6

Когда Тим вернулся в гостиницу, два судебных исполнителя, подняв Хоакина за запястья и лодыжки, лицом вниз выносили его из номера. Он отчаянно сопротивлялся, дергался и пытался укусить их за ноги.

Пять полицейских машин с включенными фарами блокировали территорию. Собралась внушительная толпа; поодаль Тим заметил фургончики тележурналистов – они выспрашивали подробности происшедшего.

Медведь сидел, опершись на стену и держась за ребра. Над ним стояли Миллер и врач. Тим почувствовал, как у него лихорадочно забилось сердце:

– Все в порядке?

Миллер с трагическим видом разжал кулак и показал сплющенную пулю, которую он только что вынул из жилета Медведя. Тим тяжело вздохнул, прислонился к стене и скользнул по ней вниз, плюхнувшись возле Медведя.

– У тебя девять жизней, Медведь.

– Уже осталось семь. Первой я обязан тебе, этой – Кевлару.

Фрид и Томас толкались вокруг джипа, жадно заглядывая внутрь через тонированные стекла. Сквозь пятна пота на футболке Фрида проступали контуры бронежилета.

– Что они делают? – спросил Тим.

– Ждут, когда им перезвонят из прокуратуры, – сказал Миллер. – Прокурорша пытается достать судью, тогда они по телефону получат санкцию на обыск машины.

– Мы берем одного из пятнадцати самых опасных беглых преступников, и это не является причиной, достаточной для обыска этой гребаной машины? – Медведь зашелся в приступе кашля.

– Думаю, что больше не является, – сказал Миллер.

– То есть ты хочешь сказать, что я зря учился в Юридической академии, где нас всему этому обучали?

Тим пожал плечами:

– У нас есть задержанные. У нас есть машина. Никуда это все не денется. Можем спокойно подождать двадцать минут.

Они сидели, глядя на волнующуюся толпу на стоянке и улице за стоянкой. Полицейские помоложе собрались в кружок у дверей девятого номера.

– Через дырку в груди этого подонка можно было кошку пропихнуть.

– Классный выстрел, отпад.

– Рэк подстрелил этого урода, и он сдох на месте.

Несколько человек размашисто били друг другу по рукам. Тим заметил, что Гуеррера крепко сжимает запястья, чтобы унять дрожь в ладонях.

– Так держать, Рэк, – крикнул кто-то. – Пять баллов!

Тим приподнял руку, но взглядом следил за «фордом» начальника службы судебных исполнителей, двигавшимся через полицейское оцепление. Начальник – коренастый и мускулистый мужчина, поднявшийся по служебной лестнице с самой низшей ее ступени, – выскочил из машины и подбежал к ним. Марко Таннино пришел работать в правоохранительные органы в двадцать один год. Прошлой весной благодаря рекомендации сенатора Файнстайна его назначили начальником службы судебных исполнителей. Из девяноста четырех начальников федеральных служб судебных исполнителей большинство получили свою должность, активно участвуя в кампаниях по выборам в сенат, были или детишками богачей, или оказались карьеристами из других федеральных агентств, а один из начальников службы судебных исполнителей Флориды и вовсе был профессиональным клоуном. Таннино же за время своей головокружительной карьеры много раз участвовал в реальных операциях и заслужил свой пост.

Пока Фрид вел его к машине, возле которой толпились полицейские, лицо его хранило сосредоточенное выражение, и он то и дело проводил рукой по шапке полуседых волос.

Миллер сжал плечо Тима:

– Тебе нужен врач?

Тим покачал головой. В воздухе пахло потом и порохом.

Один из офицеров полиции навис над Тимом, открыв свой черный блокнот. Он начал говорить, но Тим оборвал его:

– Мне нечего сказать. Я не буду давать никаких показаний.

Таннино сделал резкий шаг вперед и коленом уперся в полицейского, и тому пришлось подняться, чтобы восстановить равновесие.

– Проваливай, – сказал он. – Займись чем-нибудь полезным.

– Я просто выполняю свою работу.

– Делай это в другом месте.

Полицейский отступил и пошел в отель.

– Как ты? – спросил Таннино. В спортивной куртке, полиэстровых брюках и ботинках с круглыми носами, он был похож на хиппи.

– Порядок. – Тим достал из кобуры «Смит-энд-Вессон», дважды перепроверил, что в барабане нет патронов, и протянул Таннино – не хотел вынуждать его просить об этом. Оружие ему уже не принадлежало, оно было уликой.

– Мы скоро дадим тебе новый.

– Буду рад.

– Давай я вытащу тебя из этого дурдома. Обезьяны из прессы уже стучат по прутьям, так что здесь скоро станет жарко.

