Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

Friday, April 6th, 2012

Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

Нина Горланова, Вячеслав Букур

Нина Горланова родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор двенадцати книг прозы и многочисленных публикаций в толстых литературных журналах (“Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Урал”, “Волга” и др.). Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.

Вячеслав Букур родился в 1952 году в городе Губаха Пермской области. Окончил Пермский университет (1979). Работал редактором в Пермском издательстве, сторожем. Сотрудник газеты “Губернские вести”. В соавторстве с Н. Горлановой пишет прозу, публикуется в толстых литературных журналах. Член Союза российских писателей. Живет в Перми.

Журнальный зал | Урал, 2007 N1 | Нина ГОРЛАНОВА

Платье из саржи

Любимое число:

Пятьдесят три —

Год смерти Сталина.

Хокку 2005 года

Ровным, словно отстраненным, голосом мне рассказывала А. Б. В., как Аллилуева после смерти Сталина устраивалась в МГУ на работу.

Сама А. Б. В. была больна, ей оставалось жить немного, и она спешила рассказать все, чему свидетелем ей случилось быть:

— Пришла Светлана в платье из самой дешевой саржи — школьные формы из такой ткани тогда шили. Видимо, хотела показаться демократичной. Только у нее саржа была не коричневого цвета, а зеленого. Но заведующий кафедрой... опаздывал. Хотя встреча была назначена заранее. Он еще вчера — при жизни ее отца — на коленях бы ползал перед нею, а тут вот — опоздал. В общем, чтобы она знала, кем стала... Он опоздал на полчаса — Светлана терпеливо ожидала. Наконец он появился и спросил, что она бы хотела преподавать. “Спецкурс по зарубежной литературе?” — и тут он ушел звонить (наверх — консультироваться). Видимо, ему дали добро, потому что он сразу заключил с ней договор на почасовую работу. И на первую лекцию к ней пришло столько народу, что аудитория не могла вместить всех, на вторую — половина из них, на третью — три человека, наконец, наступил день, когда на ее лекцию не пришел никто. И так шло дальше — не приходил в аудиторию никто.

В этой истории все кажется эпиграфом к будущему. Сквозь эту ситуацию было видно все.

Платье из саржи — может, уже первый шаг к той йоговской практике, в которую она после уйдет с головой? То есть выбран “детский” по тем временам материал — дешевая саржа — не столько расчетливо, сколько пророчески?

И цвет зеленый — все-таки цвет жизни. Ее положение было непростым, но она хотела как-то выжить. И кто тут бросит в нее камень?

А теперь вопрос: был ли хоть один человек в стране, у которого не пострадали от сталинского режима родные и друзья? Я полагаю — не было в нашей огромной стране такого человека! И как я сочувствую заведующему кафедрой! Он опоздал, и на первый взгляд это мелко — такая месть. Но если представить, сколько у него пострадало родни и друзей от сталинского режима, то что уж тут мелкого-то... пусть хотя бы вот так, но все же показать свое отношение к ее отцу. Господи, да что — родни-друзей! Как будто он не мог сочувствовать всем сердцем тем миллионам незнакомых ему лично людей, которые потеряли в лагерях годы и здоровье! И тем более — писателям-поэтам расстрелянным: Мандельштаму или Бабелю...

Зарубежная литература, выбранная дочерью Сталина, — тоже символ (она после уедет на Запад).

Ну и пустая аудитория — это уже эпиграф к одинокой ее старости. Сначала приходили, чтоб посмотреть на дочь тирана, а ее лекции — конечно — никого не интересовали...

Куда ты, охотник, скачешь?

— Что с крылом? — спросил Сабельникова новый больной.

Сабельников потряс рукой в гипсе, затем из-под одеяла показалась его нога в гипсе:

— И с крылом, и с копытом...

День на третий после операции Сабельников встал на костыли:

— Сейчас руки — это мои ноги! — сел и опрокинул стакан пива. — Доволен по самые помидоры! Эх, встану на ноги, потом полгода похожу на кач, а дальше — снова на сохатого! Я, знаете, за одним лосем гнался три дня — ногу ему отстрелил — был в маскхалате, карабин охотничий марки “Тигр”, ветер-то от лося, и он ничего не учуял. И я его пристрелил... Эх, если б не авария, я бы...

В это время другой прооперированный — Гарик — достал нож и вилку, начал есть что-то, кажется, бифштекс, который жена принесла. Все в палате ложками едят, а он вот так.

— Я в детстве поймал щуку. И эта щука укусила меня за палец. Я сразу все понял: раз и навсегда. Стихи такие вот тогда сочинил:

По лесу охотник скачет,

По лесу скачет кабан,

О чем-то охотник плачет,

О чем-то плачет кабан.

Куда ты, охотник, скачешь,

Куда ты скачешь, кабан?

О чем ты, охотник, плачешь,

О чем ты плачешь, кабан?

— Слушай, ты это к чему, а? — удивился Сабельников.

— А ты еще не понял, что ли, ничего? Сохатого раненого ты гнал — тебя машина подмяла... тебе не понравилось?

— Так он знаешь какой сильный? Сохатый! У!

— А ты с ружьем всех сильнее...

— Гарик! Ты какой-то тупорогий! Мне выздоравливать нужно — не нагоняй пессимизм.

Новый сопалатник рассказал свою историю: в детстве пошел за грибами и увидел медведицу с медвежонком! Рванул в одну сторону, а она — в другую. Но когда бежишь, то правая нога больше шаг делает, и по кругу в лесу несешься. Через полчаса они с медведицей встретились опять, но она его не тронула.

Сабельников стоял на своем: все равно, как выздоровеет — пойдет на сохатого!

В это время в палату вошел врач с рентгеновским снимком и сказал ему:

— У вас начинается некроз сустава, охотиться строго запрещаю!

КГБ в 1980 году, или Зачем придумывать, когда и так смешно

Все мы в советское время боялись, что КГБ всюду спрятало свои подслушивающие устройства, но Н. Н. имел все основания опасаться сего, потому что его соседями по аспирантскому общежитию в МГУ были иностранцы: немец Питер и вьетнамец Кы. Они часто заходили в комнату к Н. Н. в гости и бывали на его дне рождения.

Тут нужно сказать, что тогда даже в самой столице не было в продаже хорошей бумаги, необходимой для кандидатской диссертации. И наш Н. Н. привез в Москву из Перми эту дефицитную бумагу — на беловик (у нас все-таки Краснокамский бумкомбинат работал). Он положил ее в тумбочку.

Именно за этой тумбочкой Н. Н. часто слышал треск, но не заглядывал в сей угол никогда! Да, плохо работают подслушивающие устройства чекистов, потрескивают, но если что-то тронешь там, не будет ли хуже...

Когда диссертация была написана, обсуждена, пришло время достать хорошую бумагу и печатать беловик. Но... оказалось, что это не подслушивающие устройства трещали по ночам, а мышь грызла прекрасную бумагу на вату для гнезда! И что теперь делать? Такой бумаги днем с огнем не сыскать.

И стал Н. Н. звонить знакомым и рассказывать о мыши, просить помощи — ему нужно было не менее семи пачек хорошей бумаги.

Наконец он получил номер телефона, позвонил, и — о, чудо! — человек пообещал финскую бумагу!

Правда, встреча была назначена... у памятника Дзержинскому. Но наш Н. Н. как подумал: даже если краденую бумагу ему продадут с Лубянки, ну и что — из-за них же пропала краснокамская бумага-то! Если б Н. Н. не был уверен, что это трещат подслушивающие устройства, он бы — конечно — сразу заглянул на треск и спас бы большую часть драгоценных листов от мышиных зубов.

В общем, вышел к нему с Лубянки человек, похожий на доброго Карабаса-Барабаса, продал бумагу по 10 рублей пачка (в 10 раз дороже, чем в магазине), и все. То есть работники КГБ уже в 1980 году вышли на передовые рубежи рыночных отношений.

Диссертацию приняли на ура. Кстати, тема диссертации Н. Н. была как раз про это — про казнокрадство и прочее (то есть по Салтыкову-Щедрину, просто я не знаю точное название)...

Казаки в 2003 году

В мое купе вошел человек с обгоревшей ногой! Ничего себе! Буквально дымился еще серый носок в тех местах, где он не сгорел.

— Шел к вокзалу... вдруг шаровая молния ударила в левую ногу, и полуботинок моментально сгорел.

Я ехала от родителей из Белой Калитвы. У меня в дороге с собой всегда аптечка, а в ней эритромициновая мазь. В общем, дала я эту волшебную мазь соседу. Через полчаса, когда боль ушла, он заговорил:

— Може, мне это знаете за что? К нам в станицу не так давно приехали братки из города и потребовали дань. “Приезжайте завтра в 8 вечера — мы за это время соберем деньги”. Ну, те и приехали. А мы все, казаки, не дали им даже из машины выйти — положили всех из пулемета.

Дева из автобуса

Почему бы и нет?! Новогодняя ночь у Ивана, так у Ивана.

В прихожей мы застали его сына, уходящего в свою компанию. А я помню вундеркинда в жабо — как он читал стихи на своем дне рождения, рифмуя “мама-прямо” — в классе его дразнили “Костик — мамин хвостик”... И вот уже у него следы от резинки бороды Деда Мороза — работает в школе, весь день пробыл Дедом Морозом.

— Ну да, — вздохнула я, — не должны же мы молодеть.

— Должны, но не сильно, — ответил мой муж.

— Меня стрельцы вообще раздражают, — отвернулась от меня Аврора, жена Ивана.

— Это не стрелец, это Нина Горланова, — буркнул Иван.

Правда, Аврора рано ушла спать. Оказалось, что у нее такое тяжелое биополе: буквально — когда она спит — мы через стену комнаты и коридор чувствуем, какое у нее там тяжелое биополе.

Иван проговорился: специально сделал коктейль “отвертка” — водка и апельсиновый сок, чтобы жена рано легла. А ведь я помню, как он делал Авроре предложение под каждой яблоней университетской...

Тут нужно сказать, что нас осталось возле елки пятеро. Я, мой муж — Вячеслав Букур, Иван, а еще — Тим Тимыч и Иринушка. Тим Тимыч — инженер, а Иринушка — пианистка.

Ее любимое выражение: “Музыканты упали в ноты (от смеха)”.

И был еще с нами пес по имени Малыш, странное создание, с длинной, как у птицы, мордой.

А приготовил Иван литературный стол: коньяк “Дон Кихот”, крымское вино “Коктебель”. Причем мужчины пили коньяк, почему-то сравнивая его с криками чаек на рассвете. Я сказала, что коньяк золотистого цвета.

— Как наша будущая жизнь, — Слава все превращает в тосты — любую реплику. — Давайте за это выпьем!

Причем дело уже шло к торту. А если ты в новогоднюю ночь добрался до торта, значит, праздник не удался (сказал Т и м Т и м ы ч).

И тут вдруг любовная история пролилась на нас из уст... Ивана.

Да, было бы естественно, если б эта история случилась с Тим Тимычем, благородным мясистоносым красавцем, вдовеющим уже давно. Но она случилась с Иваном, у которого глаза все еще горят, как у первокурсника.

— Ё-мумиё, с чего же начать? — бубнил он, и его сносило в дальний темный угол комнаты. — Если у меня внутри залежи любви!

— Некоторые залежи не нужно раскапывать. Вот раскопали каменный уголь, и что! Всемирное потепление.

— Букур, ты поумнеешь когда-нибудь, нет?

— Готов, давай — просвети.

— Всемирное потепление! Нет его, а есть волны. Когда снимали фильм “Вечера на хуторе близ Диканьки” — не нашли зимой снега на Украине. А во времена Гоголя его было много! А недавно снова были там холода! Нынче же — опять тепло.

— Это не еда, это сонет, — я хотела сменить тему.

Здесь пора дать портрет Ивана — истощенного красавца. Красавцы истощенные такие истощаются до конца: не могут остановиться.

— Ну, Иван, начни же с чего-нибудь, — сказала Иринушка.

А нужно сказать, что Тим Тимыч принес ирландский ликер — он настолько ароматный, что я с него чихаю. И вот опять: выпила — чихнула.

— Нина чихнула, значит, Иринушка верно говорит: начни с чего-нибудь, — Тим Тимыч уселся поглубже в кресло.

Аврора в это время — в скафандре алкогольном — спит, не слышит...

Пес Малыш попрыгал, словно большой мяч, словно никаких усилий ему это не стоило, не забывая в полете махать хвостом, и вдруг задремал под столом.

— Ну, едрён-самогон! Начну вот что — с ее рук. Я встретил эту деву в автобусе. Глядя на нее, все время думалось о Боге! Какие у нее руки — это Бог создал такие руки...

Тут я достала ручку, чтоб записать эту фразу, но ручкой случайно задела мельхиоровое ведерко из-под шампанского — оно зазвенело.

— Нинка, ты все имена там смени, замаскируй меня, поняла? А то жена даст мне опять ковром по голове!

История любви развивалась так: Иван вышел за девой из автобуса. И выходил так каждый вечер.

— Волоокая! — крылатым голосом вскрикнул Иван.

“Волоокая” — записала я.

— Слушай, Нин, напиши так: она была с вневременным лицом! Знаешь: то мадонна, то купчиха молодая.

Был, между прочим, декабрь. А декабри на Урале сами знаете какие. Но Иван героически пару раз стоял у нее под окном. Кстати, недалеко от дома Лары из “Доктора Живаго”! И вот однажды решил, что будет стоять до конца. Но легко решить, а холод-то решил иначе... И когда глиняное тело почти не могло двигаться, Иван собрался сдаться. Но тут... вдруг форточка в ее окне распахнулась, и ручка подала знак, что можно войти.

В общем, дева (волоокая и пр.) налила ему на кухне чашку очень горячего чая, а сама вышла. Иван же достал зеркало и все видел: что она делает.

— И кто из вас сможет отгадать, что же она там делала? Своими руками... которые Бог создал. — Иван вопросительно обвел нас взглядом Шерлока Холмса. — После того, что я увидел, я повернулся и вышел из ее дома НА-ВСЕ-ГДА!

— Неужели она шарила по карманам твоего пальто?

— Ну, Нинка, ты даешь! А еще писательница. Какого мнения ты о людях вообще?

Вообще я о людях хорошего мнения, но... если Иван — увидев НЕЧТО — ушел навсегда!

— Но я же сказал: волоокая! — Иван дико заблистал глазами.

— Волоокая... может, она репетировала танец живота? — спросил Тим Тимыч.

— Нет, нет! Ну, Иринушка, а ты что думаешь?

Иринушка подумала вот что: дева принесла таз с теплой водой и мыло самое лучшее... “Камэ”, например. Ноги собралась Ивану мыть и массажировать — снизу вверх. Говорят, после этого... много чего говорят.

