О знаменитостях, и не только…

Глава десятая

Дошел я в своих воспоминаниях до времен почти перестроечных и крепко задумался — идти ли дальше или вернуться назад? И выбрал второе. Раз уж я решил рассказать о знаменитостях и людях с необычной судьбой, то разве можно не поведать о дорогом друге моем Примо Леви. На его долю выпали такие испытания и беды, какие и в страшном сне себе вообразить нельзя. А он не сломался, все выдержал, смог даже рассказать о том в поразительной своей книге «Человек ли это», а мне — когда я сумел наконец попасть в его родной Турин.

Состоялась же наша первая встреча летом 1968 года. Лишь тогда разрешили после долгих лет сидения в невыездных отправиться переводчиком на турнир фехтовальщиц — Трофей Мартини.

Привез я Леви и скромный подарок — подборку переведенных мною его научно-фантастических рассказов.

Маленький, сухопарый, седой как лунь, Примо Леви был необычайно подвижен и красив в каждом своем движении и жесте. Гостей он принимал сердечно, по-домашнему. А в скромную его квартиру на Корсо Ре Умберто, 75, целыми толпами приходили студенты и школьники. С одной-единственной целью — услышать от него рассказ о «вселенной мук», как сами узники называли нацистский лагерь смерти Освенцим, куда Примо Леви попал в конце войны, в 1944 году. Было ему тогда, недавнему химику в частной лаборатории, всего двадцать пять лет. Леви охотно рассказывал молодежи о старом и новом фашизме, участвовал в разных конференциях. Но где-то на донышке души хранилось такое, о чем он не хотел вспоминать, даже оставшись наедине с самим собой.

Он и со мной был мягок и деликатен, но, видно, его, скупого на проявление чувств, не слишком разговорчивого и даже замкнутого, смущала вначале моя порывистость и резкость суждений. Только года через три мы с ним перешли на «ты», и протянулась между нами незримая, но прочная нить безмолвного взаимопонимания, без которого немыслима истинная дружба. Помогло мне и то, что еще раньше я прочел его автобиографическую книгу о жизни в лагере — ведь и там тоже шла своя, чудовищная, но жизнь.

До самого того радостного дня, когда советские войска принесли освобождение примерно двум тысячам чудом уцелевших узников.

Обо всем этом Примо Леви рассказал в своем всемирно известном романе «Человек ли это». Ну, а потом для немногих счастливцев, если их такими можно назвать, наступили замечательные и отчаянно-тяжелые дни привыкания к обретенной свободе. Они учились жить заново, как малыши учатся ходить. Вот и о перипетиях отнюдь не скорого и нелегкого возвращения из пересыльного пункта в Белоруссии в родной Турин Примо Леви поведал своим читателям во второй книге воспоминаний «Передышка».

Нет, Леви в лагерной литературе вовсе не был первопроходцем. Сразу после войны в Советском Союзе, в Англии и в самой Италии появилось немало документальных свидетельств бывших узников Бухенвальда, Треблинки и Освенцима.

Вот только книга Примо Леви «Человек ли это» разительно отличается от всех остальных — она единственная в своем роде.

К немалому своему изумлению, я не нашел в ней ни описания зверств нацистов, ни леденящих душу сцен уничтожения в газовых камерах тысяч и тысяч женщин, стариков и детей и всех ослабевших, не годных больше к работе мужчин.

Смерть в лагере была вещью повседневной, обыденной и узников ничуть не пугала. Но от этого читателю еще печальней и беспросветнее. Даже самому Примо Леви — писателю со временем стало невмоготу рассказывать о бесконечной череде пыток голодом и непосильным трудом, когда мгновенная смерть виделась как избавление от лагерного ада. И тогда он попытался вырваться из мира зловещих теней в мир фантастики. Там истории тоже нередко заканчиваются трагично, но порой они бывают веселыми и даже очень смешными. Правда, Леви настолько свыкся с лагерной темой, что не решился опубликовать улыбчивые — и это второе после спасения чудо, он и в Освенциме не утратил чувство юмора, — полные любви к людям рассказы под своим именем. Придумал себе псевдоним Дамиано Малабаила.

Вскоре, однако, был «разоблачен», и премию «Багутта» за сборник научно-фантастических рассказов жюри присудило именно писателю Примо Леви. Скромный, иной раз до робости, он сообщил мне об этом событии в коротеньком, автоироничном письме 15 января 1967 года.

«Дорогой Вершинин.

Совершенно для меня неожиданно на голову мне свалилась премия „Багутта“. Поистине, мир полон сюрпризов. Посылаю несколько газетных заметок в надежде, что это поможет вам „пробить“ мои „Естественные истории“. Хочется верить, что вы наконец-то получили и театральную версию моей книги „Человек ли это“.

