О всех, забывших радость свою

Глава 4

Дома никого не было. Я достал ключи, открыл дверь и вошел.

Запахи жареного мяса вперемежку с лаком для волос и дешевыми мамиными духами, моментально заполнили легкие. Мое сердце сжалось.

Врачи говорят, что человек, находящийся в коме, может реагировать на голос матери, запах ее кожи и прикосновения рук.

Я еще не успел снять пальто, как странное щемящее чувство проснулось в самых глубинах сознания.

Тепло, бытовой уют, наледь на стеклах вызвали во мне приступы ностальгии о давно ушедшем детстве.

Как просыпаешься утром в воскресенье позже всех, подбегаешь к окну босыми ногами, а на градуснике мороз в минус тридцать и метель. Тут же нос улавливает, как с кухни веет духовитым лавровым листом и жареным фаршем. Засовываешь ноги в тапки и, не умываясь, бежишь на кухню, где вся семья — брат, мама и отец — под радио «Маяк» едят с чаем блины, начиненные мясом, да так, что трещит за обеими щеками.

— О, кто к нам пришел, — говорит мама, улыбаясь. — Чаю и блинов его величеству пожалуйте.

Папа брал меня своими большущими руками с ладонями, напоминающими ковши и усаживал на табурет рядом. Мама ставила тарелку с пышущими от жара блинчиками и наливала чашку свежезаваренного чая. А я сидел и, болтая ногами, поедал блины один за другим, словно маленький хомячок.

Кажется, совсем недавно эта квартира была моим домом и крепостью, где я из стульев, подушек и покрывал строил свои неприступные замки. Всего пара кубиков, солдатиков и заводная машинка были частью целого мира, рисуемого в воображении.

Сейчас в моей комнате остался только стол, на котором стоял старый компьютер с обоями десятилетней давности, да потрепанный сборник научной фантастики из заводской библиотеки, который я не успел вернуть до ее закрытия. Всю остальную мебель либо продали, либо выкинули, либо отвезли в деревню по моей же просьбе, когда мы съехали на съемную квартиру.

Я помыл руки, сполоснул бледноватое лицо, вытерся чистым, пахнущим свежестью полотенцем, и лег на мягкий диван в зале.

Сразу отступили проблемы, исчезли склоки на работе, но вернулось бульканье в легких и хрип.

— Нужно как-нибудь выкроить время и все-таки сделать флюорографию, — подумал я.

Потрогал лоб — горячий. Подмышки тоже.

Входная дверь открылась, зажегся свет в коридоре, и послышался голос мамы. Я не спеша встал и пошел встречать ее.

— Неужто его величество само пожаловало? — спросила с улыбкой мама, ставя к зальной двери пакеты. — Здравствуй, сынок.

— Привет, — сказал я, немного, смущаясь.

— Сейчас разденусь, руки помою, и будем обедать.

— Я ненадолго.

— Что значит, опять ненадолго? Ты посмотри на себя. Дошел весь.

— Ничего не дошел, — пробубнил я. — А отец где?

— В гараже. Где ему еще быть. Днями там торчит. Лучше бы работу нашел. А твоя-то королева куда делась?

— Она на тренинге. Скоро должна уже вернуться.

— На тренинге…. Знаю я эти тренинги. Муж дома, а она гуляет.

— Ну не начинай. Она действительно по работе улетела. Кстати, я скоро могу получить повышение. В пятницу на собеседование заключительное ходил. Знаешь, какой там строгий отбор?

— Я и вижу. Одежда мятая, грязная. Щеки ввалились. Вон коленки на брюках желтые, посмотри. Оставь дома, постираю. Джинсы на переменку наденешь.

— Ну, мам…

— Снимай, снимай.

Я бросил взгляд на пакеты с едой.

В детстве я всегда ждал маму из магазина. Мне все казалось, что в каком-то из кульков обязательно будет что-то необычное. Все эти пакетики, бутылочки, коробочки появлялись в доме так редко и только в день зарплаты, которую могли и по полгода задерживать. Маме приходилось экономить, чтобы прокормить семью из трех мужиков. Это, наверное, был единственный повод, по которому мама могла причислить меня к «мужикам». Так обычно я всегда в ее глазах оставался маленьким сыночком.