Иван взял длинную руку Ирины и почти намотал ее на свою:

— Уж это было бы лучше того, что произошло.

Так что же — что? Что произошло-то?

— Ну цо? — по-коми-пермяцки спросил Тим Тимыч.

А вот что: дева из автобуса... постелила постель.

— Так ты ждал чего-то другого, что ли?

Оказывается, Иван ждал... разговора!

О том, что жена, Аврора, давно не волоокая... Еще Иван стихи собирался деве почитать. Сначала.

Дело в том, что в нашей юности все любили одно стихотворение Ивана — про Пермь и Пастернака, с тех пор он написал сорок автопародий на это стихотворение. Это как же надо себя любить, а?! Не десять, не тридцать, а сорок...

— Музыканты упали в ноты, — Иринушка развела руками.

— Так чтоб стихи, чтоб разговор — для этого не в автобусе нужно искать! Нет, не в автобусе, а в театре, в библиотеке! Тебе сколько лет-то? — Тим Тимыч пустился в недоумения.

Иван потерянно закурил.

Что может быть лучше прогулки на свежем воздухе ясным зимним утром?

Только пьянка темной ночью в душной прокуренной комнате (юмор нашей молодости). Но вот все-таки мы уже не в молодости, прямо скажем, поэтому в душной прокуренной комнате не остались, а пошли на улицу пускать фейерверк. Слава кричал:

— Посвящается людям нового года! Посвящается Евразии! — и, сняв шапку, зачем-то раскланивался перед всеми, как в цирке.

— Посвящается Перми! — добавил Иван.

Одну штуку мы не знали, как пускать, и вдруг из соседней компании отделился молодой красавец-грузин, и зажег нам эту штуку, и гордо стоял, держа ее в руках, пока в небо летели ракеты.

Я не люблю ничего, связанного с огнем, но тут у меня была своя корысть: посвятила одну ракету Хакамаде, чтоб она выиграла президентские выборы.

Ну а с нами был пес Малыш. И вдруг кто-то начал пускать такие громкие ракеты, что пес испугался и убежал.

Иван ходил, искал его, возвращался к нам, говорил, что Аврора во всем виновата — рано легла, не выгуляла собаку...

Да, думала я, его жена рано легла, зато он рассказал нам роскошную историю, роскошную — не рассказ, а гроздья винограда прямо — торчащие в разные стороны!

Наконец мы увидели Малыша! Пес бегал в толпе подвыпивших пермяков со своим вопросительным взглядом: “Вы не видели здесь моего хозяина? Я сам виноват, сам виноват — испугался салюта, побежал, хвост наотлет... Особые приметы моего хозяина: добрый, на двух ногах...”

Прости, Господи!!!

Слава пересказал мне проповедь воскресную:

— Одержимость существует, достаточно быть батюшкой, чтобы это понять. Подхожу к дому, где живет одержимая, она начинает кричать: “Боюсь! Боюсь!” Это бес боится, чувствует святую воду. От ткани, освященной на гробе святой Ксении, волдырями пошла, кричит: “Жжет! Уберите!”

И вот после этого звонит мне фото-графиня (как она себя называет) и говорит мне по ходу разговора: “А ты ведьма — я заикаться начала во время разговора с тобой”. Ну, я бросила трубку. Она еще после перезвонила и пыталась извиняться, что у нее сотрясение мозга было и пр. Но я сказала твердо: больше мне не звони! Вот бес-то в ней!.. А я тоже виновата — не сочувствовала, что она давно сошла с ума, а только все записывала за ней (у нее бред иногда пригождался мне для рассказов, в которых есть такие героини). А надо было хотя бы молиться за нее, раз я использовала ее реплики... Прости, Господи!!! Вот сейчас внесла ее в список своих молитв. Составляю заново его, так расширился, что взяла побольше картонку и пишу.

Василий Трофимович и Папа Римский

Василий Трофимович Сиротенко основал кафедру истории древнего мира. Такой фонтанирующий человек — его все-все знали в университете. Он был наполнен чудачествами, как мешок Деда Мороза — подарками. В старые советские времена это встречалось, но очень редко. Очень!

Он — например — говорил нам, что Хрущев и все навалились на Сталина и придушили его, а лишь потом Берия крикнул: “Тиран умер”...

В. Т. С-ко величал своего ученика Профессором, хотя тот — просто заведовал музеем. А нашему другу Власенко он говорил вообще вот что:

— Если б вы не были женаты, я позвал бы вас к себе в гости, а у меня дома есть ружье, я загнал бы вас под кровать и не выпустил бы до тех пор, пока не вырвал бы обещание жениться на моей дочери...

Когда мы говорили В. Т. С-ко, что разлюбили Древний Рим за гладиаторские бои, он сразу качал своей мудрой головушкой: “А что такое гладиаторские бои по сравнению с нашим ГУЛагом?! Но не разлюбили же вы свою страну!”

И вот он рассказал, как спас Папу Римского:

— Было это в январе 45-го года. В Кракове. Наш батальон освободил узников концлагеря. Их уже немцы привезли в каменоломню, чтоб уничтожить. И там оказался молодой мужчина в одеянии священнослужителя — Кароль Войтыла. Он так стискивал свои худые пальцы, что на ум приходили святые с картин эпохи Возрождения! И от него шло такое поле — я был загипнотизирован его личностью! Не знаю, что это было со мной: знамение ли снизошло, совесть ли шевельнулась. Фарфоровый юноша, но такой взгляд!

— Какой?

— Ну, словно над всей злостью мира он встал, чтоб ее победить... Все меня так поразило! А ведь мы должны были — по законам военного времени — зарегистрировать всех в особом отделе, но... Я был майор, мы с ординарцем вывели за забор этого Войтылу... и отпустили. Ему тогда сколько?.. Надо посчитать. Кажется, двадцать пять ему было. И я не знал, конечно, что он станет Папой Римским...

Ученики В. Т. С. однажды написали письмо Папе Римскому: мол, так и так — скоро юбилей у В. Т. С. — это тот самый майор, который вас не сдал в руки особистов в 1945 году. Ему будет приятно получить от вас поздравление.

Вскоре из Ватикана пришло письмо: “Папа всегда молится за Вас”.

Некоторые скептики в Перми считают, что такое письмо ни о чем не говорит — Папа ведь никому и никогда не отказывал в молитве.

Но если б меня спросили: мог ли В. Т. С. так поступить в 1945 году — отпустить молодого священнослужителя? То я бы ответила: мог бы. Только он и мог бы!

Вишня на полмира

Однажды я пережила мистический момент: показалось, что весь воздух комнаты наполнен невидимыми цветами (как ангелами — в “Сикстинской Мадонне” Рафаэля), и словно они просят меня написать их.

Взяла я большую доску и стала писать полупрозрачные цветы с глазами. Потом дочка старшая попросила эту картину, ну, я и обрадовалась, что кому-то понравилось — отдала.

Приезжаю к маме в гости и решаю написать для нее картину. У племянницы попросила большую доску. Что же изобразить? Мама на Урале доила корову, а в Белой Калитве доит виноград. Он хотя бы не брыкается, как наша норовистая корова Милка.

— Мама, хочешь, я виноград изображу?

— Хочу розы. Я люблю розы выращивать.

Написала я розы в саду, там одновременно льет зеленый дождь и светит солнце (это внук Саша написал в четыре года мой портрет, и там зеленый дождь с солнцем).

Приехала домой и — вспоминая сад родителей — сделала другой пейзаж: вишня цветущая раскинулась словно на полмира!

— Неплохо, — сказал муж. — Но не ужасает прекрасностью.

А в это время наш подъезд отремонтировали. И я решила картину эту, “Вишня на полмира”, повесить на площадке. Видела в Германии такое — картины на стенах подъезда (и там еще были чудесные венки из сухих цветов).

На другой день “Вишню на полмира” украли. “Это слава мировая”, — утешала меня подруга.

Но это — оказалось — не слава мировая, а бомж! На чердаке он спал, оказывается, на моей “Весне”. Я это поняла через день, когда бомж ушел, а картину так бросил, что она одним концом видна была с нашей площадки...

Потом я его много раз видела, этого бомжа. “Я красавец”, — по привычке заявляли его глаза над грязной бородой.

— Ну, послужила человечеству все-таки твоя картина, — сказал муж.

Я хотела ее с хлоркой отмыть, но побрезговала и вынесла на мусорку. Хлебнула воздуха свежего, тоже хорошо.

А мою картину с цветами, заполняющими воздух комнаты, вот как используют внуки: горку сделали из нее, прислонив к дивану.

— Ну, хорошо, послужит внукам...

На другой день звоню родителям. Спрашиваю, высох ли пейзаж с розами.

— Высох! — радостно отвечает мамочка. — Как хорошо! Доска такая большая.

И я ее положила на кровать, сплю на ней — спина чтоб не болела.

Вот и еще одна картина послужила людям.

Возможна ли женщине мертвой хвала?

У. Х. заведовала кафедрой. Дворянка, умница, демократка, мы все ее любили в “темноводье” (во время советской власти). Если она уезжала в отпуск в конце лета, то всегда сообщала так:

— И — месяц цезарей — мне август улыбнулся!

Это был 1972 год, и я уже знала, что сие — строка из Мандельштама. (Первые стихи Осипа Эмильевича я увидела в доме своего друга Герчикова лишь в том самом году — это был американский трехтомник.) И я стала отвечать У. Х.: мол, очень люблю Осипа, каждый день открываю его томик, но все-таки зачем он написал: “И прекрасна так и хороша темная звериная душа”?

И вдруг недавно — буквально полгода назад — выяснилось, что У. Х. страшно травила зятя Аристарха за то, что он из деревни (мол, неравный брак). Жили-то вместе.

В университете мы, правда, тоже не слышали от нее “соблаговолите” или “позвольте”, а все больше “Марш туда! Марш сюда!”, но это не казалось тиранией, а... игрой в народность, что ли....

Аристарх долгие годы никому не говорил, как теща его тиранила. Ему — понятно — не хотелось про это рассказывать. Она и ногами топала даже. А наш Аристарх — красавец, копия Алена Делона, высокий, остроумный, закончил политех, жену Тину обожал! У него шея начиналась от ушей, то есть мышцы по прямой линии к плечам слетали. Чего бы еще нужно-то! И такое у него имя редкое — Аристарх! Нет, все не угодишь старым профессоршам!

Она была помешана на “остепененности”, всех делила на остепененных и не остепененных. У. Х. была единственная в своем роде: могла назвать “неучем” человека с высшим образованием, если он — не кандидат наук.

Я-то сразу поверила, что она травила Аристарха. Она меня любила, распределила к себе на кафедру, но часто говорила такое, что... Один раз пришла (была уже на пенсии, а я уже издала первую маленькую книжку), конфет-фруктов принесла 2 сумки, но села и говорит:

— Нина, прочла я — талант у вас есть, а культуры не хватает.

Я убежала на кухню — Слава там блины пек, говорю: “Ты слышал?” А он отвечает:

— Да если б тебе не хватало культуры, она давно бы кувыркалась — летела с лестницы! Успокойся, Нина, хватает тебе культуры.

Прошел месяц. Лежу я в больнице с кровотечением, в общем, едва живая, приходят дети — Агния вся в пузырях размером со спичечный коробок! А у нее в детском саду был карантин по скарлатине. Я подумала, что начинается скарлатина, бегом к своему врачу — он меня не отпускает. Тогда я взломала дверь шкафа, взяла одежду (зима была) и сбежала из больницы. А дома сразу вызвала “скорую”. Врач спросил у Агнии (ей было 3 года): что ты ела?

— Конфеты, соколадные, сесть стук.

Оказывается... без меня была У. Х. и принесла коробку конфет величиной со стол! Ну, дети ее всю съели (Слава был на сутках в охране). У Агнии аллергия...

И тут как раз звонок: У. Х. пришла. Стала мне говорить:

— Нина, я останусь с детьми, иди обратно в больницу. Но, Нина-Нина, давно я хотела тебе сказать: зачем ты родила Дашу и Агнию? Ты лишила детства Антона и Соню...

А в это время с хохотом из кухни в детскую — мимо нас — пробежали дети. Я говорю: “Ну какого детства я их лишила? Вот они, носятся и смеются”.

— Так Агния и Даша — малы, еще ничего не понимают. А у Сони и Антона глазки уже грустные.

Тут я поняла: у Даши с Агнией глазки тоже станут грустными! После того, как У. Х. с ними сутки просидит и внушит: “Вас лишили детства!” В общем, я как-то сумела ее деликатно отправить.

Короче говоря, я поверила — конечно — сразу, что Аристарху с ней было очень несладко.

А теперь нужно сказать, что уже 20 лет, как нет Тины, его жены, она умерла еще до перестройки. И сама У. Х. скончалась пять лет назад. Но Аристарх так и не женился и нет-нет да помрачнеет средь общего веселья — вспомнит, как теща его угнетала — обзывала “парвеню”...

И наконец это дошло до Л., которая вся в своих проблемах, поэтому в дела Аристарха не сильно вникала. И вдруг она прониклась, говорит:

— Странно! Я же рядом с Тиной была в тот момент, когда она сказала матери про то, что выйдет замуж за тебя, Аристарх!

— А что тут странного? — переспросил Аристарх.

— Так У. Х. тогда вскрикнула: “Ой, Аристарх слишком красив — Ален Делон — страшно за него выходить замуж!”

Тут наш Аристарх сразу поверил этому, потому что у Л. потрясающая память. Ну и потому что он до сих пор сильно похож на Алена Делона.

И повеселел вдруг наш Аристарх! Да, так бывает вот — повеселел человек через 40 лет после того, как теща сказала о нем однажды что-то хорошее. Как ему это — оказывается — было нужно!

Доброе слово шло 40 лет и дошло!

И смотрим: появилась у Аристарха жена не жена, но подруга, много моложе его, лицом — копия его первой жены Тины (то бишь — копия тещи).

— Ладно еще, что он узнал про это 40 лет спустя, а то — не дай Бог! — сделал бы тогда пластическую операцию в подарок теще, — сказал тут мой муж.

— Нет, он бы маску страшную надел, а потом бы снял — розыгрыш такой, — сказала Х.

Рассказ Славы

В детстве хотел природу подчинять себе, собаку взглядом ВОСПИТЫВАТЬ, чтоб боялась.

Пошли в степь и взяли с собой Жука, пес был общий — похожий на бомжа с белым грязным воротником, — он был рад, что мы его взяли. Но от моего пристального взгляда он скучнел, потом в глазах его появился колючий блеск.

