Обвинение в убийстве

1

Когда Медведь сообщил ему, что Джинни изнасиловали и убили, что ее расчлененное тело нашли в бухте, что потребовалось три пластиковых мешка, чтобы увезти труп с места преступления, и что в данный момент ее останки разложены на столе патологоанатома для дальнейших исследований, первая реакция Тима была неожиданной даже для него самого. Он оцепенел. Он не чувствовал горя: знал по собственному опыту, что горю, чтобы вступить в свои права, нужно время, нужны воспоминания, нужна перспектива. Он ощущал новость как пощечину, как тупую вибрирующую боль от удара по лицу. А еще он чувствовал необъяснимое смущение, хотя кто или что его смутило, сказать не мог. Его рука непроизвольно начала нащупывать «Смит-энд-Вессон», которого дома в 6:37 вечера у него, естественно, не было.

Справа от него упала на колени Дрей. Одной рукой она сжимала дверной косяк, просовывая пальцы между петлями и дверью, словно хотела причинить себе боль. На ее шее под ровным, как лезвие бритвы, краем волос блестели капельки пота.

На секунду все замерло. Тяжелый февральский воздух был напоен дождем. Семь свечей оплывали от сквозняка на покрытом бело-розовой глазурью именинном торте, который Джуди Хартли спрятала в гостиной, чтобы сделать Джинни сюрприз. На вымощенной гравием подъездной дорожке, которую осенью Тим, стоя на четвереньках, сам разровнял совком, ботинки Медведя оставили комки грязи с места преступления. Вид их сводил с ума.

Медведь спросил:

– Может, ты хочешь присесть?

В его глазах Тим видел ту же смесь вины и неловкого сочувствия, которые в подобных ситуациях появлялись у него самого. Тим за это ненавидел Медведя, хотя и понимал, что незаслуженно. Гнев его растаял, оставив ощущение головокружительной пустоты.

Несколько человек в гостиной, уловив смысл того, о чем перешептывались в дверном проеме, почувствовали ужас.

Когда одна из девочек принялась перечислять правила Квиддича из «Гарри Поттера», ее грубо оборвали, а мать другой девочки нагнулась и задула свечи, которые Дрей зажгла, услышав стук в дверь.

– Я думала, что это она. Я только что закончила покрывать глазурью.

Голос Дрей дрогнул. Она согнулась и заплакала. Тим никогда еще не слышал, как она плачет. Где-то в доме одна из одноклассниц Джинни, совершенно сбитая с толку и непонимающая, что происходит, подхватила ее рыдания.

Медведь, хрустя коленками, опустился на корточки, вся его массивная фигура съежилась, а полы форменного пиджака опустились так низко, что казалось, будто это плащ. Желтая выцветшая надпись на нем сообщала, если кому-то это было интересно: «Судебный исполнитель США».

– Дорогая, держись, – сказал он. – Держись.

Огромными ручищами он обхватил ее за плечи – это явно далось ему нелегко – и притянул к себе так, что ее лицо уткнулось ему в грудь. Ее пальцы судорожно сжимали воздух, так что могли бы сломать любой попавший ей под руку предмет.

Медведь сконфуженно поднял голову:

– Вам придется…

Тим протянул руку и погладил жену по голове.

– Я поеду.

Побитый серебристый грузовик Медведя дребезжал, когда его трехфутовые колеса подпрыгивали на колдобинах. Нарастающее чувство ужаса, которое испытывал Тим, было похоже на ощущение человека, наглотавшегося битого стекла.

Мурпарк – двенадцать квадратных миль домов и обсаженных деревьями улиц – располагался в пятидесяти милях к северо-западу от центра Лос-Анджелеса и был известен только тем, что концентрация служителей правопорядка была здесь самой высокой в штате. Он был чем-то вроде загородного клуба для представителей закона, чем-то вроде убежища, куда они возвращались после дежурства и где прятались от преступного города, который изучали и с которым боролись большую часть своего времени, лишь ненадолго проваливаясь в сон. В Мурпарке царила атмосфера телевизионных шоу пятидесятых годов: никаких салонов тату, никаких бомжей, никаких чужаков. Соседями Тима и Дрей по переулку были спецназовец, две семьи агентов ФБР и почтовый инспектор. Кражи со взломом в Мурпарке были делом опасным и бесполезным.

Медведь смотрел прямо перед собой на желтые фонари, бегущие по центру дороги: они неожиданно выплывали из темноты и так же неожиданно в ней растворялись. Он сосредоточился на дороге, радуясь возможности чем-то занять себя.

