Нострадамус

I. Побег

А теперь нам придется пригласить нашего читателя вернуться немного назад, в совсем недавнее прошлое. Итак, утро того же дня…

Что делала в это время Флориза? Когда прошло первое удивление, вызванное тем, что она, сама не зная, каким образом, оказалась в никогда прежде ею не виданном старинном феодальном замке, девушка сразу же постаралась вообразить, как развивались события. Она поняла, что ее похитили — то ли король, то ли Ролан де Сент-Андре, — и приготовилась к защите. Она не удостаивала ни словом, ни взглядом двух матрон, неотступно за ней следовавших и не оставлявших ни на минуту без присмотра. Она поклялась, что живая никому не дастся в руки и заставит похитителя отнестись к себе с почтением — будь то даже сам император. Она видела, что выбирать придется между смертью и бесчестьем. И она выбрала смерть.

С этого момента и тоска, и тревога, поначалу мучившие ее, исчезли. Она стала ждать. Ждать храбро, даже с какой-то бравадой. Стоило девушке понять, что она сама стала хозяйкой своей судьбы, ее охватила непонятная, неизвестно откуда взявшаяся горделивая радость. Но эту радость порой застилало грузное облако печали. И печаль эта доходила до отчаяния, когда она прокручивала в памяти сцену сражения у своего дома, сцену, в которой то и дело сверкала некая шпага… Когда ей вспоминалось имя этого разбойника, имя изгнанника, имя, которое девушка, отказывавшая королю, шептала тогда помертвевшими губами:

— Руаяль де Боревер…

И настала ночь со вторника на среду.

В просторной комнате, примыкавшей к спальне, отведенной Флоризе, болтали две кумушки. Те самые мужеподобные матроны, которым было поручено ее стеречь. Единственный светильник, горевший в комнате, скупо освещал склоненные одна к другой головы этих полицейских в женском обличье, отличительными чертами которых были трусость и способность предать, греховность и корыстолюбие… Но с этими их гнусными чертами мы еще столкнемся, а пока просто познакомимся с ними. Одну из них — ту, что припадала на ногу, — так и звали Хромушей. Другая — с черными усами — называлась Аркебузой. Почему, мы не знаем, но таково уж было ее имя.

Пробило два часа ночи.

— Наверное, можно лечь поспать, — предположила Аркебуза. — Господи Иисусе, когда я думаю о том, какой знатный молодой сеньор в сорок третьем году… Надо вам сказать, что у меня были черные глаза, коралловые губки и, когда я проходила по улице, все оборачивались… Значит, этот юный барон…

— Совсем, как у меня! — не дала ей договорить Хромуша. — В тридцать девятом у меня были на месте все зубы и обе ноги были как новенькие… Сейчас расскажу! Только, знаете, лучше нам все-таки последить за ней, потому что эта малютка способна сыграть с нами злую шутку. Так вот, это был герцог, герцог де…

— Да-да, последим. И каждая из нас получит завтра в полдень две сотни экю! Я не смогла обойтись с бароном жестоко, потому что у меня же христианская душа. Если бы я не согласилась его утешить, он бы просто заболел, и тогда…

— А мой герцог пронзил бы себя шпагой, если б я не сжалилась над ним! И когда я думаю, что эта малютка не хочет короля…

— Да-да, короля! Ах, король! Король — это король!

Они обе подняли глаза к потолку и хором признали:

— Надо последить! Как следует последить за ней!

— А вы совершенно уверены, — спросила вдруг Аркебуза, — что мы получим наши две сотни экю? У меня нет никакого доверия к этому чертову маршалу!

— Но… Сент-Андре очень богат… Говорят, у него то ли десять, то ли пятнадцать миллионов!

— Миллионы! Ох, миллионы!

— Скажите, дорогая, ну откуда в наше время взять миллионы?

— Хотите заработать один? — неожиданно прозвучал в полутьме мужской голос.