Вдруг Жук от моего взгляда вскочил мне на грудь, передние лапы мне на плечи водрузил, на задних стоит и рычит захлебывающе, а потом открыл пасть и за щеки меня схватил, но не прокусил, а лишь голову мою к моей шее пригнул. И спрыгнул.

Вместо щек были бы отрепья, если б прокусил.

И побежал пес дальше как ни в чем не бывало.

А ребята ему: ты чего, Жук! А он взглядом: ничего, это наше с Букуром дело — разговор двух мужиков.

Я с тех пор к Жуку подходил украдкой, кормил, извинялся: прости, Жук, мичуринец я был, хотел природу покорять... а природа мне показала, что не хочет покоряться.

В кафе

— Выручка упала, значит, зарплата тоже уменьшилась. И вот один раз мы с барменом стоим и заранее отгадываем: сколько чаевых даст клиент, и я всегда отгадываю... И пришла мама с ребенком, а для ребенка все всегда самое свежее нужно. В общем, я пошла повару сказать, что для ребенка. И слышу: в подсобке кто-то бубнит. Оказывается, наш хозяин позвал... шамана, чтоб тот выручку поднял. И вот они нас выгнали на улицу. Шаман был в шапке с глазами — навыкате два глаза таких страшных, вышивка или что-то такое... Свечу зажгли в зале, что-то там шептали, после этого стало нам еще хуже: кафе два раза поджигали! Я уж принесла сама святой воды из храма, побрызгала потихоньку...

На ненависти ничего не построишь...

Проснулась с головной болью, но выпила чудесного китайского зеленого чая, и радость поселилась во мне. Сколько хорошего видим от китайцев! И платки носовые купила недавно дешевые — китайские.

От корейцев тоже перепала минута счастья. Приобрела брюки корейского производства: по каким лекалам они их шьют?! Такие удобные.

Заболело горло. Намазала апизартроном, и все вмиг прошло. За это спасибо Германии, выпускающей такую мазь!

Мужу подарили на день рождения бритву “Сенсор”. Не бритва, а облако, которое нечувствительно испаряется вместе с бородой, сказал он. Спасибо Швеции!

Друзья дали на денек видеомагнитофон “Сони”, а мы его уронили. Испугались сильно. Включили: работает! Слава Богу! Пишу в дневнике: “Еще японцев-то я забыла поблагодарить! Спасибо за высокое качество!”

Турецкое мыло отстирывает все пятна. Теперь уже не представляю, как жить без Турции.

Так хочется что-то российское похвалить... Почему же наше качество не радует? Ответ пришел внезапно. Стояла я в часовне на службе, на скамейке сидела совсем древняя старушка, спала и время от времени начинала падать. Я ее подхватывала, усаживала. Вдруг в том месте службы, где молились за землю нашу Российскую, старушка проснулась и начала что-то зло бормотать. Я вслушалась: Америку она ругала изо всех сил! “Все — американские шпионы! Предатели!” Если б она ругала невестку или соседку, я бы не удивилась, но почему Америку? А потому что вбили в советское время ненависть так прочно в головы людей. А на ненависти ничего не построишь...

И в тот же день услышала способ спасения холодильника на даче (чтоб зимой не украли). Дверцу отвинчивают и увозят. Без дверцы он никому не нужен. Российский человек изобретателен! Так что не все уж так плохо у нас...

Костюм с чужого плеча

Весной вытаял мужской костюм! Я зимой привезла его мужу из столицы, засунула в угол шкафа и забыла, а тут искала летние брюки, но не нашла, зато вот он — целый костюм. Мне его предложила одна москвичка — соседка подруги:

— Круговорот вещей в природе, — сказала она (ее муж — большой чиновник, часто меняет костюмы).

На первый взгляд костюм отличный.

— Неужели жена чиновника отдала костюм, в котором нет ни одной дырки? Не может такого быть.

— Ну, Нина, ну вполне она могла по ошибке дать целый, — сказал мой муж.

Начала я гладить пиджак — что-то мешает внизу. Оказалось: во внутреннем кармане дырка, и вот в нее провалился пакетик с новым презервативом. А для чего человек носит с собой в рабочем костюме презервативы? Наверное, у него любовница есть.

— Слушай, — говорю я мужу, — можно рассказ написать: там ведь ребенок родился! Если он без презерватива оказался... Фамилию можно из алфавита сделать: Езжов. У него в жизни, знаешь, язва, чуть что, говорит жене: “Не будем это обсуждать, а то у меня язва разыграется”. Он за язвой как за каменной стеной. Чем замаскировать язву?

— А кто любовница — секретарша? Они ведь любят воровать то, что плохо лежит, то есть наоборот: то, что хорошо стоит.

Ребенок — девочка — родившись, быстро растет в моем сознании, и вот я уже вижу ее четырехлетней, на трамвайной остановке она прикрывает лицо игрушечной обезьянкой, а сквозь отверстия между локтями обезьянки разглядывает меня — такая деликатная! И говорит все больше прилагательными:

— Летели такие беленькие, в нос прямо (тополиный пух)... Появились такие беленькие — их нужно отрывать (волдыри от загара).

Я недавно видела такую девочку на остановке, где изнывала в бестрамвайности.

Она проводила палкой по забору: пандураппо-пандураппо!

— Мы с мамой — подвижницы, — сказала она мне. — Много двигаемся. Мама, давай пешком пойдем?!

Тут же она попросила маму купить леденцы-прыгунцы — они прыгают и шумят, как будто во рту полк дрессированных лесковских блох, которые звенят невидимыми подковами.

— Зачем выпускают такие леденцы?

— Развеселить, — отвечает ей мама.

А я думаю, что китайцы выпускают их с другой целью: повысить свой уровень жизни...

Вот девочка растет-растет, уже учится в пятом классе, идет по улице, а начинается парад парашютистов. Они так сказочно парят в предвечернем голубом небе, их несет медленно в сторону сада. (На самом деле так стояла, задрав голову к небу с парашютистами, я сама.)

Я прямо до ясновидения дошла. Хорошо представляю, как моя девочка закончила школу, поступает в университет. Нет, лучше в пед. Большая разница! В универе спрашивают: в чем измеряется сила тока — в амперах или в вольтах? А в педе: уж не в амперах ли измеряется сила тока?

Но вдруг муж мой тут как бухнет: нет, Нина, не родился ребенок!

— Почему? (Мне жаль расставаться с этой девочкой, хорошо бы еще побыть с нею.)

— Разве не понятно? Ребенок не родился, потому что... если он не нашел презерватив, то и к любовнице не пошел. На то он и чиновник! Далеко бы не продвинулся в карьере, если б не был предусмотрительным.

Я согласно покивала: да, ты прав, ребенок не родился, наверное...

Но во мне девочка еще некоторое время продолжает жить. Вот она сидит с книгой. И вдруг звенит будильник. Хотя шесть вечера, а стрелка часов на семи утра стоит. Нажала кнопку остановки — продолжает звенеть. Перевела стрелки — звенит. Потрясла — не помогло. Если бы он был на батарейках, можно б достать их, но будильник — механический. А жить при звонке невозможно! И девочка идет выбрасывать с балкона этот звенящий будильник (за балконом у нас — непроходимый кустарник, может, он заглушит звук). И вдруг она видит на столе у балконной двери ... старый будильник — это он звонит! Такая история случилась недавно в нашем доме, но почему-то она уже отдана девочке...

Ночью мне снится сон: из комнаты больного соседа по кухне мы убираем горы мусора и вдруг видим, что в углу есть маленький гробик, а в нем — новорожденная девочка! Она неожиданно села и нам улыбнулась... От потрясения я проснулась. Все понятно, я же только вообразила девочку, как сразу родила ее обратно...

Ребенок не родился, и рассказ не написался, зато семья там сохранилась.

Эстет, полиглот

Т. щедро в годы застоя читал лекции по зарубежной фантастике, но цитаты из английских авторов приводил только в оригинале, не переводя на русский язык. Народ был недоволен! Вообще лексика у Т. не для всех. Секуляризация да секуляризация. Друзья звонили мне и спрашивали: что такое секуляризация? “Грубо говоря, это разделение”, — отвечала я.

Предлагая приятелям выпить, Т. произносил: “Сесть бы где-нибудь в древесной тени и поговорить о чем-нибудь незамысловатом, например, о вызове окружающей среды”.

В эпоху рынка он первым завез в Пермь баночное пиво. Народ был доволен! В лимфу пошло, как тогда говорили.

А “секуляризация” не в лимфу...

Затем он завез импортные ткани. Народ опять был доволен.

У Т. была напряженная мужская биография: три брака плюс внебрачные дети. В бешеном ритме прожил он свою жизнь, словно чувствовал, что рано умрет. А когда похоронили, то вспоминали не баночное пиво, не ткани, а то, какой он был оригинал, умница, какие лекции нам читал в годы застоя, не давал засохнуть...

Ужасная мысль

Однажды я проснулась с ужасной мыслью: мало делаю добрых дел! Не дарю друзьям радости... Позвонила подруге Кате, и мы скинулись, купили пирожных. Отправились в гости к семейной паре (это были наши однокурсники, с которыми давно не виделись). Однако у них оказались другие планы на вечер, и пирожные мы съели торопливо, буквально чуть ли не в прихожей. Еще хозяева возмущались... что муж мой не может устроиться на работу с хорошей зарплатой! А сами жаловались: не на что сыну купить новые лыжи, так я не говорила про то, что работу надо сменить... Когда мы вышли во двор, Катя спросила: “Горланя, что с тобой?” — “Не знаю, дурно!” Меня начало рвать. Видимо, слишком поспешно глотала... Вот так! Не надо было лезть к людям со своими добрыми делами...

На другой день рано сели мы с мужем работать. Звонок в дверь! Пришла подруга Н.Н. и принесла в подарок пачку бумаги. Мы посадили ее чай пить. Она сделала нам восемь замечаний (с половиной даже). Ушли силы и время. Я заплакала: “Всем говорю-говорю: приходите к нам вечером! Нет! Идут прямо с утра... За что мне такое?”

— А ты еще не поняла, что ли? Она тоже проснулась с ужасной мыслью, что мало делает добрых дел, поспешила к нам...

Один человек хотел обмануть судьбу

Эту историю я услышала в поезде летом 1996 года. По радио передали: генерал Лебедь подписал с Чечней мирные соглашения.

— Вот за что следует выпить! — вдруг воскликнул мой попутчик и достал бутылку коньяку.

Мы как раз остались в купе вдвоем. Пожилые супруги, ехавшие с нами, только что сошли. Я выпить отказалась: мол, скоро Лихая, там меня будет встречать брат, чтобы довезти до Белой Калитвы. А мой визави принял на грудь и начал говорить.

Работал в КГБ и всю жизнь имел большую зарплату, получил четырехкомнатную квартиру, само собой, мог бесплатно ездить на курорты и прочее. И вот в январе 1996 года ему до пенсии оставалось полгода. КГБ уже не КГБ, а ФСК. (Или ФСБ? Я не записывала — не посмела.) До пенсии полгода, а его посылают в Чечню! Судьба потребовала расплаты за все. Понятно: на войне ранить могут, а то и убить.

— Если бы это война за Родину, как с фашистами, то я бы — конечно — ни слова. Но в Чечню!..

Решил он фиктивно развестись с женой, якобы дочь младшую она отдаст при разводе ему. И в Чечню таким образом он не сможет поехать. Дочку надо растить...

Однако! У жены был друг детства, который ее любил с десятого класса. В девяностые годы он разбогател, но продолжал поздравлять с праздниками и все такое. Вот в чем вопрос: после развода не почувствует ли жена себя в самом деле свободной, не сбежит ли в богатство?

— И тогда вас бы ждала домашняя Чечня! — сказала я.

Тут он выпил еще и замолчал, словно раздумывая, рассказывать ли мне, что дальше произошло. И все-таки решился:

— Если даже не сбежит жена в богатство, то все равно... агенты донесут, что развод фиктивный!

Нет, обмануть судьбу нельзя, понял он однажды, проезжая под мостом. По мосту шел поезд. А есть такая примета: если ты едешь под мостом, а в это время наверху поезд, то сбудется все, что загадаешь сейчас. И он загадал: не ехать в Чечню.

Неожиданно для себя сказал начальству, что война в Чечне — неправедная, и он все равно не поедет, даже если будет приказ. Странно, но это сработало! Его не тронули. Дали до пенсии доработать.

Возможно, конец истории был им придуман... под влиянием коньяка. Не знаю. Я только в одном уверена: в ФСБ он точно работал. У них ведь такие лица, что через десять минут уже невозможно вспомнить, как человек выглядел. И вот я тоже — не могла вспомнить. Поэтому не описала его лицо.

Кольцо

Ясновидение не ясновидение, но странный случай произошел со мною недавно. История сама восходит к университетской юности, к общежитскому периоду. Я работала на филфаке (младшим научным сотрудником), а Красавцева, живущая в соседней комнате (имя изменено), на историческом. И вот как поедет она на праздники домой, в область, так привезет кольцо золотое: “Мама мне подарила”. Я не могла понять, откуда мама берет драгоценности, словно из фамильного сундука (были кольца не новые, старинные явно). Но меня не посвящали в это дело, я и не спрашивала. Такие были времена, что много не говорили о своих корнях-то.

Красавцева иногда чистила при мне свои кольца, говоря: “Камни надо любить, нелюбимые хозяином, они теряют свои полезные свойства”...

Она вышла замуж, родила дочку и вдруг сошла с ума. “Царицы ее сгубили”, — говорил муж (химик). Да, она собирала все про русских цариц, может, несколько более страстно, чем того требовала наука, я не могу ведь судить, но муж так считал: царицы...

Пока она лежала в больнице, муж даже снял со стены портрет Екатерины Второй. Но когда Красавцева из психушки выписалась, портрет снова оказался на прежнем месте. Однако работать она не могла, кольца все продавала. И странное дело: с каждым проданным кольцом становилась все более здоровой. То статью напишет, то экзамен кандидатский сдаст. Защитила диссертацию.

Наконец, у нее осталось непроданным всего одно кольцо — с красным камнем, излучающим в разные стороны с десяток лучей. Внутри была и надпись на французском языке, но я не могла ее прочесть, потому что учила английский, а спросить как-то не решалась. Волновать Красавцеву зачем, мало ли чем любое ее волнение может обернуться...

Я почему-то думала: продаст она это кольцо, и что-то случится. И точно! Продав кольцо, Красавцева издала книгу (о царицах). Да, это была уже новая перестроечная эпоха. Судьба нас разбросала, но я слышала, что все у нее нормально, вышли и другие книги, чуть ли не бестселлеры.

