Нострадамус

I. Дом на улице Тиссерандери

Роншероль, Сент-Андре, Лагард и Ролан молча смотрели. Они стояли так с утра, не говоря ни слова. Перед ними дымилось пепелище. Улица была пуста. Жители окрестных домов, едва завидев великого прево, попрятались, они боялись показываться ему на глаза. Но один человек тоже смотрел на все это. Нет, не человек — привидение, призрак. Тот самый призрак, которого испугалась утром Мирта, когда выглянула в окно и увидела его в доме напротив. Дама без имени.

Начало смеркаться. Ролан отправился ужинать, обдумывая, где бы разжиться деньгами. И тогда маршал де Сент-Андре наконец произнес:

— На этот раз он мертв.

Великий прево покачал головой и согласился:

— Да, он мертв.

Потом добавил:

— Завтра поищем труп.

Он повернулся к маршалу и сказал со странной усмешкой:

— Пришла пора ему подохнуть!

— Да, король будет доволен.

«И королева тоже!» — подумал Лагард. Сент-Андре тоже усмехнулся и очень тихо сказал:

— Этот мерзавец мог помешать моему сыну жениться на вашей дочери…

— С чего вы взяли? — встрепенулся Роншероль и посмотрел на маршала так, что тот побледнел.

— Я ничего точно не знаю, куманек. Просто от кого-то слышал, что разбойник осмелился положить глаз на вашу дочь, вот и все. А потом, этот случай в харчевне на дороге к Мелену…

— А-а, ну, это правда, это верно, — успокоившись, пробормотал Роншероль.

— Прощайте, великий прево. Я отправляюсь спать, я просто падаю от усталости — чертовски ослабел…

— Завтра будете отдыхать, маршал. А сейчас нужно, чтобы вы пошли ко мне. Нам есть о чем поговорить.

— О чем же?

— Об этой самой свадьбе, — ответил Роншероль, скрипнув зубами и сжав кулаки.

Лагард стоял поблизости, двое его подручных ожидали в двадцати шагах. Как только великий прево и маршал удалились, он дал своим людям знак подойти.

— Мы останемся здесь на всю ночь! — объявил начальник Железного эскадрона.

Все трое нашли себе укрытие неподалеку от сожженного кабачка, в уголке, откуда было хорошо видно пепелище. Вскоре ночь опустилась на Париж, и стало совсем темно.

Увидев, как Руаяль де Боревер упал, Мирта схватила факел, прикрепленный к стене рядом с люком, и подожгла солому. Повалил густой вонючий дым. Девушке не понадобилось ни секунды на размышления, она не колебалась, она действовала. Даже ее служанки никогда не видели ее настолько спокойной. Но в душе у Мирты все бушевало. На самом деле это была львица, вырвавшаяся на свободу. Она, как пушинку, подняла Боревера и отнесла его в подвал. Затем поднялась в зал, взяла приготовленный заранее светильник и вернулась к Бореверу, не забыв захлопнуть за собой крышку и надежно подпереть ее изнутри. На все это ушло ровно две минуты — те самые две минуты, которые агенты Роншероля потратили на то, чтобы перевести дыхание и осмотреться…

Мирта уложила Боревера на полу поудобнее, но не стала больше заниматься им.

Она слушала. Слушала долго-долго. Треск горящих поленьев и мебели, свистки, отдаленная ругань — все говорило о том, что ее маневр — она сама придумала это слово — удался.

— Сюда они не спустятся!

Ее лицо разгладилось. На какую-то секунду она успокоилась. Но очень скоро девушку охватила страшная дрожь, и внезапно она разразилась рыданиями. Плача, она встала на колени у неподвижно лежащего Боревера, разорвала его камзол и рубашку и увидела две кровоточащие раны. Слезы сразу высохли — снова надо было собраться и действовать. Она промыла раны вином. Руаяль открыл глаза, огляделся, увидел, что находится в подвале, и улыбнулся.

— Малышка моя, значит, тебе удалось меня спасти? — прошептал юноша. — Ох, я… Дай мне пить…

Мирта принесла ему кувшин вина. Он выпил почти все.

И потекли часы… Больше не было слышно ни малейшего шума. Время от времени Мирта поднималась по лестнице, прислушивалась, трогала крышку, чтобы убедиться в том, насколько она остыла.

— Наверное, уже ночь, — сказала она после очередной проверки.

И не ошиблась. Давно пробило полночь. Мирта убрала бревно, подпиравшее крышку люка, и попыталась откинуть ее. Ничего не вышло. Что-то давило на крышку: видимо, на нее упала балка. Мирта напряглась и снова попробовала открыть люк.

Внезапно крышка поддалась и с грохотом откинулась. Мирта высунула голову наружу, осмотрелась и увидела, что ее таверна сгорела дотла. Она увидела жалкие останки всего ее имущества, но ее сердце даже не забилось чаще.

— Они ушли, — сказала она Бореверу, снова спустившись в подвал. — Там совсем темно. Надо этим воспользоваться. Куда пойдем?

— В дом напротив, — ответил Руаяль.