Тим по одному перебирал оставшиеся вопросы, пытаясь найти такой, который мог бы служить отправной точкой.

– Почему ты… как ты там оказался? Этим случаем должны были заниматься местные власти, а не федеральные.

– В отделении шерифа взяли отпечатки ее руки…

Отпечатки ее руки. Рука. Отдельный орган. Не ее отпечатки. Сквозь одуряющий ужас Тим задался вопросом, в каком именно из трех пластиковых пакетов унесли ее кисть, ее руку, ее туловище… На одном из пальцев Медведя он заметил засохшую грязь.

– …по лицу, наверное, нельзя было установить личность. Господи, Тим, мне так жаль.

Медведь вздохнул так тяжело, что даже сидевший на заднем сиденье Тим ощутил его вздох.

– В общем, Билл Фаулер был в управлении. И опознал труп. – Он замолчал, осознав свой промах, потом сказал по-другому: – Он узнал Джинни. Позвонил мне, потому что знает, как я отношусь к тебе и Дрей.

– Почему он не сообщил ближайшим родственникам? После академии он был первым напарником Дрей. Он только месяц назад приходил к нам на барбекю.

Тим стал говорить громче, в его голосе зазвучали истеричные нотки, и в этом ощущалось отчаянное желание найти виноватого.

Грузовик съехал с дороги и загрохотал вниз по склону так, что они запрыгали на сиденьях.

Тим с трудом выдохнул воздух, пытаясь избавиться от темноты, которая жестоко и методично наполняла его тело со времени разговора на крыльце.

– Я рад, что пришел ты, – его голос казался далеким и выдавал ту борьбу, которую он вел внутри себя, пытаясь обуздать хаос, загнать его в глубь своего сознания. – Улики?

– Четкие отпечатки покрышек, ведущие из бухты. Было довольно грязно. Помощники шерифа этим занимаются. Я не… у меня голова была совсем другим занята. – Щетина на щеках Медведя блестела от засохшего пота, его доброе, со слишком крупными чертами лицо казалось безнадежно усталым.

В июне Тим сфотографировал его с Джинни в Диснейленде, посадив девочку к нему на плечи. Медведь рано осиротел, ни разу не был женат. Рэкли были его суррогатной семьей во всех смыслах этого слова. Тим вместе с Медведем в течение трех лет отлавливал беглых преступников в центре города. Началось это одиннадцать лет назад, когда Тим уволился из рейнджеров. А еще они вместе служили в отряде, приводящем в исполнение приказы об аресте. Этот отряд был ударной силой подразделения: его члены выбили кучу дверей и заметно поубавили двадцатипятитысячную армию преступников, сбежавших из федеральных тюрем и скрывающихся на огромных просторах Лос-Анджелеса, скрутили и отправили обратно в тюрьму всех тех, на кого смогли надеть наручники.

Хотя до пенсии Медведю оставалось еще пятнадцать лет, в последнее время он начал с таким недовольством говорить о дне выхода на заслуженный отдых, как будто тот стремительно приближался. Он даже заочно закончил Школу права Юго-Западной юридической академии Лос-Анджелеса, чтобы было чем заняться после того, как он выйдет в отставку, – правда, два раза завалил выпускной экзамен, но в конце концов выбрался оттуда с дипломом в кармане. Судья Ченс Эндрю, с которым Медведь частенько работал вместе, привел его к присяге в здании Федерального суда в центре Лос-Анджелеса, они с Тимом и Дрей прямо в холле выпили за его успех из одноразовых стаканчиков, и с тех пор лицензия Медведя пылилась в нижнем ящике письменного стола в его кабинете. Он был на девять лет старше Тима, и недавно появившиеся на его лице морщинки выдавали эту разницу в возрасте. У Тима, который пошел в армию в девятнадцать лет, было явное преимущество: он по-юношески легко перенес все невзгоды адаптационного периода и демобилизовался закаленным, но целым и невредимым.

– Отпечатки покрышек, – сказал Тим. – Если этот парень такой рассеянный, что-нибудь обязательно всплывет.

– Да-да, всплывет.

Тим затормозил и свернул на стоянку у едва заметного указателя, надпись на котором гласила: «Окружной морг Вентуры». Он остановил машину перед входом, где стоянка запрещена, швырнул на приборную доску свой значок судебного исполнителя.

Они сидели молча. Тим зажал ладони между коленками.