И вдруг случайно узнаю, что отец ее — Красавцев — работал в органах! И что кольца скорее всего — оттуда. Известно ведь, что делали они, когда приходили с ордером на арест: клали в карман золотую табакерку хозяина и украшения хозяйки.

И тогда секрет кольца раскрылся передо мной в виде немой сцены, как в старом кино.

Вижу дом со старинной мебелью, женщину, которая чистит золотое колечко — то самое, с красным камнем, испускающее много-много лучей. И в это время страшный звонок в дверь — пришли с ордером на арест. Красавцев кладет спокойно в свой карман это лучащееся кольцо. А хозяйка кольца провожает этот его жест взглядом-лучом, в котором проклятие будущему владельцу. Остальное просто: кольцо оказывается у дочери чекиста, она сходит с ума... Потом она кольцо продает — напасти уходят прочь.

А может, все это мои домыслы. И кольцо ни при чем. А просто перестройка изменила судьбу Красавцевой, как и многих других...

И что можно изменить в прошлом?

Старая странная запись. Пришел Кальпиди, сказал: болит желудок, не все может есть. Я сразу: что хочешь, то и сварю: кашу манную, геркулес, что хочешь!

— Все-все, что я захочу?

— Да.

— Свари суп из двух котят!

— Брось свои шутки, Виталий.

— А ты говорила: что хочешь... Вы почем котят продаете? По 5 рублей! Значит, ты мне 10 рублей пожалела. Я всем расскажу: Горланова пожалела для меня 10 рублей.

В этот миг муж включил свет — все пробки в доме вылетели. Кальпиди со свечой пошел покурить в туалет. А муж все это время нажимал на пробки — они у нас автоматические. Но света нет как нет. Вышел Виталий и говорит:

— Вы поняли, что и почему? Свет не зря ведь погас! Надо покаяться. Зря я пошутил так жестоко, виноват...

И что вы думаете? После его покаяния я нажала еще раз на пробки — свет появился!

Почему в этом прошлом мгновении что-то хочется изменить? Не знаю...

От души!

Со мной в палате (послеоперационной) лежала одна старушка. Сохранилась запись ее беседы с врачом. Врач спросил: “Как чувствуете себя?”

— Хорошо! Дед звонил: все в огороде хорошо.

— Я имею в виду: мочитесь как?

— От души!

— Как?

— От души.

— Хорошо?

— От души!

Держись, геолог, крепись, геолог!

Мой друг С. В. рассказал историю из своей юности. Жил он в Москве, заканчивал институт и попросил распределение на Дальний Восток, потому что мечтал увидеть утку-мандаринку — с оранжево-красной грудкой. Утки-мандаринки водились только в Приморье. И он поехал за нею, за своей синей птицей, то есть — оранжевой! В первый же день у костра (дело было в геологической партии) он спросил, не может ли кто показать эту утку-мандаринку. И один вызвался, повел С. В. в чащу. Утки-мандаринки живут в дуплах. И вот нашли дупло (тут мой друг сделал паузу, вздохнул). Мужик вытащил из дупла утку — хрясь! — свернул ей голову.

— Тут и есть-то нечего! — он небрежно бросил тушку птицы в руки моему другу.

— Но я и не собирался ее съесть!

Для меня в этой истории главное — победа над фактом. Грубое сворачивание шеи красавице-мандаринке никак не повлияло на моего друга! То есть повлияло, но только на пару дней: повздыхал он, подумал и... стал жить дальше. Влюбился там — в геологической партии, женился, золотая свадьба скоро уж...

Разговор

— Нина, ты позвони перед тем, как выйти, чтоб я встретила тебя! Если я напишу на двери, чтоб не закрывали — я жду гостью... там есть одна на первом этаже — она мое объявление снимет.

— Почему?

— Потому что она дежурная по стране.

— Она у всех снимает объявления? А если ждут скорую помощь!

— Нет, Нина, только у меня она снимает.

— Почему у других не снимает?

— Потому что они тоже дежурные по стране!

— Как же они узнают друг друга?

— Нина, если б ты была дежурная по стране, ты бы тоже своих узнавала.

Вениамин

С. в 18 лет приехала в Киев в гости к тете. На улице ее остановил мужчина с фотоаппаратом и сказал:

— Вы похожи на испанку. Меня зовут Вениамин. Я снимал Ростроповича. Я прошу вас мне попозировать! Я скоро буду знаменит!

Она согласилась. Пришли в сквер, он ежесекундно требовал от нее поворачиваться, а через 10 минут заорал:

— Вы — как бревно, бревно! С такими, как вы, станешь знаменитым, как же!

Она подбежала к остановке автобуса и уехала.

Прошло 35 лет. Заболела у С. киевская тетя, и она приехала ее навестить. На улице к ней подошел седой мужчина с тростью и с цифровым фотоаппаратом:

— Вы так похожи на испанку! Я фотограф, снимал Ростроповича. Я очень вас прошу мне попозировать.

— Вас случайно не Вениамином зовут?

— Да. А откуда вы меня знаете?

Жених

Заскулил щенок. То были позывные мобильника Кати.

— Сдала на отлично! Так и вижу, как счастье в воздухе переплескивается...

— Обычный отравленный городской воздух! — это остановился возле Кати молодой человек (дело было возле университетской столовой).

— Как говорит моя мама: внутри каждого огорчения есть лестница, по которой можно из него вылезти, — ответила Катя молодому человеку.

— Куда можно вылезти из отравленного воздуха?

— За город можно...

В общем, они познакомились. Два бедных человека. То есть Катя уж не считала себя особенно несчастной из-за этого, а Андрей сильно переживал, что не может делать ей подарки, не может в кино сводить... Катя привыкла к тому, что денег в их семье всегда не хватает. Родители с юмором это переносили. Мать утром давала отцу десять рублей:

— Это знаешь на что?

— Знаю. На Францию.

Долго смеются (потому что деньги — на андипал)...

Родители Кати были тюзяне — из ТЮЗа (театра юного зрителя). Мама — тюзиха — вышла на пенсию. А мама эта выросла без отца, которого расстреляли в пятидесятом году — ей было всего два месяца тогда.

Конечно, как дочь репрессированного, она получала добавку к пенсии. Восемьдесят рублей с копейками. Какая дотошность! Вычислено до копеек, насколько было плохо без отца. На эти деньги можно было купить аж полкило колбасы!

Так что в семье даже обрадовались, что у Кати бедный жених. Богатому-то нужно в рот смотреть! А нет такой привычки. И уж негде взять...

Мама Кати была при этом дипломированной артисткой. Но диплом ей пригодился только один раз — родители разведенные встретились и отметили окончание “Щуки”. “Вхожу домой — сидят за бутылочкой вина! А дело все в том, что у них нет высшего образования, вот и рады, что я получила. Уж диссертацию, что ли, написать, чтоб они еще раз встретились? Но не написала”.

А папа Кати хорошим был актером (любимая история, как его — известного актера — однажды не узнали в роли старика. “Ведь это же такой комплимент!”).

В общем, вот так, друзья, бывает в жизни: два родителя, два актера не разгадали третьего. Катин-то жених оказался богат! Даже очень! Он просто проверял: не ради ли денег выходит за него невеста.

Когда он признался — за пять минут до регистрации, что папа — директор завода, Катя ему отказала. Да-да, убежала из-под венца. Она сказала своим:

— Если он проверяет, значит, не успокоится, будет проверять всю жизнь...

Очень короткие рассказы

Мальчик говорил девочке-соседке: “У меня папа — майор, а у тебя мама — дворник!” Прошло тридцать лет. Девочка выросла и однажды ответила ему: “А теперь я — майор милиции, а ты — дворник”.

* * *

— Он всегда уткнется носом мне в подмышку. Думаю: чего он там ищет? Потом выяснилось, что диплом у него по Бунину. И человек проверяет: бывает ли “ВЕРБНЫЙ” запах подмышек у молодых девушек. Это чисто литературный подход... Потом он бросил меня, нашел десятиклассницу, малолетку совсем. Вы думаете что: диссертация у него по “Лолите” Набокова? Диссертация у него по постмодернизму...

* * *

Возле почты женщина продавала фиалки — 2 горшка, и в обоих цветы такой венок изобразили — роскошный! Я спросила: почему они у нее так великолепно и щедро цветут, а у меня дома — не так уж... Она подняла фиалки и ответила:

— Видите, какие маленькие горшки! В больших они только жируют, а в маленьких цветут вовсю.

“Так же и у меня, — подумала я. — Пока живу в тесноте, пишу, а жила бы в большой квартире, все бы только жировала — ванну, например, принимала бы по 3 раза в день и пр.”.

* * *

Если она рассказывает, то только так:

— Я купила подушечку надувную! Это называется: плавать в Турцию. Далеко заплывала (в Черном море).

Если она покупала кольцо за сто рублей, то говорила, что — за тысячу долларов. Ну и кончилось тем, что напали на нее, кольцо сняли, спасибо, что только побили...

* * *

— На рыбалке я смотрю: подходят мужики-охотники к рыбаку: зверя убили, выпей с нами, ты наш талисман — как стоишь, у нас добыча обязательно. А я ранее прикормил лису. И она вышла с лисятами за рыбой. Охотники схватились за ружья! Я им говорю: не троньте лису — это мой талисман!

* * *

— Я пришла на презентацию в таком потрясении от коварства! Мне не вернули долг — 10 тысяч рублей! И оказалось, что я села между двумя Витями! Они сказали: загадывай желание. И я загадала: чтоб наяву увидеться с другом юности, который вот уже полгода звонит мне каждый вечер из Америки! А лишь после я вспомнила, что у меня такая проблема — с деньгами...

* * *

Он жил в Рязани, там его арестовали в 1938 году за детскую коляску. Обвинили в буржуазном разложении. Выпустили потом, но коляску не вернули. Она — впрочем — уже была не нужна, ребенок вырос за эти 7 лет.

* * *

Мальчику четырех лет подарили котенка, он очень его полюбил, много тискал, отец сказал:

— Если будешь обижать котенка, я скажу его папе, и он тебе задаст жару.

Мальчик весь день молчал, а вечером сказал воинственным голосом:

— Ладно, зови его папу!

* * *

— А мой отец работал жестянщиком, он говорил, что милиция всегда его защитит (в маленьком городке Александровске), потому что он всем им сварил по самогонному аппарату. Но когда его убили (отобрали зарплату), милиция сделала заключение, что умер от своих болезней, хотя в трех местах была проломлена голова... вот и защитили, вот и самогонные аппараты, вот и милиция... Страшно! Гоголевские времена настали! (Повторяет эту фразу несколько раз.)

Если б остался жив, то защитили бы, я думаю, а так что — лишняя работа... а человека не оживить... они думали.

И я...

Вчера были в гостях милые А-ковы. Позвонили, что сын поступил на философский — надо отметить. Я пошла в магазин: “Срок реализации торта когда заканчивается?”

— Сегодня привезли — их только что начали выпускать, нецелованные-небалованные!

Гости принесли “Мускат” и болгарскую водку “Ракию”.

— Куда все девается? Помните: всюду продавался ром “Гаванский клуб” — даже в глухих деревнях? А потом он вдруг исчез!

— Я и мой один друг молодости выпили бутылку “Гаваны”, и все вокруг изменилось — из-за этого рома я оказался в мире Петрова-Водкина с шарообразной перспективой... вот из-за меня этот ром и исчез — наверху видят: Букур спивается! Надо убрать. (С л а в а)

Мой тост: “Купили мы крем от варикоза — произведен по рецептам Аюрведы. И помогает! Прочитали на тюбике, что произведен он... в деревне Токарево Московской области! Так выпьем же за неразрывную связь древней Аюрведы и наших деревень, то есть за будущий расцвет России!”

— Прямо встать захотелось!

Тост Славы (притча):

— Соревновались два мастера по производству мечей. Первый сделал многослойный меч, вонзил его в дно ручья, и все листья, что плыли вниз по течению, — разрезались при соприкосновении с лезвием его. Тогда второй мастер вонзил свой меч в дно ручья, и все листья, что плыли вниз по течению, стали далеко огибать сей меч! Это было чудо! Так пусть мы будем хоть чем-то похожи на второй меч...

— Чтоб наш сосед коммунальный... нас огибал — да? Как листья огибали меч! (Я)

— Да, так могли бы переструктурировать мир, чтоб никакого ущерба никому не принести, а если можно — лишь радости... (И тут С л а в а добавил.) Хвост сложил и пей! (И вдруг упрекнул меня.) Ты что — так быстро выпила!

— Я спешила, чтоб тост твой записать, не забыть!

— Так ты никакого удовольствия не получила!

— Сегодня я легла на диван Агнии, а он год назад куплен — эта новая мебель... долго мы со Славой искали определение: диван не то чтобы мягкий или ласковый, а именно что все в меру — в меру мягкий, в меру упругий, в общем, слово Славой найдено: он ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВЫЙ! И вдруг мы поняли: насколько новая жизнь человеколюбивее, сколько всего появилось удобного! Звонила сегодня Люся — кресло для компьютера ей подарили, говорит, что очень удобное! Так я предлагаю тост за человеколюбивую жизнь! (Я)

Слава:

— Обступил человеколюбивый мир и медленно начинает сжимать кольцо...

— Да! Я ведь был на Белой горе! Это храм Божий и храм природы! (С е р- е ж а)

— А я видела по ТВ, что ледник скоро наступит. (Л и л я)

— Через тысячу лет. (С л а в а)

— А я встречала Славу из Москвы и видела на привокзальной площади торговлю китайцев и поняла, что...

— Китайцы — это и есть ледник, который все сметет? (С е р е ж а)

— Да, примерно так...

— Нина, успокойся — дай насладиться болгарской водкой!

— Они ее запивают айраном — простоквашей. (Л и л я)

— Ну, понятно: турки пить запрещали! Входят: что пьете? — Айран! А турки друг другу: ох, опять не удалось отобрать водку — выпить хочется...

Ракия закончилась, и я предложила нашей водки. Сережа отказался:

— Стоит мне выпить две бутылки водки, как я заболеваю!

Тут я решила, что могу уже показать портрет Сережи.

— Я ведь Сережу написала, сейчас принесу... боюсь, Слава не велел.

— Я нож взял в руки на всякий случай. (С е р е ж а)

— Резать портрет? (С л а в а)

Но то ли выпили достаточно, то ли в самом деле понравился — портрет не порезали, а унесли домой.

— Я вчера переутомилась и стала видеть сны наяву... испугалась!

— А у меня это бывает от усталости: еще с клиентом что-то перетираешь, а сам уже спишь. (С е р е ж а)

— Были все внуки, я столько раз их сажала на горшок, а потом еще по ТВ про Олега Даля...