Она подумала, что он бредит. Но он добавил:

— Правда же, напротив живет женщина, которую называют Дамой без имени? Однажды ночью она сказала мне: «Если когда-нибудь вас будут преследовать, вы будете нуждаться в помощи, в укрытии, — приходите ко мне». Вот и укрытие, Мирта. Пойдем к Даме без имени.

Мирта перекрестилась. Холодок страха пробежал по ее спине.

— Мне удалось спасти его от псов Роншероля, — прошептала она, — но как мне спасти его от этого призрака, от этого привидения, которое сто раз видели по ночам на Кладбище Невинных?

Руаяль де Боревер встал, но вынужден был сразу же прислониться к стене подвала, чтобы не упасть.

— Обопритесь на меня, — предложила Мирта. — Не бойтесь, я сильная. Господи! Да что с вами? Неужели ваши раны так опасны?

— Нет, сестренка. Просто голова немного кружится, вот и все… Все из-за того верзилы, который шарахнул меня чем-то по башке в последний момент… Я даже не понял чем… К завтрашнему дню все пройдет…

Собрав все силы, он вскарабкался по лестнице, вылез из подвала туда, где совсем еще недавно был общий зал, но тут ему пришлось сесть прямо в золу.

— Иди, Мирта, иди, постучи в дверь этой благородной дамы…

— Я?!

— Да, ты, ты… Ты же видишь: я умру, если кто-то не поможет…

Он закрыл глаза и упал навзничь. Он сказал правду. Раны были не страшны. Зато удар по голове, которым наградил его Лагард, — ужасен. Растерянная и испуганная Мирта мгновенно оказалась на другой стороне улицы и бешено застучала железным молотком в дверь. Дверь открылась с первыми же ударами молотка. На пороге появился огромного роста мужчина с седой бородой. В руке его был фонарь, лицо казалось встревоженным.

— Что вам нужно? — строго спросил он.

— Помощь, — дрожа, ответила девушка.

— Кому она требуется? — спросил из-за спины гиганта голос, прозвучавший со странной и проникающей в самое сердце нежностью.

И появилась Дама без имени. Но Мирта собралась с силами и теперь уже ничего не боялась, поскольку речь шла о жизни Боревера.

— Молодому человеку, которому вы ее обещали.

— Как его зовут?

— Руаяль де Боревер.

— Проводите нас, — попросила Дама без имени. — Жиль, дорогой, пойдемте…

От ее голоса Мирту все еще бросало в дрожь, но, повторяю, это уже не был страх. А что же это было? Жалость? Тогда — к кому? Она не знала. Этот голос звучал, как песнь невыразимого, какого-то таинственного отчаяния. Он был нежным, но за этой нежностью слышались тоска и боль. И Мирта, как уже было сказано, сама не зная почему, задрожала, откликаясь на эту неведомую боль, на это отчаяние.

Колосс, которого Дама без имени назвала Жилем, передал фонарь Мирте, и та проводила его через улицу. Он поднял Руаяля на руки так, словно этот взрослый мужчина был легким, как перышко, и двинулся вперед. Руаяль бредил и в бреду повторял:

— Тюремщик… Вот и тюремщик!

Тот, кого звали Жилем, услышав это, резко остановился. Его волосы встали дыбом.

Приблизилась Дама без имени. Посмотрела на Боревера.

— Это тот молодой человек, который спас нас той ночью от разбойников и грабителей… А в этом кабачке сегодня тоже было какое-то сражение… Значит, это за ним охотится великий прево?

— Да, сударыня, — ответила Мирта, хотя незнакомка явно говорила сама с собой.

— Спрятать его у меня было бы опасно, — продолжала Дама без имени. — Может быть, за нами следят. За мной всегда шпионили, глядя из окон, выходящих на улицу… Но куда же его отнести?

Казалось, что Дама борется с собой, отгоняя какую-то мысль, но, видимо, ей все-таки пришлось уступить.

— Хорошо, — дрожащим голосом прошептала она. — Хорошо. Я и на самом деле могу вернуться туда, если речь идет о спасении человека, который спас жизнь мне самой… Я могу, я должна это сделать… Этот человек — ваш родственник, ваш друг? — обратилась она к Мирте.

— Это мой брат, мадам, — ответила Мирта.

— Брат! — прошептала женщина. — Слушайте. Сейчас вы пойдете ко мне и останетесь там с Марготт. Нужно понаблюдать за тем, что будет происходить на пепелище и вокруг него.

— Да, это правда, правда…

— Что до вашего брата, я спрячу его в безопасном месте. Жиль вернется оттуда к вам и расскажет, какие будут новости. Пойдемте, друг мой, пойдемте, Жиль…

Мирта отдала бы руку за то, чтобы не расставаться с Боревером. Но этот голос волновал ее, заставлял подчиниться, в нем была какая-то непонятная сила и власть. А кроме того, инстинкт подсказывал ей, что рядом с Дамой без имени Боревер окажется в безопасности.

— Идите, идите, дитя мое, я спасу вашего брата!