– Спасибо, сэр. Я выстрелил…

Таннино поднял руку:

– Не сейчас. Ты знаешь правила. Дашь показания один раз, в письменном виде. Ты сделал свою работу, и сделал ее хорошо. А теперь позаботимся о твоей защите. – Он подал Тиму руку: – Пошли.


Комната была маленькой, а свет – до боли ярким. Тим поерзал на столе, и плотная бумага под ним сморщилась. Медведя и остальных полицейских тоже отвезли в служебную больницу и поместили в отдельные палаты.

Раздался вежливый стук в дверь, и показался Таннино.

– Рэкли, – он внимательно посмотрел на Тима темно-карими глазами. – Доктор сказал, что ты отказался от успокоительного. Почему?

– Меня не нужно успокаивать.

– Психологи готовы к работе. Они всегда рядом, могут поговорить с тобой, с другими ребятами, с кем захочешь.

– Я могу и сам справиться.

– Можешь. Но вдруг тебе это будет нужно.

– У меня не было выбора. Я действовал по инструкции. Они пытались меня убить – я их честно пристрелил, – Тим облизнул губы. – Есть другие вещи, которые меня волнуют. Семейные проблемы.

– Об этом я тоже хотел с тобой поговорить. И о твоей дочери. Знаешь, есть парень, который специализируется на таких вещах. Высококвалифицированный психоаналитик из Калифорнийского университета Лос-Анджелеса…

– Уильям Рейнер.

– Его услуги стоят дорого, но я уверен, что мог бы убедить администрацию…

– Спасибо, мы как-нибудь сами.

– Ладно. Как вы справляетесь?

Тим сжал губы, потом разжал:

– Никак.

Таннино откашлялся и сказал, глядя в пол:

– Я так и думал.

– Нельзя ли…

– Что, сынок?

– Нельзя ли поручить одному из наших парней покопаться в деле моей дочери? Детективы шерифа, которые им занимаются, не… – он запнулся, стараясь не смотреть Таннино в глаза.

– Мы не можем использовать своих людей для решения личных проблем, Рэкли. Ты прекрасно об этом знаешь.

– Да, знаю. Простите. Я могу идти?

– Я хочу, чтобы ты побольше пообщался со СМИ. Три трупа, стрельба в общественном месте – это будет настоящий цирк. Нам нужно все грамотно сделать. Твой адвокат уже едет. Он подскажет, что говорить.

– Хорошо. Спасибо.

– Мне жаль, что поднялась такая шумиха. Даже правильный поступок легко смешать с грязью. Но мы тебя прикроем.


Когда Тим вернулся домой, Дрей лежала в темной гостиной, свернувшись калачиком на диване. Шторы были задернуты – так же, как и утром, когда Тим уходил, и он подумал, открывала она их сегодня вообще или нет. На ней были рваные джинсы и старая водолазка, и, судя по виду, она даже не принимала душ. Рядом с ней стояла чашка с недоеденной кашей, рядом валялись две перевернутые банки из-под кока-колы.

Тим не мог разобрать, спит она или нет, – для этого было слишком темно, но он чувствовал, что она его слышит. Он взглянул на часы на видеоплеере – почти одиннадцать:

– Извини, что так поздно. Я…

– Я знаю. Я смотрела новости. Думаю, ты мог бы найти телефон и позвонить.

– Так сложилось.

Дрей с усилием приподнялась на локтях, и теперь можно было разглядеть ее лицо:

– Как все было?

Он рассказал. Она слушала, задумчиво хмурясь, а затем сказала:

– Иди сюда.

Тим пересек комнату и подошел к ней. Она подвинулась, освобождая место. Ее тело было напряженным и теплым. В прошлом месяце она много тренировалась, и теперь трицепсы выступали на ее руках, как два желвака. Она взъерошила его волосы, потом прижала его голову к своей груди. Тим не стал сопротивляться.

Через несколько минут он поднял голову и поцеловал ее. Они отстранились друг от друга на мгновение, потом снова поцеловались.

Дрей откинула волосы с его лба, пробежала пальцем по тонкому шраму у корней волос, который появился у Тима после того, как под Кандагаром он получил удар прикладом ружья. Он зачесывал волосы на правую сторону, чтобы скрыть шрам; только Дрей могла смотреть на него, не вызывая у Тима чувства неловкости.

– Может быть, мы могли бы, ну, не знаю, например, пойти в спальню? – сказала она.

– Ты пытаешься меня соблазнить?

– Вроде того.

Тим встал и, склонившись над ней, просунул руки под ее плечи и колени. Она издала какой-то странный смешок и обвила его руками за шею. Он притворился, что ему тяжело, застонал и уронил ее обратно на диван:

– Тебе не мешало бы похудеть.

