Ночи Калигулы. Падение в бездну

LXIX

Серо-фиолетовые сумерки вползали в просторные залы и пустынные галереи императорского дворца. Со стороны лупанаров долетали непристойные возгласы и пьяные песни. Чернокожий раб-нубиец добавил ароматного масла в светильник, мерцающий в опочивальне цезаря.

Калигула, лениво раскинувшись на ложе, посасывал устрицы. Закрыв глаза, он обдумывал план мести.

— Луп! — капризно закричал император.

В опочивальню неслышно вошёл центурион Юлий Луп. Медные украшения тускло блестели на кожаном панцире преторианца. На шлеме щетинился султан из коротко остриженного, окрашенного в красный цвет конского волоса.

— Славься, цезарь! — произнёс Луп, с достоинством прикладывая руку к груди.

— Она уже пришла? — нетерпеливо перебил преторианца Гай.

— Пришла, цезарь, — ответил Луп.

— И как она тебе кажется? — поинтересовался император, небрежно накидывая на плечи широкую мантию. Тяжёлые пурпурные складки скрыли короткую тунику и худощавые мальчишеские ноги Калигулы. Венок из увядших жёлтых роз покоился на его коротких рыжеватых волосах.

— Марцелла — одна из самых порочных и ненасытных матрон Рима, — ухмыльнулся Луп.

— Пусть заходит, — велел Калигула, нервно кутаясь в несоразмерно широкую мантию, вышитую по краям золотыми нитями. — Подожди! Ты помнишь моё повеление?

Вместо ответа Луп покорно склонил голову.

— Будь недалеко, — распорядился император, загадочно улыбаясь. — Когда я позову тебя, явишься в опочивальню и исполнишь мою волю.

— Воля цезаря — священна, — сдавленно прошептал центурион.

Калигула отвернулся. Он зачарованно смотрел в окно, где на темно-синем вечернем небе сияла полная луна, соперничая бледностью с лицом императора.

За спиной цезаря послышался шум. Калигула резко обернулся. Марцелла стояла у двери, придерживая у шеи ярко-синее покрывало. Тонкие смуглые пальцы патрицианки были украшены перстнями с изумрудами и сапфирами непомерной величины.

Гай медленно подошёл к матроне, пристально всматриваясь в красивое нарумяненное лицо.

— Ты звал меня, цезарь? — проговорила женщина, придавая голосу сладострастную глубину.

Гай, не отвечая, отвёл в стороны её покорные руки. Синее покрывало упало на пол, являя взгляду императора обнажённое тело Марцеллы. Таков был наряд, который развратная матрона избрала для встречи с Калигулой: соблазнительная нагота, тяжёлое сапфировое ожерелье на смуглой груди, золотой пояс, змеёю обвивший пышные бедра, и высокие сандалии из мягкой кошачьей кожи. Довольная произведённым эффектом, Марцелла призывно улыбнулась императору.

— Хороша!.. — прошептал Гай, проведя узкой ладонью по круто выгнутому бедру женщины.

Он забрался на ложе и, алчно поедая крупные темно-лиловые виноградины, приказал Марцелле:

— Танцуй!

Раб-нубиец, почти незаметный в тёмном углу опочивальни, ударил в тамбурин. Марцелла танцевала для императора. Гибкое тело извивалось и покачивалось в такт музыке: сначала медленно и томно, затем быстрее и быстрее. Чёрные глянцевитые кудри выбились из-под золотой диадемы, глаза заблестели полубезумным огнём.

Император смотрел на женщину, не замечая, что лиловая струйка виноградного сока стекает по подбородку. Холодный огонь сладострастия жёг его внутренности.

— Что ты думаешь о смерти? — неожиданно спросил Гай.

Марцелла перестала плясать. С кошачьей грациозностью она подступила к императорскому ложу. Заглядывая в холодные зеленые глаза Калигулы, матрона прошептала:

— Мне нравится смотреть, как умирают рабы!

— Мне тоже, — странно прищурившись, произнёс Гай. — А любовь? — спросил он, лаская женскую грудь. — Что думаешь ты о любви?