— Олега Даля ты тоже посадила на горшок, Нина? (С л а в а)

— Даль приходил домой и деньги швырял на пол — это так меня поразило! На пол — жене!

— Нина, ты — вроде — не пила болгарскую водку...

Далее — ничего не могу разобрать (написано “30 мот. исп.” — что это значит, догадаться невозможно)...

И вот я напечатала эти записи — послала по электронной почте друзьям (для развлечения). И одна подруга, И. М., ответила так: “И я тоже с вами выпила”.

Тогда я подумала: может, и читатель (читательница) так с нами посидит-выпьет?

Весна

Весна — это нетерпеливые объявления женщин в газетах. “Неужели во всей Перми не найдется мужчина: обеспеченный, красивый, выше 170 сантиметров?!”

Весна — это когда дочери на 8 Марта дарят мне СОЛНЕЧНОЕ СЕРДЦЕ (в самом деле, от сердца, сшитого из красного бархата, во все стороны идут золотистые лучи).

Весна — это когда красят заново в центре Перми огромный орден Ленина (не потому, что мечтают о возврате коммунистов, а потому, что орден был дан пермякам за труд).

Весна — это когда видишь в газете “Работа”: “Для переписки секретных документов требуется секретарша, не умеющая читать”... и не думаешь, что сходишь с ума, а понимаешь: первоапрельская шутка.

Весна — это когда девяностолетняя мама моей знакомой говорит: “Люся, вон идет красивый паренек. Тебе бы замуж за него выйти!” Люся не только давно замужем, но уже и дважды бабушка. Но именно весной ее мама забывает об этом и мечтает сыграть свадьбу дочери.

Весна — это венок из желтых цветов одуванчиков, надетый на голову дворовой собачке (дети сплели и надели).

В записных книжках Ильфа есть фраза: “Люблю красноносую весну”. Видимо, он имел в виду простуженные носы. А в Перми весной в большом количестве появляются на лавочках красноносые алкоголики. Зимой их не видно. Словно к маю они вытаяли. Опохмеляются. Одна женщина вдруг произносит: “Да вы понимаете, кто я? Я Пушкина читала, Есенина и Асадова. Сама стихи пишу”. В ответ мужик ехидно восклицает: “Есенин — поэт, да? Поэт, да?” Другой кричит женщине, сидящей на соседней скамейке: “Набор! (Пауза.) Набор!” — “Я тебе покажу набор... костей!” Видимо, всю зиму откликалась на это, а весной вот не захотела...

И я поняла: да, точно — весна!

* * *

Журнальный зал | Новый Мир, 2007 N3 | НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР

Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Авторы “Романа воспитания”, повестей “Учитель иврита”, “Тургенев — сын Ахматовой”, “Капсула времени” и др. Печатались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Звезда” и др. Живут в Перми.

Вот так-то: моржи наши уральские — они ведь не просто в прорубь ныряют! Они своим общим подвигом улучшают мироздание.

Это обнародовал по местному ТВ их предводитель В. Д. В. (инициалы у него такие, и он взаправду служил в ВДВ).

— КГБ испытывало уколы противоморозные. Мы подписку давали! Они уколют, и мы по часу среди айсбергов плавали. Но! Сейчас свободный морж заявляет: без всяких уколов закалка в проруби — это что? Отвечаем: борьба за победу в будущем космическом выживании!

И услышал это Беловодин, директор магазина “Персик”, прозванный со школьных лет Беловодкиным. Приехал, нырнул, вынырнул и крикнул шоферу:

— Быстро за водкой!

Иначе у него не получалось выживание (тем более — космическое).

Шофер рванул, и одежда — вся одежда! — уехала в “мерседесе”.

У кого-нибудь можно было взять мобильник, но ведь вокруг Умывакина — зона аномального молчания!

Сколько можно зимой плавать? Моржи-то перекрикивались: “Такая в проруби жара — плюс четыре!” А Беловодин-Беловодкин выскочил и горько задрожал, не попадая в рукава махрового халата:

— Ребята, дайте же! Что-нибудь!

Никогда еще он так не хотел жить: дышать, ходить в баню, есть торт “Пенек”, отщипывая по кусочку!

— Не стой, а то мегазвездец, — с прямотой десантника сказал главморж В. Д. В. и кивнул самому молодому — Тимурову.

Тот набросил на Беловодина свой пуховик, оставшись в свитере:

— Бегом до Умывакина!

Беловодин воткнул ноги в любимые растоптанные кроссовки. И побежали!

Тимуров никогда не расставался с цифровой видеокамерой. Был знаменит по всему Интернету: на его снимках моржи — какие-то заиндевелые гераклы. Вот и теперь он умудрился один раз поймать отчаянный профиль борющегося за жизнь Беловодина.

— Первый и последний раз… гребаная прорубь! — иногда всхрипывал Беловодин.

Наконец они ввалились в божественное тепло крайней избы.

И тотчас Беловодин стал внутри себя обещать: открою детский дом, о, как там будет тепло, камины везде, в них огонь пышет — это ведь пацаны, беспризорники-то, намерзлись, почти как я сейчас!

Хозяин дома — всем известный Аверкий — достал зеленоватую бутыль со жгучей жизнью внутри. Он сразу понял: это нужно для хрипящего заледенелого чудовища и какого-то с виду журналиста. В буфете стоял журавлиный клин стаканчиков, три из них вспорхнули и прилетели на стол.

Аверкий — возводитель всеобщего храма на комоде — был с горбом, напоминающим крыло, но двигался мгновенно переливаясь и вот уже разлил спасение по стеклышкам.

Выпив, Тимуров спросил свое вечное: можно ли заснять храм на комоде.

Аверкий махнул рукой: можно, чего уж там!

Сейчас все понакупили “дебильники” с фотоаппаратами и все снимают… Один раз был даже из администрации района, бывший умывакинский. Никогда он мне не нравился, и я ему сказал: не снимай. Так он что: уходя, полмобильника из-за косяка высунул и, конечно, успел сфоткать.

Слухи об Аверкиевом храме на комоде по Пермскому краю расширялись. Через Интернет.

Узловатым этот храм был только спереди. А слева Аверкий прорезал окна-бойницы, как в древнерусской церкви XII века — видел такую в семьдесят застойном году, в газете “Советская Россия”. Там по Золотому кольцу туристами отметились передовики, и на заднем плане четвертушка церкви забивала все. Аверкий ее вытащил через лупу к глазам, покрасил эмалью, под белокаменное. И долго выклеивал из папье-маше купола. Потом покрыл их небесного цвета лаком.

— А кресты из чего? — спросил Тимуров. — Так блестят!

— Вырезал из жести — саму тушенку завезли в семьдесят втором и давали по банке на семью.

Справа на комоде — готический собор выстреливал себя к потолку, а несколько крохотных чудовищ в ряд широко разевали пасти, будто просили поесть. Они были из мореного дуба (чурочку нашел в речке). Когда Аверкий их закончил и позвал жену, она залихватски сказала:

— А вот хренушки вы нас возьмете!

Сзади на комоде — китайско-монгольский мутант с прогнутой крышей и Тадж-Махал — они слились странно и страстно. А вот тут, под носом, где Аверкий накрутил узлов-мускулов из капа, было много раковин, волн и пупырчатых синих лягушек на виноградных листьях, каждая с тремя глазами, как светофор.

— После челябинского взрыва такие народились, — объяснил гостям.

Окошечки между узлами все были стекающие то направо, то налево. Слюду подкрашивал акварелью, сличая с фотографией из “Огонька”. Там было: “Дом-музей А. М. Горького. Архитектор Ф. О. Шехтель”.

— Потом увидел я внутренность костела — в одном фильме семидесятых, там еще партизаны сновали среди скамеек. И что — расшил две стены и наставил внутри ряды скамеюшечек.

С детства у Аверкия этот горб, похожий на крыло. В армию не взяли, дальше райцентра не выезжал, никогда ни действующего храма, ни хотя бы заброшенной церкви не видел. Лишь слышал, что была в их деревне — скромная, похожая на избу, только с маковкой, и своротили ее трактором как раз в тридцать четвертом, в год его рождения.

В это время Беловодин продолжал бороться за жизнь, встряхиваясь и всхрапывая от каждой рюмки. Он не понимал, почему самогон не греет, а морозит. И даже вид храма на комоде не утешил его. Он только подумал: “Вот бы в витрину моего „Персика” эту игрушку”.

Тут пропела промороженная дверь на улицу и вбежал шофер с криком счастья и ужаса:

— Живой! А “мерс” забуксовал! Я не виноват!

Он вывалил охапку одежды, увезенной в припадке исполнительности, следом выкатился неизбежный сосуд.

— Вот, купил, купил!

Шоферского счастья — хозяин жив! — хватило на всех. Беловодин неумело изобразил нечто вроде улыбки на сильном лице и стал поспешно одеваться. Аверкий начал метать на стол огурчики с крокодиловыми пупырышками, потом загремело мороженое сало. Тимуров, в предвкушении всего комплекса — добавить, посидеть и хорошо поговорить, — жадно ломал хлеб руками.

Общее настроение притянуло соседку с этим вечным российским взглядом: где же справедливость? Сейчас это означало: почему сели без меня? Она стояла на пороге, властно сжимая в руках самострочную сумку, а под мышкой — папку.

— Ты там, в Перми, Марфа Захаровна, с моей разминулась, что ли? — встретил ее Аверкий вопросом. — Она ведь глаза выставила, к дочери полетела.

— Твоя-то дочь умная, — запела Марфа, — в Перми, а моя-то дура вышла замуж в Севастополь… Вот возьмите шаньги, ешьте, пока горячие…

— Ну и как — таможенники большие взятки берут? — светски спросил Аверкий.

— Вот у меня ничего не просили на таможне, только офицер-украинец, молодой такой, говорит: “Посмотрите мне в глаза”. Ну, съездила, везде была, в усыпальнице адмиралов была. Такая хорошая усыпальница!

— Не уговаривайте, все равно не ляжем, — уперся тут Тимуров.

Вокруг него встала вдруг скорлупа тишины. Почувствовав свою выдавленность из веселья, он гусаром подскочил к гостье и помог раздеться. От неожиданности она разверзла улыбку до прекрасных десен и зубов:

— Осторожнее с папкой, здесь подарочек нашей умывакинской звезде.

Выпив стопочку, Марфа Захаровна придавила всех предупреждением:

— Ведь последние капли утекают!

— Не каркай! — ласково сказал Аверкий. — У меня не скажу где бутыль самогоночки на двенадцати травах — из могилы поднимет!.. А ты в Перми к своим заехала? Гена мне обещал скачать Гауди.

— Антошу-то? Да, скачал и напечатал. На трезвую голову оценишь. Я вот что хотела, да, донести до вас до всех: последние капли нашего уральского застолья! Расскажу сейчас про свою внучку. Студентка в пермском педагогическом, в меня, значит, пошла. И на практике была. Решила в осенний поход вести пятиклассников. Ну, вы понимаете, золотая осень, курлы-мурлы…

— А я хочу вот здесь по стеночке пустить журавлей, вроде они из кирпичей. — Аверкий вскочил и, загребая горбом-крылом, подбежал к храмику на комоде, стал карандашиком с лету набрасывать птичек.

— Да видел я в Смоленске таких птичек на храме… — начал Тимуров.

Марфа погрозила ему огурцом:

— И это не спасет! Внучка моя, умница, в общежитии живет, а все-таки печенья напекла для похода. Так что, думаете, было?

— Детки водку принесли в лес, — предположил Беловодин (по нему уже вместе с блаженством разливался цвет жизни: хорошо бы храм за собой загрести, как-то кожей помыслил он).

— Хуже! Паразиты — по кустам спрятались жрать свои бутерброды с икрой. Каждому мать сказала: ешь один.

Эта картина прилетела и как сеть была наброшена на всех, а самогон на двенадцати травах — когда он пришел в компанию, никто не заметил — раскрасил все в осенние цвета. Бутерброды с черной и красной икрой запылали, бросая виртуальный отсвет на лица. И багрец и золото тут как тут: протиснулись из прошедшей осени.

Вдруг все встряхнулись, потому что Тимуров вскрикнул:

— Рептилии какие-то, а не детки! А впрочем… лучше, чем советская дружба. Там каждый угощал каждого, а потом все доносят друг на друга.

— Ты что, против коллективизма? — привстала Марфа Захаровна. — Это же святое.

К ее возмущению, Тимуров не шарахнулся от огромных слов, а пожал широкими плечами:

— А никакой соборности и не было.

Во рту у Марфы проросла горькая полынь.

— Плесните, — пораженно сказала она.

— Когда сколачивали колхозы, — пронзил всех своими доводами Тимуров, — одну часть деревни натравливали на другую!

Аверкий отошел к своему храмику и протер два слюдяных оконца от какой-то невидимой пыли. В эти моменты это был не он с ручищами, разбитыми работой, — это было тонкое седое дуновение. Затем он поправил на этажерке папки с фотографиями — там копились копии храмов из разных газет и журналов. Рядом — несколько книжек по архитектуре.

— Да, — задумчиво поддержал он Тимурова. — Коммунисты бы не раскололи нас, дураков, если бы была крестьянская спайка… Или вот возьмем мой храмик. Одни приезжают и требуют китайскую сторону с комода выбросить, а другие — чтоб я все сжег, кроме православной части! Правда, был краеведческий музей из Перми! Хотели купить: говорят, я единственный в области додумался до всемирной церкви.

— Видите вон там ленту на рябине? — вступила тут Марфа наша Захаровна. — Молодожены приезжали в сентябре из района. Да еще сквозь стекло поклонились твоему храмику. А ты тогда по рыжики ушел.

Аверкий все понял и полез в подпол за рыжиками.

Вдруг очнулся и заговорил сомлевший после первой рюмки шофер:

— Какая там соборность-фуёрность! Искал я помощника вытащить забуксовавший “мерс”! Никто бесплатно не помогает.

Тимуров клонился, клонился, хотел себя выпрямить очередной стопкой, выпил, там она, видимо, что-то перевесила, и он с грохотом упал в горшок с фиолетовой крапивкой. Простонал из крапивки: мол, вечером золотая свадьба у тестя с тещей — такое дело политическое никак нельзя было пропустить.

Бедное растение жалобно хрустнуло к Аверкию: что же ты, старче-зодче, ведь ты ж меня растил — хотел портреты моих листьев на храм в роспись пустить, эх, жестокий белый свет. Безмолвную жалобу крапивки словно угадал Беловодин.

— Ничего, отрастешь, — выдавил он по направлению к ней, уже не в силах разжать челюсти, затем мыкнул и поманил хозяина мизинчиком: — Аверкий! Проси сколько хочешь за свою игрушку.

— Ты что? — удивился Аверкий. — Я храм не продаю.

