Никто мне не верит

Глава девятнадцатая

Шоу подходило к концу. Головная боль у Линн уступила место тупой тяжести. Похоже, таблетки не повлияли на остроту ее восприятия, но она была рада, что сдержалась и не приняла ту таблетку после четырех утра. Однако, как только прошли титры, она почувствовала, что силы ее иссякли. После страданий в прошлую ночь плюс практически полного отсутствия сна у нее оставались силы лишь для того, чтобы собрать все мужество для проведения шоу.

Это все, что она была способна сделать. Провести шоу. После этого она отправится домой, примет эту проклятую таблетку, задернет занавески, закроет глаза и пролежит так, если понадобится, весь уик-энд.

— Деннис?

— Привет, Вики?

— Ну, как там у вас дела?

Он даже не пытался обмануть ее. Бог знает, что она слышала.

— Не очень хорошо, — сказал Деннис.

— Я видела два шоу. Линн чертовски плохо выглядит.

— Ага.

— Телестанции требуют, чтобы мы назвали новую дату пробного показа. Боюсь, мне придется им сказать, что мы аннулируем проект.

Он молчал, и Вики сказала:

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Кара спросила Денниса:

— Линн знает?

— Еще нет. Я скажу ей после выходных.

— Ты подумал о том, что я просила?

Деннис потер глаза:

— Подумал. И ты права. Мы назначим тебя исполнительным продюсером. Вы с Линн будете рассматривать решения друг друга.

— Я чувствую себя отвратительно, делая это. Но в этом нет ничего личного. Все, что я хочу, это спасти наше шоу.

— Я уверен, что Линн поймет это, — сказал Деннис.

Линн открыла дверь квартиры, прошла прямо в спальню и приняла две таблетки перкодана.

Она не ела с… был ли это вчерашний ленч? Она все еще не испытывала чувства голода, но на пустой желудок лекарство могло вызвать тошноту.

Она поджарила в тостере английскую сдобную булочку и съела сколько смогла.

Она разделась и включила душ.

Перед ее глазами стояло мокрое лицо Бернадин. Сама боль.

Вина Линн. Она несет за это ответственность. Бернадин страдает из-за нее.

Незаслуженно и неправильно. Но без возможности это уладить.

Каре тоже пришлось пережить ужасную личную трагедию из-за нее.

Ее бедный брат, который обеспокоен до безумия, и это подрывает его здоровье…

Деннис, личная жизнь и карьера которого поставлены с ног на голову…

Она подумала о Майке, и у нее заныло под ложечкой.

Утром она попыталась забыть омерзительную мысль о настоящей роли Майка в ее жизненном кошмаре, потому что ей надо было работать. Но срок этой сделки, заключенной с самой собой, истек, и на нее снова хлынул поток вопросов.

В конце концов она завернула краны и вытерлась. Она замотала влажные волосы в полотенце и выдавила на щетку зубную пасту.

Склонившись над раковиной, чтобы почистить зубы, она заметила в зеркало, что нитка от полотенца прилипла к губе, и смахнула ее зубной щеткой.

Неожиданно губу начало жечь.

Она потерла ее, не осознавая, что причиной стала капля зубной пасты, попавшая на губу со щетки. В одно мгновение жжение стало невыносимым, губы горели огнем.

У нее в ужасе округлились глаза, когда она увидела, как в углу рта вздулся пузырь, побелел и появился запах обгоревшего мяса.

Она закричала, глядя на свое ужасное лицо в зеркале, кричала и не могла остановиться, и чувствовала, что сама глохнет от этого нечеловеческого визга.

Это был пункт неотложной помощи в другой больнице, но ощущения были до одури знакомые.

Она смутно помнила стук в дверь ее квартиры и то, как открывала дверь еще одной паре полицейских, которых не видела раньше.

Похоже было, что в городе их было бесчисленное множество.

Но все они ничего не могли сделать, когда она нуждалась в них.

— Что-то было явно введено в тюбик. Осмелюсь предположить, что это был пятновыводитель, — сказал врач. — Похоже, у вас только внешние повреждения. Если бы вы проглотили это, ваш пищевод был бы полностью сожжен.

Он узнал Линн Марчетт и поднял брови, но она даже не пыталась что-либо объяснять.

В этом не было смысла.

Единственное, чего она хотела, — пойти домой, спрятаться в своей постели и забыть обо всем.

Ожог причинял меньшую боль, чем все остальное.

Наибольшую боль причиняли картины, возникающие в воображении, и от них было необходимо избавиться.

Мысленное воплощение того, что могло произойти с ее языком и всем ртом, если бы туда попала паста со всей щетки.

Картины других случаев, которые могли закончиться для нее плохо: енот и нож из кухонного комбайна…

— Вы уверены, что не хотите кому-нибудь позвонить? Семье или другу? — спросила сестра.

Линн покачала головой.

Она знала, что, возвращаясь в квартиру, она оставляет себя совершенно открытой для удара.

Но у нее не было сил принимать меры предосторожности.

В течение нескольких часов она спала без снов, и когда проснулась, было уже темно. Она выбралась из постели, чтобы пойти в ванную, но почувствовала тошноту и слабость.

Мазь, наложенная на ожог, привела к тому, что волдырь вскрылся. Рана кровоточила и намокала. Она снова подумала о том, как могли пострадать ее рот и горло.

У нее возникла смутная мысль, почему она не напугана еще больше.

Но она не чувствовала сильного страха.

Она подумала о тех детях, которые, накачавшись ЛСД, выпрыгивали из зданий, уверенные в том, что могут летать. У нее было подобное чувство. Гибель не имела значения. Она уже давно перешла эту грань.

Но разница была в том, что они ощущали себя могущественными. Она же чувствовала себя… почти мертвой.

Причин чем-то заниматься не было, поэтому она забралась обратно под одеяло.

Она снова заснула, но ее разбудил звонок в дверь. Она не хотела открывать. После еще двух звонков, она поднялась.

— Кто это? — спросила она через домофон.

— Майк.

— Я… не очень хорошо себя чувствую.

— Я уже знаю. Впустите меня, ладно?

Она снова почувствовала, что действует по принципу меньшего сопротивления. Она нажала кнопку, открывающую дверь внизу.

Когда она открыла дверь, он уже стоял за ней в своем свитере со словом «Тафтс». Его брови поползли вверх, когда он увидел ее, стоящей в ночной рубашке, большого размера футболке с изображением котят, свисавшей с одного плеча. Волосы падали ей на лицо и рассыпались по спине. Она не успела смыть студийный грим, и то, что от него осталось, пятнами покрывало ее щеки и глаза. В углу рта у нее была красная рана, из которой сочилась кровь.

Он включил свет, и она прищурилась.

— В рапорте было написано, что в вашей зубной пасте было обнаружено какое-то едкое вещество. Оно попало в рот?

— Нет.

— Они проверяют тюбик. Что случилось, вы почувствовали его раньше, чем начали чистить зубы?

— Угу.

Взяв ее за плечи, он подвел ее к свету и наклонился ближе, чтобы рассмотреть рану.

Ее мозг напоминал фотоаппарат, все видящий и замечающий, но не реагирующий. Он зафиксировал пальцы на ее голой коже, теплое дыхание на щеке. Он подметил запахи крема для бритья и кислой капусты.