Мирта опустила голову, подчиняясь воле странной женщины. Это подозрительное создание казалось ей теперь похожим на ангела, который способен одним-единственным словом, одним звуком голоса раскрыть свою сущность… Девушка вошла в дом. А Дама без имени пустилась в дорогу с фонарем в руке. Жиль следовал за ней с юношей на руках. Дама шла твердым шагом, но по мере того, как они приближались к намеченной цели, ее бледное лицо становилось еще бледнее. И она не могла справиться с дрожью. Но продолжала идти так же быстро. Что творилось в ее душе? Они добрались до улицы Тиссерандери.

— Это здесь! — прошептала Дама без имени, обращаясь к себе самой и останавливаясь возле одного из домов. — Это здесь! — Шепот, исходивший из дрожащих губ, был едва различим… Но глаза обоих с тоской остановились на закрытой двери.

Дама без имени достала ключ, висевший на цепочке у нее под платьем, отперла дверь… И вошла в дом! Она вошла в дом на улице Тиссерандери!

Жиль тоже вошел за ней, тщательно закрыл за собой дверь на все запоры и стал подниматься следом за хозяйкой по лестнице, находившейся в глубине вестибюля с низким потолком. Дама по пути зажигала светильники. Оказавшись в комнате наверху, Жиль уложил молодого человека на постель. Дама без имени подошла к нему, держа фонарь в поднятой руке. Свет фонаря залил лицо красивого юноши, тени подчеркивали изящество его черт. И Дама без имени застыла, вглядываясь в лицо этого незнакомца…

II. Старые друзья

В отеле, служившем резиденцией великому прево, в просторной столовой, обставленной со строгим великолепием: здесь возвышались два величественных серванта, стоял громадный стол, горел огонь в монументальном камине и вокруг стола размещались двадцать четыре кресла с вырезанными на деревянных спинках гербами, — итак, в этом огромном зале, где каждый предмет мебели наводил на размышления о суровом нраве хозяина, ужинали в полном одиночестве Роншероль и Сент-Андре.

Старые друзья, давние сообщники по злодейству, уже много лет не сидели вот так, лицом к лицу, коротая время в приятной беседе. Впрочем, приятной ее вряд ли можно было назвать. Атмосфера была скорее мрачной, тоскливой и зловещей.

Вернувшись домой, Роншероль прежде всего, как делал каждый вечер, проверил, все ли в порядке: обошел все посты, проинспектировал все подходы к дому, ощупал все запоры, чтобы убедиться в их надежности. Потом он, опять же как всегда, поднялся к дочери. Флориза заметила, что в глазах отца светится дикая радость вперемешку с тревогой, и задрожала.

Роншероль явился к дочери, чтобы сказать ей: «Все кончено: он мертв», — но так и не осмелился открыть рот.

Он содрогался при мысли, что из-за этих слов его дитя заплачет. И какими горькими слезами!

И промолчал. После ужина великий прево наконец решился заговорить о свадьбе своей дочери с сыном маршала. Он пожирал Сент-Андре пламенным взглядом, малейшее изменение этой физиономии хитрого и коварного человека не смогло бы ускользнуть от него. В нем ураганом бушевала ревность — отцовская ревность. Но он принялся диктовать свои условия внешне очень спокойно, и Сент-Андре решил выслушать все от начала до конца так же доброжелательно. Постарался быть, как никогда, милым. В конце концов, они ведь друзья с юных лет!

Пункт первый. Сент-Андре должен добиться, чтобы он, Роншероль, получил место губернатора, хорошее место, но — подальше от Парижа, например, в Гиени.

— Ха! Ха! Черт возьми! Дорогой друг! Считай, что это место у тебя в кармане… Что ты уже губернатор!

Пункт второй. Сент-Андре добьется от короля отказа от намерения дать приданое его дочери. Он, Роншероль, не хочет принимать то, что соглашаются принять даже самые гордые из знатных дворян.

— Черт! Что это ты надумал? А кто же даст приданое Флоризе? Кто…

— Я сам, — решительно оборвал гостя Роншероль. — Я сам. Да, клянусь Христом!

Его взгляд стал кровожадным. Сент-Андре пообещал выполнить щекотливую задачу, категорически заявив при этом, что состояние нового губернатора ничуть не пострадает.

Пункт третий. Сент-Андре добьется от короля для своего сына Ролана важной миссии в провинции.

— Нет ничего проще! — обрадовался маршал и подумал: «Надо же, сам идет на крючок!»

— Причем хорошо бы эта миссия, это поручение, — продолжал между тем Роншероль, — должна была бы осуществляться, к примеру, в столице Гиени… Ведь такое возможно?

— Разумеется!

— Лучше всего — прямо в губернаторском дворце, — гнул свою линию Роншероль. — Так, чтобы Ролан постоянно находился на глазах у губернатора. То есть моих…

— Опять-таки, да!

Четвертый, и последний, пункт. Все перечисленные выше условия вступают в силу одновременно с тем, как состоится бракосочетание Флоризы и Ролана. Иными словами, сразу после церемонии сам Роншероль отправится вступать в свою новую должность, Ролан, естественно, поедет в Гиень вместе со свежеиспеченным губернатором, и ясно без слов, что он возьмет с собой свою молодую жену.