— А вот за такие деньги? — Беловодин, полулежа на столе, отмерил в воздухе пальцами некую толщину.

Тут мягкий чей-то голос зазвучал, обращаясь к Аверкию из пустой точки пространства: “Продай этому дураку. А на эти деньги ты отгрохаешь себе игрушку лучше прежней. Продай, а то что это: ползаешь по заброшенным избам, выковыриваешь всякую рухлядь для своей необыкновенной работы”.

— Нет, — сказал Аверкий голосу и Беловодину.

У Беловодина стало выражение лица, как будто он сломал зуб о броню богатыря, когда пытался разжевать его.

Ладно, трезво подумал Беловодин, есть всякие способы…

Воры оставили машину в лесу за километр и шли по дороге, а смазанная тачка на резиновом ходу шума почти не производила. С пригорка они увидели дом Аверкия. Первый луч солнца высветил храмик в окне. Они сбежали в каком-то счастливом страхе, исстрекались крапивой возле огорода, подошли… Стоит новый сруб без окон, без крыши. Промахнулись, удивились они, неужели надо взять к речке? Спустились шагов на пятьдесят, обернулись — дом Аверкия опять на пригорке, и храмик опять в окне. Один из воров испуганно заматерился, а другой шумно задышал, но скрепился в себе и ласково обратился к подельнику:

— Вот падла! Но время у нас еще есть. Ты же знаешь: Аверкий, бля, лежит в райбольнице, старуха к нему утянулась. Никто не помешает.

Потом они еще полчаса пытались прорваться к заветному дому с храмом: и с разных сторон подходили одновременно, и вместе бегом, взявшись испуганно за руки, и уверяли друг друга, что вчера было мало пито.

Не заметили, где потеряли свою тачку. Да плевать — она уже не пригодится!

Семь раз выходили они к тому же непонятному смолистому срубу…

Тот, кто помоложе, не выдержал — полувзрычал и перекрестился. Старший на него прикрикнул и все свалил на науку:

— Оказывается, Аверкий еще хуже того умелец. Сделал прибор, который отводит глаза, сука.

Услышав про науку, молодой успокоился и заулыбался, показав опрятные зубные мосты:

— Хорошо, что ты понял! А то мне хрен знает что в голову полезло. Чуть ли не ангелы там, рай…

Они наперебой стали обсуждать самое большое чудо: вчера мало потратили денег, чтобы ужалиться, и аванс можно без напряга вернуть.

Возвращаясь к машине, потихоньку переговаривались среди прозрачных ягод росы. В каждой росинке умещались: с одной стороны солнце, а с другой стороны — пара незадачливых воров.

— Бывает и хуже.

— Например?

— В прошлом году отмокал я в Черном море после ходки. Плыву, вижу много ракушек. Начал складывать их в плавки. И не знал, что эти падлы закрываются на воздухе. Вышел на берег, а вся волосня зажата.

— Ну а дальше?

— Залез снова в воду. Думаю, похожу, а створки раскроются. Полчаса брожу — раковины и не думают. Еще десять минут — ни звука. Дружбаны зовут: вылазь! А я хожу, через силу улыбку жму — типа: ах, какое море, да оно мне нравится.

— И чем все кончилось?

— Пришлось вырывать ракушки вместе с волосней.

— Жить хорошо, а без ракушек — еще лучше!

* * *

Журнальный зал | Урал, 2007 N4 | Нина ГОРЛАНОВА - Время

Нина Горланова — родилась в Пермской области. Закончила филологический факультет Пермского государственного университета. Лауреат премии журнала “Новый мир” за 1995 год. Печаталась в журналах “Звезда”, “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь”. Постоянный автор “Урала”. Живет в Перми.

Да, в той стране ничего свободного быть не могло, я сама в те годы физически ощущала, как время стоит на месте и нужно перетолкаться до... известно чего. Я рожала детей, многие пили. Когда грянула перестройка — не для всех она оказалась радостью. Иные с выходом из подполья лишились источника “энергии отрицания” и оказались в кризисе — бросили писать вообще.

В Бога тогда не верили. На что же опирались? Это не была “опора на ничто”! Опирались на друзей, учителей (университетских), родителей.

А вера в силу искусства! Недаром ведь на одной из фотографий в “Маргиналах” художники во главе с Санниковым вышли на демонстрацию в Свердловске с плакатом “Ван Гог — ум, честь и совесть”.

А еще верили, что “время — честный человек” и все справедливо рассудит (пусть даже и после смерти).

Хочется поспорить с подзаголовком книги “Маргиналы” “живые лица погибшей литературы”. Лица живые, да, но литература не погибшая!!! Написать “погибшая” — это все равно что считать зародыш погибшим, потому что родился человек! Ищем-ищем — нет зародыша.

Интенции андеграунда таковы, что поток произведений искусства расширялся и становился все более мощным. Хотя многих его участников нет в живых, ничего не пропало — почти ничего! Книги изданы, картины в Интернете представлены. Этих авторов без конца цитируют, с ними спорят, им посвящают монографии...

Я считаю, что в искусстве — всегда время для чуда, или, говоря словами Раневской: прыщ и искусство вскакивают всегда в самом неожиданном месте.

* * *

Журнальный зал | Урал, 2007 N6 | Нина ГОРЛАНОВА

Как только муж собирается от меня уходить, я говорю: “Ты такой талант, ты почти Чехов! Как я буду без тебя писать!” Слава иронично произносит:

— Я — чайка.

И остается.

Говорят: Шекспир не писал свои пьесы, он был актером, ему бы не хватило образования, чтоб все это сочинить. Но вот Андрей Платонов! Никто же не сомневается, что он сам написал свои гениальные вещи (рукописи остались)! Платонов и есть доказательство того, что Шекспир сам все написал. (Слава Букур)

— Писатели такие простые — на лесть сразу покупаются, — сказала Л.

— Ты думаешь: это говорит о нашей простоте! Наоборот — это говорит о нашей сложности! — ответил Слава Букур.

— Каким образом?

— А мы плывем в этом потоке лести и выплываем на сюжет какой-то — о тебе...

(31 декабря 2004 г.)

Мне часто снится один сон: я потеряла якобы свой рассказ, выглядываю в форточку — мой рассказ там, за окном, он... метет двор (в виде такой высокой дворничихи с маленькой головкой, как в карикатурах).

(Февраль 2005 г.).

Когда Александр второй подписывал указ об освобождении крестьян, он просил передать Тургеневу, что решающее влияние оказали его “Записки охотника”. Как я мечтаю написать что-то такое, чтоб сами знаете кто прочел и повысил пенсии!!!

— Нина, ну как — тебе все еще пишут читатели?

— Меньше, но пишут. Нынче одна читательница прислала две посылки с черникой.

— Тебя это не унижает?

— Нет, я ведь не прошу.

— Но значит, так пишешь, что присылают...

(Господи, как в людях все искажено — еще со времен советской власти — жалость, мол, унижает! А по-моему, это чудо понимания).

(19 июля 2005 г).

Господи! — взмолилась я. — Сегодня ничего не пишется! Помоги мне!

И вдруг старый сюжет перестал засыхать, встряхнулся, налился силой и упруго зашевелил конечностями.

Внуки смотрели мультики. Я сказала: как это Чуковский написал такие чудесные стихи! А внук Саша (ему 3 с половиной) ответил: “Взял да и написал”.

Мой внук Артем в 2 года решил помочь мне протереть пыль со статуэтки Льва Толстого. Вытирая, он приговаривал: “Не боюсь тебя, все равно не боюсь” (даже в фаянсе Лев Николаевич страшен).

Когда весной 2005 года в Перми начались митинги пенсионеров, перекрывание дорог и прочее, я купила 3 бутылочки сукразита — на случай голода будет сладкий чай у нас.

И вот в этот же вечер приходит в гости писатель К. и хвастается, что купит скоро 3 однокомнатных квартиры, что случись, так он будет сдавать эти квартиры и жить на эти деньги. Тогда я показала ему 3 бутылочки сукразита: мол, тоже у нас есть запас на случай чего.

Когда А. ушел, Слава сказал мне: “Чистый Хармс! Зачем ты показала ему эти бутылочки с сукразитом?”

А зачем он приходит к нам в коммуналку хвастаться своими квартирами?!

“Как бы” — неопределенный артикль уже сейчас, — сказала я.

А “бля” — определенный, — добавил муж.

В день рождения Пушкина решили собраться у нас пермские литераторы. Н. купил водку “Мороз и солнце”, читал стихи: “Заходи, брат Пушкин, чума”. Вдруг один молодой писатель стукнул кулаком по столу:

— Я точно знаю: меня через 9 лет и 11 месяцев ждет мировая слава!

А через сколько часов и минут — не сказал.

И вот в этот миг с той стороны окна к нам заглянул воробей с осой в клюве! К чему бы это?

Прошел год со дня смерти Чеслава Милоша. Собрались у нас пермские литераторы — помянуть нобелиата. Слава перед их приходом сочинил несколько хокку, в том числе:

Саке для друга купил.

Поговорим под столом

О Чеславе Милоше.

Я хотела сказать: не надо этого — все слова сбываются. Но знаю, как мужчины не любят возражений, и промолчала. А зря! Один молодой прозаик так приударил по коньяку, что уже не мог согласовать слово “танку” (японское).

— Называй бронетранспортером, — сказал мой муж.

— Все, все, поздно, пора спать! — воскликнула я.

Учитель литературы один раз стремительно вошел в класс и сразу перевернул первую парту — ученицы полетели на пол, сверкая бельем розовым. Он выкрикнул: “Вот так Октябрьская революция все перевернула в сознании Блока!”

Это было в советское время. А теперь я думаю, что такая сценка уместнее была бы в наше время. Ведь революция на самом деле демонически довершила процесс очерствения души, и Блок написал “Двенадцать”...

Нет, и в наше время такое переворачивание парт — не по мне. Учениц жалко.

Уныние — путь к слабоумию

Дочери поменялись именами.

Смогу ли им подыграть —

Показать кукиш моей старости?

Хокку, 1990 г.

Пушкин говорил: каждый должен выглядеть на свой возраст. Правда, мои дочери возражают: он не дожил до твоих лет, мама — не известно, что бы он тогда сказал...

А может, и хорошо, что не дожил?

А то вот Толстой в старости выступил против Христа! А Маркес написал роман, где героине 14, когда герою — аж 90 лет!

Одна пермская писательница, выйдя на пенсию, сошла с ума и уверяет, что все повести Юрия Полякова написала она — посылала их в редакцию журнала “Юность”, а там...

— Слушай, а где бы ты взяла материал для “Ста дней до приказа”? — спрашиваю я.

— Ну, я же журналистка — с кем только не встречалась!

Но с другой стороны, Бунин вот ближе к старости преобразился! Был скуповат, а когда получил нобелевку, то помогал больным незнакомым людям и умер в нищете (за что награжден райскими кущами, я верю).

Все не так просто.

Я родилась в 1947-м и ненавидела старпербюро (Политбюро). Мой отец — из раскулаченных, и он сумел как-то мне передать нелюбовь к советской власти.

Затем случилось вот что: мне в юности нагадали по руке, что я рано угасну умом (линия жизни у меня длинная, а линия ума — короткая). И я с тех пор начала бояться собственной старости.

Но — как известно — нет другого способа продлить жизнь. И вот я сама оказалась в возрасте 57 лет, когда нужны уже очки, но их забываешь положить в сумочку, а подняться на 4 наш этаж без лифта лишний раз уже трудно, и я на полном серьезе обсуждаю с мужем вопрос: если хранить запасные очки в дупле нашего вяза под окном... Лучше в сумочке, говорит он. В сумочке — да, но из нее я их достаю на почте, в сберкассе и там забываю...

Конечно, это еще не тот возраст, о котором мне все время рассказывает приятельница, которая сейчас социальный работник. Ее задевяностолетний клиент на днях вручил ей... медаль своей покойной жены.

— Но медаль за труд во время войны, а я родилась после войны! — возразила она.

— Я попрошу врача, чтоб он поставил у главврача круглую печать, и медаль будет действительна. (Для него высший авторитет — круглая печать главврача.)

Недавно у меня под левым глазом появились (в поле зрения) черные крапинки, похожие на мушек — иногда из них составляется единица. Я говорю себе: ничего, еще круглая печать главврача — не высший авторитет для тебя, Ниночка, успокойся, не нервничай!

И у соседки-старушки все пианино в фотографиях котят. Там фотографий сто, наверное. А у меня — не в фотографиях.

А мама подруги (ей 97) вообще спрашивает у дочери каждый день: “Вы здесь кем работаете?”

Но вот я чихнула — нога заболела! Утром сладко потянулась — камень из почки пошел! Это уже причуды старости — в молодости такого не бывает никогда.

Купила в магазине килограмм колбасы и забыла его там, на прилавке. Но про колбасу ведь забыла, а не про совесть. Это так муж меня утешает. Он вообще хорошо меня утешает. Говорит, что нытье — прямая дорога к слабоумию.

Когда я не могу что-то найти в рукописях, муж восклицает: “Опять наш секретарь запаздывает!”

В молодости мы играли в то, что бонна заболела, в старости — в то, что секретарь опаздывает...

Пол вымыть с каждым разом все труднее. Я говорю мужу:

— Пока могу, мою, а когда не буду мочь...

— Тогда у нас будут деньги нанять.

Ну откуда такой глупый оптимизм? С чего это будут деньги!

А между глупым оптимизмом и мудрым пессимизмом ты что выберешь, Нина?

О, да, я выбираю глупый оптимизм!

Да Боже мой! Ведь не одни минусы у возраста! Ума-то побольше стало все-таки. И уже понимаешь, что обэриуты не ах. И что юмор черный не подарок. И разве раньше я могла написать то, что могу сейчас! Значит, годы прошли не зря, старость нужна.

Нашему поколению вообще легче быть пожилым — все адреса в электронной почте, их нельзя написать неправильно — нажал кнопку, и все! Адрес сам написался.

И больше времени на общение с друзьями — в старости!

Моя мудрая мама (она с 28 года) не ходит в гости к тем подругам, которые все время делают ремонт. Дорвались, что все есть, и вот клеят одни потолки, потом... делают навесные — практически без перерыва. И зовут маму на 5 минут — похвастаться, чтоб новенькое что-то клеить-навешивать... Мама говорит: живем один раз, надо наговориться, а они клеят-навешивают...

А терпимость! Она появилась-то у меня только недавно. Раньше я вообще не умела выносить соседей-алкоголиков, которые всю ночь на кухне что-то сжигают (включат газ под кастрюлей и тут же засыпают), а теперь что — вызываю пожарных, а потом спокойно молюсь и благодарю Бога за то, что все живы...

