Никто мне не верит

Глава седьмая

Линн и Майк смотрели на захлопнувшуюся дверь. Бумаги, лежавшие на столе рядом с дверью, все еще трепетали от резкого порыва воздуха. Линн всхлипнула, стараясь сдержать слезы, подошла к своему столу и аккуратно опустила на него письмо. Майк взял его и положил в карман куртки.

— Кара думает, что это я написала, — сказала Линн скептически. — Написала это письмо и отправила сама себе.

Майк качал головой.

— Успокойтесь. Посмотрите на это с ее точки зрения.

— Я пытаюсь. — Но она не могла стряхнуть оцепенение.

— Я думаю, что вам следует сделать то, что сказала Кара. Вернитесь на совещание.

— Вы это серьезно?

— Да. Вы не должны поддаваться этому. Боритесь.

— Но ведь вы верите мне? — спросила она.

— Не будем упрощать.

У нее перехватило дыхание.

— Это не ответ.

— Не ребячьтесь. Вы делали все правильно.

— Как бы вы чувствовали себя на моем месте? Я знаю, что не посылала себе этого сумасшедшего письма. Я знаю, что где-то рядом есть больной ублюдок, который тянет из меня жилы и которому нравится, что люди считают меня душевнобольной. А я превратилась в человека, который должен смотреть, как люди, которым я доверяю, перестают доверять мне.

У Линн заболело горло. Потирая его, она заметила, что Майк смотрит на нее грустными глазами. Грустными из-за того, как с ней поступают? Или из-за того, что она делает сама себе?

Неужели теперь так будет всегда? Неужели она всегда будет гадать, кем считают ее самые близкие и самые дорогие люди и полиция: жертвой или помешанной?

Или ей даже не придется это делать, потому что Грег сумеет уничтожить все сомнения?

— Что вы собираетесь сейчас делать? — спросила она.

— Вернуться в Дорчестер и попытаться узнать, откуда у семилетнего ребенка синяки в паху и на гениталиях.

— О, Боже.

— По дороге я завезу это в участок. — Он похлопал себя по карману, в котором лежало письмо Грега. — И мне необходимо получить от вас дополнительную информацию. Где вы будете сегодня вечером около шести?

Линн сжала похолодевшие руки.

— Здесь, возможно. Если не буду бегать по городу обнаженная и рыдающая.

— Я буду ждать вас около выхода.

— Я сделала то, что вы посоветовали. Я вернулась на совещание.

Майк поднял брови:

— И?

— И я… сыграла свою роль. Я была прежней самоуверенной Линн, которая занимается подготовкой пробного показа своей программы.

— Хорошо.

— Думаете? Очень может быть, что теперь все мои коллеги считают меня Сибиллой. После совещания я пыталась поговорить с Карой. Но она весь оставшийся день избегала меня.

Майк увидел подходившую к столу Нэнси Джин.

— Голодны? — спросил он у Линн. — Или вы будете только кофе или пиво?

— Я бы чего-нибудь съела.

— Сегодня вечером мы подаем чили, — сказала Нэнси Джин, выкладывая на стол маленькие пластиковые меню.

— Да, пожалуйста, — попросила Линн. — И чай.

Майк заказал жареные сосиски и кислую капусту.

Когда его заказ принесли, запах еды напомнил Линн ее посещение полицейского участка.

Когда она уходила оттуда, она испытывала надежду и чувство защищенности: все происходящее не было плодом ее воображения, ее нервозности, ничего другого. Грег был выродком, и полиция должна была схватить его.

— Как чили?

— Немного… напоминает резину.

— Здесь даже пиво напоминает резину.

Некоторое время они ели в молчании. Затем Майк сказал:

— Письмо было отправлено из Восточного Лос-Анджелеса в почтовую контору на бульваре Моррисей. Кроме этого мы ничего не узнали.

Линн подняла глаза:

— Я и не надеялась. Если бы он был неосторожен, мы бы уже этим не занимались.