Медведь выудил из бардачка пинту виски, дважды глотнул, издав булькающий звук, и протянул бутылку Тиму. Тим сделал большой глоток, чувствуя, как виски обжигает горло, прежде чем раствориться в желудке. Он завинтил крышку, потом снова открыл, сделал еще один глоток, потом поставил бутылку на приборную доску, распахнул дверь чуть резче, чем нужно, и через спинку переднего сиденья посмотрел на Медведя.

Сейчас – только сейчас – пришло горе. У Медведя были красные опухшие веки, и Тиму пришло в голову, что он, наверное, по дороге к ним где-нибудь притормозил, посидел в своей машине и поплакал.

На секунду Тиму показалось, что он может окончательно потерять контроль над собой, закричать и, не останавливаясь, орать до бесконечности. Он думал о том, что его ожидает за стеклянными дверьми, и вдруг где-то глубоко внутри (о существовании такой глубины в себе он даже не подозревал) нашел в себе остатки мужества. У него в животе все перевернулось, но он, сделав над собой усилие, сжал зубы.

– Ты готов? – спросил Медведь.

– Нет.

Тим вышел из машины, Медведь двинулся за ним.

Искусственный свет был невыносимо ярким, он отражался от полированной плитки двери и от стальных ящиков с мертвыми телами. В центре комнаты, на столе, накрытый покрывалом голубого больничного оттенка, в ожидании их прихода лежал искалеченный труп.

Патологоанатом, маленький человечек с растрепанными волосами и в круглых очках, еще больше усиливающих сходство с типичным представлением о людях его профессии, нервно теребил висевшую у него на шее маску. Тим пошатнулся, не сводя глаз с голубого покрывала. Тело под ним было неестественно маленьким и непропорциональным. И он почти сразу почувствовал запах. Сквозь резкую смесь запаха металла и дезинфекции пробивался дух земли и еще чего-то отвратительного. У Тима в желудке, словно пытаясь вырваться на свободу, подпрыгнул виски.

Патологоанатом потер руки и спросил предупредительно и с опаской:

– Тимоти Рэкли, отец Вирджинии Рэкли?

– Да.

– Если хотите, э-э, можете пойти в соседнюю комнату, а я подкачу стол к окну, чтобы вы могли ее, э-э, идентифицировать.

– Я хотел бы остаться наедине с телом.

– Дело в том, что экспертиза еще не закончена, так что я не могу…

Тим открыл бумажник и вытащил значок судебного исполнителя. Патологоанатом коротко кивнул и вышел. Люди гораздо больше уважают горе, как, впрочем, и любые другие эмоции, если их носителем становится представитель власти.

Тим повернулся к Медведю:

– Все в порядке, старина.

Медведь несколько секунд вглядывался в лицо Тима. Должно быть, то, что он увидел, успокоило его, потому что он повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. До Тима донесся едва слышный щелчок.

Перед тем как подойти, Тим внимательно вгляделся в фигуру на столе. Он не знал, какой конец покрывала приподнять. Обычно он имел дело с мешками для трупов, и ему не хотелось отогнуть не тот край покрывала и увидеть больше, чем было необходимо. В силу своей профессии он знал, что от некоторых воспоминаний избавиться невозможно.

Он решил, что патологоанатом, скорее всего, положил Джинни головой к двери, и осторожно потрогал этот край покрывала, на ощупь различив выпуклость носа и впадины глазниц. Тим не знал, вымыли ей лицо или нет, впрочем, он сомневался, что хотел бы этого, а может, предпочел бы увидеть все как есть, чтобы острее почувствовать тот ужас, который она пережила в последние секунды своей жизни.

Он сдернул покрывало и задохнулся, как от удара в солнечное сплетение, но не отвел взгляд, не отошел, не отвернулся. Внутри него яростно билась боль – острая, порождающая ярость; он смотрел на бескровное, разбитое лицо Джинни, пока боль не прошла.

Дрожащей рукой он достал из кармана ручку и этой ручкой убрал изо рта Джинни прядь волос – таких же прямых и светлых, как у Дрей. Эту единственную мелочь он хотел исправить, хотя все ее лицо было в кровоподтеках и ссадинах. Сейчас он бы ни за что до нее не дотронулся, даже если бы захотел. Теперь она уже была уликой.

Единственное, за что он был благодарен судьбе, – что Дрей не придется запомнить Джинни такой.

Он осторожно прикрыл лицо Джинни и вышел. Медведь вскочил с одного из отвратительно зеленых стульев. Подошел патологоанатом, потягивая воду из бумажного стаканчика, который он выудил из автомата в коридоре.

Тим хотел заговорить, но не смог. Когда голос к нему вернулся, он сказал:

– Это она.