Обе матроны вскочили со своих мест и пронзительно закричали. Рядом с ними стоял мужчина. Как он сюда попал? Где был до сих пор? Каким образом ему удалось войти в эту комнату? Охранницы перекрестились. Но почти сразу же успокоились, признав в нежданном госте сына маршала де Сент-Андре. Нанятые на работу маршалом, они сочли совершенно естественным, что его сыну могло быть поручено передать им какой-то новый приказ.

— Так вы хотите знать, как заработать миллион? — нетерпеливо спросил Ролан.

Он был смертельно бледен, взгляд его блуждал, на лбу проступили крупные капли пота. Он сказал: миллион! Он мог с таким же успехом сказать: два миллиона, три миллиона… Все миллионы отца… Оказавшись так близко от Флоризы, он понимал особенно остро всю бесполезность своего богатства, самой своей жизни, если ему не удастся завоевать девушку. А так все-таки рождалась надежда: если я дам тысячу ливров этим двум бабенкам…

Слово «миллион» возникло как бы само по себе, это был шедевр подсознания. Надзирательницы были ошарашены. Они так и стояли, растерянные, и в головах у них кружилась одна и та же смутная мысль: им привалило неслыханное счастье, такая удача, которая своей внезапностью больше всего напоминает катастрофу.

— Да, миллион. Вы разделите его между собой. По пятьсот тысяч каждой.

Они дружно бросились на колени и забормотали молитву.

— Когда мы получим деньги? — охрипшим от волнения голосом спросила Аркебуза.

— Завтра. Через несколько часов. Вы знаете, кто я? Сын маршала де Сент-Андре. Все его сокровища, о которых вы только что говорили, находятся сейчас в подвалах моего дома. Завтра, в час, который вы сами назначите, приходите ко мне на улицу Бетизи, и там вы поймете, как в наши дни заработать миллион!

Зубы его стучали. Он был смертельно бледен. Почти болен от страсти. Негодяйки, прекрасно разбиравшиеся в людях, по лицу молодого человека, по его удивительной искренности сразу поняли: он на самом деле готов на все. На преступление, на безумство, на великодушие, щедрость, жестокость — на все, что угодно… И одарили его улыбкой.

— Ладно, — согласилась Аркебуза. — Но, понимаете, ведь нужно, чтобы все было именно так, если вы хотите, чтобы мы отдали вам малютку.

— Все будет именно так, — серьезно ответил Ролан. — Вы получите ровно миллион, не меньше.

Отдать Флоризу Ролану! Но он ведь еще ни слова не сказал об этом, даже не намекнул! А они все равно сразу же догадались. Ролан и не заметил, что негодяйки предлагают ему то, о чем он их только собирался попросить.

— Нужно, — сказал он, — привести ее ко мне в таверну, здесь, поблизости, на рассвете.

— А как мы пройдем? Как выйдем из замка? Его охраняют полсотни гвардейцев.

— Пойдемте, покажу, — улыбнулся юноша. Хромуша осталась стеречь Флоризу. Аркебуза отправилась вслед за Роланом.

Она вернулась через полчаса. Хромуша поджидала подругу по счастью с нетерпеливой тревогой, имеющей обыкновение нарастать от минуты к минуте, когда ждешь какого-то невероятного события. Миллион, обещанный за предательство, да, тут было от чего потерять голову. Но они справились с потрясением и теперь с чистой радостью ожидали этот подарок судьбы. И чувствовали, что умрут, если по какой-то причине лишатся этого миллиона.

На горизонте появились неясные бледно-розовые полосы, все небо еще оставалось темно-синим: начинался рассвет. Они погасили светильник. Аркебуза рассказала о спуске, о подземном ходе, о железной двери, ведущей на дорогу.

— А как мы унесем ее? — спросила Хромуша. — Она так разорется, что…

— Надо, чтобы она пошла сама, — задумчиво откликнулась Аркебуза.

— Понятное дело. Я скажу ей, что передумала, и предложу бежать…

— А она не поверит… Нет уж. Позвольте мне действовать самой: молодой человек с миллионом объяснил, что надо сказать.

Аркебуза тихонько поделилась с сообщницей своими планами, а потом вошла в спальню Флоризы.