Майк навернул капусту словно спагетти на вилку.

— Вы не понимаете принципа работы полиции. В большинстве случаев мы просто терпеливо ждем, пока плохой мальчик не совершит какой-нибудь промах.

— А если это не происходит?

— Мы ждем еще какое-то время.

Линн больше не хотела чили. Она положила ложку.

Майк посмотрел на нее.

— Мне следовало вас предупредить. Хотите десерт? Пудинг здесь неплох. Все остальное ужасно.

— Еще немного чая.

К столу долетело облачко сигаретного дыма и остановилось над ним. Линн разогнала его рукой.

— Расскажите мне о Каре, — сказал Майк. — Она — ваш помощник и друг, правильно? Близкий друг?

— Очень близкий. Она для меня как сестра, которой у меня нет. Я же для нее — сестра, которая поддерживает ее в стремлении к успеху. У нее много сестер; с некоторыми она близка, с другими — не очень, но никто не делает ничего подобного.

— Она не замужем?

— Нет.

— Мужчины?

— Однажды она была помолвлена с одним журналистом, работавшим на Седьмом канале. У нее было несколько других связей. Сейчас у нее никого нет.

— Кажется, ей нравится Грег.

— Он всем нравится. — Она почувствовала слабость, когда вспомнила о том, как тогда в полицейском участке все стало казаться таким простым и легко разрешимым. — Как вы однажды заметили, они все обвиняют меня.

Он откинулся на спинку деревянного стула и посмотрел на нее. В ярком свете, наполнявшем помещение, его черные глаза мерцали. Он хмурился, но делал он это почти всегда. Никогда нельзя было сказать, что он думает.

В этот раз тишину нарушила Линн.

— Вы все еще уверены, что это не я?

— Вы хотите сказать, считаю ли я, что он — маньяк? Да.

— Итак, поскольку вы так считаете, — начала Линн, старательно подбирая слова, как она делала перед камерой, чтобы получить нужный ей ответ, — это письмо ничего для вас не изменило. У вас не появилось сомнений в том, что я говорю правду.

Майк продолжал сидеть, откинувшись на стуле. Он не сделал ни малейшего движения. Но пауза стала для Линн похожей на нож для колки льда, протыкающий ее насквозь.

Он сказал:

— Я уже говорил вам, чтобы вы не упрощали это дело подобным образом.

— Наверно, поэтому мы находимся здесь, вместо того чтобы разговаривать в вашем офисе или моем? Вы хотели подловить меня после этого несчастного дня, когда я буду усталой и расстроенной, и, кто знает, мало ли на что вдруг соглашусь?

Он выпрямился на стуле:

— Мы находимся здесь, потому что у меня за весь день не было ни одной свободной минуты, и в обед я остался голодным. На остальное я не считаю нужным отвечать.

— Но вы…

— И я еще не закончил задавать вопросы. Кара вам завидует?

Еще один удар.

— Вы пытаетесь переключить мое внимание.

— Я пытаюсь разобраться в том, что происходит, — резко сказал он. — Она завидует?

— Из-за Грега?

— Из-за Грега, вашей работе, драгоценностям, чему угодно.

— Может быть, — с некоторым колебанием сказала Линн. — Но я сомневаюсь в этом.

— Не вижу причин, почему бы ей этого не делать.

— К чему вы клоните?

Он пожал плечами:

— Это письмо написала Кара?

— Нет.

— Она лгала, когда говорила, что не передавала ему ваше письмо? Чтобы представить вас в дурном свете? Или она сказала правду, но, может быть, с радостью ухватилась за мысль, что второе письмо вы написали сами?

Линн исступленно качала головой.

— Она может немного завидовать, но Кара никогда бы — она не способна на это.

Майк тихо сказал:

— Очень плохо, что у нее нет такой же уверенности в вас.

Подавив в себе боль, Линн сказала как можно спокойнее:

— Есть.