С самыми теплыми пожеланиями. Ваш Примо Леви».

Автор одной из статей в миланской газете «Коррьере делла сера» отмечал, что Примо Леви вполне заслужил столь престижную премию. При этом он, однако, задается вопросом, почему после первых двух автобиографических книг, проникнутых высочайшим состраданием к узникам лагерей, а иногда даже к надзирателям, Леви обратился к несколько абстрактному жанру научной фантастики.

С тем, что рассказы сборника «Естественные истории», остроироничные, с подчас невероятными даже для этого жанра ситуациями, свежи и блещут выдумкой, нельзя не согласиться. А вот суждение журналиста о сострадании автора к людям в его лагерных книгах представляется мне достаточно спорным. С нацистами-охранниками и капо все более или менее ясно — для Примо Леви они изверги, не испытывающие к узникам даже личной ненависти — велика честь для этой падали, годной лишь унавозить землю. Прежде всего потому, что большинство узников Освенцима, и среди них Примо Леви, — евреи, а уж их считать за людей может только буйнопомешанный.

Ну ладно, охранники-фашисты с раннего детства усвоили — они сверхчеловеки, которым исходно все дозволено. Но сами-то заключенные! Почему многие из них так быстро и безропотно утратили чувство собственного достоинства и хоть долю честности? — удивлялся Примо Леви.

Когда всех заключенных собрали на плацу и объявили, что один из них за попытку поднять вооруженное восстание будет повешен, они долго не могли оправиться от потрясения.

В лагере, где каждый день узники сотнями умирали от голода и болезней, сами бросались на решетку с током, нацисты ради уничтожения одного-единственного заключенного соорудили виселицу и не поленились согнать всех скопом на плац!

Такое в Освенциме случилось впервые. Узников поразили не только действия лагерного начальства, внезапно увидевшего в одном из них особо опасного для рейха преступника, а значит, и личность.

Невероятно другое — у храбреца-одиночки достало моральных сил обдумать план восстания и массового побега. Это когда все их помыслы лишь о том, где бы раздобыть лишнюю пайку хлеба. Иные ради куска сахара и тощей луковицы готовы были донести на соседа по нарам. Промолчать же о его смерти, чтобы тебе досталась его миска баланды, и вовсе считалось в порядке вещей — мертвые голода не испытывают. А тут человек мало что не пытался выжить любой ценой, так еще задумал спасти всех узников лагеря. Нет, он недаром удостоился от нацистов чести быть повешенным, а не брошенным в ров вместе с сотнями других живых скелетов!

Но особенно Примо Леви потрясло обесчеловечивание вчерашних врачей, адвокатов, журналистов, художников — интеллектуалов высокой пробы, одной силой ума, казалось бы, могущих противостоять фашистской системе низведения узников до состояния безропотных рабов.

Конечно, Освенцим был куда страшнее дантовского ада, но и там находились люди, не утратившие способность сострадать и помогать своим лагерным собратьям. Один из них, итальянец Лоренцо Перроне, буквально спас Примо Леви от голодной смерти. Перроне попал в лагерь как участник Сопротивления, а значит, его не ждала быстрая, неминуемая смерть. Отменный каменщик, он вскоре стал «очень нужным», получавшим не одну, а несколько мисок супа и даже колбасу. Он-то, рискуя жизнью, и приносил тайком Примо Леви в барак миску супа, в котором, о высшее наслаждение, плавали кусочки колбасы, слив и хлебные огрызки. «Без этой, второй, спасительной миски супа я бы точно не выжил», — писал потом Примо Леви.

Но сам я вовек не забуду эпизод из «Человек ли это», когда узники из барака Леви, готовясь к очередной селекции, пытаются привести себя в «презентабельный вид». Они долго и тщательно бреются, смывают с отекшего лица грязь и копоть, чистят башмаки, разглаживают рубахи — может, тогда их не отправят сразу в газовую камеру. А пожилые, утратившие даже искорку надежды заключенные подбадривают своих более молодых друзей или соседей по нарам. Горячо убеждают их, что они еще хоть куда, аж в грузчики годятся. Ну, а им самим, старой рухляди, наверняка скомандуют «направо» и поведут в газовую камеру.

Увы, таких случаев пронзительной доброты было немного — большинство подчинилось безжалостным лагерным законам выживания.

Примо Леви не пытается встать в позу сурового судьи. Он не торопится осуждать даже тех, кто выбился в «промитенты» — так в лагере называли заключенных, которые и там умудрялись выслужиться перед нацистами. Этой пройде доставалась и более легкая работа, и лишний кусок хлеба, и место внизу. Примо Леви долгое время жил в одном бараке с Дассо, ловким, находчивым французским евреем, благополучно избежавшим газовой камеры. После войны он стал главой всемирно известной фирмы «Дассо» — той самой, что выпускает истребители «Мираж».