Марцелла хрипло засмеялась и бесстыдно раскинулась на ложе.

— Любовь — выдумка поэтов. В жизни существует только похоть, — томно простонала она.

Калигула рывком вскочил с постели и подбежал к окну. Бледная луна уже поднялась выше кипарисов. Бесстрастное ночное светило напомнило ему о Юлии Друзилле. Это была любовь. Ненормальная, извращённая, но все же — любовь.

— Если бы я мог жениться на Друзилле, — прошептал Гай, забыв о присутствии обнажённой женщины. — Почему нет? Ведь женились же египетские фараоны на своих сёстрах!

Император отошёл от окна. Тонкие ноги, обутые в мягкие сапожки-калиги, тонули в пушистом ковре. Марцелла обняла его сзади, прижимаясь обнажённым телом к худощавой спине Гая.

— Я прогневила тебя, цезарь? — вкрадчиво спросила она.

Калигула обернулся к патрицианке, и на его тонких устах появилась равнодушно-похотливая улыбка.

— Ложись, — торжественно повелел он.

Марцелла томно опустилась на ковёр. Калигула хлопнул в ладони. Из темноты появился чернокожий раб, неся в руках большую чашу с темно-красной густой жидкостью.

— Это вино Фалерна? — спросила Марцелла, не стесняясь постороннего. Она привыкла ходить нагой в присутствии безмолвных рабов.

— Это кровь! — хрипло прошептал Калигула. — Кровь гладиатора, погибшего три часа назад. Он дрался храбро и самоотверженно, но судьба была против него. Противник хитростью поверг его на землю и приставил к горлу короткий меч. Плебеи, заполнившие цирк, замерли в ожидании. Я мог бы пощадить неудачливого, но храброго гладиатора. Стоило только поднять вверх большой палец. Но я медленно повернул ладонь, указывая большим пальцем в землю. И безжалостный меч вонзился в шею поверженного. Его уносили с арены под восторженные завывания толпы…

Узкие чёрные глаза Марцеллы странно блестели, когда она слушала императора.

— Я была сегодня в цирке. Я видела его смерть… — заворожённо шепнула она.

Марцелла лежала на ковре. Нубиец склонился над ней, широко расставив чёрные мускулистые ноги. Сверкая желтоватыми белками глаз, раб изливал на распростёртую матрону кровь из тяжёлой золотой чаши. Марцелла сладострастно передёрнулась, когда темно-вишнёвые струйки коснулись её груди и чрева. Кровь не успевала свернуться и засохнуть. Два огромных молосских дога, учуяв приятный запах, выбрались из-под императорского ложа. Псы слизывали кровь с похотливо изогнутого женского тела. Марцелла смеялась, чувствуя шершавость собачьих языков. Калигула смотрел на неё, и нижняя губа его тонкого рта чувственно выдвинулась.

Собаки вылизали кровь, но это только раздразнило их аппетит. Доги злобно оскалились, слюна стекала с острых клыков. Ещё немного, и они вцепятся зубами в женское тело, чтобы утолить голод… Калигула, коротко щёлкнув хлыстом, украшенным рубинами, прогнал собак. Доги, жалко свесив обрубки хвостов между задних лап, снова спрятались под императорским ложем.

Гай опустился на ковёр рядом с матроной. Его сладострастие было холодным и рассчетливым. Но Марцелла не замечала этого. Она трепетала в восторге от оказанной ей высокой чести. Калигула не ласкал женщину; она сама ласкала себя, разжигая императора бесстыдством этих ласк.

Нубиец, спрятавшись в тёмном углу, снова бил в тамбурин. Прикрыв глаза, чернокожий раб хрипло вскрикивал в такт равномерным ударам. Эта полудикая песня напоминала нубийцу о степях его родины: о высоких травах, где прячутся хищные львы; о грациозных газелях, ищущих водопой; о баобабах с раскидистыми ветвями; о пугающем смехе гиены; о стервятниках, закрывающих широкими крыльями заходящее солнце.

