Новые территории

КРУГОВАЯ КАЗНЬ

Трудно сейчас вспомнить, кто предложил этот древний обряд, применявшийся в кланах для казни самых мерзких негодяев, предателей, отщепенцев, которых не просто убивали, а лишали души и памяти, отвергали навеки… Как будто он и не жил…

Откуда мальчишки принесли жуткий кожаный бубен? Или сами смастерили по урокам отцов? Но гулкий ритм его, завораживая, кружит над Белым Городом как знак беды и вместе с ним как лунатики, раскачиваясь в страшной пляске, двигаются друг за другом вчерашние «братья», ещё недавно готовые отдать убийце последнее, и, может быть, даже и жизнь… А теперь каждый по очереди бьёт кинжалом в руки, ноги, плечи, нет, не бьёт, иначе весь обряд будет лишен смысла, а только укалывает до крови, с каждой каплей которой уходит в землю, траву, камни жизнь про'клятого…

Ночь скрадывает всё вокруг своей темнотой, и не голубые колдовские светильники, а обычные факелы освещают место казни. Их вонючее пламя, родное каждому ириту с детства, бьётся в порывах ветра, создавая блики, тени, и всё это перемешивается в глазах, которым и нет необходимости куда-то смотреть и что-то видеть, кроме ненавистного тела, в которое так хочется впиться железом по самую рукоять…

В круг не допустили ни родителей, ни других посторонних, не входивших в клан Ящерицы, ни в качестве участников, ни в качестве зрителей. Даже новенькие воины остались в казармах. Это чисто клановая разборка. Из стариков членом клана Ящерицы был только Хатакр, но он сейчас командовал гарнизоном на Средней Башне. Удары наносятся со спины и казнённый не может видеть, кто сейчас наносит укол, зато прямо перед ним стоит и смотрит в лицо убитая.

Злая ирония судьбы… Девичья тонкая фигурка — первая скульптура, сделанная в Белом Городе, раньше времени не нашлось… Тело девушки залили глиной, получив две половинки формы, а потом в них, сложенные вместе, залили мелкую чистейшую белую глину. Конечно, что-то не сошлось, но это же делалось не для украшения… Глиняный слепок подкрашенными глазами глядит в рожу не отрываясь… Последнее, что может видеть убийца.

Ритуальный танец не просто способ умерщвления, скорее — попытка живых очистить свою совесть и получить прощение той, кого они не уберегли, клятва не допустить подобного. Движение по кругу не имеет никакого отношения к воинским уставным отношениям, это первобытное, почти неосмысленное дрыганье исходит из древности и сейчас впивается в самые глубокие слои подсознания, укрепляя в нём то, что и так уже стержнем торчит в каждой юной голове — корень принадлежности к одной стае, к одному клану.

Сколько слов было сказано на эту тему, но что — слова? Только шум. Слова нужны для понимания, то есть для мысленного сопоставления слуховых образов, а для проникновения в неосознанное нет прямых путей.

Удар! Шаг… Удар! Шаг… Двое бьют в вертикально подвешенный кожаный круг, завидуя тем, кто может работать кинжалом, повинуясь ударам сердец, они только бьют… Бесконечно долго тянется эта пытка мозга, пока, наконец, круг замирает… Теперь бьющим даётся почётное право обмазать труп жиром и поджечь. Это тоже старинный обряд, кажущийся колдовским, голое тело будет выделять внутренний жир и гореть несколько дней гигантской свечой, пока не превратится в пепел и груду костей.

Тёщино Гнездо со времён первого побоища впервые видит такую толпу иритов. Воины изредка спускались сюда, к склонам маленького цирка под озером, когда натягивали верёвки для спуска на крыльях, но место до сих пор считается гадким, духи хассанов, закопанных без положенного захоронения или сожжения витают где-то рядом, привязанные к телу.