Девушка спала. Сон ее, по всей видимости, был тревожным, но ей хватило мужества заснуть. Левая рука Флоризы свешивалась с кровати — беломраморная обнаженная рука дивной красоты. Правая сжимала рукоятку кинжала — последнего средства защиты.

Аркебуза подошла к постели и тронула спящую за плечо. Та сразу же проснулась и вскочила с кровати.

— Мадам, — сказала надзирательница, — король во дворе замка!

— Король! — вспыхнула Флориза.

— Ну, не во дворе, но сейчас подъедет… Мадам, мне нужно вам кое-что сказать: король обещает нам двести экю, если…

— Несчастная! — с презрением бросила Флориза, пытаясь поскорее одеться, но ей удавалось это с трудом: руки слишком сильно дрожали. А ведь от того, насколько быстро она сумеет собрать свои вещи, зависела вся ее жизнь!

— Пообещайте мне вдвое больше, — прошептала женщина, — и я помогу вам бежать!

— Бежать! О, бежать! Да-да, скорее! Бежать! Вдвое… Вы получите сколько захотите! Тысячу, две тысячи экю! Мой отец отдаст все…

— Пойдемте, — предложила Аркебуза, накидывая широкий плащ на плечи девушки.

В этот момент Флориза подняла глаза и увидела устрашающую улыбку на лице искусительницы.

— Боже, это ловушка! — закричала она, попятившись. — Ловушка!

— Значит, мне надо сказать тому молодому человеку, который послал меня к вам, что вы отказываетесь идти со мной и предпочитаете дождаться короля? — ехидно спросила Аркебуза и сделала шаг к двери.

— Погодите! Стойте! — растерянно воскликнула Флориза. — Ах, нет… Пусть… Я дождусь его, и он увидит, как может умереть дочь Роншероля!

— Бедный молодой человек… — притворно вздохнула негодяйка.

— Какой еще молодой человек, говорите же, несчастная!

— Его зовут Руаяль де Боревер, и он вас любит, вот и все, что я знаю.

Флориза затрепетала, но она еще колебалась. Ее огромные прекрасные глаза засияли, как звезды любви. Внезапно она успокоилась. Руаяль де Боревер здесь — этого было достаточно. С ней больше не может случиться ничего плохого. Она принялась быстро одеваться, и руки на этот раз не изменили ей.

— Король сейчас поднимется, идемте, идемте!

Флориза укуталась в плащ и приказала:

— Проводите меня к нему.

Было восемь часов утра.

II. Где был Боревер

А когда эта самая ночь, о которой рассказывалось в предыдущей главе, еще не только не закончилась, но только начиналась, как, наверное, помнит читатель, Лагард пустился в погоню за Боревером и настиг его за поворотом улицы.

Мы оставили Боревера в ту минуту, когда он, вжавшись спиной в стену, с пылающими глазами пересчитывал направленные на него шпаги. Девять! Хорошее число. Одно слово начальника — и все девять бросятся с громкими криками в атаку. Тогда еще не вошли в моду молчаливые поединки, ругаться при нападении и защите казалось куда более естественным.

А пока они еще стояли на расстоянии от будущей жертвы и, не стесняясь в выражениях, поливали ее грязью, таким образом, в соответствии со всеми правилами, возбуждая себя для битвы не на жизнь, а на смерть. Боревер, разумеется, отвечал тем же и старался побольнее уколоть противников.

— Ага, вот и господин Лагард со своей сворой бешеных собак! Добрый вечер, лакей из псарни!

— Ну, иди, иди сюда, мерзавец! — прошипел Лагард.

— Сам иди, пес вонючий! — ответил Руаяль.

— Для тебя готовят хорошенький костер, тебе спалят шкуру, как какому-нибудь жиду или свинье!

— Ага, а вместо поленьев в костер станут подкидывать вас, сволочей!

Начальник Железного эскадрона скрипнул зубами. Он осмотрелся по сторонам и увидел, что его люди только и ждут знака, который позволил бы им перейти в нападение.