— Должно быть, чертовски болит, — сказал он.

Она не ответила. Но она зевнула, а это причинило боль, и она вскрикнула.

— Они дали вам какой-нибудь препарат, чтобы наносить на рану?

— Да.

— Где он?

— В ванной комнате.

Он пошел и принес мазь, и намазал ее лопаточкой на рану.

— Давайте присядем, — сказал он.

Она последовала за ним в гостиную и села в кресло. Майк сел напротив.

— Когда вы купили эту зубную пасту? — спросил он.

— Я только что купила ее в аптеке на первом этаже дома. Я уже говорила полиции.

— Значит, кто-то добрался до нее там. Или был здесь. Но ведь ключ есть только у вашего брата.

Она положила свою растрепанную голову на спинку кресла. Она была ужасно измучена.

Майк встал и постучал ее по колену.

— Поговори со мной, Линн. Что с тобой?

— Я устала.

— Ты безразлична ко всему. Ты беспокоишь меня.

Фотоаппарат зафиксировал тревогу в его голосе.

Он сказал:

— Мы должны обсудить это. Ты должна проснуться и сделать это. Кто-то старательно пытается причинить тебе вред и сейчас предпринимает все более значительные усилия для этого, и мы должны знать, кто это. Ты слышишь меня?

— Да. Твой список.

— Давай составим его еще раз. — Он достал записную книжку и ручку. — Кара. Мэри. Оррин. Его жена. Твой брат…

Линн с трудом поднялась из кресла и пошла на кухню, опираясь на спинки стульев.

Майк наблюдал за ней с открытым ртом.

— Куда это, черт возьми, ты собралась?

Она не ответила. Он пошел за ней и нашел ее около холодильника, где она пила кока-колу из двухлитровой бутылки.

Он предложил:

— Я мог бы тебе ее принести.

Она закончила пить и протянула руку, чтобы поставить бутылку на место. Она выскользнула из ее рук. Майк подскочил, чтобы поймать ее, но не успел, и она приземлилась на босые ноги Линн, облив кока-колой весь пол, шкафы и их обоих.

Боль в ноге словно повернула в ней какой-то выключатель. Она почувствовала эту боль и липкую жидкость на ногах. Ее глаза наполнились слезами, когда она вдруг ощутила безмерное, ужасное отчаяние.

Майк отвел ее назад в гостиную. Она плакала и дрожала. Он прошел в спальню, взял с кровати одеяло и завернул ее в него.

Когда ее рыдания слегка поутихли, он произнес:

— Я знаю, что ты ненавидишь этот список…

Линн пробормотала что-то, чего он не расслышал.

— Что? — спросил он.

— В нем нет тебя!

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что может ты и есть тот человек, который это мне устраивает?

Он уставился на нее в изумлении.

— Может быть список — всего лишь один кусочек правды в соответствии с желаниями Майка? — закричала она, заливаясь слезами. — Ты заходил сюда! Это ты отравил мою пасту? Может, ты и есть настоящий псих? Ты позволил мне поверить в то, что это был Грег, хотя это был ты?

Майк вскочил со стула:

— Ты думаешь, что это я мог причинить тебе вред?

— Ты контролировал всю информацию! Всю мою безопасность! Но независимо от того, какие замки, двери и пароли ты организовывал, все продолжалось!

— Я забросил всю остальную работу, чтобы помочь тебе! Я работал по тридцать часов в день! Я был на твоей стороне, когда никто не поддерживал тебя!

Его трясло от бешенства. Над воротником на шее вздулись жилы.

— Черт тебя побери! На каком свете ты находишься? Я дрался за тебя с маньяком, Линн! Я чуть не умер, защищая тебя!

Он рванулся к двери и распахнул ее.

— Можешь катиться к дьяволу!

Линн страстно желала, чтобы к ней вернулось оцепенение. Все эти переживания были непереносимы.

Единственное, чего ей хотелось, — это спать, но как только она закрывала глаза, на нее наваливались кошмары. Какие-то голоса что-то нашептывали ей. С ожогом стало еще хуже; рана настолько разрослась и увеличилась, что она не могла пошевелить ртом, не испытывая мучительной боли.

Ей ужасно не хотелось принимать еще перкодан; она отказалась от лекарств, которые предлагал ей последний врач из пункта неотложной помощи. Но выбор был один: или держаться до конца, или потерять сознание от боли.

К вечеру в субботу она могла вспомнить, как проглотила четыре таблетки.

Какая-то еще действующая часть ее рассудка подсказывала, что их должно было быть гораздо больше, потому что она снова получила желанное оцепенение. Но частично избавиться от кошмара было так соблазнительно. Боясь, что это состояние исчезнет, она предпочла не задумываться над тем, как оно возникло.

И ее рот, ее рот. В зеркале было видно, как с одной стороны рта появился большой выступающий волдырь, захвативший и верхнюю, и нижнюю губу. Открывать рот было так больно, что она ничего не ела. Когда ей хотелось пить или нужно было проглотить таблетку, она вставляла соломинку в здоровую половину рта.

Ей снился Майк.

Это были не плохие сны, а неясные и спокойные; они были единственными светлыми пятнами среди черных картин, которые мучили ее непрестанно.

В одном из них она лежала на диване в своей собственной квартире с такой сильной головной болью, что не могла открыть глаз. Майк массировал ей голову, и там, где прикасались его пальцы, боль исчезала.

В воскресенье днем она ненадолго проснулась. Рот был очень сильно раздут. Она попробовала счистить насохшую корку при помощи ваты и перекиси, но даже эти легкие прикосновения заставили ее закричать. Она поискала мазь, но не смогла найти ее.

Она попыталась съесть немного йогурта. Она бросила это занятие, когда поняла, что не может раскрыть рот настолько широко, чтобы просунуть туда ложку.

Она подумала, не развести ли его молоком и сделать настолько жидким, чтобы его можно было пить; по крайней мере она бы получила какую-то пищу.

Но даже мысль о том, что ей придется доставать миксер, была слишком сложной.

В действительности ей хотелось одного: снова вернуться в кровать и заснуть.

Направляясь в спальню, она завернула в ванную, чтобы еще раз поискать мазь, но и от этой идеи быстро отказалась.

Последнее, что она сделала, прежде чем упала снова на постель, — это облокотилась на полку под зеркалом в ванной. Она всегда могла при необходимости таким путем войти в контакт с собой — или чтобы успокоить непонятное раздражение, или направить на что-то свое внимание, или обдумать какую-нибудь проблему.

Она приподняла свои опустившиеся плечи и убрала волосы с глаз. Она попыталась сфокусировать на них свое внимание. Завтра она должна будет вести шоу.

Ее тело знало то, в чем она не могла себе признаться: не было никаких шансов, что она сможет выйти в эфир.

Вместо того, чтобы войти в контакт со своим зеркальным двойником, она оказалась на полу рядом с унитазом, пытаясь освободить свой совершенно пустой желудок.

Она думала, что позвонила Каре. Но когда она снова проснулась в семь утра в понедельник, она не была уверена, действительно ли она звонила или ей это приснилось.

Тогда она набрала номер Кары, но там был включен автоответчик.