Он хотел пошутить, но вышло грубо. Улыбка на ее лице погасла. Тим опустился на корточки и обхватил ее лицо ладонями, чтобы она могла прочесть в его глазах угрызения совести.

– Пойдем со мной, – сказал он. Они не занимались любовью с тех пор, как умерла Джинни, – шесть дней.

Тим нервничал, как на первом свидании, и думал, как странно в его возрасте чувствовать себя так неуверенно в собственном доме с собственной женой. Она тяжело дышала, и ее шея блестела от пота – картина, запечатлевшаяся в его памяти.

Они пошли в спальню и начали целоваться – изучающее, нежно. Дрей легла на кровать, и он осторожно опустился на нее, но перестал целовать, когда понял, что она плачет. Она нащупала ладонями его плечи и оттолкнула от себя. Он сел на кровати, смущенный, а она схватила простыню и натянула на себя.

– Мне очень жаль. Прости. Я думала, что, может быть, смогу.

– Тебе не за что извиняться. – Тим протянул руку и погладил ее по волосам, но она никак не отреагировала. Он тихо оделся.

– Наверное, мне просто нужно время.

– Может быть, мне вернуться в… – он показал на дверь в коридор, медленно прошел по комнате и на минуту задержался в дверях, но она его не остановила.


Тим спал беспокойным сном, пробиваясь сквозь нагромождение кошмаров, и проснулся весь в поту, проспав не больше часа.

Он не мог довериться компетентности детективов. Он не был согласен с той точкой зрения, которая сложилась по этому делу у окружного прокурора. Он не мог использовать свое служебное положение, не мог обратиться к коллегам и не мог сам расследовать это дело.

Он был в отчаянии.

И его отчаяние достигло такой степени, что он был готов искать помощи в единственном месте, в котором поклялся никогда ее не искать.

Он взглянул на часы – 23:37.

Он оставил Дрей записку на случай, если она проснется, тихо вышел из дома и помчался в Пасадену. Он ехал через чистенькие окрестности, и его сердце билось все сильнее, а волнение возрастало по мере приближения к цели. Он припарковался у края гладкой подъездной дорожки, камни которой идеально были подогнаны друг к другу. Лужайка перед домом была абсолютно ровной, с аккуратными краями.

Тим прошел по дорожке и минуту постоял, отметив про себя, что краска на парадной двери лежит идеально: на ней не было ни единого следа кисточки. Он позвонил в звонок и стал ждать.

Раздался звук размеренных шагов.

Его отец открыл дверь.

– Тимми.

– Отец.

Его отец стоял между дверью и косяком. На нем был дешевый, но хорошо отглаженный серый костюм и, несмотря на поздний час, галстук с плотным узлом, повязанный высоко под горло.

– Как ты? Мы с тобой не говорили с тех пор, как я узнал новость.

Новость. Дело. Рабочий вопрос. Смерть дочери.

– Можно мне войти?

Отец сделал глубокий вдох и на секунду задержал дыхание, всем своим видом показывая, что это создает ему неудобства. Наконец он отошел в сторону и распахнул дверь:

– Если не возражаешь, сними, пожалуйста, ботинки.

Тим сел на диван в гостиной. Отец минуту постоял над ним, скрестив на груди руки:

– Выпьешь?

– Если можно, воды.

Отец нагнулся, взял с кофейного столика подставку для стакана и протянул ее Тиму, потом ушел на кухню.

Тим огляделся. Знакомая комната. На камине стояло несколько рамок, демонстрируя выцветшие от солнца фотографии-образцы, продававшиеся вместе с ними: женщина на пляже, трое детишек в маленьком бассейне, пожилая пара на лужайке на пикнике. Тим не знал, вставлялись ли в эти рамки другие снимки. Он попытался вспомнить, была ли когда-нибудь у них дома фотография его матери, которая поступила очень мудро, уйдя от мужа, когда Тиму было три года.

Джинни была последней Рэкли, на ней род обрывался.

Отец вернулся, дал ему стакан и протянул ладонь. Они наконец пожали друг другу руки.

Тим вдруг понял, что не видел отца с того дня, когда Джинни исполнилось четыре года. Он постарел – под глазами появилась едва заметная сеть морщинок. Тим заметил и неглубокие складки в углах рта, и жесткие седые волоски в бровях. Он увидел в этом напоминание о смерти – в этом случае медленной, но непреклонной и безжалостной.