Мама начала возиться с утварью, подогревая обед. Запахло жареными яйцами и вареной колбасой, картошкой с луком. Из холодильника были вытащены на свет миски с квашеной деревенской капустой, домашними опятами и солеными огурцами. Всё из деревни.

На деревенской картошке, сале и яйцах мы и выживали в голодные девяностые, когда рушилась страна, и лихорадило завод.

Что-то происходило со мной в эти минуты. Мне не хотелось вставать из-за стола. Я снова был ребенком, мама была рядом. Даже любовь к жене отодвинулась на второй план. Я понимал, что стоит сейчас сделать маленькое усилие, стоит только принять твердое решение, и я обрету покой и полное умиротворение.

Нужно просто не уходить никуда из квартиры, и все вернется на свои места. Все будет по-прежнему. Злой, суетный мир оставит меня в покое. Не будет спешки, недосыпов, ссор с женой, призраков ее измен, вечных недомолвок, дурацких подколок и насмешек со стороны тестя с тещей.

Запереться сейчас в теплой квартире, отключить телефон и остаться здесь навсегда. Стоит только подойти к маме, этой худенькой измученной семейными неурядицами женщине, обнять ее, как раньше, попросить прощения, и принц вновь обретет свое маленькое королевство.

Но я не мог. Я слишком далеко зашел. Слишком далеко. Я зависим от Кати. От ее запаха. От ее волос, глаз, улыбки, скул, шеи, ног, бедер, груди. Я не могу без близости с ней. Когда ее долго нет, я страдаю.

Я ревную ее к каждому, кто оказался рядом: шоферу, который ее подвез; начальнику, который ее похвалил; прохожему, который ее задел; другу, который ей улыбнулся. Я ревную ее к контактам в телефоне, к найденным чекам из кафе, понимая, что она могла строить глазки официантам или тем, кто сидел за столиком напротив.

Она любит игры, она любит выпить, и, самое страшное, она не контролирует себя в таком состоянии. Степан был прав, я давно болен ею.

Однажды на отдыхе в Турции мы здорово напились и возвращались в отель запоздно. Я тащил ее по пляжу, увязая в песке. Луна освещала нам путь. В номере уложил на кровать, уже спящую. Ее неприкрытая нагота сводила меня с ума.

Я не смог сдержаться и накинулся на свою жену как животное, испытывая грязную похоть. Но когда закончил, понял, что так с ней мог сделать любой, ведь она все равно бы ничего не вспомнила. В ту ночь я впервые заплакал, будучи женатым.

Мама дотронулась морщинистой ладонью до моего лба и заявила, что я весь горю.

Срочно был найден градусник. Под нажимом пришлось рассказать о высокой температуре двухнедельной давности и про то, что последние полгода я часто болел простудой. Я заверил, что сейчас все хорошо, потому что я пил сильные антибиотики.

Мама как обычно вся разнервничалась, начала сыпать вопросами. Градусник еще больше накалил воздух, показав тридцать семь и восемь.

— Да у тебя жар! Ты что, с ума сошел? Тебе лежать нужно, а не ходить!

Пришлось выпить таблетку парацетамола и дать обещание, завтра же сходить к врачу. Как назло, я поперхнулся горячим чаем и начал кашлять.

Я пошел, лег обратно на диван в зале и тут заметил вмятину на шкафу. Какой-то давний знакомый с детства дремавший ужас стал просыпаться внутри. В горле встал комок.

В этой комнате совсем недавно кто-то защищался, а кто-то нападал. Страшные воспоминания снова всплыли в памяти: как я прятался под кровать от страха, как рыдал и умолял не трогать маму. Как мы искали отца по району и обзванивали морги, а на утро он приходил весь перевязанный и побитый, словно на него, как на волка, охотился весь район.

Два месяца назад я сидел на кухне, работал. Вдруг зазвонил мобильный. Это была мама. Катька сидела в соседней комнате, тоже мучаясь с отчетом. Сделав глоток виски со льдом, чтобы промочить горло, я нажал «ответить»:

— Сынок, приезжай домой, — плачущим голосом, сказала мама. — Отец пьяный. Драться лезет.

— Как же вы меня достали со своими проблемами, — срываясь, сказал я. — У меня своих трудностей хватает.

— Приезжай, сынок. Я боюсь домой возвращаться. На улице сижу, на лавке.

— Сама, небось, напросилась опять.