Она попробовала набрать собственный номер на работе. Никакого ответа.

Она не могла заставить себя позвонить Деннису.

Каждые десять минут она набирала свой номер в офисе. Наконец там ответила Пэм.

— Я повредила губу, — сказала ей Линн. — Она распухла и выглядит ужасно, и я с трудом разговариваю. Я не смогла дозвониться до Кары; она, должно быть, уже едет на работу. Ей придется сделать повторный показ.

Линн сама прекрасно слышала свой лепет и паузы между словами, которые, казалось, длились по нескольку секунд. Речь человека, накачанного наркотиками. Она подумала, не стоит ли объяснить Пэм о непереносимой боли и обезболивающих.

Но стоило ли беспокоиться? Разве теперь кто-нибудь из них верит хотя бы одному ее слову?

Обессилевшая после столь активно проведенного утра, с разрывающимся от боли ртом, она приняла три таблетки перкодана и вернулась в постель.

— Я не могу уйти, — сказала Мэри. — У меня сегодня очень много пациентов. У меня нет времени сходить в туалет.

— Это очень срочно. — Кара посмотрела на Пэм, которая кивнула головой. — Пэм говорит, что ей показалось, что она в ужасном состоянии. Мы должны поехать туда. Кроме нас это сделать некому.

— Черт. Ладно.

Линн снилось, что она вышла из ванной и кто-то ударил ее, но не в висок, а в рот. Она не видела, кто ее ударил. И она не потеряла на этот раз сознания. Удары повторялись и повторялись, пока она не почувствовала, что страстно желает потерять сознание, чтобы не нужно было переносить эту жуткую боль, терзающую рот.

Затем появился Майк, взял ее за руку и оттащил ее от того, кто продолжал ее бить. Он вывел ее из квартиры, и сразу же через другую дверь они попали к Нэнси Джин.

Там она услышала чудесную музыку. Их окружали запахи еды и дым сигарет, а они двигались в медленном танце по танцевальной площадке. Во сне это был лишь маленький кусочек пространства, и когда они танцевали на нем, она заметила, что кроме них никого больше не было. Ни одного человека, даже Нэнси Джин, только Линн и Майк, двигающиеся под нежную мелодию.

Они сжимали друг друга в объятиях вместо танца. Руки Майка прижимали ее к нему так крепко, что она едва могла вздохнуть, но когда она сделала это, объятие слегка ослабло.

Щека Майка, касавшаяся ее щеки, была колючей. Его кожа была прохладной. Его волосы мягко падали на его шею, где она почувствовала свою руку. Ее другая рука обнимала его за талию, прижимая его так же крепко, как он ее.

Они двигались в такт постепенному падению и нарастанию звуков музыки, словно их тела стали частью ее и повторяли каждое изменение в звучании.

Она вдруг поняла, что все люди, которых не было с ними, находятся снаружи, пытаясь попасть внутрь. Она слышала их. Она подняла голову и увидела, что все они стоят за стеклом, прижавшись к нему лицами.

Майк что-то сказал, но Линн не услышала его слов из-за шума, который производили эти люди, стучась в дверь.

Она начала просыпаться.

Она поняла, что звуки были реальными.

Она открыла глаза и увидела кровавые пятна на подушке, свежие и мокрые.

Первым инстинктивным движением было вскочить с кровати, но она могла сделать это лишь в очень замедленном темпе. Все ее движения были замедленными.

У ее двери были люди.

Она прикоснулась ко рту. Он уже не болел так сильно, но когда она отняла руку, та была испачкана в крови.

Она направилась в ванную. Ей все время приходилось держаться одной рукой за стену.

Кровь покрывала ее подбородок и измазала полосами ночную рубашку. Она смотрела на себя в зеркало, потом взяла полотенце и прижала его ко рту.

По-прежнему держась за стены, она добралась до двери в квартиру. Оказавшись около нее, она прислонилась к стене, чтобы передохнуть.

— Линн! Открой дверь!

— Ты нас слышишь?

Кара и Мэри. Ее друзья.

А может нет?

Она не могла вспомнить какую-то чертовски важную вещь.

Пальцы не слушались ее, но она повернула замок и открыла дверь.

Кара охнула от ужаса. Мэри схватила Линн за руки. Линн отпустила дверь и начала падать.

Они отвели ее в спальню. Мэри сбросила с постели окровавленную подушку и положила чистую.

— Итак, — сказала Мэри, когда Линн легла, — в чем дело? Что случилось?

— Кто-то… — У Линн возникло смутное воспоминание, что это слово нельзя было употреблять. — В моей зубной пасте… оказалась кислота. Она сожгла мою губу. Губу.

Кара заплакала. Линн услышала ее всхлипывания, посмотрела на нее и тоже начала плакать. Со слезами происходило то же самое, что и со всеми действиями, которые она пыталась совершать в этот день. Они вытекали из ее глаз медленно, словно с трудом.

Мэри присела на край кровати.

— Ты обращалась к врачу?

Линн кивнула. Это причинило ей боль, и она поморщилась.

— Приходила полиция. Я ездила в пункт неотложной помощи. Мой второй дом.

— Какая полиция? Майк Делано?

— Нет…

— Доктор дал тебе какое-то успокоительное? Поэтому ты в таком состоянии?

— Нет… этот врач… у меня было немного…

Мэри осмотрела ночной столик и наткнулась на баночку с перкоданом.

— Здесь почти ничего не осталось. Ты принимала эти таблетки с пятницы?

— Да.

— До пятницы тоже?

— Время… от времени…

Мэри повернулась к Каре, но Кара отошла к окну. Она смотрела на улицу, все еще тихо всхлипывая.

— Сейчас я позвоню твоему брату, — сказала Мэри. — Мы должны тебе как-то помочь.

— Майку тоже, — сказала Линн, стараясь как можно меньше открывать рот. — Позвони Майку.

Мэри посмотрела в сторону.

— Я не думаю…

— Да! — прошипела Линн. Каждое слово давалось ей с трудом. — Я должна… сказать ему…

— Человек, который нужен тебе в данный момент, — это твой брат. Он заботится о тебе.

— Майк… заботится… обо мне!

Мэри встала с кровати. Она вздохнула, бросив еще один взгляд на Кару. Наконец она сказала:

— Нет, это не так. Он не на твоей стороне.

— Нет, он…

— Послушай, Линн. Я никогда не повторяю то, что произносится в моем кабинете, но в данном случае мне ничего другого не остается. Ты для меня важнее. — Мэри крепко сцепила руки. — Майк не относится к твоим друзьям. Он думает, что ты сама преследуешь себя и делаешь себе эти вещи.

Кара отвернулась от окна и слушала.

— Вчера Майк приходил ко мне, — сказала Мэри. — Он настаивал на встрече в воскресенье. Он провел у меня больше часа, выпытывая все о тебе. Задавая вопросы о том, откуда у женщины может возникнуть маниакальная идея, которая заставляет ее совершать подобные поступки.

— Естественно, я давала только общие ответы. Я дала ему понять, что никакой личной информации я ему не предоставлю.

— Но Линн, он явно верит, что у тебя есть какая-то причина продолжать эту историю. Преступник мертв, но что-то не перестает происходить.