Калигула овладел покорной женщиной. Марцелла стонала, бесстыдно извиваясь и закинув назад голову. Её стон, постепенно нарастающий, переплетался со странной песней раба.

Почувствовав приближение экстаза, Калигула хрипло крикнул:

— Луп!..

Голос императора сорвался на высокой ноте. Но центурион, стоявший за узорчатым занавесом, услышал его. Неслышно ступая, Юлий Луп остановился возле цезаря и патрицианки. Короткий, остро отточенный меч молнией сверкнул в темноте и опустился на откинутую в наслаждении длинную шею Марцеллы. Калигула, широко открыв глаза, жадно смотрел, как голова женщины катилась по окровавленному ковру.

Гай поднялся на ноги, поправляя тунику и постепенно успокаиваясь. Луп стоял рядом, тупо глядя на окровавленный меч. Молосские доги выбрались из-под ложа и принялись жадно теребить обезглавленное тело.

Император поднял с пола безжизненную женскую голову. Он пристально вглядывался в искажённый рот и выпученные глаза.

— Отнеси это её мужу, патрицию Марку Лицинию! — с равнодушной улыбкой произнёс Калигула, протягивая Лупу голову Марцеллы. — Скажи старому дураку, что Гай Юлий Цезарь Август Германик оказал ему большую услугу, избавив от развратной жены. Пусть Лициний славит императора!

Луп послушно взял голову за длинные чёрные пряди волос.

— Тело тоже отнести Лицинию? — спросил он.

— Разве ты не видишь моих собак?! — рассердился Калигула. — Неужели ты хочешь лишить верных животных обеда из-за такой малости?

Центурион двинулся к выходу. Он давно привык к убийствам и разврату. Он ожесточился сердцем, участвуя в кровавых оргиях императора. Однако теперь, глядя на обезглавленное тело обнажённой женщины, Луп почему-то вспомнил о ласковой матери и о юной девушке Лавинии, на которой вскоре ему предстояло жениться.

— Постой! — напоследок окликнул солдата Калигула. Император брезгливо дотронулся до мёртвой головы и задумчиво прошептал: — Я хочу знать, что она почувствовала в последнее мгновение! Боль, смешанную с наслаждением?! Хотел бы я умереть вот так, посреди удовольствия!.. Какая смерть ждёт меня?

Гай отошёл к окну. Он сел на складное кресло, обитое красной кожей с тиснениями в виде римских орлов. Обратив зеленые глаза к бледной луне, император грезил о Юлии Друзилле и о смерти.

Юлий Луп шёл по пустынным переходам дворца. Отрезанная голова с искажённым обескровленным лицом мерно покачивалась в такт шагам.

«Твоё безумие послужит причиной твоей смерти!» — зловеще улыбаясь, думал Луп.

Он вошёл в караульное помещение тяжёлой поступью. Преторианцы заметили его угрюмый вид и ненормально расширенные глаза.

— Случилось что-то, центурион? — отхлебнув из бутылки горькое вино, осведомился Грат, молодой темноволосый кремонец.

Вместо ответа Луп бросил на грязную дубовую столешницу отрубленную голову.

Солдаты отпрянули.

— Проклятье! — выругался Грат, от неожиданности расплескав вино.

Галерий, земляк Грата, вытащил из ножен меч и осторожно поддел им чёрные спутанные волосы несчастной патрицианки.

— Это женщина, — уверенно заявил он. — И похоже, из знатных. За что ты её так, Луп?

Центурион плеснул в стакан вина и выпил до дна, не переводя дыхание.

— Приказ императора, — кратко пояснил он.

— Жаль. Красивая… — протянул кто-то, разглядывая искажённые смертью черты.

— Что она совершила? — донёсся из угла голос Кассия Хереи. Трибун, сидя на деревянной лавке, чистил лезвие меча.

— Ничего, — передёрнул плечами Луп. — Её муж накануне спас жизнь императору.

Преторианцы замолчали. Можжевёловые факелы, прикреплённые к стенам, бросали оранжевые блики на их лица. Остекленевшие глаза Марцеллы отражали блеск огня. Солдатам казалось, что мёртвая голова осуждающе смотрит на них.