— Клянусь, слова не сказала. Как зашел домой, сразу матом. Я к стенке прижалась и стою, дрожу. Ты же знаешь, ему пить нельзя, голова вся битая. Приезжай, пожалуйста.

— Как же я рад, что женился и, наконец, избавился от всех этих ссор ваших и драк! От пьянок этих… Звони Вите. Он старший. Пусть и разбирается с отцом.

— Ну, ему, сколько ехать-то, и ребенок спит уже. Приезжай, пожалуйста!

— Нет. Сами там разбирайтесь. Иди назад и не бойся.

Я положил трубку и сделал большую затяжку сигаретой, так чтобы аж до легких достало.

— Кто там, милый?

— Мама.

— Ну, ты посмотри на этого непослушного мальчика. Опять с мамашкой сплетничает. Мог хотя бы до утра подождать, пока я уйду на работу? Все, ночью ничего не будет.

— Да что за бред ты несешь? Ей помощь нужна была. Отец пьяный пришел.

— И что? У них есть старший сын. Пусть он решает эти проблемы. Сама опять, небось, виновата. Твой папа — очень клевый мужик. Лезть просто не нужно. Скандалить не нужно. Она ему слова сказать не дает. Затыкает. Если бы моя мама так делала, то ничего хорошего не вышло бы. Мой отчим тоже часто пьяный приходит, но его лаской встречают и заботой, а не матюками. Мужики ласку любят.

Она подошла и, закурив сигарету, села рядом. Помахала рукой, разгоняя дым.

— Разве я не права, дорогой? — рассматривая тлеющий кончик сигареты, спросила жена.

— Права, наверное, — сказал я, тоже уставившись на ее сигарету.

— Вот видишь, но ночью все равно сегодня ничего не жди. Ты наказан.

— Это нечестно.

— Еще как честно, милый.

Я лежал на кровати под одеялом, весь вспотевший после таблетки. Тело стало вялым. При каждом вдохе и выдохе слышался непонятный свист. Мама принесла чая с малиной и лимоном. Пришлось нехотя выпить. Потом я провалился в сон.

— Катя, ты такая у меня красивая. Я так тебя люблю. Ты всегда будешь рядом?

— Куда же я от тебя денусь, котенок.

— У тебя такие красивые глаза и волосы. Руки. Плечи. Ты самая лучшая девушка на свете.

Пауза

— Катенька, ты чего замолчала?

Пауза.

— Катенька!

Я взял ее за руку, подергал и ужаснулся. С ее лица начали отпадать куски кожи, как старая штукатурка. Она распадалась так, будто умерла в глубокой пещере еще лет сто назад, и только сейчас, под воздействием света, процесс ускорился. Мне стало страшно. Я отстранился от нее, готовый побежать, а она начала звать меня и плакать. Она тянула ко мне руки и просила обнять.

Тут я проснулся от шума. По голосу понял, что пришел отец. Пришлось встать, надеть шорты и выйти в коридор.

— Привет, — сказал я отцу, протягивая потную руку.

— Привет, — ответил он, пожав ее своим ковшом. — Совсем что-то забыл родителей.

— Пить меньше нужно, тогда и сына видеть будешь чаще.

Отец не отреагировал.

Да, это уже был не тот улыбающийся молодой подтянутый отец с фотографии на доске почета. На табурете сидел полысевший, поседевший, потолстевший, осунувшийся мужик с кучей складок на лице, синими мешками под глазами и сухими заскорузлыми губами. Коридорный полумрак лишь усиливал непроглядную тоску в его уставших глазах.

— Да нет. Приезжаю, когда могу, пап.

— Как жизнь вообще? — спросил он, вешая свой старый пуховик, промокший от снега.

— Нормально. Вот скоро новую должность должен получить. Машину новую, наверное, дадут.

— Должность… Детей-то там не раздают? Взяли бы какого-нибудь мальчугана деду понянчиться.

— Нет, пап, — заулыбался я. — Мы пока не планируем детей.

— Пора бы, — сказал он, проходя на кухню. — Чего откладывать в долгий ящик.

— Мы с Катькой к вам заедем как-нибудь, — перевел я тему. — Посидим, чаю попьем.

— Ты знаешь, тебе я рада всегда, сынок, а вот твоей так называемой жене — нет, — сказала мама, наливая тарелку щей отцу. — Я тебя расстраивать не хочу, но не пара она тебе. Столько девушек хороших в нашем доме, а ты выбрал эту шальную, такую же, как и ее мама. Их еще на заводе звали «проблемными».