Что и говорить, это был шедевр тактики! Роншероль одновременно удовлетворял свои амбиции и делал все для того, чтобы его дочь, эта птичка упорхнула из-под когтей короля. Никакого риска, никакой опасности, никаких решений, ломающих всю жизнь, которые так часто приходили ему в голову, когда его мучила ревность.

— Ах! — только и мог воскликнуть Сент-Андре, выслушав последнее условие.

— Будет только так, а не иначе, — подытожил сказанное Роншероль.

— Но это трудно… Очень трудно осуществить… — почти простонал маршал.

— Скажешь королю, что, если что-то будет не так, как я задумал, я собственными руками прирежу свою дочь.

Сент-Андре немного побледнел. Но ограничился тем, что прошептал:

— Послушай, дружище… Ты хватил через край…

Роншероль тоже стал смертельно бледным, по его лицу пробежала судорога, губы побелели, глаза налились кровью.

Но постепенно великий прево взял себя в руки. Сент-Андре, видя, что старый друг успокоился, с веселой улыбкой наполнил золотые кубки.

— Черт побери, это уж слишком! Ну, ладно, пусть все будет так, как ты хочешь: я пью за твое губернаторство, за миссию моего сына и за их счастливый отъезд в день свадьбы под твоим родительским крылышком! Пусть! Ты доволен?

— Сент-Андре! — воскликнул великий прево. — Если ты сумеешь это уладить, ты спасешь мне жизнь!

— И я это сделаю, клянусь богом!

На часах было уже больше десяти. Два благородных друга в последний раз сдвинули кубки.

— Вот в точности так же мы сидели когда-то в кабачке «У ворожеи»! Помнишь? Помнишь, какое чудесное сомюрское вино мы пили тогда у мэтра Ландри? Славное было времечко! Как мы оба жаждали: ты — почестей, я — золота… Что ж, вот я богат, а у тебя нет недостатка в почестях, и теперь мы сожалеем… сожалеем о прежних временах…

Перед старыми друзьями вдруг открылась тропинка в страну воспоминаний. И кто же может устоять перед искушением вспомнить былые дни и былые подвиги?

Но внезапно, вместе с воспоминаниями о давних днях, о давних проделках, у обоих пробудилась — в самой глубине сознания — память и о давних злодействах. Во всяком случае, Роншероль неожиданно прошептал прямо в ухо другу побледневшими губами:

— Скажи, а ты когда-нибудь думал о нем?

— О нем? — пробормотал Сент-Андре. — О ком ты говоришь?

— Прекрасно знаешь. Вижу, что ты все понял. Вижу по твоим безумным глазам, по твоему бледному лбу… Да у тебя же холодный пот выступил, старина!

— Ну и что? — проворчал Сент-Андре. — Можно подумать, ты сам не боишься! А разве тебе не страшно, когда ты думаешь: а вдруг Рено не умер? И мы с ним встретимся в один прекрасный день? Не страшно? А если он спросит: «Что я вам сделал плохого?»…

Они переглянулись. И показались друг другу призраками. Да они и были призраками — призраками своей далекой юности, призраками совершенного ими преступления. Внезапно, без всякого к тому повода, Роншероль на удивление задумчиво произнес:

— До чего ж я ненавижу этого Нострадамуса! А ты, Сент-Андре?

Маршал вздрогнул, как минуту назад, когда старый друг напомнил ему о Рено. И ответил:

— Да, я тоже ненавижу этого ясновидца, этого мага, этого колдуна, этого посланца ада. Я ненавижу его, потому что тогда, в Лувре, он испугал меня.

— Со мной он тоже тогда говорил, — отозвался Роншероль, — и меня тоже испугал.

— Нам надо избавиться от этого чудовища, господин великий прево. Тем более что и король этого хочет.

— Я бы поклялся, — продолжал Роншероль, — что уже когда-то видел эти пылающие глаза. Я поклялся бы, что слышал этот отливающий металлом голос, который звенит в голове, как колокол, как погребальный колокол… Сент-Андре, мы когда-то были знакомы с ним, с этим Нострадамусом…

Воцарилась мертвая тишина. Больше давние сообщники не глядели друг на друга.

Они предались раздумьям. Но Роншероль вдруг, так же без всяких на то оснований, как минуту назад, сказал:

— Мари де Круамар умерла. Я десять раз приходил на ее могилу на Кладбище Невинных. По крайней мере, тут нечего опасаться.

— И ребенок тоже мертв, — подхватил Сент-Андре.

— И это не мы убили Мари де Круамар, — ворчливо продолжал бледный, как смерть, Роншероль, как бы не слыша друга. — Это сделал дофин Франсуа, он из ревности заколол ее кинжалом.

— И ребенка тоже не мы убили, — не отступал от своей темы Сент-Андре, утирая пот со лба. — Это сделал Брабан-Брабантец, он сам взялся за такое дело.

В этот момент в комнату вбежал запыхавшийся человек. Барон Лагард собственной персоной. Он решительно направился через огромный зал к сидящим за столом друзьям, те вскочили, сами не зная почему, охваченные страшной тревогой. И не напрасной, потому что, подойдя поближе, Лагард сказал:

— Проклятый разбойник не погиб! Руаяль де Боревер вышел живым из-под обломков сожженной таверны. Будьте осторожны, господа! Руаяль де Боревер жив!