— Берите его, — приказал Лагард, — но помните, что он мой!

— А вот и хлыст! — воскликнул Боревер, и шпага его хлестнула барона по щеке.

Лагард вскрикнул, и тут же — эхом — раздался жалобный стон: один из его головорезов тяжело упал лицом в землю. Это был излюбленный удар Боревера, знаменитый, прославивший его удар: описав в воздухе сверкающий полукруг, шпага после «пощечины» начальнику здесь прошлась по чьему-то носу, там — по подбородку, и, наконец, вонзилась прямо в грудь!

— Один готов! — сказал Боревер. — Кто на новенького? Кто напрашивается — вот моя шпага! Ну, давайте!

Восемь шпаг в одно мгновение нацелились ему в грудь, восемь хриплых голосов завопили:

— Ах, так! Сейчас мы доберемся до твоих кишок, котел для свиных потрохов только их и дожидается!

И почти сразу же раздался вздох разочарования: шпаги головорезов воткнулись… в пустоту! Боревер бросился на землю. Через секунду он уже вскочил и — нанес удар. На этот раз оказался вспоротым живот одного из наемников. И Руаяль воскликнул:

— Вам нужны кишки для вашего котла? Берите! Вот и второй!

Их осталось семеро. Они отступили под предлогом того, что надо утереть взмокшие лбы. На самом деле бешенство, смешанное с удивлением и восхищением, парализовало головорезов Лагарда. Человек, которому положено было уже в течение по крайней мере десяти минут валяться мертвым на земле, оказался живехонек! И без единой царапины!

Передышка длилась две или три секунды. Потом, внезапно, пока еще наемные убийцы поджидали благоприятного момента для новой атаки, теснее сплачиваясь, раздался крик:

— Вперед! Дело дошло до вылазки, черт меня побери!

Руаяль выскочил из своего темного угла, но в ту же секунду исчез в тени, словно испарился, словно и не было. Но «вылазка» обошлась нападавшим еще в одного человека. А Боревер продолжал считать.

— Вот теперь и трое! Кто следующий? — издевался он. Шпага его покраснела от крови, глаза налились кровью, в уголках рта выступила пена.

— Вперед! — прогремел Лагард.

Шестеро бойцов ринулись в атаку… Столкнулись со страшным звоном клинки, вырвались из шести глоток ужасные проклятия, понеслась над улицей грязная ругань, перемежаемая хриплыми вздохами… И вдруг все замерло. Банда, состоявшая теперь уже только из пятерых, отступила. Раздался пронзительный вопль:

— Капитан убит!

Это была правда. Лагард лежал в уличной грязи, из продырявленной груди лилась кровь, он не шевелился. Боревер тяжело дышал. Его плащ был изодран в клочья, оба плеча кровоточили, но он был жив! Он был жив, и в его голосе по-прежнему звучала издевка:

— Чья очередь? Кто хочет научиться удару Боревера?

— Схватим его, а потом отнесем королеве его голову, — предложил один из пяти уцелевших в бойне.

— Да-да… вперед!

Они бросились было впятером на Руаяля, но… неожиданно нападавших оказалось только двое. Трое только притворились, что идут в атаку, а на самом деле использовали момент, чтобы сбежать, и неслись теперь так, будто за ними гнался по пятам сам дьявол! Оставшиеся двое остановились в растерянности.

И тогда Боревер расхохотался. Он выхватил у обалдевших головорезов шпаги, сломал клинки о колено и отбросил в сторону. Он мог бы сейчас схватить противников за бороды, надавать им пощечин, изругать их последними словами, а они — изумленные происходящим, ошарашенные — и не подумали бы защищаться. Боревер хохотал. От этого смеха дрожь пробегала по телу и душа уходила в пятки. Наемники думали: «Вот, значит, он какой, Боревер! Когда идешь брать Боревера, девятерых мало! Сейчас он нас прикончит!»