— Не начинай, прошу. У нас все нормально. Мы современные люди и не собираемся жить по вашим советским законам. Сейчас другое время. Стало больше свободы. Больше доверия.

— Разврата стало больше, а не свободы, — сказала мама, отрезая хлеба. — Бездарные жены. Лишь бы по морям мотаться. За плитой никого не увидишь. Они вас, ребят, совсем унизили, дочери эти. Только матери сыновей меня поймут. Вон соседка тоже все свою дочку замуж никак не отдаст. «Одни пьяницы и лентяи», — говорит она. А позвольте спросить: кто ее дочь, что она умеет? В солярии часами ходить да ногти красить? На машине ездить? Так и хочется иногда по глазам резануть этих мамаш. Кто они сами-то были? Такие же заводские работяги из грязи. Беднота, а зятьев хотят себе таких, что диву даешься.

— Вечно у тебя примеры одни и те же. Десять лет прошло, а примеры не меняются. Узко живешь, мам. В Москве еще, помимо твоих заводских, живут несколько миллионов человек. Я часто бываю в гостях, часто общаюсь с людьми, и они нормально живут с родителями. Просто современней, что ли, без стереотипов живут. А с тобой жить нельзя. Ты всех учишь. У тебя все плохие.

— Да, я плохая. Я вообще не заслужила ничего хорошего, сынок. Тридцать лет на заводе пропахала. Вас троих обстирывала, готовила, а в награду слышу — тварь да дура.

— Надоели мне ваши разборки и серость эта. Мне с Катькой хорошо потому, что не ссоримся. Что нам вдвоем легко. И, кстати, родители ее тоже живут так же.

— Я и видела, как они грызутся.

— Это у них игры такие. Они не всерьез.

— Я не понимаю таких игр.

— Все, мам, я домой.

— Возьми банку грибов!

— Не надо.

— К врачу сходи завтра, — услышал я, когда входная дверь уже захлопнулась.

Холод кусался, как бешеный пес, не помогала даже шапка и шарф. Я скинул щеткой снег со стекол, сел в машину и повернул ключ зажигания, но двигатель не заводился.

— Только не это.

Я начал мучить стартер, в надежде, что вот сейчас машина заведется.

— Вызывать эвакуатор в воскресение? — подумал ужасающе я.

Согласно уставу компании, пользоваться служебным автомобилем во внерабочее время было запрещено и каралось увольнением. Моя карьера повисла на волоске.

Достал телефон из кармана и набрал номер отца. Как всегда, трубку долго не снимали.

«Не понимаю, зачем вообще ему телефон? Вечно не дозвонишься…»

Наконец, отец ответил.

— Пап, слушай, ты не спустишься? У меня машина не заводится что-то.

— Сейчас, — ответил он угрюмо.

Смертельно хотелось курить. Ступни пронзало острыми иголками от холода. Пришлось немного попрыгать, чтобы хоть как-то согреться. Я увидел, как в окне моей комнаты появилась мама.

— Ну, как же без этого, — подумал я и отвернулся.

Из подъезда, наконец, появился отец в старом зеленом пуховике с плоскогубцами в руках.

— Ну чего у тебя тут?

— Да вот машина не заводится.

— Так ты же говорил, у вас полное обслуживание в сервисе? Звони им, а то сломаю чего-нибудь. Это же не «Жигули».

— Сегодня нельзя никак. Машина только для работы. Уволят иначе.

— Что у вас за работа такая? Даже к родителям съездить нельзя. Ладно, открой капот, посмотрю.

Я дернул ручку снизу от руля. Он скрылся за капотом и начал что-то бурчать.

К машине сзади подошел пузатый мужик с пустыми бутылками в сумке.

— Здорово, Петро.

Отец высунул голову.

— А, здорово, Федор.

— Чего у вас тут?

— Да, вот у сына машина не заводится. Видимо, примерзло все на морозе.

— Да, морозы нынче лютые.

— Слушай, представляешь, в нашем цехе недавно рейд проводили по нелегалам. Больше сотни вьетнамцев обнаружили за пошивом курток. Я картошку перебирал на балконе, а моя кричит, мол, иди, посмотри, до чего дожили. Прямо в печах баулы. В угольной шьют. Сборочная, как спальня.