Всё, обряд закончен. Цепочка факелов медленно поднимается по склону, не хватало ещё кому-нибудь в такой день сломать себе кости, а я ухожу в самом конце, кощунственно зажигая свой светильник. Мало ли кто мог остаться? Потерять сознание, например, или просто заснуть, устав от напряжения дня, плакать в истерике в сторонке, не замечая, что все ушли… Я должен проверить поляну…

Ужасная ночь… С какой радостью мы подходили к городу и какой чёрной и удушающе безысходной оказалась толпа на площади, один её вид яснее ясного выражал непонятное нам всем горе и улыбки сползали с лиц как праздничная раскраска под дождём…

Но действительность оказалась страшнее любых предположений. Нелепая смерть девочки, дежурившей в пункте связи, своим телом закрывшей проход к секретам, заставляла мозги ребят перестраиваться от игры к войне. Игра шла на уровне слов о необходимости выполнения правил, а война пришла с наглой рожей и кинжалом.

Рожа была допрошена здесь же, перед всеми и поняв, что ей не жить, вдруг перестала орать и скулить и достаточно внятно сообщила, что был ещё один гадёныш, который успел удрать, предположительно, на юг, по тракту. На мой вопрос: «принц Легорет?» утвердительно кивнул головой… Силён наследник! И отца чуть не погубил, и даже тут напакостил…

Время было упущено. Три дня нас ждали и за это время второй мог уйти далеко, причём, неизвестно, куда… Зато вернулись все дальние группы. На границе нарушений пока что не было и мы решили закончить то, что уже начали до нашего прихода, было просто глупо что-то менять, барабан готов, натянут, скульптура — слегка обожжена и раскрашена. А ещё склёпан крест с двумя вертикальными стойками, к которому и привязали убийцу.

Я приказал выпустить иллирийцев, прослуживших с нами больше года и попавших под подозрение только в запальчивости… Трудно было убедить родителей ребят не ходить на церемонию… На всякий случай я в начале тропы поставил защиту в несколько слоёв…

Никого на поляне нет. Проверив цирк, поднимаюсь туда, где последние факелы уходят за перегиб и ставлю заново слои защиты на тропе… Незачем здесь ходить, нечего смотреть… Но тени горожан в темноте стоят, наверно обиженные, поэтому я и здесь зажигаю светильник и последний слой защиты делаю видимым…

— Идите по домам, я прошу вас, не заставляйте меня ставить охрану, идите, его дух улетел, расходитесь, мы и так устали сегодня…

Теплая рука берёт меня под локоть, Какчен-Ка моя, как я ждал этой встречи, но конечно, не в таком месте и не в таком виде…

— Как там отец?

— Нормально… Все нормально… А вы как?

— Мы прекрасно, если бы не это… Ты была там?…

Она кивает головой и мы бредём как одно целое четвероногое вслед за расходящимися горожанами, которые всё ещё хотят хоть что-то сделать, как-то помочь, испытывая запоздалое чувство вины. А ничего уже не вернуть, слава Сияющему, хоть этим всё и обошлось…

Наконец-то вот он, дом, полупустой, непривычный пока, необжитый, но вызывающий сейчас и умиление, и ощущение опасности, страха за всех, кого спрятали эти стены. И за малышей, и за родителей, за служанок, тоже, по сути, простых девчонок, за штаб, объект первого удара, даже за старого Оружейника, которого пока что поселили, я даже не знаю, где именно, потому что водоворот дел не дал ни мига, чтобы забежать, обнять всех, кто так дорог…

И даже здесь, под собственной крышей стараюсь не забыть мысль, пришедшую по пути, хотя вижу уже впереди, в холле, толпу встречающих, подождите, родные…

— Караульный… Кто там?… Гаренс?… Ты как себя чувствуешь?

— Нормально, кларон…

— Ну, если нормально, то передай в штаб — найти дежурного, пусть не сидит, а возьмёт ребят пять, шесть, поопытнее и обходит казармы, да не один раз, а пока не убедится, что все спят… Горячительное отбирать, но без грубости, нарушителей не ругать, день такой, а укладывать в постель и через метку опять проверить… И сам чтобы ни капли! Понял?