Он действительно прикончил их, но своеобразно. Боревер вцепился в волосы парочки негодяев, оставшихся от Железного эскадрона, и принялся сталкивать их лбами, приговаривая:

— Получайте свое и убирайтесь! Да-да, убирайтесь к чертям, потому что я вас помиловал!

Стоило ему отпустить свои жертвы, как они стрелой помчались по улице, они улепетывали, как зайцы! Тогда Руаяль наклонился к Лагарду, притронулся к его груди и понял, что смерть довершила начатое им дело.

— Бедный малый! — прошептал он.

И это была единственная надгробная речь, произнесенная над телом ужасного барона Лагарда, прославленного наемника королевы.

Разогнувшись, Боревер обнаружил, что от его шпаги уцелела только рукоятка. Он несколько секунд изучал ее, потом задумчиво прошептал:

— Смотри-ка! Это же не моя шпага!

И точно: это была не его шпага — его оружие осталось в замке на улице Фруамантель. Он сражался шпагой капитана шотландской гвардии… шпагой, присланной Екатериной Медичи Нострадамусу, потому что судьбе было угодно, чтобы король пал от оружия Монтгомери!

«Как это я мог ошибиться?» — подумал Руаяль.

Он покачал головой, пожал плечами и, бросив последний взгляд на трупы, валявшиеся вокруг него, гордой и твердой походкой отправился в обратный путь. Но отнюдь не в замок. Боревер пошел прямо в тот не часто посещаемый и пользующийся дурной славой кабачок, где когда-то искали для него убежище его четыре телохранителя. Там он наложил на раны повязки с мазью, купленной у цыганок во Дворе Чудес. Там он смог приобрести просторный и удобный плащ и заменить изорванный камзол на новый. Там он выбрал из двух или трех сотен шпаг самую длинную, самую крепкую и самую гибкую — настоящий боевой палаш… Деньги у Руаяля были: Нострадамус щедро наполнил его кошелек. Закончив экипировку, он позаботился о покупке доброго коня и примерно к тому моменту, когда воротам Парижа полагалось открыться, оказался, сидя верхом на своем новом коне, у ворот Сен-Дени.

Путь Боревера не опишешь, для обозначения его скорости не найдешь подходящих слов… Он летел ураганом, на разъезженных, ухабистых дорогах люди видели, как нечто, подобное пушечному ядру, проносится мимо в облаке пыли, иногда успевая заметить отблеск стали от оружия всадника или железа от копыт его лошади. А мысль Руаяля мчалась еще быстрее: она обгоняла его, она улетала вдаль — исступленная, неистовая, необузданная, — она опережала бешеный галоп коня…

Когда он выскочил из леса, ему померещился впереди на сияющем утреннем небе темный и мрачный колосс, вроде бы поджидающий его. Бореверу показалось, что сердце сейчас вырвется из груди. Он издал торжествующий победный клич, бросил поводья и протянул крепко сжатые кулаки к гиганту. Его сведенное судорогой лицо пылало. Он рычал:

— Нам двоим!

А лошадь продолжала бешеную скачку. Она остановилась только тогда, когда животный инстинкт привел ее к воротам таверны, где был привязан другой конь, ответивший звонким ржанием на появление всадника. В этот момент Бореверу удалось овладеть собой.

— Отлично! — громко воскликнул он, не сознавая, что разговаривает сам с собой. — Здесь я смогу получить сведения об этом разбойничьем логове!

Руаяль спрыгнул на землю, и в тот же момент загнанная лошадь упала, кровь потекла из ее ноздрей…

Боревер резко толкнул входную дверь и ворвался в пустой, безлюдный в эту раннюю пору зал. Казалось, в трактире никого нет, только где-то наверху слышался шум борьбы. Он принялся звать хоть кого-нибудь. Никто не откликнулся, но на втором этаже шум внезапно усилился, лестница застонала под тяжелыми шагами. Боревер, весь трепеща, прислушался… И тогда раздался ужасный крик, крик женщины, обезумевшей от отчаяния, раздался голос, который он узнал бы из тысячи и узнал еще прежде, чем понял смысл слов:

— Боревер! Ко мне, Боревер!