III. Призрак

Роншероль и Сент-Андре вздохнули с облегчением и обменялись взглядами, в которых любой, кто слышал их разговор, смог бы прочесть:

«А я-то подумал, что он сейчас объявит: «РЕБЕНОК ЖИВ!»

Слава богу! Речь не шла о ребенке. Речь шла всего-навсего о разбойнике с большой дороги, которого звали Руаялем де Боревером. Но когда тревога улеглась, пробудилось бешенство.

— Лагард, вы в этом уверены? — нахмурился Роншероль.

— Абсолютно. Видел своими глазами. Он вышел из-под руин таверны и свалился без чувств на гору золы. Тогда к нему подошла какая-то женщина. А за ней мужчина гигантского роста, я таких и не видывал. Скорее всего Руаяль де Боревер серьезно ранен, господа, потому что гиганту пришлось взвалить его себе на плечо. Потом они ушли.

— В дорогу! — воскликнул Сент-Андре. — Великий прево, возьмите-ка с собой побольше людей и…

— Это ни к чему, — заметил Лагард. — Вместе с моими двумя рейтарами нас пятеро. Чтобы добить умирающего, вполне достаточно.

— В дорогу! — коротко сказал Роншероль.

И все трое торопливо вышли из дома. На улице Лавандьер, перед пепелищем, бывшим совсем еще недавно процветающим кабачком, они обнаружили одного из головорезов Железного эскадрона, который немедленно отчитался: они с товарищем проследили за гигантом, который унес на руках Боревера; товарищ, спрятавшись в укромном месте, остался караулить возле дома, куда внесли раненого.

— Отведи нас туда! — приказал Роншероль.

Рейтар шел рядом с Лагардом, сгоравшим от нетерпения. Роншероль был мрачен и по пути все время сжимал рукоятку кинжала. Только Сент-Андре казался беззаботным: он болтал не умолкая. Его, этого достойного дворянина, охватило безудержное, лихорадочное веселье. Он радовался невесть чему. Хотя, наверное, его настроение объяснялось очень просто: экспедиция обещала быть не труднее простой прогулки, Боревер тяжело ранен, что ж, оставалось только его прикончить.

— Вот я этим и займусь, — все тем же ликующим тоном сообщил Сент-Андре.

Лагард приостановился и оглянулся на Роншероля: хотел послушать, что тот скажет.

— А вот и нет! — со злодейской улыбкой отозвался великий прево. — Нужно повесить мерзавца. Он и будет повешен. Завтра же на рассвете. Клянусь Христом, он будет повешен у меня же во дворе, перед окнами моего дома!

Лагард успокоился и двинулся вперед. Но в этот момент остановился сам Роншероль и, дрожа, проворчал:

— Сдается мне, мы сворачиваем на улицу Тиссерандери…

— Смотри-ка, правда, а я и внимания не обратил! — соврал Сент-Андре.

Да, маршал солгал. На самом деле его охватила точно такая же дрожь, как великого прево, и он точно так же инстинктивно попятился, увидев, куда они пришли.

— Лагард! — странным голосом окликнул начальника Железного эскадрона великий прево. — Что, дом, куда мы направляемся, на этой улице?

— Кажется, да…

— Ладно. Пошли…

Они снова двинулись. Но Роншероль склонился к уху Сент-Андре и с ужасом прошептал:

— Уже двадцать два года, как ноги моей не было на этой улице!

— И моей тоже! — откликнулся не менее обеспокоенный, но старавшийся казаться таким же веселым, как в начале пути, маршал. — А теперь представился случай, вот и все! Припоминаешь? — Он расхохотался. — Припоминаешь старушку Бертранду? Ты лихо уложил ее тогда: одного удара в спину оказалось достаточно!

— Молчи! — буркнул Роншероль.

— Господа, это здесь. — Лагард остановился.

— Как, здесь? — в один голос воскликнули великий прево и маршал.

— Здесь. Руаяль де Боревер находится в этом доме, — чуть удивленно подтвердил барон.

Они подняли глаза на дом, потом опустили головы, сгорбились, ноги их подкашивались. Они стали похожи на преступников, которым предъявили обвинение, предусматривающее высшую меру наказания. Смутное ощущение подсказывало им, что до сих пор силой, которая руководила всеми их поступками, был страх. И действительно, дом обвинял: каждый камень его, казалось, выкрикивал: «Я видел! Я видел!»

Потому что это был тот самый дом, где они когда-то поклялись Рено беречь Мари де Круамар до его возвращения из Монпелье. Это был тот самый дом, где они убили верную Бертранду. Тот самый, куда они привели двух принцев, чтобы из рук в руки передать им жену Рено. Тот самый, мимо которого они не решались даже пройти в течение двадцати двух лет…

— Просто случайность, — пробормотал маршал, стуча зубами. — Чистый случай, ничего больше. А что — мы боимся случайности?

— Нет, — ответил Роншероль. — Войдем. И, клянусь кровью Христовой, посмотрим! Лагард, оставайтесь на улице с вашими людьми.

— А почему мы должны заходить туда одни? — попробовал заикнуться Сент-Андре.