— Да иди ты?!

— Я тебе говорю.

— Максим, заводи свою рухлядь, — сказал отец, почесав грязной рукой щеку. — Там клеммы я почистил немного. Должна завестись.

И действительно, только я повернул ключ зажигания, как машина сразу зарычала.

— Федор, слушай, там у тебя никто не нужен на складах? Спросил бы у хозяина, а то жена все рычит, что, мол, дома сижу.

— Не, Петро, сейчас никто не нужен. У нас таджики работают одни, да я по старой дружбе. Сам же знаешь — сын у меня инвалид. Лекарства нужны, а от государства не дождешься по три месяца.

— Понимаю. А Стас не знаешь, где сейчас работает?

— Его сын к себе взял. Не знаю, правда, чем он там занимается.

— Нужно ему позвонить, может, и я пригожусь.

— За спрос не бьют в нос. Ладно, Петро, пойду я бутылки сдам. Пятый раз за сегодня. На треть пачки таблеток насдавал уже.

— Давай, Федор, удачи. Рад был видеть.

— Взаимно, Петро.

Федор поправил свою старую шапку-ушанку и поковылял между гаражей дорогой, ведущей к старому гастроному, где до сих пор принимали стеклотару.

— Пап, я тоже поеду, спасибо, что помог.

— Да ничего, — провожая взглядом Федора, сказал он.

— Извини, что ненадолго к вам, времени мало совсем.

— Ага, давай, не забывай, — все также, не поворачиваясь, сказал он.

Я сел в машину и, не прогревая двигатель, поехал. Достал из бардачка мятую пачку сигарет, вынул одну, подкурил от одноразовой зажигалки и жадно затянулся. Пот сразу выступил на лбу и начал застилать глаза, тело обмякло. Голова стала туманной.

«И почему я не остался? Лежал бы сейчас себе в теплой кровати».

Совсем не хотелось ехать домой и корпеть над планированием маршрутов. Я докурил сигарету, выкинул окурок в щель, выжал сцепление, включил третью передачу и вырулил на бульвар.

В квартире, уставленной коробками с брошюрами и ручками, пакетами с так и не ношенной одеждой и прочим барахлом, витал полумрак. Зашторенное окно практически не пропускало свет. Дым от сигарет никуда так и не делся.

Я снял промокшую рубашку и затолкал ее в заполненную стиральную машину к другому грязному белью. В ванной почистил зубы и тщательно побрился, понимая, что завтра на это просто не будет времени.

Собрал в квартире весь мусор: пустые бутылки с кухни, ненужные бумаги из комнаты и отнес их в мусоропровод. Налил немного виски в стакан, разбавив колой, и склонился над ноутбуком. Голова гудела.

Я не знал, как назвать свое состояние — ленью, усталостью или недомоганием. Пожалуй, всем сразу. Как представил, что сейчас нужно будет опять выдумывать маршрут на завтра, сразу затошнило. Что я буду делать, если мне не дадут должность? Куда уходить? Работать представителем сил больше не было.

По негласному правилу сотрудника компании у медицинского представителя работа в полях начинается в конце квартала, когда за один-два дня нужно оббежать тридцать врачей и аптек тех, кто участвовал в акциях, не найти подтвержденных продаж, слепить липовые отчеты, сдать их руководителю, получить карточки на руки, зажать лучшее себе, а остатки раздать врачам.

Бессмысленность, за которую ты получал неплохую зарплату, машину, ноутбук, телефон, социальный пакет. Со стороны — прямо работа мечты.

Однажды отец спросил меня:

— Слушай, а в чем заключается твоя работа? У нас вот на заводе мы хотя бы видели результат, а у вас какое-то выбивание пыли из пустого мешка.

По сути, он был прав. Много болтовни, важности, спешки, цифр, и пустота на деле. Можно было, конечно, оправдаться благими намерениями, мол, наши препараты помогают людям выздоравливать, но с большой натяжкой.

Акции — в теории дело простое. Ты подключаешь какого-нибудь кандидата медицинских наук и, в случае подтвержденных продаж на его территории, где он работает, врач получает карточки на бытовую технику, например. Разве плохо? Конечно, нет. Ему и делать-то ничего не нужно. Выписывай себе препараты нашей фирмы, и дело в шляпе. Упаковки будут отгружаться со складов-поставщиков в аптеки, а ничего не подозревающие пациенты будут отдавать в окошко листочек с наименованием лекарства, платя немаленькую сумму. С врачом не спорят.