— Я здесь! — проревел он.

В этот момент распахнулась дверь в глубине зала, даже не распахнулась — отлетела под мощным ударом ноги. Показался Ролан де Сент-Андре. Он, излучающий радость победы, но еще пышущий гневом, двинулся к выходу из таверны, крепко прижимая к себе полумертвую Флоризу. Он ничего не видел, ничего не слышал. Но в ту секунду, когда он ступил в пустой зал, ему показалось, что на него налетел бешеный вихрь и с ясного неба прогремел гром. Он пошатнулся, два или три раза перевернулся вокруг своей оси и откатился на десять шагов… Когда он поднялся с пола, то увидел, как Боревер совершенно спокойно и очень нежно укладывает Флоризу на дощатый настил. Она была в обмороке.

От страха? Нет. От физического напряжения? Нет. От радости!

Когда дверь в зал открылась, ей сразу бросилось в глаза это зрелище: вихрь, пронесшийся по просторной комнате, стремительно бросившийся в атаку мужчина, пламенеющее, как свет молнии среди туч, лицо… Улыбка промелькнула на бледных губах девушки, уверенная, чуть насмешливая улыбка, такая, какую мы помним у нее еще с тех пор, как впервые увидели по пути из Мелена. Флориза прошептала: «Он здесь!» и — потеряла сознание.

Не теряя времени, Ролан с обнаженной шпагой в руке бросился к Руаялю. Он был страшен: взъерошенные волосы, блуждающий взгляд. Он был вне себя от бешенства.

— Так, — серьезно и спокойно отметил Боревер. — Значит, вот оно — продолжение встречи в «Трех журавлях»? Один вопрос: хотите по-хорошему убраться отсюда?

Ролан не ответил, только скрипнул зубами и придвинулся ближе. Благодаря тому, что за несколько лет дуэли стали для него привычным делом, или благодаря высшему инстинкту, он сумел в этот момент изгнать все мысли, кроме одной: надо, просто необходимо убить этого человека! Он опытным глазом определил наиболее выгодную для себя позицию, откинул на ходу два или три табурета, которые могли бы помешать поединку, преграждая дорогу. Руаяль терпеливо ждал, покалывая кончиком шпаги сапог, но взглядом, по-прежнему излучавшим молнии, он убирал со своего пути, убивал, уничтожал противника. И не сделал ни одного движения, обеспечившего бы ему более надежную защиту.

Соперники встали в позу, шпаги схлестнулись, и Ролан, сжав губы, начал со страшного удара справа. Ему удалось оцарапать подбородок Боревера. Удалось, отскочив в сторону, избежать не менее ужасного ответного удара. Обмен «приветствиями» длился всего лишь две секунды.

После него опять наступило затишье. Ролан, неподвижно стоявший в трех шагах от Боревера, медленно повернул голову и налитыми кровью глазами исподлобья посмотрел на него, как собака, выжидающая наилучшего момента для нападения на врага. И внезапно бросился вперед. В течение минуты были слышны только тяжелое дыхание дуэлянтов и скрежет стали о сталь. Шпаги так и мелькали в руках знатоков своего дела. Атаки, отраженные удары, снова атаки, ответные уколы, «пощечины» сменялись с бешеной скоростью. Несколько секунд длилась рукопашная схватка. А когда Ролан после нее чуть отступил, собираясь снова рвануться вперед, это ему не удалось: удивительно длинная и гибкая шпага Боревера все-таки дотянулась до его груди и пронзила ее. Рекой полилась кровь…

Но Ролан не упал. Он не бросил шпагу. Он онемел от гнева больше, чем от боли, но по глазам было понятно, какими чудовищными проклятиями он мысленно осыпает своего удачливого соперника. Губы его исказила гримаса, он попятился, а Боревер, оставаясь неподвижным, смотрел на смертельно раненного им человека с любопытством великодушного победителя, который думает о том, чем же теперь он может помочь умирающему…

Ролан отступал, пошатываясь, было похоже, что последним громадным усилием он пытается собрать остатки жизни, еще теплившейся в нем. Внезапно он остановился: увидел рядом с собой все еще лежавшую без чувств Флоризу. И снова его черты исказились злобной гримасой, молчаливой усмешкой, которая сменилась приступом безумного хохота. Взяв шпагу в обе руки, он поднял оружие над головой и — насколько хватило мощи, громко — выкрикнул:

— Ты ее не получишь, как и я сам!

