за ней, но потом заставила себя остановиться. Она вошла в здание. Чтобы разрядить давящую тишину, она включила выпуск новостей и была поражена увидев, что их ведет Деннис.
Она посмотрела, как он закончил читать, сняла телефонную трубку, чтобы позвонить ему на работу, потом не стала этого делать.
Она надела легкий пиджак и спустилась в гараж.
В ее памяти вспыхнул список Майка, но она прогнала это воспоминание.
Она очень долго была связана с Бернадин и Деннисом. Они были почти одной семьей. На самых любимых фотографиях, которые она хранила, Деннис был наиболее часто попадающимся мужчиной после Бубу.
Она должна была сражаться за это.
Деннис открыл дверь своего дома и нахмурился.
— Пожалуйста. Позволь мне поговорить с вами обоими, — обратилась к нему Линн.
— Не знаю…
— Линн? — закричала из-за его плеча Бернадин. — Что ты здесь делаешь? Думаю, что знаю.
— Скажи ей, Деннис, — попросила Линн.
— Я уже говорил.
— Мы с тобой почти не встречались, только для коротких деловых обсуждений, — пояснила Линн. — Я даже не знала, что ты собирался вести программу новостей сегодня вечером. — Здесь, в пригороде было холодно для ее легкой одежды. Она начала дрожать. — Можно мне войти?
— Лучше не надо, — сказал Деннис. Он увидел, как сморщилось ее лицо. — Все слишком перепуталось. Нам нужно время, чтобы это исправить.
— Я являюсь частью этого. Я хочу это исправить.
Деннис ответил как можно добрее, но его глаза оставались холодными.
— Лучше решай свои проблемы сама, а мы будем решать свои.
Линн уже съела перкодан, который дал ей врач, и купила еще таблеток по рецепту, но еще ни одной из них не приняла.
Сегодня вечером, вернувшись от Орринов, с разламывающейся от боли головой, она приняла две штуки.
В ее мозгу высветился список Майка, имена появлялись одно за другим, как гости в начале одного из ее шоу.
Она задернула занавески, чтобы не видеть света уличных фонарей, легла на кровать и стала ждать, когда лекарство успокоит тяжелые удары в ее голове и поможет ей думать.
Она пыталась вспомнить, что произошло с фотографиями, когда она переезжала сюда.
Остались ли они в квартире?
Были ли упакованы со всеми остальными вещами?
Голова не проходила. Она встала, выпила немного воды и легла обратно, но в конце концов ей пришлось принять еще две таблетки.
У нее появилась мысль.
А что, если это были не те же самые фотографии? А что, если это был еще один комплект?
Она встала и начала рыться в шкафах, на полках, среди конвертов. Затем она стала делать это более методично, обследуя каждую комнату по очереди.
Потом легла опять.
Что она пыталась только что доказать? Что существовал еще один комплект? Нет, не пыталась. Но она не была уверена в том, что второго комплекта не существует.
А что, если он был?
У Майка мог быть второй комплект. Только у него.
Должно быть, она заснула, потому что часы около кровати показывали 2:50.
Но, независимо от того спал ее мозг или наполовину бодрствовал, он выполнил большую работу.
Как прибор для отработки качества кадров, он открутил пленку назад и выделил отдельные моменты, чтобы показать ей.
«Тебе лучше дать один ключ мне…»
«Мне следует остаться здесь…»
Она могла позволить Майку остаться дольше в тот воскресный вечер. Но она не сделала этого, потому что была осторожна.
Потому что она начала задумываться над тем, не были ли правы ее друзья и семья в отношении Майка.
А что, если они были больше, чем правы?
Не мог ли Майк быть одной из ее несчастных ошибок в старом стиле? Такой же печальной, как Грег? Или хуже?
Майк был единственным, кто верил ей с самого начала… и кто собрал все доказательства против Грега. Он был специалистом, который дал ей объяснение происходящего. Он был единственным, кто постоянно говорил ей о том, как бессильна система против такого умелого непреступника.
Это Майк хотел, чтобы вместо охранника за ней следил до пробного показа настоящий полицейский… и именно его голос использовали, чтобы заставить ее защитника уйти.
Именно Майк один на один дрался с Грегом, когда тот умер.
Милосердный Боже, неужели Майк был именно тем человеком, который все время устраивал ей это?
Неужели он использовал свои жуткие инстинкты, чтобы манипулировать ситуацией и ею самой в своих ненормальных целях?
Неужели Грег был козлом отпущения? Может быть, она несла ответственность за смерть невинного человека?
Боль возвращалась волнами, сжимая ее череп. Баночка с таблетками стояла на ночном столике. Но было уже четыре сорок утра. Если сейчас она примет еще одну таблетку, она не сможет завтра провести шоу.
Она знала, что, как бы ей этого ни хотелось, заснуть она уже больше не сможет.
Она сварила кофе, включила телевизор и переключала его с канала на канал и обратно, чтобы какофонией звуков заглушить голоса, раздававшиеся в ее голове.