Так вот, Дассо тоже проскользнул в промитенты. Нет, он не совершал особо подлых поступков, не доносил на соседей по бараку. Тем больше меня поразили слова Примо Леви, когда мы впервые с ним свиделись и разговор зашел как раз о Дассо.

— На редкость волевой, крепкий… — Леви помедлил секунду-другую, — человек. Но я бы не хотел больше с ним встречаться. — И после короткой паузы: — Да и работать в его фирме тоже.

Лишь много позже я понял причину неприятия Леви этого далеко не худшего из промитентов. Моего друга отталкивала именно моральная изворотливость Дассо, владевшего редким искусством ладить и с заключенными, и с нацистской охраной. Тут недюжинный актерский талант и звериный нюх нужны. Потому я ничуть не удивился, когда Дассо — сверхуспевающий промышленник — стал преспокойно продавать «Миражи» и Израилю, и его злейшим врагам Ливии, Ираку и Сирии, — для него моральным было исключительно то, что выгодно фирме, а значит, и ему самому.

Вообще, как я заметил, Примо Леви предпочитал откровенных, проломных негодяев таким вот скользким, не ухватишь, хитрованам.

Сам же он был стеснительным, мягким человеком, не умеющим делать блистательную карьеру. После войны он вернулся в родной Турин и нашел работу в фирме Монтекатини, где возглавил химическую лабораторию. Днем корпел там над химическими анализами, а ночью, когда дома все родные — старая мать, жена, сын и дочь — засыпали, садился за воспоминания.

Они и принесли ему всемирную известность, ведь «Человек ли это» и «Передышка» были изданы во всех странах Западной Европы и в Америке. Только не в Советском Союзе. Все мои попытки их напечатать терпели полный провал.

На то были свои серьезные причины. Сразу после оккупации нацистами Севера Италии Примо Леви ушел в партизаны и был схвачен чернорубашечниками во время облавы. На допросе он сказал, что ушел в горы, спасаясь от преследований, которым подвергались евреи. Фашистский следователь сразу передал его нацистам, а те отправили Примо Леви в Освенцим, именно как зловредного иудея. А это, по рассказам самого Леви, с первого же дня лишало его почти всякой надежды уцелеть. Любого из евреев в Освенциме ждала участь трупа или горсти пепла. Мизерный шанс не попасть сразу в газовую камеру получали лишь ремесленники: слесари, столяры, портные, сапожники — да еще наиболее сильные инженеры, физики и химики. Примо Леви как раз и принадлежал к последним. Он еще до войны успел окончить университет и, несмотря на молодость, приобрел немалый опыт работы.

Шел 1944 год. Немцы под ударами союзников отступали на всех фронтах, и толковые химики нужны были им позарез. Так Леви, став «ценным евреем», избежал первых массовых селекций. Потом он тяжело заболел, и немцы решили, что эти доходяги помрут еще до прихода советских войск. Оставляя лагерь, они всех мало-мальски здоровых мужчин отправили на марш смерти. А доходяги дождались-таки прихода советской армии, и некоторые из них умудрились уцелеть и оправиться от, казалось бы, неизлечимого недуга. Сам Леви попал в Белоруссию на пересыльный пункт и в своем романе «Передышка» с неподдельной симпатией рассказал о встречах с белорусскими крестьянами. Разоренные войной и немецкой оккупацией, они делились с бывшими узниками лагерей последней краюхой хлеба и драгоценными тогда спичками. Не все, конечно, но многие.

Все равно, Примо Леви ни на миг не забывал, да и кто бы позволил ему о том забыть, что он еврей. Поэтому неудивительно, что в романе «Человек ли это» он много и подробно рассказывает о трагической судьбе евреев в Освенциме, безразлично, богатых или бедных, умных или глупых, добрых или злых, верующих или атеистов. Достаточно было получить на рукав желтую звезду Давида, и ты обречен на гибель.

Именно эта их, в отличие от других узников, изначальная безысходность из-за одной лишь принадлежности к еврейству и смущала сильно всех московских редакторов журналов и издательств.

Примо Леви, с его муссированием будто бы извечной еврейской проблемы в странах рассеяния, для нас неактуален, утверждали редакторы в один голос — и поди попробуй их переубеди.

Ах, переводчики доказывают, что Леви — талантливый писатель европейского звучания? Прекрасно, его научно-фантастические рассказы мы охотно напечатаем.