— Какая же этот Майк скотина, — произнесла Кара.

Мэри кивнула.

— Ты и так пережила слишком много, — посочувствовала ей Линн. — Тебе совершенно ни к чему переживать еще одно разочарование, когда выяснится, что кто-то, кого ты считала своим защитником, на самом деле твой враг.

Бубу сидел на ее кровати, держал ее руку и плакал вместе с ней.

— Я должен был заставить тебя остаться у нас. Я должен был заковать тебя в цепи.

Вошла Мэри:

— В «Лоуренс Глен» есть место. Боже мой, терпеть не могу этих названий. Можно подумать, что если ты отправляешься в место с идиллическим названием, тебе сразу становится лучше.

— Я не хочу туда ехать, — заупрямилась Линн.

— Я тебя понимаю, — ответила Мэри. — Но это вовсе не то, что ты думаешь. Там очень удобно, и очень надежный персонал. Ты будешь не первой знаменитостью, пребывание которой в стенах этой больницы будет храниться в строгом секрете.

Бубу спросил:

— А ты будешь официально назначена ее лечащим врачом?

— Если вы этого захотите, то да.

Он повернулся к Линн:

— Так тебя больше устраивает?

— Я все равно не хочу ехать.

Бубу встал.

— Возможно, — предложил он, — мне следует сделать то, что я должен был сделать гораздо раньше. Вероятно, мне следует связать мою сестру и спрятать ее в моем доме. Мы с женой сможем там о ней позаботиться.

— Не советовала бы, — сказала Мэри. — Она будет себя отвратительно чувствовать, когда наркотики начнут выходить из ее организма. А их в ней предостаточно. Такие вещи следует делать под контролем врачей. И они смогут вылечить эту рану, которая выглядит опасно инфицированной.

Мэри обратилась к Линн:

— Тебе нужно пройти курс лечения с соответствующим питанием и лекарственными препаратами. А в «Лоуренс Глен» ты будешь в безопасности. Никто не сможет пробраться туда, чтобы причинить тебе вред.

Линн осталась в спальне одна, пока Бубу пошел за машиной, а Мэри с Карой наводили порядок и укладывали ее чемодан.

Она откинулась на подушки и закрыла мокрые от слез глаза.

Уже несколько часов она не принимала таблеток, и ее рот ужасно болел, словно был охвачен огнем.

«В „Лоуренс Глен“ ты будешь в безопасности. Никто не сможет пробраться туда, чтобы причинить тебе вред».

В обе ее квартиры тоже никто не мог пробраться.

Кому можно было доверять? Кто мог защитить ее, если она не могла сделать это сама?

Или ей не стоило больше об этом беспокоиться, потому что ее мучитель все равно добьется своего и она будет мертва?

Между Линн и ее мыслями все еще оставался некоторый барьер, воздвигнутый наркотиками. Сила, позволяющая мыслям мучить ее, была ограничена. Но это должно было измениться. В больнице не будет ничего, способного принести ей облегчение.

Слава Богу, здесь был ее брат. Ее чудесный, заботливый брат, которому она доверяла.

А кому еще она могла доверять?

«Майк не относится к твоим друзьям…»

Но он был ее другом. Она искренне верила в это. Он все время давал ей это понять разными способами, а она так отвратительно обошлась с ним, отшвырнув от себя его доверие.

Она вспоминала Майка в своей квартире, когда он помогал ей избавиться от головной боли. Как отдавал свое время и свое профессиональное умение, чтобы защитить ее от опасности. Рассылал факсы, звонил по телефону, допрашивал. Следил за Грегом, стоял с ним лицом к лицу.

Майк чуть было не погиб ради ее спасения.

Мэри ошибается.

Но тогда почему — Линн потерла глаза и постаралась сосредоточиться, — почему он расспрашивал о ней Мэри? Почему он сказал, что подозревает, что она притворяется, что кто-то преследует ее?

Может быть, ошибалась именно она?

Она тяжело вздохнула и попробовала перевернуться на бок, но это было слишком болезненно.

Последнее время она так часто не была уверена в том, что есть что.

Не была даже уверена в том, что было или должно было быть в ее собственном мозгу.

Поэтому ей не следует быть абсолютно уверенной также и в Майке, ведь так? Может быть, он действительно считает, что она — ищущий внимания лунатик с расстроенной психикой?

Она осторожно свесилась с кровати и дотянулась до телефона. Неловкими пальцами она набрала номер.

У Майка был включен автоответчик.

Она не знала, как сформулировать сообщение, поэтому повесила трубку и набрала номер полицейского участка.

— Детектива Делано сейчас нет, мадам.

Она слегка пошевелила губами, чтобы сделать их более послушными. Ей была ненавистна мысль о том, как звучит ее голос.

— Когда… когда он будет на месте?

— Не могу сказать. Кто его спрашивает?

Прежде чем Линн смогла произнести свое имя, она поняла, что было не очень разумно называть себя, когда она говорила подобным образом.

Из-за этого ей, возможно, не следовало в этом состоянии разговаривать с Майком.

Но она хотела поговорить с ним.

— Алло? Вы не хотите оставить какое-нибудь сообщение, мадам?

Ей было необходимо узнать, почему, если Майк, по его словам, верит ей, он задавал Мэри эти вопросы?

Ей было необходимо сказать ему, как она сожалеет об этих ужасных обвинениях…

Но в трубке раздались короткие гудки.

В «Лоуренс Глен» все палаты были отдельными. Комната Линн находилась на втором этаже, а ее окна выходили в сад, заполненный цветами и кустарниками.

Бубу настоял на том, чтобы остаться там с ней. Он спал урывками на раскладушке, ухаживал за ней, заботился о ней и уступал свое место медицинской сестре только тогда, когда дело касалось уколов.

К утру среды он сам заболел, кашлял и дрожал от озноба, и она заставила его поехать домой.

— Оставайся в этой комнате. Никого не впускай, — хрипло сказал он Линн, пока Анджела ждала его внизу в машине, чтобы отвезти его в Салем.

Линн сидела у окна, когда вошла Мэри.

— Где твой брат?

— Дома, он заболел.

Она осмотрела Линн и измерила пульс. Увидела ее покрытый коростой рот.

— Я слышала, ты ничего не ешь. Нет аппетита?

— Да, — сказала Линн.

— Как мы можем это исправить?

Линн отвернулась к окну, подальше от кипучей энергии Мэри.

Мэри сказала:

— А как насчет сауны? Я отвезу тебя в твой клуб, а потом привезу обратно. Ты можешь заняться там какими-нибудь упражнениями, которые тебе нравятся. Я договорюсь о времени прямо сейчас. Какой там номер телефона?

— Бубу сказал, чтобы я не выходила отсюда.

— Все в порядке. Ты же будешь со своим врачом. Линн знала, что если она откажется, Мэри будет настаивать. Она оделась и стянула волосы резинкой.

Мэри, нахмурившись, наблюдала за ней, пока они спускались в клуб «Брум». Линн двигалась как лунатик, держась за перила и не видя, куда идет.

Им навстречу вышла Элизабет Вейл. Она начала приветствовать Линн, потом замолчала: на ее лице читалось изумление.