И вот что: с годами я все сильнее ощущаю за плечами присутствие Ангела-Хранителя!

Внук (3 лет) так любит деда, что сказал:

— Снегурочка была красивая, как дедушка Слава.

А ведь внуки могут быть только в старости.

Тем более правнуки.

И пра-пра...

Так что и у задевяностолетних — все впереди!

Вот только купим сто первую фотографию котенка и поставим круглую печать главврача!

9 августа 2005 г.

Театральный рассказ

Воскресенье.

Я собираю чемодан. Муж на кухне. Дети в детской.

— Мама! А Света выпила воду из-под красок! Я рисовал-рисовал, а она выпила!..

— Не плачь, она же маленькая. Ну-ка, что у тебя вышло?

— Вот, это грустный волк, это папа на костылях.

— Почему на костылях?

— Потому что интересно. Нальешь мне еще воды?

— Иди к папе, я уже одной ногой здесь, а другой там.

Надеваю пальто.

— Мама, купи мне в Москве что-нибудь!

— И мне — куклу.

— А мне или танк, или жвачку.

Муж выходит поцеловать меня, на ходу пробуя кашу из ложки.

— Повесть, тьфу, пьесу — взяла?

— Может, уж не ехать? Бог с ней, с пьесой.

— Сколько у тебя экземпляров? Пять? На этой литовской папиросной бумаге? Ну и хорошо. С Королевым там не особенно...

— Мама, а Королев — король?

— Нет, просто мой друг. Дети! Слушайте папу, и ты, Света, дай мне помаду, где ты ее нашла? Ох, уже успела — съела! Я хотела губы накрасить, я ведь тоже человек!

— Не человек! — она притопывает ногой.

— А кто?

— Мама.

И она в общем права. Но все-таки через час я чувствую себя почти человеком: сижу в самолетном кресле, под языком таблетка аэрона, в руках наготове кулечек. Соседка ведет захватывающий разговор о дефиците:

— Взять ситец. По телевизору говорили, что он весь идет на производство линолеума — как основа. А нам спать не на чем. Что нужнее: белье или этот панцирь на полу? Абсурд, какой абсурд!

Я улыбаюсь. Дело в том, что пьесу я написала абсурдистскую, хотя она в принципе про ситец, про белье и про жизнь.

Королев встречает меня по-королевски — с букетом гвоздик (это в марте-то!). Он все так же худ и сдержан, и если мог бы сойти за какого-нибудь короля, то только разве за английского.

— Неужели я в Москве! Семь лет, семь зим!

— Как ты все-таки вырвалась?

— С нервами дальше некуда...

Мы садимся в такси, я еще продолжаю размахивать руками и что-то обсуждать, но Королев не слушает:

— Пока расслабляйся! Голову немного набок — вот так. Руки свободно. Отдыхай.

Понедельник.

Я стою перед Министерством культуры, зданием почти духовным, хотя и материальным. Волнуюсь. Вхожу. Снимаю пальто. Гардеробщик принимает его, привычно взглянув на этикетку у воротника — иностранное или нет. Я в свою очередь смотрю на его огромные ручищи, испещренные наколками. На левой кинжал, сверху крупно: “Помни Толя”. Снизу мелко: “брата Колю”. На другой руке витиевато и загадочно: “Нет счастья на Луне”. Я спрашиваю:

— Почему на Луне?

Отвечает, что исполнено, когда американцы на Луну летали и жизни там не нашли.

Подымаюсь на четвертый этаж — в репертуарную коллегию.

— Что вы хотите? — спрашивает меня на ходу министерского вида дама с папкой под мышкой.

— Пьесу привезла. Вот. Из Перми.

— У вас есть договоренность с местным театром?

— Нет. А нужно?

Дама, энергично выталкивая меня, скороговоркой:

— Когда есть договор, мы быстренько рецензируем, быстренько определяем степень художественности, категорию оплаты — и все! Так что давайте поезжайте обратно и договаривайтесь!

— Дело в том, что... Пьеса абсурдистская, в провинции ее едва ли...

— Из Перми везут абсурдистскую пьесу! Абсурд!

— А что?

— Нам такие не нужны.

— А какие?

— Про жизнь.

— Так у меня про жизнь тоже. И даже философская...

— Что делается! Из Перми везут философию!

— Да что вы имеете против Перми?! — пошла я в наступление, но она тотчас заслонила свою грудь папкой, как щитом, и позиций ни на шаг не сдала.

Девушки за столом спокойно созерцали нашу перепалку, не выказывая мне сочувствия, но и не поддакивая своей начальнице. Это меня как-то поддержало.

— Распутин вон вообще в Иркутске живет! — сказала я.

— Распутин! Я вижу, вас не смущают никакие сравнения! Да когда он пришел в театр, имел солидный багаж!

— Какой багаж? — растерялась я.

— Духовный, конечно! А вы говорите!

— Но и он когда-то пришел с первой вещью.

— С первой вещью идут в журнал, а не к нам.

— В журнал? С пьесой?

— Говорю вам — получите плохую рецензию.

Сдаюсь. Ухожу. Дама, обогнав меня, спешит куда-то по коридору, вдруг останавливается, оборачивается, назидательно провозглашает:

— Не воображайте, что вы одна пишете пьесы! Мы рецензируем тысячу сто пьес ежегодно. Понятно?

Мне ничего не понятно. Если так рецензируют, как мою, то... Звоню Королеву на работу и жалуюсь на жизнь. Он традиционно советует:

— Ничего. Пока сядь, расслабься.

Вторник.

Подхожу к театру на Таганке. Я полна надежд: все-таки самый современный театр. Здесь знают толк в искусстве. Здесь вон зрители с утра спрашивают лишние билетики! С крыши театра неожиданно падает полутонная глыба снега и, никого не убив, с уханьем разбивается на мелкие кусочки. “Чудеса начались, может, к счастью”, — думаю я.

Вхожу. Сидит вахтер. Глаза прямо библейские какие-то, поэтому я сразу верю его словам насчет того, что сегодня у них в театре выходной.

— А вы что хотели?

— Пьесу привезла.

— А какая у вас пьеса?

— Э-э... Про жизнь.

— Нам не подойдет. Если бы что-нибудь философское, абсурдистское. В общем — гениальное.

— Насчет гениальности. У меня есть только одно доказательство — она мне явилась. Вся, в четырех действиях. Астральное доказательство.

— Вы в ЭТОМ понимаете?! Здорово! Какой у вас знак?

— Чего?

— Зодиака?

— Я родилась...

— Это... между быком и козерогом, так, эмм... мм... Ага! Вот! Это значит: “Проблемы Толстого и Достоевского одновременно”. То, что нужно.

— Смотрите-ка! В этом что-то есть. Действительно, одновременно. Да-а...

— Вы оставьте пьесу. Я постараюсь кому-нибудь передать. Ах, какое название! “Рой”! Блеск! Запишите мой телефон.

— Домашний?

— Нет.

— Рабочий?

— Нет.

— Какой-нибудь астральный?

— Обязательно. Я позирую тут, одному, для Христа. В общем, звоните в четверг утром. Успею еще вашу вещь ребятам показать своим, они стосковались по работе. Совсем нет современных пьес.

— Они у вас где, ребята-то?

— В ГИТИСе, где еще. В общем, звоните, вы мне понравились. Вы замужем?

— У меня трое детей.

— Это ужасно.

Среда.

Служебный вход Художественного театра. Осторожно пробираюсь между каких-то труб. Вдруг прямо из-под земли вырывается столб пара, я отскакиваю, но тут же на ноги мне из-под огромных ворот вытекает лавина горячей красной жидкости. Репетируют они, что ли? Благополучно взобравшись по лестнице, вхожу. На вахте седая интеллигентная старушка.

— Здравствуйте. Мне бы заведующего литчастью.

— Она только что ушла. А что такое?

— Я пьесу передать.

— А какая у вас она: современная или из исторической жизни?

— Современная.

— Это хорошо. Нам очень нужны современные.

— Если я оставлю, вы передадите?

— Обязательно. Как она называется?

— “Рой”.

— “Рай”?

— Нет, “Рой”... это так, это рабочее заглавие, неважно...

— Но почему какой-то “Рой”?! — недоверчиво тянет вахтерша.

— Это... это вытекает из содержания.

— Ну, я почитаю, — снисходительно пожимает плечами.

— Вы?

— А что тут такого? Не думайте, что мы за семьдесят рублей здесь сидим! Мы за любовь свою сидим. И театр понимаем!

— Да я ничего, я не к тому... Просто.

Оригинально у меня складываются отношения с театральными вахтерами...

Ох, пьеса, моя пьеса! Долго ли ты будешь шуршать крыльями в руках человеческих или взлетишь наконец, вырвешься на свободу, на подмостки, пропоешь на весь мир?! Как мне вывести в люди свое детище, как сосватать ее какому-нибудь режиссеру, такому, чтобы не очень ее притеснял, а полюбил бы всей душой, нарядил в достойный наряд и вывел на сцену?!

Такие мысли одолевают меня весь вечер, несмотря на то, что Королев упорно призывает расслабляться.

Четверг.

Я снова на Таганке. Волнуюсь: прочли или не прочли? И что скажут. Вхожу. Сразу замечаю, что моя рукопись, расхристанная, валяется на столе вахтера. Конечно, бумага папиросная, мнется быстро, но все-таки неужели нельзя поаккуратнее. Нехорошие предчувствия одолевают меня. Другой вахтер (может быть, тоже студент) равнодушно смотрит, как я начинаю разглаживать листы и прижимать их к сердцу. Робко спрашиваю:

— Значит, не захотели читать мою пьесу?

— Почему же, читали-и, — басит он.

— Значит, не понравилась?

— Почему же, понра-а-авилась.

— Тогда что получается: со мной не хотят разве поговорить, посоветовать что-нибудь, кто читал-то?

— Пожарник вон читал, — и показывает рукой на сидящего поблизости пожарника, судя по всему, третьего студента.

— Пожарник?

— У нас литчасти нет. А режиссер пьес не читает. Мы вообще прозу все время ставим, вы разве не заметили?

В растерянности я набираю номер, который позавчера дал мне вахтер:

— Алло! Это вам авторша из Перми позвонила...

— Да-да! Я вас прочел. Но театру это не подойдет. Не совсем отработано. Я обычно такие вещи сначала переписываю в прозу, а потом снова в пьесу.

— Да? А может быть, вам следует цепочку удлинить?

— Как?

— А так: в прозу, в стихи, потом в серию комиксов, ну и обратно — в пьесу.

— Да вы не расстраивайтесь! Хотите, я вас на спектакль в наш театр проведу? Могу на любой.

— А вы какой валютой берете?

— Никакой. Бесплатно.

— Так я и думала, что астральной. Что ж, я согласна, хоть расслаблюсь.

Пятница.

Я уже спокойна. Будь что будет. Вхожу в “Современник”. Сидит вахтерша. Я автоматически выпаливаю:

— Мне к завлитчастью. Привезла пьесу. Из Перми.

— А разве есть такой город — Пермь? Это что — за Полярным кругом?

— Да. Нет. Это на Урале.

— На Урале?

— Конечно. Неужели не слыхали? Астафьев еще от нас вышел.

— От вас? Да он, наверное, просто жил у вас, а Астафьевым уже стал сам по себе.

— Так можно мне пройти к завлиту?

— Нет, ни в коем случае. Позвоните вот по внутреннему телефону... Ну, что она говорит? Репетиция? Оставить машинопись? Вот здесь подпишите: Боголюбовой. Что вы пишете?! Не Боголюбовой, а Богомоловой. Не то! Пишите: Богоявленской. Нет, честное слово, провинциалы сразу видны... Что с вами?

— Ничего, голова...

— Что голова? Да вы полностью побелели! Вызвать “скорую”?

— Да. Это криз, ничего страшного...

— Сейчас, сейчас! Да что же это!

Когда “скорая” уезжает, я вижу, как вахтерша убирает со стола остатки стеклянной ампулы, заваривает чай:

— Велели чаю сладкого, вот, пожалуйста, что это вы такая слабенькая и пьесы пишете, не женское это дело, я и то смотрю, женщина что-то написала, как будто мало уже понаписано, а пальтишко-то, вам бы одеться получше, да вы пейте, пейте...

— А можно от вас позвонить?

Телефонный разговор.

— Здравствуйте, это Художественный театр?

— Да. Литчасть слушает.

— Вам передали мою пьесу? “Рой”?

— Да. Я прочла уже. Дважды прочла. Очень понравилась! Это которая ваша пьеса — по счету?

— Первая.

— Не может быть!

— В самом деле. До этого я рассказы все...

— Потрясающе! Зачем рассказы! У вас талант драматурга. Но...

— Что “но”?

— Мы не можем взять пьесу незнакомого автора, вы понимаете?

— Понимаю, — отвечаю я, хотя ничего не понимаю.

— Но вам нужно писать. Обязательно писать вторую!

— Да?

— Да. И знаете что... Если есть у вас в жизни что-нибудь светлое, пишите об этом. Все-таки театр — это луч света в темном царстве. А первая пьеса у вас слишком мрачна. Есть светлое? Вы меня слышите?

— Да. Нет.

— Вот и пишите! Желаю вам удачи. А неизвестного автора мы поставить не можем.

— Значит, вы считаете, и нигде в Москве не возьмут?

— Я считаю, что в провинции ее точно не возьмут, нужна столичная коррекция и... Очень уж мрачно у вас все.

— Но там целых два положительных героя!

— А отрицательных сколько! В процентном отношении очень-очень мрачно. К тому же героиня, она, конечно, добрая... упрощенно говоря, но... она живет такой тяжелой жизнью. Жизнь-то у нее слишком тяжелая. Отсюда еще мрачнее...

Суббота.

Третий час сижу в театре на Малой Бронной. Вахтерша объяснила, что у завлита выходной, но главный режиссер здесь, ведет репетицию, нужно ждать. И я жду. Расслабляюсь. Мимо меня ходят знакомые мне по кино артистки, фамилии которых я не помню. Но это не мешает мне примерить каждую на ту или иную роль в моей пьесе. Некоторые очень подходят. Особенно одна высокая блондинка — прямо главная героине и все тут. Я даже с опаской гляжу на длинный шарф, обмотанный трижды вокруг шеи и все равно свисающий чуть не до полу. Мода модой, но страшная гибель Дункан меня пугает. Мысленно заклинаю эту актрису не ездить в открытом автомобиле и беречь себя для моей пьесы... Время от времени появляется буфетчица с кроссвордом в руках и спрашивает:

— Театральный художник на шесть букв, первая — Я.

Все молчат.

— Якулов, — робко отвечаю я.