— Убери её, центурион. Смотреть противно, — не выдержал Грат.

— Куда я её дену? — раздражённо огрызнулся Луп. — Не собакам же выбросить?! Завтра утром отнесу мужу.

Кассий Херея окончил чистить меч. Погляделся в лезвие, словно в зеркало, прокашлялся и сказал:

— Гай Цезарь велел мне немедленно выехать в Эфес, чтобы убить наместника Кассия Лонгина. Сегодня был казнён Марк Лепид. Чья очередь завтра?

— Что делать? Император приказывает, мы подчиняемся, — передёрнул плечами Луп.

Херея метнул на него быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Если цезарь прикажет казнить твою мать? Или сестру? Или жену? Тоже беспрекословно подчинишься?

Мужчины разом отвернулись от головы. Каждый представил себе на месте Марцеллы дорогую сердцу женщину.

— Гай Калигула сошёл с ума! — предварительно оглянувшись, понизил голос Херея. — Долго ли нам терпеть его?

— Тебе-то что, трибун? — сухо заметил Галерий. — У тебя нет ни жены, ни сестры, ни дочери.

— А он ненавидит императора за глупые пароли! — насмешливо выкрикнул Грат.

Преторианцы захохотали, припомнив пароли, который Гай Цезарь назначал старому трибуну. «Баба», «Венера», «лупанар», «старая шлюха» и прочий бред. Херея, обозлившись, собрался накинуться на Грата с кулаками. Но передумал и грузно опустился назад на скамью.

— Дураки! — презрительно сплюнул он.

Преторианцам стало неловко.

— Прости, Херея! — раздались искренние голоса.

Он махнул рукой:

— Я не виню вас. Гай Цезарь не только меня — весь Рим оскорбляет! Пора положить этому конец.

Преторианцы неуверенно переглянулись. Они поняли, к чему клонит Херея. Трибун заметил их нерешительность и разозлился:

— Чего нам ждать? Чтобы завтра нас казнили по приказу Гая, точно так же как сегодня мы казним других?! Неужели вы забыли судьбу Макрона?

Луп, неловко переминаясь с ноги на ногу, заметил:

— Мы клялись охранять императора…

— …А он превратил нас в палачей! — резко прервал его Херея.

Преторианцы одобрительно зашумели. Трибун понял, что они наполовину убеждены.

— Убьём тирана, и Рим восславит нас, как героев! — с пафосом заявил он.

— Легко ли совершить убийство императора? — усомнился Юлий Луп.

— Нам — легко! — с улыбкой заверил его Херея. — Гай доверяет нам, ведь мы — его охрана!

— Необходимо продумать все мелочи. Кто займёт место Гая Цезаря? — не унимался Луп.

— Республика! — торжественно заявил Херея.

— Республика — красивое слово! — кивнул Луп. — Но как бы нам не вернуться в эпоху гражданских войн. Каждый честолюбивый патриций захочет урвать себе кусочек власти: стать диктатором, консулом или триумвиром. Когда власть принадлежит одной семье — живётся спокойнее.

— Пусть так, — раздражённо поморщился Херея. — Риму нужен цезарь? Дадим ему цезаря! Нахлобучим венец на голову первому попавшемуся дураку из семейки Юлиев и Клавдиев. Вот, к примеру, Марк Виниций чем не император? Молод, порядочен, женат на дочери Германика.

— Или Клавдий, дядя Гая Цезаря! Тихий безобидный старикашка! — подал голос Грат.

Солдаты засмеялись: бедный Клавдий прослыл неисправимым глупцом.

— Тихо! — прикрикнул Херея. — Или хотите, чтобы цезарь услышал ваш смех?

Посерьёзнев, он протянул вверх руку со сверкающим, начищенным до блеска мечом. Преторианцы столпились вокруг стола. Доставали из ножен короткие мечи и касались остриём оружия трибуна.

— Клянёмся! — шептали они, повторяя слова Кассия Хереи. — Убить Гая Цезаря, когда представится удобный случай!

— Клянёмся! — повторило эхо их слова.