— Что случилось?

— Я… повредила губу.

Мэри наблюдала за неуверенными движениями Линн, которая не совсем хорошо координировала движения.

— Я думаю, мне стоит остаться здесь и подождать тебя.

— Тебе не нужно это делать, — сказала Линн.

— Тебя не следует оставлять одну.

— Она не останется одна, — сказала Элизабет. — Я побуду с ней.

— Ну… тогда ладно. Я вернусь через — по вашему мнению, часа хватит?

— К этому времени мы закончим, — сказала Элизабет.

Она провела Линн в массажный кабинет. Свет в нем, как всегда, был спокойным и мягким. Жар, исходивший от расположенной рядом сауны, согревал воздух. Элизабет включила магнитофон и нашла запись со звуками водопада, которую, как она знала, очень любила Линн.

Она помогла Линн забраться на стол, рассматривая ее красный и опухший рот.

Линн ждала вопросов, на которые она не была настроена отвечать.

Мэри объясняла все ее состоянием депрессии, но можно ли было назвать депрессией эту абсолютную душевную опустошенность? Она чувствовала себя полностью отчаявшейся. Все, чего она добивалась с таким трудом, превратилось в ничто.

И у нее не было никакой надежды на какие-либо изменения. Ни малейшего представления о том, кто преследует ее.

Элизабет достала из специальных отделений под столом ремни и закрепила их, один через грудь и руки Линн, а другой на ногах.

Это было неудобно: в таком положении нельзя было даже пошевельнуться, не то что заниматься растяжками.

— Разве Мэри сказала, что меня надо привязать? — спросила Линн.

Элизабет посмотрела на нее сверху вниз, и Линн подумала, что она не расслышала. Она собралась повторить вопрос, но замолчала, в изумлении открыв рот, так как Элизабет отошла в сторону и начала раздеваться.

Сердце Линн глухо забилось, и внутри у нее возник какой-то сигнал, предупреждающий об опасности, прежде чем осознал ее мозг.

Элизабет сняла шорты и стягивала свои колготки. Она медленно освободила из ткани правую ногу. Она подняла ее так, чтобы Линн могла ее увидеть.

На лодыжке, выполненная в красном и синем цвете, была видна та татуировка, которую Грег заставлял ее сделать: губы и буква Г.

Тело Линн под ремнями покрылось потом. Ее застывший от ужаса мозг старался сделать хоть что-то, чтобы разобраться в хлынувших в него вопросах.

Элизабет наклонилась близко к Линн. Ее лицо неожиданно изменилось: глаза застыли, не мигая, губы поджаты.

— Ты убила его, — прошептала Элизабет. — Ты забрала его, держала у себя, и он умер, и это случилось из-за тебя.

— Грег, — выдавила Линн.

— Он любил только меня. Я была его Тиной. Такое любовное имя он для меня придумал. Он спас мне жизнь; он освободил меня от человека, который постоянно бил меня.

— Грег расстался со мной. Но он обязательно вернулся бы. Другие женщины ничего не значили для него. Но ты… — По мере того как ее охватывала ненависть, лицо Элизабет становилось все более непроницаемым. — Тебя показывали по телевизору, все любили тебя. — Она выплевывала слова с язвительной монотонностью. — Ты устроила так, что он не мог устоять против тебя.

— Я пыталась избавиться от него, — запротестовала Линн, пытаясь приподняться под ремнями. — Он не прекращал. Он не оставлял меня в покое. Он посылал порнографию, он…

— Я знаю. Я знаю все, что он делал. — Элизабет начала одеваться, но передумала и выпрямилась. Ее полуобнаженное тело при мягком освещении казалось бледным, на ногах были видны рельефно выступающие мышцы. Она положила руки на бедра и пододвинулась к Линн.

— Только это тело он любил по-настоящему! А не твое! — Она сильно ударила Линн в живот, и Линн закричала.

— Не ори. — Теперь Элизабет все-таки надела колготки. — Твоя боль даже еще не начиналась.

Линн не могла осознать это.

Ее тренер, которому она так доверяла, за несколько секунд превратился в ее врага — ее мучителя, ее будущую убийцу…

Это были не Кара, Деннис, Мэри… Майк…

Элизабет. Элизабет, которая всегда делала так, что ей становилось лучше. Элизабет, с которой она теперь осталась один на один на целый час.

— Я сделаю так, что ты получишь свою паровую ванну. Этого будет достаточно, чтобы показать тебе, что такое настоящая боль, прежде чем ты умрешь. Ты можешь кричать, если захочешь, но этим ты только вынудишь меня воспользоваться другими моими игрушками — такими, как пятновыводитель, который я подложила в твою зубную пасту. Я сожгу всю остальную часть твоего рта, прежде чем кто-нибудь услышит тебя.

Линн охватил ужас.

Ее мозг наконец вернулся к жизни и начал судорожно работать, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации.

Элизабет начала поворачивать большой стол в направлении двери, ведущей в сауну.

— Подожди, — сказала Линн. Привязанная ремнями, она была слаба и беспомощна, но пока еще она могла говорить. А она умела это делать. — Я не понимаю. Ты должна мне объяснить. У тебя была связь с Грегом, потом он познакомился со мной…

— Не совсем так. Были и другие. Но он бросал их. Поэтому я и продолжала следить за ним; чтобы оказаться рядом, когда он поймет, что хочет, чтобы я вернулась. Я продолжала ходить во все места, где мы бывали вместе. Иногда я находила его и видела в его глазах правду: все остальные были для него ничем. А потом, — она издала пугающий булькающий звук, — ты… в тот вечер в баре «У Джеффри».

— В тот вечер в Лос-Анджелесе ты была вместе с ним?

— Да. — Отчаянный шепот. — Ты не замечала меня. Грег тоже не замечал меня. Грег и я сидели вместе, с той компанией, которая расположилась за соседним от вашего столиком… и он не видел никого, кроме тебя.

Он удивился, увидев меня там в тот вечер. Но он пригласил меня сесть вместе с ним. А когда он велел мне ехать домой, он сказал, чтобы я ждала его, что он приедет ко мне. Но он так и не пришел.

Элизабет всхлипнула, затем втянула в себя воздух, словно ее горло охватил спазм.

— Потом я поняла, что он обманывал меня. Он вовсе не был рад видеть меня. Но ему пришлось притвориться, иначе я могла поднять шум и привлечь к нему внимание. А тогда — тогда — он бы упустил возможность подобраться к тебе.

Она снова всхлипнула, и было похоже, что еще немного и она разрыдается. Но Линн увидела, как Элизабет взяла себя в руки и к ней вернулась та дикая ярость, которая вибрировала в каждом ее слове.

— В тот вечер я впервые познакомилась с Грегом, — сказала Линн, цепляясь за возможность заставить Элизабет продолжать этот разговор. — Мы не были любовниками до тех пор, пока он не приехал в Бостон. Откуда же ты узнала, что мы с ним были здесь близки?

Элизабет наклонилась над столом и выплюнула слова в лицо Линн:

— Я увидела твою татуировку. Переносной поцелуй. По телевизору в Лос-Анджелесе. Тогда я поняла, куда уехал мой Грег. И я приехала сюда, и получила эту работу.