Буфетчица примеряет “Якулова”, смотрит на меня с уважением, предлагает зайти в буфет и перекусить. Но я боюсь уйти с поста наблюдения. И хорошо, что не ушла. Вот спускается величественный старик. Я бросаюсь к вахтерше, шепотом:

— Это режиссер?

— Нет, это артист Броневой.

И она потеряла ко мне всякий интерес. Что за курица — пьесу написала, а Броневого не знает. Самое обидное, что я его знаю, только в кино он совсем молодой... Но вот на лестнице появился наконец другой мужчина: в замше, усталый и значительный. Я снова к вахтерше:

— Режиссер?

— Нет, это наш завхоз.

Он направляется сразу ко мне:

— Вы от Василия Ивановича?

— Нет.

— От Ильи Петровича?

— Нет, нет, не беспокойтесь.

Он смотрит на меня пристально, отводит в сторону.

— У вас муж есть?

— Что? У меня такой вид, да? А ведь действительно: продаю, продаю, никто не покупает... Есть муж, есть.

— И дети есть?

— И дети. Трое.

Замшевый завхоз оторопело смотрит на меня, потом восхищенно:

— Темпераментная!

Я отскакиваю от него, выскакиваю из театра. Следом голос вахтерши:

— Подождите! Куда вы! Спустился главный режиссер...

Я уныло возвращаюсь и что-то невнятно бормочу в лицо главному: что оставила троих детей, что привезла пьесу, что, по его книге судя, он ищет современную пьесу... Он слушает меня, берет машинопись и устало отвечает:

— Хорошо. Звоните мне. Я вам что-нибудь скажу.

Забыв записать телефон, я еду за билетом. Пора домой, к детям.

Воскресенье.

— Мама приехала!!!

Прибежали все. Чмоки, смех, визг, шум, кто-то же мяукает. Старшая несет свою тетрадь по письму:

— Смотри: большая пятерка!

— Ты все еще не понимаешь: дело не в размере в самой оценке. Поняла?

Она моментально переводит разговор:

— Ну как, приняли твою пьесу?

— Нет, детонька, не приняли.

— А что говорят?

— Мрачная слишком.

— Ну вот! Я говорила, что сказку про белое-черное радио и гроб па колесиках не нужно вставлять, а ты все: расскажи да расскажи! Ты сильно расстроилась? Мы тебя сейчас развеселим! У нас появился котенок!

— Что? Я сойду с ума. Если бы мы хоть жили на первом этаже!

— Не беспокойся. Он ходит прямо в унитаз.

— Если бы еще за ручку дергал!

— Мама, этот котенок вырастет и будет ловить мышей.

— Но у нас нет мышей.

— Мы разведем.

— Это уже другой разговор. Тогда пусть остается. Света, не плачь, котенок останется у нас. А я напишу пьесу для детей — светлую. Иди ко мне, моя маленькая!

Но маленькая не обращает уже на меня никакого внимания, она гладит котенка, приговаривая: “Иди ко мне, к своей маме! Я мама, ты — мой сынок”.

Испуганно кричу мужу:

— Что с ребенком?

— Нормальная девочка, готовит себя к семейной жизни. Не всем же быть писательницами, правда?

— Вижу, как ты устал. Ну, иди, полежи, расслабься. Я дома.

Человек, которого не видят кошки

(Из цикла “Первые рассказы”)

Однажды какого-то ясновидца в Пентагоне журналисты прижали к стенке, и он сказал им все: третьей мировой войны не будет, а будет всемирное правительство, во главе — Зусмановиц...

— Боже мой! — говорила теща Никиты, слушая его с каким-то деревенски-юродивым скептицизмом. — Да пусть оно все будет, как Бог хочет!

А мы с мужем — к досаде Никиты — ничего не говорили, потому что у меня часто пропадало молоко. Диссертация тоже пропадала.

— Возьми мертвую воду — это такая, в которой долго стояли цветы... смочи у своего шефа край одежд. Человек начинает чахнуть, — советовал Никита.

— Я еще могу письмо в редакцию написать, что шеф меня криком довел... Но и то не буду, — отвечала я.

Никита в замешательстве оттянул кожу на шее:

— Смотрите сами! Я предложил, остальное — дело ваше.

— Представляю: идет моя жена по университету и направо-налево брызгает мертвой водой, — начал изображать мой муж.

— Господи, не дай дожить до этого часа! — вздохнула теща Никиты.

— Мама, вы делайте свое дело, — Никита в раздражении начал щипать кожу на своей шее. — Я думал: если человек заслужил свое наказание...

— Что он заслужил, не мне судить. Лишь бы молоко появилось.

— Тогда так, — энергично вскочил Никита, — у меня есть эликсир из тридцати трав...

Теща сразу подозрительно спросила:

— Где взял?

— Один знакомый старичок...

— А старичков этих где берут? — поинтересовалась я.

— В командировках. В командировках.

Никита — председатель областного общества автомобилистов и часто разъезжает. Но я сама до рождения ребенка часто ездила в экспедиции, а никаких чудодейственных эликсиров мне старички не предлагали.

— Ну! — воодушевился Никита. — Разве ж они на дороге валяются! Я захожу в райком: так, мол, и так — занимаюсь секретными исследованиями. Официально езжу под маркой автомобилистов — показываю удостоверение.

— И чем все кончается?

— Медом. Мед предлагают дешевый.

— А ты говорил, что на рынке купил его — дорого, — вставила свое недоумение теща.

Никита показал, что не слушает ее, и продолжал совать мне эликсир прямо в руки.

— Не надо. Я выпила от головной боли сейчас таблетку анальгина.

— Надо! Пойдем к вам, я сниму головную боль.

Только мы вышли из его комнаты, как Никита на все общежитие начал вещать о том, что нужно нам завести кошку.

— Какую — черную?

— Любую. От головной боли они хорошо помогают.

По словам Никиты, кошкам самим выгодно снимать наши боли во всех конечностях тела, в том числе и в голове. Они так любят тереться о нас, потому что получают энергию.

— Неужели? — скептически спросила я, прямо как теща Никиты.

— Но меня — увы — кошки просто не замечают. Я для них не существую, потому что...

Не успел он договорить, как навстречу нам — по лестнице — хлынул водопад из общежитских кошек. С чердака донеслись крики комендантши-гонительницы, а прямо в ноги Никите бросилась пушистая Пятналя, стукнулась и с удивлением отскочила. Мы прошли, а Пятналя все стояла в позе боевой готовности — шесть дыбом — и фыркала.

— Главное, — сказал Никита, — жить правильно.

И вдруг в этот миг грудное молоко изобильно появилось у меня. Мне захотелось поцеловать Никиту или съехать по перилам. Тут мы дошли до нашей комнаты, где спал шестимесячный сын.

Никита велел мне сесть, а сам закрыл глаза и стал энергично выкручивать руками кусок пространства, словно белье выжимал.

— Отдача здесь, — сказал он.

— Какая? — спросил мой муж.

— Ну, отдача, — Никита расправил невидимое белье, часто выдыхая и выпустив волосы из ноздрей.

— Спрячь волосы в нос, — бросил муж, уходя стирать реальное — детское — белье.

— Какая хорошая шутка, — Никита открыл глаза.

— Сеанс окончен? — спросила я.

— В общем так: в космическом столбе у тебя... пробки. Я попытался их открыть, но голос сверху сказал: рано. — Он пощипал кожу на шее. — Как голова? Легче? То-то.

— Никита, я подремлю, пока дитя дает такую возможность, а ты книги посмотри.

— Посмотрю. Я бы тоже покупал, но все уходит на бензин. А без машины не могу.

— Почему?

— В автобусе от этого дует, от того вообще холодом веет.

— Это что значит — какой диагноз?

— Тяжелый.

— И ты что делаешь?

— Того подкачаешь, другого пожалеешь, выйдешь без сил, а впереди рабочий день.

— Ладно, — сказала я. — Заведем мы кошку.

И завели. Точнее, накормили пару раз общежитского кота Ворона, и он не захотел уходить от нас. Никиту кот встречал по-боевому: шерсть дыбом, рычание.

— Я для кошек не существую, потому что каждое утро чищусь: сам убираю все ненужное, — говорил Никита.

Он часто бывал у нас, сбегая от стирки, а вообще защищался от домашних дел щитом из трех слов: сеанс, эксперимент и карма.

Сеанс — жена и теща Никиты не должны его трогать, но сами могут делать все, что хотят.

Эксперимент — жена и теща должны положить дочку в коляску и уйти гулять.

Карма — жена не должна обижаться на Никиту, потому что такова ее и его судьба.

И жена не обижалась. Она была аспиранткой кафедры философии, а если смотреть на жизнь философски, то можно ужиться даже с Никитой. Вообще жена верила всему, даже если Никита в шесть вечера уходил... на зондирование печени.

— Какое зондирование так поздно? — удивилась я, но встретилась взглядом с тещей Никиты, который говорил всегда одно и то же: “Да пусть оно все будет, как того Бог хочет”.

И все так шло. Только однажды Никита привлачился к нам шаркающей походкой, повалился на стул и выдохнул:

— Ффу! Сегодня из меня высосали все силы!

Тотчас наш кот ворон прыгнул с подоконника и начал тереться своим боком о ноги гостя. Никита напустил туману:

— Спасал одного. Двое детей, а присушила его одна...

— И ты что?

— Был у него дома. Чистил-чистил...

Было один раз, что я за солью к Никите пришла. А жена его говорит:

— У него эксперимент, выносить из комнаты ничего нельзя, мы сами уходим...

В другой раз я попросила Никиту минуту посидеть с нашим сыном — мне “скорую” к нему нужно вызвать сбегать. Но Никита отказался помочь: мол, идет эксперимент, и он не должен выходить из комнаты.

— Вот что: в нашу комнату больше никогда не входи! — сказала я.

И побежала звонить, хотя боялась, что сын выпадет из кроватки, как уже было недавно. Обратно я принеслась вся в поту, как рыба в чешуе, а в нашей комнате сидел Никита и гулил с сыном. Оба были вымазаны чем-то красным.

— Я сделал несколько пассов и вызвал рвоту, — объяснил Никита. — Ребенок чем-то отравился.

Я стала переодевать сына. Никита не уходил:

— Рубашку свою испачкал...

— Карма твоя такова, — пробормотала я.

Никита понял, что прощен, и спросил: как у меня дела с шефом.

— По-старому.

— А чего он больше всего боится?

— Что его на пенсию отправят.

— Из этого нужно исходить. Сделать матрицу...

— Некогда мне, сейчас “скорая” приедет.

Но Никита не ушел, а рассказал историю про родственницу, которая — между прочим — депутат и все такое. Муж молился на нее: Мария, Мария, Мария! И вот Мария родила и не смогла мужа видеть рядом. Хоть режь! Но однажды подушки перешивала, нашла внутри клубок ниток, а в нем — иголка...

— И с мужем все наладилось?

— В тот же вечер.

— Он сам подложил — для внушения. А потом подал идею перешить подушки.

Никита возмутился:

— Что ты! Это же матрица. Вот я и предлагаю: давай отправим твоего шефа на пенсию.

— Никита, говори проще — я все равно пойму.

— Не хочешь, как хочешь. Дай мне почитать два тома эти вот.

— Но это же по истории искусства.

— Оккультизм сейчас упирается в понятие гармонии...

Через месяц, когда он возвращал мне эти два тома, сказал: из этого можно сделать матрицу.

— А из своих подружек ты тоже матрицы делаешь? — спросила я.

— Из каких? Ты на мой костюм посмотри!

Костюм у Никиты был действительно анти-донжуанский. Зато каждой женщине хочется его обстирать и прочее. И вообще павлиний рефлекс — вещь разнообразная. Никита не хвост распускал, а язык. Одни девушки реагируют на джинсы, а другие — на карму, матрицу и прочее. Я видела на днях его в кафе-магазине “Хлеб— кофе— торты” — какой-то красавице он рассказывал про эксперимент.

— Вчера? — он заоттягивал кожу на шее. — Это я встретил одну с интересной аурой. Дай, думаю, познакомлюсь — с целью исследования.

— Абсолютно — исследования, — повторила я.

— Ну, приятного такого исследования, — сдался он.

— Сладкая вещь — наука, — горько вздохнула я, думая уже о своей диссертации.

А Никита в процессе приятных исследований вскоре несколько ночей не ночевал дома, правда, предупредив жену об эксперименте и прося не беспокоиться. Но она беспокоилась, прибегала к нам, обсуждала похолодание (а Никита так легко одет). Когда она ушла, я начала ворчать:

— Как просто в наше время быть донжуаном! Уехал на эксперимент, и все. Никакой он экстрасенс — Никита! Все говорит для того, чтобы одурманивать девок.

— Не думаю, что дело только в этом, — бормотал в ответ мой муж.

— в чем же еще?

— Скучно жить на этом свете без тайн.

— И тебе?

— Мне некогда скучать. Теща далеко, сам все стираю...

И тут вошел Никита: бледно-зеленый, слегка отдающий запахом “Сигнатюра”. — У кого в общежитии я недавно видела эти духи?

— Ну, что? — спросил его мой муж.

— Да так. Летали, — устало отвечал Никита.

— В каком смысле?

— В астральном, конечно.

— Ты вылетишь из семьи, если жена узнает...

Она знаете чем успокоится? Теперь военные за мистику большие деньги платят...

Устроился ли он к военным, мы не узнали, потому что решили отдалиться от Никиты. Нам в это время дали квартиру, и мы переехали. Когда я пришла выписываться, видела, как стая кошек с визгом летела по коридору общежития и обогнула Никиту. Все-таки они его отлично видели.

* * *

Журнальный зал | Дети Ра, 2007 N9-10 (35-36) | Нина Горланова

Таня:

— Другим людям легче жить, а у меня

нет ключа к разгадке жизни.

Я:

— Ни у кого нет, все мы ищем…

Вы тоже нашли в стихах:

«Я буду честная старуха».

(Из разговора 2002 года)

Господи, была жива еще Ира Полянская! В ночь на 1 августа 2002 года я ночевала у нее в Москве. Рано утром смог киселем ходил по квартире. Ирочка за завтраком предложила: «Пригласи Таню Бек к нам! Я отдам вам на целый день комнату — записывайте интервью». Я позвонила, пригласила и услышала в ответ:

— Нет, Нина, лучше вы приезжайте — мне легче работать дома, потому что так я чувствую себя свободно!

Это было как пароль и отзыв (для меня тоже главное всегда — свобода).

На автобусной остановке, внизу — возле самого тротуара — еще не было сизо, и я заметила мертвого сверчка. А я так люблю их ночные сонорные мелодии! В жаркие лета сверчки живут прямо в нашей пермской квартире и поют-поют…