С этими словами он молниеносным движением направил шпагу в грудь девушки. Но внезапно человек и шпага, табуреты, вся комната закружилась, завертелась, все покатилось по полу… Боревер прыгнул на Ролана и обрушил тому на голову рукояткой своего палаша удар такой силы, что его оказалось более чем достаточно…

Битва была закончена полным разгромом. А ведь прошло едва ли более пяти или шести минут с того момента, как Руаяль спрыгнул с коня у таверны. Он обернулся к Флоризе и увидел, что девушка уже пришла в себя, поднялась и торопливо закутывается в плащ.

— Бежим! — сказала она.

Любые слова признательности выглядели бы нелепостью. Она благодарила его всем своим существом…

— Ничего не бойтесь, — тихо ответил он. И еле устоял на месте, такая радость сжала ему сердце. — Теперь нечего бояться!

Она посмотрела ему в глаза, и он побледнел под этим взглядом.

— Я ничего не боюсь, но надо бежать, и побыстрее… — «Если придут люди короля, все пропало», — подумала она. — Бежим! Через минуту будет поздно!

— Хорошо, мы уедем отсюда, — согласился Боревер. — Но куда вас отвезти?

— В Париж, к отцу, — сказала она твердо.

III. После битвы

А назавтра, в четверг…

Раненый в таверне так и не пришел в сознание. Лишь иногда он шептал какие-то невнятные слова.

Ближе к полудню из леса вырвалось облако пыли: это была группа всадников. Впереди — в десяти шагах от блестящего эскорта — два знатных сеньора. Они болтали и смеялись на скаку.

Это были король Генрих II и его любимец — маршал Жак д'Альбон де Сент-Андре.

За ними — на тяжелых боевых конях, великолепно сидящие в седлах, прекрасно экипированные охранники шотландской гвардии во главе со своим капитаном Габриэлем Монтгомери.

Все обитатели Пьерфона высыпали из домов и побежали навстречу с радостными криками: «Ноэль! Ноэль!»

Генриха II почти сразу же узнали. Закричали сильнее: «Да здравствует король!» Замок, со своей стороны, приветствовал хозяина выстрелами из аркебуз, поднимавшими с земли и деревьев тучи ворон. Флаг с гербом Франции тоже взметнулся в небо над Пьерфоном, и вся кавалькада, перебравшись через ров, въехала в необычайно красивый парадный двор с галереей, украшенной фантастическими гаргульями[47] и ясно говорившей о той роскоши и том великолепии, в каких жили феодальные сеньоры.

Но очень скоро весь этот шум, все это движение, общее волнение замерли. Над замком нависла тяжелая тишина, она перекинулась на его окрестности и, казалось, на всю округу.

Несколько минут спустя группа из пяти или шести офицеров поспешила к находившейся поблизости таверне. С ними были король, маршал и хирург.

Эта группа под водительством врача, промелькнув мимо хозяина трактира и его жены, буквально ворвалась внутрь. Король был белым от гнева. Сент-Андре дрожал. Все поднялись в комнату, где уложили раненого Ролана.

— Сир, — сказал хирург, — вот раненый, о котором я только что говорил. Мое смиренное мнение: этот молодой человек имеет какое-то отношение к событию, беспокоящему Ваше Величество, и его ранение…

— Ролан! — воскликнул король, прерывая лекаря.

— Мой сын! — прошептал подбежавший к постели Сент-Андре.

И снова воцарилась тишина, ужасная, мертвая тишина, нарушали которую лишь хриплые стоны раненого. Наконец Генрих II произнес:

— Пусть все немедленно выйдут! А вы, маршал, останьтесь!