Он не ответил, продлив тем самым молчание, от которого Линн хотелось повеситься.

Линн сказала:

— Иногда, в моменты кризиса, Кара теряет эту уверенность. Она ужасно расстраивается и переживает из-за этого. Такое случалось и раньше.

— Хотите десерт? — спросила Нэнси Джин. — У меня есть сладкий пирог, пудинг по-индейски, ананасовый пирог с сыром и шоколадный рулет.

Неожиданно ей захотелось шоколада, и она заказала рулет.

— Пудинг по-индейски, — сказал Майк.

— Сверху положить мороженое?

— Да. Две ложки.

Нэнси Джин ушла. Майк сказал:

— Пожалеете.

Бар начал пустеть. Линн посмотрела на свои часы: почти восемь. Ее машина осталась в гараже Третьего канала. Она представила, как поедет одна домой, будет входить в дом одна и задрожала.

— Шоколадный рулет, — сказала Нэнси Джин, обслуживая их. — Пудинг по-индейски.

Линн попробовала свой десерт. Майк был прав: сухая коричневая губка с начинкой из крема для бритья. Она отложила вилку.

Он отодвинул ее тарелку в сторону и поставил перед ней другую, на которой лежала половина его пудинга и сверху ложка уже начинавшего таять мороженого.

— О, — сказала она. — Благодарю.

— Пожалуйста. В следующий раз будете слушаться.

На следующий день до обеда Линн так и не смогла поговорить с Карой. Она редко оказывалась рядом после утреннего шоу, а когда появлялась, выглядела очень занятой и расстроенной.

Позвонила Бернадин.

— Я действительно не могу сейчас разговаривать, — сказала Линн.

— У тебя ужасный голос. Что-нибудь случилось?

— Это… сложно объяснить. — Линн вдруг поняла, что изо всех сил сжимает телефонную трубку, и расслабила пальцы.

— Я не задержу тебя. Я сейчас в клубе «Брум», я только хотела узнать, собираешься ли ты начать заниматься вместе со мной. Кара, похоже, не очень этого желает.

— Ты разговаривала с ней? Сегодня?

— Минуту назад. Она категорически отказалась. О, не вешай трубку. Хорошо. Линн? Элизабет просила передать тебе, что эти упражнения прекрасно помогают снять стресс.

— Я думаю, что нам следует туда пойти. Вместе, — сказала Линн, стараясь не замечать выражение упрямства на лице Кары. — Нам нужно поговорить, а я не вижу никакой возможности сделать это здесь. Если ты не захочешь, мы можем не делать никаких упражнений. У них есть сауна. Там есть бар.

— Перестань толкать меня. — Кара скрестила руки на груди. — И перестань говорить так, словно произошла небольшая ссора. Я очень расстроена.

— Я тоже, — тихо сказала Линн, отступая назад. В своем желании восстановить контакт с Карой она почти приперла ее к столу для закусок, стоящему в Зеленой комнате.

Кара сказала:

— Ты втянула меня в историю, из которой я хочу поскорее выбраться. Выбраться. Я не знаю, кому верить.

— Кара, как ты можешь так говорить? В течение десяти лет мы были друзьями и соратниками по работе, Грега же ты едва знаешь, и ты можешь доверять ему больше, чем мне?

— Я могу доверять только тому, что слышала и видела.

— Но Грег подстроил это!

— Он не мог подстроить то письмо, которое ты написала ему?

— Я знаю, что оно было грубым. Предназначенное любому другому человеку, это письмо было бы ужасным, но не для этого нелюдя. Но полиция продолжает утверждать, что она бессильна что-либо сделать, пока Грег не совершит что-то серьезное. Я пыталась заставить его действовать немедленно, чтобы иметь возможность остановить его!

Минуту они молчали, глядя друг на друга и думая об одном и том же: я была уверена, что знаю ее на все сто процентов.