Элизабет улыбнулась. На короткую секунду к ней вернулось ее прежнее сияющее выражение лица, но его место очень быстро сменила маска, выражающая злобный триумф.

— Я сделала так, что смогла попасть на твое шоу, с помощью той пленки. Я сделала ее в Лос-Анджелесе, и специально сама не снималась в ней, на тот случай, если Грег будет смотреть шоу в этот день. Затем я устроила так, чтобы ты вступила в клуб.

Элизабет снова начала катить стол к двери. Она тяжело дышала. На ее лице и шее выступил пот.

Линн нащупала еще один вопрос.

— А Грег знал о том, что ты здесь, в Бостоне?

— Один раз он чуть было не поймал меня. У твоей подруги-врача. Но точно он этого не знал. — Она сглотнула слюну. — Он умер раньше, чем я смогла сказать ему об этом.

Приведет ли этот разговор к чему-нибудь? Или Линн просто откладывает неизбежное?

Но она не могла сделать ничего другого.

Линн сказала:

— Я никогда не могла даже подумать, что это ты.

Элизабет ударила Линн по щеке ребром ладони. Боль напоминала взрыв ракеты.

— Тебе следовало об этом догадаться, такой сообразительной телевизионной звезде, как ты! Ты знаешь, что любое ничтожество может получить работу в оздоровительном клубе — люди говорили об этом на твоем шоу. Ты даже знаешь, что у меня есть ключ, который подходит ко всем шкафчикам — ты видела, как я им пользовалась, когда кто-нибудь забывал свой ключ. Посмотри, я тоже сообразительная — настолько, чтобы сделать дубликаты твоих ключей и Бернадин. Достаточно сообразительная, чтобы подслушивать телефонные разговоры. Достаточно сообразительная, чтобы знать, что сделать с фотографиями, которые ты по глупости оставила в своем ящичке!

Элизабет ударила ногой по столу, и Линн почувствовала, как ее тело содрогнулось от силы удара.

— Достаточно сообразительная для того, — сказала Элизабет, — чтобы устроить так, что все подумают, что больная, слабая и полоумная женщина могла совершить ошибку, контролируя температуру в сауне.

Звук водопада стал громче.

Элизабет открыла дверь. Линн сразу же почувствовала, как до нее долетел порыв горячего воздуха. Ее охватила паника, и она стала вырываться из-под ремней, крякая от напряжения.

— Оставь! — прошипела Элизабет, проходя спиной в дверной проем и волоча за собой стол. — Это же все ерунда, что я не занимаюсь с большими весами. Я же знала, на что ты купишься. Я раньше работала в настоящих гимнастических залах. Я обладаю необыкновенной силой. Если ты сумеешь вырваться из-под этих ремней, хотя это вряд ли у тебя получится, я смогу убить тебя моими…

Напряженно вытягивая голову и шею и стараясь рассмотреть, что происходит, Линн неожиданно увидела, как Элизабет упала на бок, сбитая с ног потоком воды.

Неужели что-то сломалось? Неужели они обе должны теперь умереть, захлебнувшись в потоке воды? Линн пронзительно закричала и почувствовала, как ее окутывает пар, и снова закричала…

…и поняла, что ее крики — это не единственные звуки, раздающиеся в помещении.

В сауне кричали люди. Вода, бьющая с сильным напором, заливала все вокруг. Линн закашлялась, когда струя воды ударила по ней. Она напряженно вытянула голову вверх, как можно выше.

Стол отлетел от дверного прохода, когда на него упали двое сцепившихся друг с другом людей.

Элизабет — и Майк Делано. Со сдавленным криком Майк сжал запястья Элизабет и защелкнул на ней наручники.

— Мне пришлось пробиваться через кучу полицейских машин, чтобы добраться сюда, — сказала Мэри. — Что случилось!

— Человек, который пытался убить меня. Она пыталась это сделать снова, в сауне. Они арестовали ее. Это была Элизабет.

Мэри опустилась на скамейку, на которой сидела Линн.

— Тренер?

Линн кивнула. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, чтобы унять дрожь.

— Боже мой, — сказала Мэри. — Боже мой. Она… С тобой все в порядке? Ты не чувствуешь, что можешь потерять сознание? — Она взяла Линн за руку и нащупала пульс. — Я не понимаю, почему они оставили тебя здесь одну.

— Они не оставили, — сказал Майк, выходя из-за угла. Он держался за спину. — Я отошел на минуту, чтобы вывести Вейл из клуба.

Линн отпустила ноги и села прямо.

— Ты сказал, что все объяснишь, — сказала она Майку. — Скажи мне сейчас. Скажи мне все, что…

— Я объясню все по дороге в пункт неотложной помощи.

— Я не поеду ни в какой пункт неотложной помощи.

— Не ты. А я. Я снова сломал ребра.

Линн сказала:

— Ты говорил, что веришь мне. Зачем же ты задавал Мэри все эти вопросы обо мне?

Майк повернулся к ней, поморщился и переменил положение в кресле водителя.

— Не о тебе. О Вейл. Я пытался разобраться в ней. Мэри подумала, что я имею в виду тебя!

— Да. Она предупредила меня, что ты не на моей стороне.

— Она — дрянь.

— Она тоже не любит тебя.

Майк нажал тормоз, заметив красный свет светофора, и снова поморщился.

— Я пыталась дозвониться тебе, после того как узнала это, — сказала Линн. — Мне не сообщили, где ты был. Я подумала, что ты избегаешь меня. Я знаю, что наговорила тебе ужасные вещи.

Он заколебался.

— Примерно день я испытывал желание самому убить тебя. Затем я начал понимать, что в тебе говорил страх.

Он посмотрел на нее, потом опять на дорогу.

— Спорю, что ты не знала, что я поставил человека прикрывать тебя.

— Ты имеешь в виду охранять меня? Где?

— Везде. Я хотел, чтобы за тобой наблюдали. Я хотел знать, если кто-то сделает новую попытку. Когда Мэри поместила тебя в «Лоуренс йен», я решил, что на некоторое время ты будешь в безопасности. Сегодня тебя охранял Норман Ли. Он не знал, есть ли какие-нибудь проблемы с твоим посещением клуба «Брум», потому что я не говорил ему, над чем работаю. Поэтому он не стал сообщать мне о том, где ты, пока мы… почти…

Линн ожидала, что он скажет «совсем не опоздали», но он ничего не говорил. Она с удивлением заметила, как Майк старается сдержаться и не потерять самообладание.

Ей пришлось посмотреть в сторону. Ее сердце забилось. Она не знала, что сделать или сказать.

Майк прокашлялся.

— Когда ты не могла дозвониться до меня, — продолжал он, — я был в Лос-Анджелесе и проверял Элизабет Вейл.

— Но почему? — спросила Линн. — Как ты вышел на нее?

Он пожал плечами, и его лицо снова сморщилось от боли.

— Давай я поведу машину, — предложила Линн.

— Нет. Когда я сижу спокойно, мне не больно. Помнишь, что я сказал тебе, когда ты в первый раз пришла к нам в участок? Когда ты выступила по поводу слова «Тафте»?

— Никогда не считайте, что то, что находится прямо перед вашими глазами, и есть истинная правда, — процитировала Линн.