— Есть, передать. Понял я всё… Вы не волнуйтесь, кларон…

Ну да… Как тут не волноваться, если все «старики» сейчас то же самое, что и я чувствуют, вину, обиду, боль, опустошение, омерзение, весь букет. И вся надежда в эту ночь, как ни странно — на новеньких, которые ещё никак к слову «брат» не привыкнут и называют по титулу, хорошо, хоть на колено не бухаются…

Ну, здравствуйте, мои хорошие! Меня не обнимать сейчас надо, а долго и хорошенько мыть, драить, вымачивать, скоблить… Но как же это всё же здорово! Старики, молодые, дети, все в одной радости купаются, как в цветочной ванне и душевная болячка отваливается первой… Как же это хорошо — после длинной дороги расслабиться, пахнуть травами, снять, наконец, противные надоевшие башмаки и видеть только улыбки за большим столом и краем глаза поглядывать на малышей, ползающих в стороне…

— Он ведь зашел весь свой, как моя пятерня, улыбался, только глаза льдом закрытые, это меня и насторожило. Я ему говорю: «Тебе чего, парень?» Чуть не сказал «Брат», как вы все тут, а он что-то буркнул типа: «Да я так, посмотреть», а сам прёт, как будто я и не стою вовсе, а кинжал-то не закрыт, я ж вижу… Я ему «Стоять!», а он прёт… Уж что он там хотел увидеть, не знаю, на что рассчитывал, тоже непонятно, у входа ребятки стояли, но только я к нему сунулся, думал за руку схватить, а он рукоятью смаху — в лоб! Пока я свои-то кинжалы освобождал, он меня по руке-то и полоснул, видать, хотел еще без смерти обойтись, а девочка — то на дежурстве, безоружная, кинулась на него как птица на ястреба, вот он и не пожалел её, малявку…

Отец, похоже, уже не первый десяток раз рассказывал эту историю, которую кроме меня уже все знали наизусть… Хотя, нет, с нами сегодня Ларчан, наверно, с ужасом выслушивающий рассказы о беспокойных буднях. Сразу, с дороги, попал в кипень событий и в наш семейный совет… Не испугался бы…

— Простите, кларон, и много воинов погибло?

— Нет, Ларчан… Девочка первая… Поэтому так неожиданно и так больно, подло…

— Я, может быть, и не то скажу, но у нас принято на большом камне сделать полированный участок и на нём выбить лицо… изображение погибшего… для памяти… У Вас найдётся художник?… Это будет камень памяти…

Ай да Ларчан! Я вспомнил. Отец на земле показывал же Камень погибших альпинистов… Около альплагеря, так, чтобы любой мог подойти, положить цветы. Немного поодаль от основных посещаемых мест, от столовой, от палатки врача и начальника, там было грустно, красиво и очень тихо. Что же я сам-то не догадался?… Только вот, художник… Где его взять?… Но у нас есть слепок лица, можно его в Велиру свозить…

— Вы правы, Ларчан, спасибо. У нас пока нет художника, но мы что-нибудь придумаем…

— Мроган, а почему мне нельзя?!

— Фарис-Та, ты почему в разговор влезаешь?

— Я просила меня взять, а говорят нельзя!..

— Кто говорит?

— Сынок, не сердись на неё. Сейчас все девочки хотят работать там…

— На связи?

— Ну, да

— Что вы там забыли, Фарис? И до Посвящения…

— Ну конечно, чуть что, так мы — «маленькие», да?

— А что же, «большие» что ли?

— Сам же учил — «Не бояться трудностей»!

— Дочь, веди себя прилично!

— Ма, ну почему он всё время смеётся?!

— А почему бы и не посмеяться? Ты бегать научилась?!.. Нет… Драться?…Летать?… Плавать?!. Думаешь, на связи всё это не нужно, что ли?… Девчонки бегут наравне с воинами!.. Дальние кордоны — полный день пути, да ещё и еду тащат на себе… А потом прячутся в пещеру и три дня сидят безвылазно, даже ходят в ведро, света не видят, им отсюда сообщают день или ночь… дежурят по четыре метки, одна спит, другая — на связи…Ты этого хочешь? А назад — опять бегом, после замены… Не веришь, вон, отца спроси, он сам уж туда не бегает, тяжело!