— Итак, — начала Линн, боясь этой темы, но считая необходимым этот вопрос решить, — ты действительно считаешь, что это угрожающее письмо написала я.

Линн со страхом ждала ответа, но Кара смотрела в сторону, крепко сжав губы.

Наконец Кара сказала:

— Я не знаю, что и думать. Я все время анализирую детали, но я просто не знаю. Я не перестаю спрашивать себя, почему ты могла это сделать. Но потом я вспоминаю почерк, твой почерк, который я так хорошо знаю…

— Кара, он скопировал его. Он может делать сверхъестественные вещи, он…

— Он не волшебник, Линн!

Обида Линн постепенно переходила в злость. Резкие слова так и просились на язык. Она могла расценить первую реакцию Кары как результат шока, но прошел целый день, и она должна была хоть в чем-то разобраться.

Но прежде чем Линн успела ответить, в коридоре послышались голоса: группа школьников направлялась осматривать Зеленую комнату.

Линн заскрипела зубами и поспешила уйти, так как не чувствовала себя способной встретить посетителей улыбкой.

Хозяйка Грега испытывала антипатию к громкой музыке и слишком громко включенному телевизору. Это было выражение миссис Минот — «испытывать антипатию», и она очень педантично демонстрировала эту «антипатию», он точно знал тот уровень громкости, который заставит ее снять трубку телефона.

На самом деле ему тоже не нравился громкий звук, но это было удобное средство, которое служило сразу нескольким целям.

Это приучало ее к тому, что самый страшный грех, который может совершить ее верхний жилец, — это производить шум.

Это отвлекало ее внимание от других его странностей, таких, как отсутствие гостей, личной почты и телефонных звонков — хотя, будучи человеком осторожным, он от случая к случаю инсценировал последнее.

И это давало миссис Минот повод общаться с ее очаровательным, обходительным квартиросъемщиком. Никто лучше Грега не знал, насколько необходимо ей было это общение, и он старательно устраивал для нее подобные поводы.

У него вовсе не было никаких планов относительно милой дамы. Его устраивало нынешнее положение вещей. Всегда прекрасно иметь сверхреспектабельную хозяйку, чьим положением можно воспользоваться и самому.

Сейчас он слышал, как она ходила внизу. Она красила волосы; он чувствовал запах химических препаратов. Он всегда внимательно следил за ее занятиями подобного рода. Было полезно знать, когда она предпочитает держаться подальше от окон и дверей.

Он зажег еще одну лампу, потом передумал и выключил ее. Сегодня вечером лунный свет был теплым и светло-желтым. Он освещал все небо и отражался в рождественских фонариках, которые Грег не снимал с пальмы в течение всего года.

Скоро наступит время зажечь их.

Он знал, что Линн любит Рождество. Она рассказывала ему об этом.

Вряд ли оно понравится ей в этом году.

Он уютно устроился в своем любимом кресле.

Интересно, где в эту минуту находится Линн? Он любил представлять свою Звезду дрожащей и взволнованной. Сейчас она, наверно, близка к паранойе, видя, как ее друзья и коллеги отступаются от нее.

Его возбуждала даже мысль о том, какие планы он разработал для нее. Она просто не подозревала, чего ей нужно бояться, так как не имела ни малейшего представления о его многогранных способностях.

Он получал громадное удовольствие от того, как с каждым разом понемногу раздвигались границы его умения.

Он изучал этот процесс также кропотливо, как стеклодув изучает свое ремесло — правда, наставника у него не было. Только его собственные эксперименты и ошибки.

Начиная с маленькой Даниты.

Тогда он еще не знал, что ему надо, считал, что каждый этап этого дела был целью… пока не открывал возможность следующего этапа.

Таким образом он открыл для себя, что самый лучший этап — это пустыня, вершина горы.

Заставлять их пробиваться к свету, как это делают сорняки, когда ты отодвигаешь придавивший их камень. Никакого спасения. Рабы твоей воли.