Майк кивнул.

— Я продолжал терзать этот проклятый список. Ты настаивала на том, что это не могут быть твои друзья или члены семьи. Наконец, я сказал себе: перестань считать, что она не права.

— Осторожно, такси.

— Вижу. Поэтому я начал мысленно перебирать все то, что знал о твоей жизни, пытаясь вытряхнуть из памяти какие-нибудь кусочки, которые могли вызвать подозрение. Всевозможные кусочки — а не только те, которые подходили к моим предположениям. И знаешь, что все время всплывало? Тот глупый разговор в гимнастическом зале. Когда я пришел, чтобы отдать тебе статистические данные для пробного показа. Вейл все время разглагольствовала о малых весах, но я знал, что она — опытный атлет. Она надевала кольца на штангу внутренней стороной наружу, как это делают тяжелоатлеты. Они любят видеть на них цифры. Это воодушевляет их. Она говорила так же, как они. Она употребляла слова, которые можно услышать только от профессионалов. И она не выглядела как преподаватель простых оздоровительных упражнений. Ты видела ее мускулатуру? Она сильна, как лев.

Он посигналил и обогнал медленно ползущую «Хонду».

— Тогда я забыл об этом. Но потом я начал задумываться над тем, почему человек скрывает свой опыт. И я подумал, что, может быть, он делает это, если хочет скрыть какие-то другие секреты.

Я проверил ее файл в клубе «Брум» и узнал, что она недавно приехала из Лос-Анджелеса. Тогда я начал копать дальше. Я был прав — она работала там в двух гимнастических залах. С ней было не все в порядке — ее трижды помещали в больницу для душевнобольных. Но главное, что настораживало, — это время ее переезда. Грег знакомится с тобой в Лос-Анджелесе, начинает встречаться с тобой, старается сделать так, чтобы никто не узнал, что он живет здесь. Вейл переезжает сюда, пробирается как червяк на твое шоу и в твою жизнь. Грег умирает, а кто-то подхватывает эстафету.

Майк посмотрел на нее:

— За этот период в твоей жизни не появилось больше никаких новых людей. Никого, кроме меня.

Линн уже в который раз почувствовала резкую вспышку стыда.

— Я очень виновата…

— Ничего страшного.

Спустя минуту Линн сказала:

— Элизабет всегда была так добра ко мне. Поддерживала и жалела.

— Она ждала.

— Ждала Грега. Она сказала мне, что он собирался вернуться к ней. У них были серьезные отношения?

Майк покачал головой:

— Не более искренние, чем все остальные его связи. Но к тому времени, когда она закончила их анализировать, он стал любовью всей ее жизни. Я так думаю.

— Поэтому вопросы, которые ты задавал Мэри…

— Я должен был узнать о патологических изменениях в психике жертвы, о ревности, одержимости и маниакальных идеях. Я проверял свое предположение. Мы знаем жертв нападения, которые испытывают неподходящие для данной ситуации чувства к тем, кто напал на них. Это временное явление, на тот срок, пока мозг пытается подогнать незнакомый ему опыт под привычные рамки. И тогда я подумал о том, что будет, если жертва сама страдает склонностью к психическим отклонениям? Может тогда эти чувства перестают быть временными? И я подумал, что такое могло случиться с Вейл. А ты стала для нее ненавистной соперницей. Она хотела измучить тебя и уничтожить.

Они молчали, пока Майк заезжал на стоянку и искал место для машины.

— Она действительно собиралась убить меня, — сказала Линн, потирая кровоподтеки на груди, там, где ремни врезались ей в кожу.

— Возможно, она приблизилась к этому вплотную, если бы не этот шланг, который висел в сауне: мне он нужен был, чтобы застать ее врасплох, на тот случай, если у нее было какое-то оружие. Я как раз собирался открыть дверь и накинуть его на нее, но она сама избавила меня от лишних неприятностей.

— Ты слышал, что она говорила мне?

— Не очень много. Я забрался туда незадолго до этого.

Он отвернулся и посмотрел в окно, и Линн подумала, что он высматривает свободное место. Но когда он снова обернулся к ней, его глаза были красными и влажными. Он взял ее руку и сжал ее.

— Теперь ты можешь переехать обратно в свою квартиру, — сказал Майк. — Должно быть, это приятное ощущение.

— Это так. Но я все еще чувствую легкую неуверенность…

— Ты выглядишь совершенно по-другому. Воодушевленной.

— Я выгляжу ужасно. Волосы, эта одежда, никакой косметики. Этот ожог на губах.

— Только не для меня.

— Спасибо.

Он пожал плечами, сморщил лицо и схватился за свой вновь перебинтованный бок. Они застряли среди машин, переполнявших улицы в час пик.

— Мне придется сперва поехать на мою временную квартиру, прежде чем вернусь домой, — сказала Линн. — И я все еще официально остаюсь пациентом «Лоуренс Глен». Мэри должна выписать меня оттуда.

— Черт.

В ее отсутствие больничная палата была аккуратно прибрана, словно она выходила всего лишь на прогулку. Кровать была убрана и застелена свежим бельем. В воздухе стоял запах гиацинтов, принесенных Анджелой.

Медицинская сестра проводила Линн и Майка в комнату, улыбнулась и вышла.

Линн достала свой чемодан и начала складывать вещи.

Майк закрыл дверь. Он обхватил Линн руками и крепко прижал ее к себе.

У Линн закружилась голова.

Но это была совершенно иная слабость. Словно кто-то снял с ее плеч громадный мешок камней. Импульсивные желания, словно маленькие дети, спешащие к родителям за советом, возвращались к ней. Это? Могу я теперь сделать это?

Руки Майка скользнули вниз от ее талии и прижали ее еще крепче.

Она отодвинулась:

— Дверь не закрывается.

Майк снял с пояса наручники. Один их конец он надел на дверную ручку, а другой — на прикрепленный к стене крюк для одежды.

— Теперь закрывается, — сказал он.

Он дотронулся до подживающей раны около ее рта.

— Болит?

— Не сильно.

Он взял ее руки и положил себе на плечи. Его руки гладили ее спину, в то время как он целовал ей шею, подбородок, рот.

Не отпуская ее от себя, он отклонился и изучающе посмотрел ей в лицо.

Линн знала, о чем он думает в этот момент. Она сама ощущала подобное беспокойство.

— Ты думаешь, что я собираюсь остановиться, — сказала она.

— А ты собираешься?

Она дотронулась до его лица. Она провела пальцем по его густым жестким бровям, затем по губам.

Он застонал и снова крепко прижал ее к себе, целуя ее, пробираясь в нее языком. Потом резко прервал поцелуй и прижал ее голову к своему плечу.

— Ответь мне, — прошептал он суровым голосом ей в ухо.

— Я не хочу останавливаться, — мягко сказала она.

Она снова отыскала его рот, и на этот раз в наступление перешел ее язык. Он позволил ей это, он приветствовал это, демонстрируя свое удовольствие тем, что запустил руки ей в волосы, чтобы удерживать в таком положении ее голову.

Окно было открыто. Запахи сада проникали в комнату, смешиваясь с ароматом гиацинтов. Темнело, и на деревьях было слышно щебетанье поздних птиц. Это напомнило Линн о ее квартире, о том восхищении, которое она испытала, когда он в первый раз поцеловал ее.