— Кларон, простите, что вмешиваюсь, а что значит «летать»?…

— Да уж! Летать! Сейчас! Кто меня пустит?! Там парни одни, «девочкам нельзя»… забрали себе самое интересное…

— А плавать — тоже «самое интересное»?… Сейчас, Ларчан, я покажу… Суила-Та, принести костюм для полёта, у меня в кабинете… Ты, Фарис, не кричи, а вон, спроси у Канче, у многих она спрашивала разрешения? Сама училась… А летать опасно… Забыла — я в синяках ходил?

— Я и говорю — на кухню, или стирать…

— Дочь, спокойнее…

— Ма, да пусть говорит… В клане, конечно лучше… Там само стирается и аргаки молоко в вёдрах приносят, да?

— Нет, не «да»! Но у вас получается, что у мальчишек — нашивки, а девчонки с пустым рукавом ходят!

— Ну, это ты привираешь, сестрица… Ладно, пусть силы нет, но кто тебе мешает хассанский выучить, колдовать, стрелять, раны перевязывать?… Это же всё нужно…Вон, Ланат-Та научилась, почти всему…

— Не получается…

— А что «получается»?

— Мроган, не язви… Она вышивает хорошо…

— Мам, может она ещё и поёт хорошо? И распугает вражеское войско?

— Мроган, ну-ка, вспомни… Над твоими «чудесами» никто не смеялся… Помнишь, камни в пещере? Встанешь и смотришь, смотришь…Как змея на мышь. А тоже казалось, что нигде нельзя применить колдовство… И потом, это — твоя сестра, отнесись хотя бы с уважением… Ну, да, поёт и рисует, вышивает, нитками, бисером, что же плохого? Она же девочка…

— Что рисует?

— Всё… Что увидит, то и рисует, ей Ларет-Та давно уже и краски привезла и ткань специальную, рассказала как всё смешивать, девочка ей помогает…

— Фарис-Та, ты надо мной издеваешься? Почему я последний в доме узнаю' такие новости?

— Потому что тебе не до нас! Вот почему!

— Давай свои рисунки! Все тащи!.. Ох, секретчики…

— Ничего я не принесу!

— А летать хочешь?… Ну?!. Давай, тащи!.. Это для дела нужно!..

— Господин кларон, вот, Вы просили…

— Спасибо, Суила-Та… Ларчан, смотрите… Это костюм для полёта…

— Мроган, ну зачем за столом-то?

— Ма, не ругайся, он чистый… Все поели уже, я быстро… Ларчан, пойдёмте на диванчик… Видите, он цельный, костюм, из тонкой кожи, штаны снизу скрепляются, ну, вот же, петли, протыкаются вот этим штырём и ноги соединяются…

— Но так же нельзя ходить?

— Если штырь вытащить, то можно, а в полёте надо лететь, а не ходить…

— Простите, кларон, я никак не пойму, лететь как птица?

— Нет, скорее как летучая мышь. Она заползает повыше, бросается вниз и на скорости начинает планировать, лапы расставляет, натягивается кожа, вот такая же, как на костюме…

— Рыбья кожа? Откуда у Вас?…

— Приносят торговцы… А это перекладина для рук, когда тело выпрямлено, кожа натягивается…

— Понятно… Это — упрочнение… А это — чтобы тормозить?

— Ну, скорее, чтобы поворачивать, держать равновесие…

— Я никогда даже не слышал… Простите. Но летучая мышь… А как же Вы «забираетесь повыше»?

— Вот это самое сложное… Колдовством… Или с обрыва… О, Фарис, иди сюда… Ну давай, давай, не стесняйся… Боже, Сияющий! Где же ты раньше была, сестрёнка?! Чего ты не понимаешь? Смотри-ка, а это я? Такой худой! Я тебе всё завтра покажу… Честно, не обману. Завтра… Ты просто умница… А про связь забудь, есть дела и поважнее…