С Данитой он был очень неуклюж. Это простительно; откуда ты можешь знать, куда ты должен прийти, если ты там никогда не был? Но, руководствуясь лишь своим инстинктом, он сумел добиться чудесного результата. К концу их истории она двигалась, полностью подчиняясь рывкам тех невидимых нитей, которые он держал в своих руках, она превратилась в проклятого Богом бродягу, ее юная красота была разрушена страданием, которое съедало ее.

Он изменил ее.

— Он стащил бирку в почтовом отделе одного офиса на бульваре Голливуд, — сказал Майк, разбирая бумаги на своем столе и одновременно разговаривая с Линн. — Почтовый отдел принадлежит бухгалтерской фирме. Они хранят заранее отпечатанные счета для воздушной экспресс-почты на стойке. Наш клиент мог просто зайти, взять один и выйти на улицу. Они не досчитались только одного счета.

Они еще немного поговорили. Он снова расспрашивал ее о некоторых деталях того, что происходило раньше.

— Я столько раз это рассказывала, — сказала она. — Откуда здесь взяться чему-нибудь новому?

— Не говорите об этом с такой уверенностью. Важные детали могут проявиться подсознательно.

— Я могу рассказать вам об одной важной детали Я знаю, как он скопировал мой почерк.

Делая этот звонок, Майк не воспользовался автоматически записывающей линией, но сейчас он нажал кнопку своего личного записывающего устройства. Услышав едва различимое всшш, возникающее при вращении катушки, он спросил:

— Как?

— Мой список покупок. Я потеряла его некоторое время назад. Я хранила его, прикрепив магнитом к холодильнику, список текущих дел, и в один прекрасный день он исчез. Возможно, он взял и какие-нибудь другие бумаги. В моей жизни столько бумаг, что из них можно сделать деревья. Про многие из них я просто не помню.

— А как вы можете объяснить тот факт, что он выполнил такую мастерскую подделку?

— Не знаю, — сказала Линн. — Думаю, это один из его многочисленных талантов.

Майку не понравилась вызывающая нота, прозвучавшая в его собственном голосе. Он перевел разговор на другую тему.

— Как ваша помощница сегодня? Вы общаетесь?

— Не очень много, — сказала Линн, и он представил себе ее лицо в этот момент, тот вызывающий взгляд, который он заметил у нее в баре Нэнси Джин, когда она пыталась выяснить, верит ли он в правдивость ее слов.

Он пообещал позвонить, если будут какие-нибудь новости, и повесил трубку.

Он отключил записывающее устройство и достал катушку. Секунду он держал ее в ладони, а потом вставил в нее ручку и осторожно сломал.

Проходя по спортивному залу в обтягивающих лосинах и гимнастическом трико, открывающем только шею, выбранных при помощи Бернадин в магазине при клубе «Брум», она чувствовала мучительную неловкость. Но потом она занялась делом, и нагрузка на тело отвлекла ее внимание от постоянного ощущения, что она находится в чудовищном ночном кошмаре, превратившемся в реальность.

— Две программы на два дня, — сказала тренер две недели назад, набросав примерную диаграмму изменения нагрузок. — Если начать очень резко увеличивать вес, можно надорваться. Вы можете приходить два раза в неделю?

— Постараюсь.

Сейчас, начиная свою третью утреннюю тренировку, Линн с удивлением поняла, что уже не боится десятиминутной нагрузки.

— Ваше тело начинает привыкать к нагрузкам, — объяснила Элизабет. — При сердечно-сосудистой деятельности вырабатываются определенные химические элементы, и ваш организм приучается ждать их появления.

Как бы там ни было, а это срабатывает, подумала Линн.

Позже, показывая Линн упражнения для бицепсов, тренер сказала:

— Вам не потребуется много времени, чтобы почувствовать, как ваши мышцы начнут крепнуть.