Вкус его губ, уверенно-нежная теплота его языка… легкая дрожь, которую она уловила в его теле…

Она почувствовала, как в ее животе начинает нарастать холод. Она высвободилась и встала, смущенная, все еще учащенно дыша.

— В чем дело?

— Не знаю, — сказала она. — Какое-то идиотское чувство.

— Если мы собираемся остановиться, то это надо сделать сейчас.

Его грудь под рубашкой вздымалась и опускалась. Около шеи был виден завиток черных волос.

— Сейчас. Ты должна решить это сейчас. — Его черные глаза смотрели на нее, не отрываясь. — Если ты хочешь подождать, мы подождем. Мне это не нравится, но я сделаю это.

У Линн снова закружилась голова. Она потерла свой лоб.

— Линн, я не буду лгать; мне до смерти хочется заняться с тобой любовью прямо сейчас. Но ты тоже должна этого хотеть. — Он скрестил руки на груди. — Возможно, ты не хочешь. Возможно, тебе все еще необходимо защищать себя.

И тут Линн поняла, что именно это и мешало ей: необходимость защищать себя. Она отпала, все еще отпадала по мере того, как от страха освобождался очередной пласт ее сознания… возможно, это будет продолжаться еще долго.

Но ей никогда не нужно было защищать себя от Майка. И никогда не будет нужно. За этой холодной внешностью скрывалось столько заботливости и доброты.

— Мы не будем ставить на этом точку, — сказал он. — Я ждал и жду сейчас. Мы пройдем эту дорогу вместе, до самого конца, или не пойдем вообще. Ты согласна на это?

— Я согласна.

Он по-прежнему не двинулся с места и не дотронулся до нее.

— Скажи это. Скажи, что ты хочешь.

— Я хочу заниматься с тобой любовью.

Он закрыл глаза. Он притянул ее к себе и крепко прижал их тела друг к другу.

Линн нащупала на его спине повязку и нежно погладила ее. Он потянулся назад и прижал ее руку, показывая, что она может не беспокоиться за него.

— Я не хочу причинить тебе боль, — прошептала она.

— Это должен был сказать я. — Он усмехнулся углом рта. — Это похоже на тебя, бояться причинить боль мне.

— А почему нет? — сказала она. — Ты же сделал все, чтобы защитить меня.

— Не совсем. — Он взял ее лицо в свои руки. — Ты такая смелая. Я люблю тебя.

По лицу потекли слезы. Ее руки были заняты, и она не могла их вытереть. Они стекали прямо по его пальцам.

— Я люблю тебя.

Он развернул ее так, что она оказалась спиной к стене, и прижал ее к ней своим телом. Они целовались.

Наконец Майк отступил назад, взялся за ее свитер и стянул его с нее через голову. Линн не стала ждать, пока он расстегнет ее бюстгальтер, сделала это сама.

— Я действительно не смотрел на тебя в тот раз, когда ты была в купальнике, — сказал Майк. — Я собираюсь сделать это сейчас.

Он смотрел, как она выскользнула из бюстгальтера. Его руки потянулись к ее грудям, и она часто задышала, когда его пальцы стали их гладить.

Но через минуту он остановился.

— На нас обоих все еще слишком много одежды, — произнес он; голос плохо слушался его.

Когда они, наконец, оказались на пахнущих свежестью простынях, именно Линн была тем, кто не хотел ждать. Она притянула Майка к себе.

Он опустил руку, раздвинул ее ноги и через секунду вошел в нее. Он издал тяжелый стон, словно испытал острую боль.

— С тобой все в порядке? — задыхаясь, спросила Линн. Она дотронулась до его повязки.

Он не ответил, а начал двигаться в неудержимом ритме, который захватил и ее.

Она перестала беспокоиться о нем. Ее руки скользнули вниз по его спине и пальцы вцепились в его ягодицы. Рот Майка закрывал ее рот. Не сознавая этого, она издавала какие-то звуки, но он все крепче вжимал свои губы в ее, когда начал двигаться быстрее, ударяя своим телом ее.

В самый последний момент он поднял голову, со свистом выдохнул воздух, когда вошел в нее, и она не могла узнать, когда Майк закрыл ей рот ладонью, что он успел услышать ее крик, прежде чем он затих.

— У нее было два мужа, которые не хотят ничего знать, — сказала Линн Бернадин, — и дряхлый отец в доме для престарелых, который уже двадцать лет не может вспомнить своего имени. Она не только была никому не нужна до того, как покончила с собой, им не нужен даже ее пепел.

— Надеюсь, ты не собираешься забрать его?

Линн откинулась на спинку стула, стоящего в кухне Бернадин.

— Так далеко я не могу зайти.

— Как ты можешь говорить о ней так спокойно, хотя должна ненавидеть ее? Она пыталась убить тебя.

— Она — жертва.

— Ты так действительно думаешь?

— Я стараюсь.

— Нервничаешь? — спросила Кара.

Линн рассмеялась:

— Если рассматривать последние шесть месяцев, — сказала она, наклоняясь к зеркалу в комнате для гостей в доме Мэри, чтобы поправить персикового цвета украшение на голове, которое так подходило к ее короткому кружевному платью, — замужество не кажется таким уж пугающим.

Вошла Мэри:

— Ты готова? Ты выглядишь прекрасно. Уже пора спускаться вниз.

— Там уже все собрались? — спросила Линн.

— Бубу и Анджела. Пэм. Мужчина и женщина из КТВ. Родители Майка и его сестры с братьями, пара восхитительных полицейских, которыми придется заниматься Каре. Бернадин Оррин. Только что пришел мэр. Все, кроме Денниса.

— Он будет здесь с минуты на минуту, — сказала Кара. — Он закончил эфир полчаса назад.

Линн повернулась к ней:

— Мне казалось, что новый генеральный менеджер мог сделать так, чтобы новому ведущему программы новостей не пришлось работать в день моей свадьбы.

— Я пыталась. Он хотел работать.

— Приехал Деннис, — крикнула снизу Бернадин.

— Здесь чертовски холодно, — тихо произнес Майк, когда они с Линн заняли свои места перед наполненным цветами камином в гостиной Мэри.

— Ш-ш. Мэри любит, когда прохладно.

— Мало того, что в течение полугода моя кожа из-за тебя была покрыта мурашками…

Мэр достал свои бумаги, готовясь начать церемонию.

— Ты так романтичен, — прошептала Линн.

— Да, романтичен. Как только мы выберемся из этого йглу и попадем на побережье Ямайки, я покажу тебе, как я романтичен.

Он обнял ее за талию.

— Ты потрясающе выглядишь в этом платье; я считаю, что я должен показать тебе это сейчас.

— Я готов начать церемонию, — провозгласил мэр.

— Одну минуту, — перебил его Майк, притянул Линн к себе и закрыл ей рот поцелуем.

Молли Катс в прошлом автор известных бродвейских комедий. Ее рассказы печатали популярнейшие «Космополитен» и «Нью-Йоркер». Роман «Никто мне не верит» об ужасах и о любви продан в 12 стран еще до выхода в свет.