Ему вдруг пришла в голову мысль, что раньше он не понимал, что такое смерть. Она притягивала его. Он играл в войну, он играл в полицейских и грабителей, он играл в ковбоев и индейцев – в те игры, где смерть была одним из участников. Когда он впервые столкнулся с ней – погибли его друзья из рейнджеров, – он стоял на похоронах в форме и в темных очках и стоически наблюдал за происходящим. Он был мрачен и тверд. Он не скорбел по своим друзьям, не скорбел по-настоящему, потому что они просто опередили его. Первым получить лицензию, первым получить ранение, первым словить пулю и больше не подняться. Но когда он потерял дочь, все изменилось. Смерть больше не казалась притягательной. Когда Джинни умерла, какая-то часть его откололась. Этот ущерб будто сделал его меньше, уязвимее перед лицом ужаса.

Тим почувствовал, что теряет почву под ногами.

Чтобы вернуть себе уверенность, он обратился к теме, которая всегда вызывала в нем вспышку агрессии.

– Ты не жульничал? – спросил он отца.

– Нет. Вел себя кристально честно.

– Никаких фальшивых чеков, никаких несуществующих кредитных карт?

– Никаких. С тех пор действительно прошло четыре года. Офицер по надзору очень мной гордится, даже если мой собственный сын подобных чувств и не испытывает. – Отец для пущей убедительности кивнул и сложил руки. Его ухоженные ногти не вязались с второсортным мошенничеством, ставшим главным делом его жизни.

То, что отец сказал затем, удивило Тима больше, чем все, что он когда-либо от него слышал:

– Я скучаю по Вирджинии.

Тим сделал глоток воды – главным образом для того, чтобы выиграть время:

– Ты не так уж часто с ней встречался.

Тот кивнул, снова слегка наклонив голову, как будто слушал звучащую вдалеке музыку:

– Знаю. Я скучаю по самой идее Вирджинии.

Тим поймал себя на том, что он тупо смотрит на фотографии на каминной полке:

– Она не была простой идеей.

– Я такого и не говорил.

Тим сделал над собой усилие и выдавил:

– Мне нужна помощь.

– Как и всем нам. Деньги?

– Нет. Информация.

Отец торжественно кивнул, как судья, который предвидел это.

– Ты не мог бы порасспросить о Джинни своих парней? У тебя везде знакомые – может, кто-то что-то слышал?

– Насколько я понял из газет, есть подозреваемый, Кинделл.

– Да. Но у меня такое чувство, что есть еще кто-то.

– Почему бы тебе самому не покопаться в этом деле? У тебя есть надежные информаторы, коллеги.

– Использовать служебное положение я не могу. Я никогда не сделаю этого в личных целях.

– А-а, суперэго заговорило! – Отец сделал губки бантиком. – Ты готов привлечь меня и мои сомнительные контакты, но только не свои собственные.

– Я рискую себя скомпрометировать. Но, думаю, если ты наткнешься на что-то серьезное, возьмешь след, мы могли бы рассказать об этом властям.

– Я не очень симпатизирую властям, Тимми.

Тим постарался взять себя в руки. За тридцать три года он выработал в себе привычку справляться с тем состоянием беззащитности и отчаянья, которое появлялось вместе с ожиданием чего-либо от отца.

– Я никогда раньше не приходил к тебе за помощью. Никогда. Не просил помочь с работой, деньгами, личными вопросами. Пожалуйста, помоги мне теперь.

Его отец вздохнул, притворяясь, что огорчен:

– Знаешь, Тимми, в последнее время дела у меня идут не важно, а вокруг меня не так уж много людей, от которых я могу потребовать ответную услугу. Я должен грамотно распорядиться оставшимися услугами.

– Я бы не стал просить, если бы это не было важно.

– Да, но, понимаешь ли, то, что важно для тебя, не обязательно в данный момент важно для меня. Не то чтобы я не хотел тебе помочь, Тимми. Просто у меня есть некоторые приоритеты. Боюсь, у меня сейчас нет никаких лишних знакомых, кто бы мне что-нибудь задолжал.

Никаких или никаких лишних?

– Никаких лишних, я полагаю.

Тим на несколько секунд так сильно прикусил губы, что боль стала почти невыносимой:

– Я понял.

Отец провел по уголкам губ большим и указательным пальцами, будто приглаживая усы:

– Блюститель порядка пришел к преступнику за помощью. Думаю, это и есть ирония, а, Тимми?

– Наверное, ты прав.

Отец встал, поправляя брюки. Тим тоже поднялся.

– Передай привет Андреа.

– Передам.

В дверях отец вытянул руки, хвастаясь пиджаком:

– Тебе нравится мой новый костюм для церкви, Тимми?

– Не знал, что ты ходишь в церковь.

Он подмигнул:

– Подстраховываю свои сделки у Главного.

Загрузка...