— Вы так думаете? — спросила Линн.

— Конечно. Вы начинаете занятия, имея хорошую здоровую форму. Большинству членов клуба приходится сначала сбрасывать лишний вес и менять привычный образ жизни.

— Я думала, что буду здесь единственным человеком, тело которого напоминает кисель.

— Кисель? — Элизабет постучала карандашом по руке Линн выше локтя. — Именно на этом месте обычно начинает провисать кожа у тридцатилетних женщин. А у вас прилично разработанный трицепс.

— Это радует. Мне не с кем было себя сравнивать, только с моей невесткой и Бернадин Оррин.

Женщина улыбнулась.

— Бернадин первоклассная женщина. Я не знакома с вашей невесткой. Но, если вам нужны реалистичные сравнения, оглянитесь вокруг. — Она посмотрела на часы. — Семь тридцать. Ваше время закончилось?

— Да. Я должна идти на работу.

— Позвольте мне сначала размять вас, или завтра вы меня возненавидите. Вы сделаете это в любом случае, но это немного поможет.

Быстро приняв душ и растираясь полотенцем, Линн думала о том, не стоит ли попробовать еще раз поговорить с Карой о клубе. Может быть, в этой более непринужденной обстановке они смогут возродить свои отношения. Линн так не хватало их прежней душевной близости, которую нельзя было заменить их шатким перемирием, построенном в основном на молчании и старании избежать друг друга.

Выходя из клуба, Линн встретила Анджелу. Она попыталась отделаться быстрым приветствием, но Анджела остановила ее:

— Мне нужно тебе кое-что сообщить.

— Что?

— Вчера к Лоуренсу приходил врач и сказал, что у него повышено давление.

— Он не говорил мне об этом. Насколько это серьезно?

— Ничего особенно страшного нет, но… ты могла бы помочь, Линн. Я знаю, что он ужасно переживает из-за тебя. Если бы ты могла хоть немного смягчить то, что ты рассказывала ему…

Именно Данита помогла Грегу понять, что делать гораздо увлекательнее, чем просто смотреть. И он начал испытывать на живущих в доме людях некоторые из навыков, которые приобрел на улице.

Сады и огороды, в которых соломенные рабы проводили бесконечно долгие дни, ухаживая за растениями, предоставляли неограниченные возможности для экспериментирования. Он узнал, что, перевязывая определенным образом саженец, можно было вырастить взрослое растение неправильной формы: скрюченную спаржу; подсолнечник, у которого не хватало половины лепестков; карликовые деревца. Помещенные в определенном месте камни заставляли растение бороться за жизнь и свет, и они вырастали, приобретая удивительную и причудливую форму.

Он начал добавлять небольшие количества трав к тем предметам в доме, которые люди ели, пили и надевали на себя. Он был хорошо осведомлен о том, какие растения отбирать, так как живущие за пределами поместья пользовались ими вместо лекарств и хорошо знали их свойства, и он совершенствовал свои знания, наблюдая за результатами своих действий.

А результаты были разнообразны. Он научился угадывать, что съел или выпил тот или иной член семьи по его поведению, состоянию кожи, запаху мочи. Корень лакричника, измельченный, высушенный и добавленный к чаю, вызывал повышенную возбудимость и прилив крови к лицу. Ирис заставлял вас все время бегать в ванную. Любимым растением Грега был белый перец, маленькие симпатичные цветки которого, если смешать их с едой, вызывали появление на губах красных шишек.

Однако с годами границы поместья стали для него тесны, и он начал думать о том, чтобы покинуть свою семью. Неожиданная и скорая смерть от долинной лихорадки обоих родителей только упростила выполнение задуманного. У него оставались только сестры, к которым, так же как и к родителям, он не испытывал никаких чувств. Казалось, они существовали в разных плоскостях, он и все эти люди, которые принимали свою жизнь такой, какая она есть, и ничего не хотели менять.