— Потому! — оборвал его Роншероль. Он провел рукой по пылающему лбу и прошептал: — Случай привел нас в этот дом. Если судьбе будет угодно, чтобы в нем сохранились какие-то следы того, что здесь происходило когда-то, я не хочу свидетелей. Войдем одни. Чтобы арестовать умирающего, двоих достаточно.

Роншероль взялся за дверной молоток. Дверь в ту же секунду открылась. Они вошли, но никого не увидели.

— А кто же открыл? — ужаснулся Роншероль.

Сент-Андре не ответил, но машинальным движением прикрыл дверь за собой. На стоявшем в вестибюле сундуке горела одинокая свеча. Печальный тусклый свет… Они сразу же узнали помещение. Та же обстановка, та же мебель. В глубине вестибюля — та же лестница, у подножия которой когда-то встала, раскинув руки, дама Бертранда: она не позволяла принцам подняться к Мари де Круамар. Здесь она лежала мертвая. Их пробрал холодный пот. Они не осмеливались переглянуться — каждый боялся увидеть на лице другого тот ужас, который сам еще пытался скрывать. Наконец великий прево сделал над собой усилие и сказал, с трудом подбирая слова:

— Речь идет всего лишь о том, чтобы арестовать Руаяля де Боревера и повесить его, ни о чем больше.

— Да-да, правда, правда, — поддакнул маршал, утирая пот со лба. — Друг мой, мы испугались тени… Эй! — позвал он. — Кто-нибудь здесь есть?

— Именем короля! — громко прокричал, в свою очередь, Роншероль.

— Не отвечают. Значит, надо подняться наверх, вот и все. Там мы найдем разбойника, и ты его арестуешь.

— Да, — согласился Роншероль, — надо подняться наверх. Вот и все.

Если бы великий прево оказался в доме один, он отступил бы перед этой лестницей. Точно так же поступил бы и Сент-Андре, окажись он здесь один. Но каждый из них стремился доказать другому, что может победить страх. И надо сказать: в том состоянии духа, в каком они находились в эту минуту, они оба проявили чудеса храбрости. Они поднялись.

Наверху тоже никого не было видно. Ужас, охвативший их, понемногу отступал. Но где же тот, за которым они пришли? В зал, где они очутились, поднявшись на второй этаж, выходили три двери. Средняя вела в комнату, в которой они когда-то видели спящую Мари, в которой они когда-то поклялись уберечь ее от любой беды.

Надо было осмотреть комнаты одну за другой, и если ни в одной из них не окажется этого человека, значит, Лагард ошибся. Тогда придется обойти все соседние дома. Эта мысль приносила им облегчение. Минутку подумав, они решительно направились в среднюю комнату. Роншероль распахнул дверь.

И в тот же момент они застыли на пороге, окаменев от ужаса. Ужас набросился на них, как дикий зверь, вырвавшийся из клетки. Ужас накатывал на них волнами, подобно морскому приливу. Ужас сковал их члены. У них не осталось сил даже на то, чтобы отступить, чтобы сбежать. Они почувствовали себя пленниками ужаса. Волосы их встали дыбом, глаза вылезли из орбит, единственное, на что их хватило, это, взявшись судорожным движением за руки, пробормотать еле слышно:

— Мари де Круамар!

Она стояла посреди комнаты. На ней были те самые траурные одежды, которые она не захотела снять даже в ночь собственной свадьбы. Годы пролетели над ней, едва затронув. Вот только поседевшие волосы могли бы выдать ее возраст, но она упрятала их под черную вуаль. Это была она! Совершенно точно — она! Им показалось, что они оба сходят с ума. Что-то вроде стона, крика или предсмертного хрипа сорвалось с их побледневших губ.

— Мари де Круамар! — как бы в бреду произнес Роншероль.

И Сент-Андре эхом повторил за ним:

— Мари де Круамар!

В тот же момент они испытали еще более страшный шок: призрак заговорил. И вот что он сказал:

— Мари де Круамар умерла. Вы это отлично знаете, Гаэтан де Роншероль. Вы тоже это отлично знаете, Альбон де Сент-Андре. Она умерла, потому что вы убили ее. И я подтверждаю, что Мари де Круамар мертва. Пойдемте, я докажу вам это.

Она стала приближаться, они — отступать, совершенно уничтоженные, раздавленные страхом. Они по-прежнему держались за руки, они пятились, пока не уткнулись в стену. Призрак проскользнул мимо них, не глядя в их сторону, и выскользнул за дверь.

Призрак начал спускаться по лестнице.

— Пойдемте же! — приказал он, оборачиваясь.

Они последовали за призраком, так и не опомнившись от потрясения. Изо всех сил, прикладывая всю волю, они пытались сопротивляться. Но воля призрака, несомненно, оказалась куда сильнее: они шли следом, все так же держась за руки, прикованные друг к другу ужасом, как были прикованы общим преступлением. Вслед за призраком они спустились по лестнице, пошатываясь, словно опьянев от страха, совершенно не понимая, почему так беспрекословно подчиняются, не сводя глаз с привидения в черных одеждах, увлекавшего их за собой. Куда? Об этом они даже не задумывались.