Ты почти три месяца имитируешь бурную деятельность, выступаешь на еженедельном собрании, твердя о повышении качества визитов, а потом все меняет неожиданный звонок от начальника — и ты понимаешь, что попал. Начальник тоже это понимает. Он еще больше боится за свою шкуру.

Ты выкуриваешь пачку сигарет, семеня из одного угла комнаты в другую. Советуешься с женой, не пора ли увольняться, потом все-таки гладишь рубашку, надеваешь галстук, чистишь башмаки, заливаешь полный бак бензина и на следующий день в путь, с мыслью, что, может, еще не все потерянно.

Но в первой же аптеке ты с удивлением узнаешь, что было продано всего ничего. В другой аптеке препарат не заказывался уже несколько месяцев. В третьей вообще забыли о такой акции. В четвертой — даже не слышали. И ты потихоньку закипаешь, начинаешь злиться на провизоров, врачей, поставщиков, на эту акцию, а в итоге на самого себя, что ничего не проконтролировал. Ты бежишь к своим врачам, пробиваясь сквозь полусонную охрану больницы, разгневанных пациентов и конкурентов из других фирм.

Они, кто с улыбкой, кто с явным раздражением, тебя выслушивают, ссылаются на недостаточное количество пациентов по заболеваниям, на высокую цену и дефицит препарата в аптеке, либо на все сразу. Но ты уже заметил кучу ручек, блокнотов, новенький медицинский халатик с логотипом другой фирмы, и понимаешь, где мышь зарылась.

В общем, бегаешь по всем аптекам, собираешь печати с продажами и делаешь вывод, что этого не хватает даже на одного Карла Викторовича. Врача, которого поймали на крючок еще задолго до твоего прихода, и будут держать на этом крючке и после тебя.

Осознаешь перспективу потери такого лояльного клиента и покрываешься мурашками. Ты летишь на всех парах домой, вносишь липовые продажи и печатаешь их на заранее запасенных для таких случаев бланках с печатями этих аптек. Везешь их в офис, сдаешь. Начальник взводит бровь кверху, но ставит свою подпись. Деваться некуда. Над самим навис дамоклов меч.

Такая работа выматывала хуже разгрузки вагонов. Я понимал, что еще одного года таких унижений перед врачами, перед заведующими в аптеках, перед начальством, я не выдержу. Я весь погряз во вранье, двигаясь по замкнутому кругу. Должность менеджера не означала избавления от всего этого, нет, конечно. Это просто была возможность вырваться из одного круга вранья на другой, более высокий. Зато там повыше все видно: кто кого подсиживает. Предстояло лишь вырваться из этого низшего круга с наименьшими потерями.

План кое-как был составлен, и пока шла синхронизация с офисом, я пошел на балкон покурить. Вдруг зазвонил мобильный. Это был тесть. Я снял трубку:

— Макс, здорово. Я сейчас буду проезжать мимо вашего дома. Выходи на балкон, если на месте.

— Я уже стою на балконе.

— Вот и отлично. Проезжаю. Слышишь гудок?

Я услышал мощный гудок, проносящегося по дороге «Камаза».

— Куда едете? — спросил я.

— Халтура подвернулась на ночь, деньжат подзаработаю вам на море, а то ты Катьке два года еще будешь обещать золотые горы. Шучу, шучу. Ладно, Макс, давай до встречи. Жене привет передавай!

— Не нужно ничего нам зарабатывать, я и сам могу!

Но тесть уже отключился, а «Камаз» продолжал удаляться, превратившись сначала в черную точку, а потом совсем скрывшись из виду.

«Стану руководителем отдела — семья всегда при деньгах будет. Заткну тогда и его, и тещу. Еще один маленький шаг. Еще только одно усилие», — подумал я.

Выключив ноутбук, я разделся и лег спать в холодную постель — словно нырнул в бассейн с ледяной водой. Заснуть, правда, опять не дал хрип в легких. Я вспомнил мамины наставления по поводу врачей и таблеток. Встал, нашел в аптечке пакетик с парацетамолом, развел содержимое в стакане воды и выпил. Уснуть удалось только ближе к полуночи. Спать не давала одышка.