Никто не решился ослушаться короля, все быстро вышли из комнаты. Когда король и маршал остались одни, Генрих повернулся к Сент-Андре, и тот увидел, что лицо государя конвульсивно дергается.

— Вот! — воскликнул король с неописуемым бешенством. — Вот, значит, почему я не смог найти в замке Флоризу! Ваш сын похитил ее у меня! Украл! — Внезапно его осенила догадка, и он добавил, накаляясь все больше: — Если вы в этом замешаны, маршал… Если вы осмелились так играть мною, клянусь Богоматерью, ни ваш титул, ни ваши прежние заслуги, ни моя давняя привязанность к вам не помешают примерно вас наказать! Будьте осторожны! В Париже нас ждет палач и…

Он не закончил фразы. Но маршалу и сказанного было достаточно. Сент-Андре побледнел от охватившего его ужаса, однако гордость пересилила страх и придала ему энергии.

— Сир, — сказал он твердо, — вы уличаете в неслыханном и несуществующем преступлении убитого горем отца, стоящего у изголовья умирающего сына! Это недостойно ни короля, ни одного из Валуа!

Впервые в жизни Сент-Андре показал своему монарху, что он не просто знатный дворянин, что он — человек! Его слова задели Генриха за живое. Он протянул маршалу руку, которую тот, снова превратившись всего лишь в придворного, каким, по существу, всегда и был, с глубоким поклоном поцеловал, шепча:

— Ах, сир, вы удостаиваете меня такой чести, чтобы утешить…

— Какая злая судьба! — охватив голову руками, воскликнул король. — Господи! Но ты понимаешь, Сент-Андре, я хочу знать все, все!

— Сир, — ответил маршал, — сейчас вы узнаете правду. Посмотрите: Ролан открывает глаза!

— Отлично! — Генрих скрипнул зубами. — Раз так — допроси его сам! Потому что мне, хоть он и умирающий, не хватит мужества выслушать его и не придушить!

Генрих упал в кресло и принялся тяжело вздыхать, каждый его вздох звучал, как рыдание.

— Ролан, — наклонился к сыну маршал, — ты слышишь меня? Ты узнаешь меня?

— Да, — свистящим шепотом ответил раненый. — И еще я узнаю человека, сидящего вон там…

— Твоего короля, несчастный, твоего короля! Сир, он бредит! — поспешил оправдать сына Сент-Андре.

— Допрашивай его! — сурово приказал король.

— Ролан! Ролан! Наступает самый ответственный момент вашей жизни. Вы готовитесь предстать перед Господом нашим. Заклинаю вас: говорите правду. Кто похитил мадемуазель де Роншероль?

— Я! — ответил раненый.

Он приподнялся в постели: в последние минуты агония, как ни странно, иногда награждает умирающих приливом жизненных сил.

— Я! — диким голосом проревел он. — Да, я! А вот и он! Ах, он отнимает ее у меня! О, негодяй! Он убивает меня! На, получай! Подохнешь, как собака! Нет, это я умираю! Он убивает меня, он убил меня! О, сжальтесь, сжальтесь, бегите за ним, догоните его, арестуйте! Я же говорю: он украл ее у меня!

— Кто украл? О ком он говорит? — вспыхнул король.

— Боревер! Руаяль де Боревер! — словно услышав его вопрос, откликнулся умирающий.

— Опять он! — в бешенстве закричал Генрих. — О, горе, горе ему!

— Горе… — повторил, заметавшись в последнем приступе агонии, раненый все тем же страшным голосом. — Да, горе мне! Она любит его! Она его обожает, слышите?! А я… А меня… А меня она ненавидит! Она меня презирает!

Ролан сел, протянув вперед руки. Его взгляд пылал. Но внезапно он упал на подушки, вытянулся. Глаза и рот остались открытыми, но все было кончено.

Маршал и король вышли из комнаты. Они спустились вниз по лестнице, сгорбившись, взъерошенные, подавленные…

Десять минут спустя кавалькада галопом скакала к Парижу.