Призрак вышел из дома, они за ним. Дверь за ними захлопнулась сама собой. Лагард и его подручные видели, как они вышли. Лагард хотел было броситься за ними, спросить, в чем дело. Но, увидев, какие они потерянные, какие мрачные, как искажены их лица, замер в изумлении. Ему показалось, что происходит нечто странное, нечто чудовищное, нечто далекое от реальности, — и он, не сумев справиться с удивлением и страхом, решил издалека проследить за тем, что будет делать дальше эта фантастическая троица.

Призрак двигался медленно, походка его была размеренной. Иногда он оборачивался и делал какие-то знаки.

Так они добрались до Кладбища Невинных и вошли туда. Сначала призрак, за ним — маршал и великий прево, затем и Лагард, продолжавший издали наблюдать за происходящим.

Сцепленные руки Роншероля и Сент-Андре судорожно сжались.

— Она идет к могиле! — прохрипел великий прево.

— К своей могиле! — еле слышно уточнил маршал.

— Не пойдем за ней!

— Да-да, вернемся, выйдем с кладбища!

Призрак повернулся к ним и сделал знак рукой.

И они пошли вперед.

Призрак подошел к могиле.

Призрак повернулся к ним. Теперь они ясно видели бледное лицо, которое при свете луны казалось совсем белым. И больше ничего не видели. Стоя у могилы, призрак заговорил. Он сказал:

— Мари де Круамар умерла. Зачем вы ее звали?

Они сами были едва живыми от страха. Раскрыв рты, они смотрели и слушали.

— Я умерла… Вы это знаете. Это вы убили меня. Франсуа был всего лишь кинжалом, ударившим меня в сердце. А вы были мыслью, которая убивает наповал. И вот я умерла, здесь моя могила… Послушайте, какую надпись велел выбить ваш хозяин Анри на моем могильном камне: «Здесь покоится Мари… Пусть она — с небесной высоты — простит тех, кто убил ее… А живые за нее отомстят…»

Они не пошевелились. Не двинули пальцем. Они больше не дрожали. Призрак еще более глухим, еще более отдаленным, еще более затуманенным голосом продолжал:

— Пусть она простит тех, кто убил ее… Слушайте, слушайте, вы, убившие меня! Эта мольба напрасна… Она так и останется лишь написанной на этом камне… Слушайте, слушайте! Я никого не простила! Я не прощаю! И не прощу никогда!

Внезапно голос призрака изменился, не просто стал громче — прогремел над кладбищем:

— А живые за меня отомстят!

В то же мгновение призрак исчез, будто испарился. Роншероль и Сент-Андре стояли оглушенные, сгорбившиеся, еще сомневающиеся в том, не изменил ли им рассудок, не бредят ли они.

— Она ушла в могилу! — выговорил наконец Сент-Андре.

— Отправилась к своим мертвецам! — подтвердил Роншероль.

Они с трудом распрямили спины и на цыпочках, по-прежнему крепко держа друг друга за руки, не отрывая взглядов от могилы Мари, попятились к выходу с кладбища. Там их встретил Лагард. И сразу же попытался засыпать их вопросами. Но они не отвечали.

Глава Железного эскадрона смотрел, как они, пошатываясь, уходят в ночь, как стараются держаться прямо, но неведомая сила гнет их спины, слушал их хриплые стоны, которые все удалялись и удалялись, пока совсем не затихли…

И тогда он бегом вернулся в дом на улице Тиссерандери. Дверь была приоткрыта, словно его здесь ждали. Вместе со своими людьми он, не выпуская из рук оружия, обшарил дом от чердака до подвала. И никого не нашел. Здесь не оказалось ни гиганта, ни женщины, ни Руаяля де Боревера.

IV. Мари де Круамар

На самом деле, сказав все, что ей хотелось, Мари просто зашла за часовню и, задыхаясь, на исходе сил, раздавленная чудовищными воспоминаниями, упала на колени отнюдь не перед своей могилой, а совсем перед другой, находившейся рядом.

Помолившись, сломленная душой и телом, Мари де Круамар поднялась с колен, бросила мимолетный взгляд на свою могилу, вышла с кладбища и отправилась на улицу Тиссерандери. Как это бывает с полуобезумевшими людьми, у нее случился провал в памяти: она сразу забыла и о Роншероле, и о Сент-Андре. Она думала теперь только о Рено. Сколько раз за двадцать лет она задавала себе одни и те же вопросы! Миллион, а то и больше…

«Почему он не вернулся, как обещал? Почему он бросил меня? Знает ли он, знал ли он тогда, что у него есть сын? Если я вдруг увижу его, что я ему скажу?»

Единственное, что согревало ее сердце, была любовь. Пламенная любовь, оставшаяся, несмотря на прошедшие годы, совсем юной, оставшаяся такой же чистой, как двадцать лет назад. Эта любовь помогала ей жить, заставляла ее жить.

Мари де Круамар постучала в дверь — так, как они заранее условились с Жилем. Теперь уже она выглядела спокойной, она снова надела на себя привычную маску строгости и скорби, которая не позволяла и мысли возникнуть, что когда-то она звалась иначе, чем Дамой без имени.