Он отправился в Сан-Диего, оставив в прошлом свои фармацевтические игры и многочисленных жертв, и начал процесс познания того, как легко и привлекательно было заставлять людей изменяться при помощи лишь своих собственных качеств: привлекательности, ума и изобретательности.

После тренировки Линн первой пришла на работу и поднялась на двенадцатый этаж. Почту уже принесли, и она лежала, сваленная в кучу, около стеклянной двери приемной. Расстроенная болезнью Бубу и раздраженная покровительством невестки, Линн решила ее не трогать, но потом передумала.

Доставая ключи, Линн просмотрела конверты и заметила среди них несколько одинаковых, размером больше обычных, с отпечатанными адресами. Ключом она вскрыла конверт, присланный на ее имя, и достала то, что лежало внутри — фотографию.

Линн было достаточно одного взгляда на обнаженную женщину, лежащую в порнографической позе с широко раздвинутыми ногами, чтобы направиться к стоящему в приемной столу, где была корзинка для мусора. Сердце ее колотилось в то время, как она решительно смяла фотографию в кулаке, а другой рукой потянулась к мусорной корзине, стоящей под столом.

Но вдруг она замерла, так и стоя с протянутой рукой, с ужасом осознавая то, что она увидела на фотографии.

Подушка с узором из голубых колокольчиков под голыми ягодицами была ее собственной подушкой.

Она расправила фотографию и внимательно посмотрела на нее — так и было на самом деле. Это была подушка с ее кровати. Это была ее постель. А женщина, мой Бог, была она сама.

В ту ночь Грег был особенно нежен, снова и снова возбуждая ее; было так приятно ощущать тепло его рук в контрасте с прохладным бризом, проникавшим в спальню через открытое окно. Он подложил одну подушку ей под голову и плечи, а другую под бедра, шепча о том, как сладка и нежна там ее кожа. Линн помнила, как музыка Элтона Джона и фортепьянные аккорды вносили новые ноты в ритм движения их тел.

И та близость, которая так быстро возникла между ними, была более глубокой, чем она когда-либо испытывала. Она помнила то удивительное чувство покоя и комфорта, которое она ощущала рядом с этим муж чиной, считавшим морщины знаками достоинства…

Именно из-за этой умиротворенности ей даже не пришло в голову переменить позу, когда Грег поднялся, чтобы взять новый презерватив, хотя в спальне был всего лишь полумрак…

Наверное, тогда он это и сделал. Достал не только презерватив — она могла точно вспомнить не только всю картину в целом, но даже щелчок резины — но и камеру для ночных съемок. Навел, сфокусировал и снял ее тело в самом унизительном ракурсе из всех возможных.

Фотографию можно было найти в любом уголке вещательной станции. Охранник, которого звали Джейм Кортес, занялся тем, что собрал и уничтожил все снимки, которые смог найти, хотя, по словам Кары, в двух случаях ему пришлось потребовать их у техников, которые хотели сохранить их.

— Я виновата перед тобой, — обратилась Кара к Линн, которая сидела, решительно выпрямившись, за своим столом за двадцать пять минут до начала эфира и ждала, что ее головная боль уменьшится под действием тиленола. Она должна заставить себя спуститься в студию, она должна провести прекрасное шоу, она должна отгородить себя железной стеной от безмерного унижения и надругательства. — Мне очень жаль, что с тобой такое случилось и что всю неделю я вела себя как выродок.

Линн посмотрела на нее; впервые за все утро она смогла посмотреть кому-либо в глаза.

— Я разговаривала с Мэри, — продолжала Кара. — Она помогла мне понять, что я сходила с ума, потому что мне казалось, что ты теряешь голову. Я боялась, что ты провалишь пробный показ и весь контракт для нас обеих. Поэтому… я смешала в одну кучу свой страх и другие вещи, к которым он не имел никакого отношения, и я виновата. Я отступилась от тебя. Но теперь я полностью на твоей стороне.