Сам Примо Леви вовсе не был столь наивен, чтобы не догадываться, почему в Стране Советов его лагерные воспоминания остаются невостребованными.

— Понимаю, Лев, понимаю! Зачем портить вашим обывателям сон и аппетит моими рассказами о судьбах евреев Освенцима, — сказал он мне при новой встрече. — Они хотят и дальше жить в блаженном неведении, и это их неотъемлемое право. Не так ли?

Я старательно и молча размешивал сахар в стакане с крепким чаем.

— Думаешь, у нас на Западе мало таких добровольно-глухонемых? Их хоть отбавляй. — Леви отпил давно остывший чай и с печальной улыбкой заключил: — Считай, мне еще повезло, мои рассказы вы все-таки напечатали. Глядишь, со временем и «Передышку» опубликуете. В этой-то книге евреев куда меньше, чем в «Человеке». А главное, своих симпатий к людям вашей страны я ничуть не скрываю. Подождем, чего-чего, а терпения нам, евреям, не занимать.

Обнадеживать Леви я тогда не стал — стыдно все же притворяться эдаким простачком-оптимистом. Сказал только, что попыток своих не оставлю. Ну, а если хоть одна из стран-союзниц по лагерю социализма напечатает «Человек ли это», у меня появится крупный козырь — наши до чертиков не любят плестись в хвосте. И наконец мои надежды сбылись — в 1976 году «Человек ли это» опубликовали в Румынии и Польше.

Увы, и эта радостная новость прорыва мне не облегчила. В Союзе еще готовы были опубликовать «Дневник Анны Франк» — ежедневные записи еврейской девушки из Голландии, погибшей потом в нацистском концлагере. Но книгу о невиданном в истории геноциде против всего еврейского народа издать в стране победившего социализма так и не решились. Больно уж тема деликатная и опасная.

Прежде были крестовые походы с их попутными, по дороге в Иерусалим, погромами и средневековая инквизиция. Но тогда еврей хоть мог принять христианство и тем спасти себе жизнь. А гитлеровские сатрапы отправили в лагеря смерти сотни евреев, перешедших в другую веру, и среди них несколько монахинь. Недаром оба диктатора, Гитлер и Муссолини, ненавидели церковь и Христа, как бы оспаривающего их собственную божественную суть и высшее предназначение. Не случайно Муссолини в годы войны, беседуя со своим зятем Чиано, клеймил позором «этого еврея Христа». Это он своим иудейским учением погубил итальянский народ, превратив храбрых воинов в слабых, трусливых людишек. Гитлер тоже отнюдь не жаловал церковь, только не католическую, а протестантскую. И она платила ему в ответ тайной неприязнью, на большее, понятно, не осмеливаясь.

Пролетали год за годом, а феномен нацифашизма, его глубинных корней оставался неразгаданным до конца. Ведь он не укладывается ни в какие социологические и политические рамки. И что еще хуже — не поддается серьезному, логическому объяснению. Похоже, есть нечто темное и жестокое в самой природе человека.

Ну, а Примо Леви, видно, устал ждать ответа на терзавший его днем и ночью вопрос: так человек ли это?

За свою жизнь я знал семь узников нацистских лагерей и гетто, и все они были отмечены знаком обреченности.

Не избежал этой участи и Примо Леви. Смерть упустила его в Освенциме, но настигла в марте 1987 года на лестничной площадке третьего этажа его дома, откуда он вниз головой бросился в лестничный пролет.

Прошлое оказалось сильнее его крепкой воли и спасительного инстинкта самосохранения.

За два месяца до самоубийства он прислал мне из Турина поздравительную открытку.

«19.01.87 года.

Дорогой Вершинин,

нет, я не получил отправленного тобой письма, а только открытку. Полностью разделяю твои новогодние надежды. Желаю тебе и твоим близким крепкого здоровья и удачи в работе и в жизни. Буду рад каждой вести о тебе, о том, как вы там живете и сбылась ли твоя надежда „пробить“ и другие мои рассказы. Жена моя тоже крепко жмет тебе руку и шлет сердечные поздравления.

Твой Примо Леви».

Теплое, дружеское письмецо, никак не предвещавшее близкую трагедию. Тем внезапнее и горестнее стала для меня весть о смерти моего туринского друга.

С потерями друзей, а они неизбежны, надо было бы наконец смириться, да вот не могу. Особенно когда человек сам лишает себя жизни. Какое из ужасных воспоминаний толкнуло Примо Леви на прыжок в бездну, откуда нет возврата?

Наверно, и на этот вопрос, как и сам Примо Леви на свой — остались ли мы людьми в безжалостно-кровавом двадцатом веке, — я уже никогда не найду ответа.