— Они пришли втроем, — сказал ей бывший тюремщик. — И заглянули в каждую дыру.

— Думаю, они не добрались до потайной комнаты?

Жиль, подмигнув, расхохотался.

— Для этого им надо было бы быть настоящими хитрецами, беднягам! А потом, если бы такое произошло…

— Что бы ты сделал, Жиль?

— Уложил бы их всех на месте. Рядышком. Они бы не вышли отсюда живыми, ей-богу.

Бывший тюремный надзиратель Тампля выразительным жестом указал на свой кинжал. Мари не испугалась, не ужаснулась. Она уже так долго жила с мыслью о смерти…

— А этот юноша? — спросила она.

— Спит, как ангел.

Мари сделала Жилю знак, приказывая ему посторожить внизу. Впрочем, в этом не было особой необходимости. За два с лишним десятилетия, которые она прожила бок о бок с тюремщиком и его женой, Мари привыкла во всем полагаться на них, и они оправдали ее ожидания. Они стали для нее скорее друзьями, чем слугами. Она знала, что, если к ней захочет приблизиться враг, ему придется сначала встретиться с Жилем и Марготт, а они уж не дадут спуску никому.

Она поднялась по лестнице. В комнате, где только что находились Роншероль и Сент-Андре, дотронулась до панели обшивки. Стена раздвинулась, обозначилась узкая дверь. Мари вошла.

За потайной дверью оказалась маленькая комнатка, где стояли только кровать, стол и два-три стула. Это было одно из тех укрытий, которые так любили устраивать в домах в ту эпоху, когда дома эти каждую минуту рисковали подвергнуться нападению то ли политических, то ли религиозных противников. На кровати мирным сном спал молодой человек. Она подошла ближе… Мари де Круамар склонилась над Руаялем де Боревером, вглядываясь в юношу с глубокой симпатией, более того — с неисчерпаемой, бесконечной нежностью.

«Это потому, что он спас мне жизнь, — сказала себе Мари. — Или, может быть, потому, что я сама только что спасла ему жизнь… Бедное дитя…»

Таким образом она пыталась себе объяснить эту вообще-то необъяснимую симпатию, которая мало-помалу овладевала ее сердцем. Мать, склонившись над раненым спящим сыном, пыталась объяснить себе, почему в ее душу проникла любовь к этому незнакомому юноше, почему она так горячо желала ему счастья, почему она так страдала, читая по его лицу, какие ужасные беды, какие страшные горести пришлось ему пережить за свою недолгую жизнь, — а все было видно невооруженным глазом: эти беды, эти горести то и дело искажали прекрасные черты молодого человека, которого явно стали преследовать тягостные сны.

Мари де Круамар, склонившись над Руаялем де Боревером, с волнением изучала незнакомое лицо. И сама удивлялась своему волнению. Ей казалось, что это жалость, простая жалость к раненому человеку. Но тогда — откуда эта тоска, эта все возрастающая тревога, с которой она изучала изменчивые черты юноши? Она взяла стоявший на столе светильник, приблизила его к лицу Руаяля. Зачем? Что она надеялась увидеть? Что искала? Ничего. Она не отдавала себе отчета в том, насколько странным было на самом деле любопытство, которое не оставляло ее с тех пор, как она впервые встретила этого молодого человека.

Довольно скоро он проснулся. Радостная улыбка озарила бледное лицо Дамы без имени. Она тут же принялась менять повязку на ране, сделала новый компресс. Руки у нее были легкими, прикосновения едва ощутимыми.

— Вы теперь лучше себя чувствуете? — спросила Мари де Круамар, заканчивая перевязку.

— Да, мадам, благодаря вашим заботам я выздоровел. Могу встать и уйти…

— Как? — опять разволновалась она. — Вы хотите уйти? С незажившей раной?

— Знали бы вы, сколько я повидал ран! И не таких! А сколько у меня шрамов… Сколько раз мне случалось — с ног до головы в крови — садиться на лошадь и скакать подолгу, вместо всяких бальзамов и бинтов в приклеившейся к груди рубашке!

— Но вас же преследуют, вас ищут! — напомнила Мари все с таким же беспокойством. — Вам от них не уйти!

— Надо уйти. А что до тех, кто меня преследует, — добавил он сурово, — я бы им не посоветовал встречаться со мной. К тому же, рано или поздно, все равно все будет кончено. Кто я такой? Негодяй, висельник! Значит, если где-то есть виселица, найдется и палач, чтобы надеть мне на шею веревку…

Мари де Круамар медленно отступила от постели. Тяжело вздохнула. И вышла из комнаты. Его не удержать…

Не без гримас, не без проклятий, вызванных острой болью, но тем не менее очень быстро, что доказывало его стремление поскорее уйти, Руаяль де Боревер оделся и спустился по лестнице в вестибюль, где его поджидала Дама без имени.

— Спасибо, мадам, спасибо, что приютили меня, спасибо, что вылечили своим бальзамом, видите, я совсем здоров. Спасибо и прощайте!

— Но мы ведь еще увидимся?

— Да-да! Я вернусь, могу поклясться!

Сказав это, он скрылся за дверью.