Обвинение в убийстве

12

Тим резко затормозил. Большой дом в стиле тюдор, смахивающий на особняк, высился за коваными воротами. Рядом с гаражом Тим заметил грузовичок-«тойоту», «Линкольн» и «Краун Вик», припаркованные рядом с «лексусом» и «мерседесом». Три трубы гордо возвышались над домом, из двух шел дым, и сквозь задернутые шторы окон нижнего этажа пробивался свет. Шикарные тачки уже стояли, когда Тим в последний раз проезжал мимо этого дома несколько часов назад, но машины попроще прибыли недавно.

Проверка показала, что дом принадлежит некоему Спенсеру Трасту, однако дальнейшие поиски ничего не дали. Тим знал, что раскопать что-то про Трастов практически невозможно, потому что они нигде не проходят по компьютеру, а бумажная документация бывает только у адвокатов да бухгалтеров. Информатор Тима из спецслужб сказал, что более подробную информацию сможет предоставить только завтра.

Тим повернул за угол и поехал по кварталу. Хэнкок-Парк, гнездо консервативных богачей, живущих на юге Голливуда. Огромные дома, которые таяли в сумерках, в основной своей массе были построены в двадцатые годы богатыми протестантами англо-саксонского происхождения и вероисповедания – этакими стопроцентными американцами. Несмотря на кирпичные почтовые ящики и степенный английский вид, дома все же наводили на мысль о смелости и, как ни странно, свободе духа – как монашка, курящая сигарету.

Тим снова подъехал к дому и свернул на подъездную дорожку. Он нажал кнопку звонка, и огромные ворота открылись. Припарковав машину за воротами – на случай, если придется спешно ретироваться, – Тим повесил на плечо сумку и подошел к входной двери.

Он поднял молоток в виде медного кролика и отпустил его. Приглушенные звуки беседы внутри смолкли.

Дверь распахнулась. Перед ним стоял Уильям Рейнер. Тим постарался скрыть удивление: на Рейнере был дорогой, сшитый на заказ костюм, очень похожий на тот, в который он был одет во вчерашней телепередаче. В руке у него, судя по запаху, был джин-тоник.

– Мистер Рэкли, я так рад, что вы пришли. – Он протянул руку. – Уильям Рейнер.

Тим оттолкнул его руку и костяшками пальцев постучал по груди и животу Рейнера, проверяя, нет ли у него под рубашкой микрофона.

Рейнер с интересом смотрел на него:

– Прекрасно, прекрасно. Мы ценим осторожность. – Он сделал шаг в сторону и приоткрыл дверь, но Тим не сдвинулся с места. – Да ладно вам, мистер Рэкли. Мы же пригласили вас не для того, чтобы избить.

Тим осторожно вошел в холл. Рейнер прошел в соседнюю комнату. Тим последовал за ним.

Пятеро мужчин, включая Рейнера, и одна женщина ждали его в красивых креслах и на кожаном диване. Двое близнецов, под сорок, с темно-голубыми глазами и густыми светлыми усами, выделялись крепкими фигурами с мощной грудной клеткой и бугрящимися мышцами, покрытыми светлыми, с рыжиной волосами.

На диване сидел худой мужчина в очках с невероятно толстыми стеклами. У него были мягкие черты лица, как у тряпичной куклы, а его безвкусная рубашка, блестящая лысина и заостренная голова шли вразрез с элегантным стилем комнаты. У него был крохотный подбородок и очень тонкий нос. Он поднял хрупкую руку и поправил очки, подсаживая их на отсутствующую переносицу. Рядом с ним сидел вчерашний вечерний посетитель.

В одном из кресел, стоявших прямо напротив Тима и идеально сочетающихся с камином, устроилась женщина. Она была привлекательной и строгой; тонкая кофта на пуговицах демонстрировала стройную женственную фигуру, а очки выглядели так, словно их сняли с секретарши пятидесятых годов. Волосы она аккуратно уложила в высокую прическу и заколола двумя черными шпильками. Она была самой младшей в группе, по виду ей нельзя было дать больше двадцати восьми.

Вокруг них от пола до потолка поднимались книжные шкафы. Книги были расставлены по темам: собрания сочинений, публикации на юридические темы, социологические журналы, психологические тесты. Когда Тим увидел ряды книг, которые написал сам Рейнер, он понял, что интервью с Рейнером транслировалось отсюда. Заголовки книг напоминали названия сериалов восьмидесятых: «Ужасная потеря», «Несостоявшаяся месть», «Над пропастью».

Дальний угол занимал письменный стол медового оттенка; на нем стояла скульптура, изображавшая Правосудие. Эта пропагандистская дешевка выглядела беднее остальной обстановки – ее явно поставили специально для телевизионных съемок. Или специально для Тима.

Женщина улыбнулась:

– Что у вас с глазом?

– Упал с лестницы. – Тим поставил свою сумку на персидский ковер. – Я бы хотел заметить, что я ни на что не соглашался и пришел на встречу, о которой ничего не знаю. Я ясно выражаюсь?

Рейнер закрыл дверь, и женщина сказала:

– Прежде всего мы хотели бы выразить вам свои соболезнования в связи с тем, что случилось с вашей дочкой. – Ее голос звучал искренне, и казалось, что к нему примешивается воспоминание о каком-то личном горе. При других обстоятельствах Тим, возможно, счел бы это трогательным.

Мужчина, в котором Тим узнал вчерашнего посетителя, поднялся с кресла:

– Я знал, что вы придете, мистер Рэкли. – Он пересек комнату и пожал Тиму руку. – Франклин Дюмон.

Тим прощупал его, чтобы убедиться, что на нем нет микрофона. Дюмон кивнул остальным, и все мужчины расстегнули или подняли рубашки, показывая, что у них ничего нет. Женщина последовала их примеру, задрав кофту и белую блузку и демонстрируя кружевной лифчик. Она спокойно встретила взгляд Тима; на ее губах играла легкая улыбка.

Тим достал из сумки прибор, распознающий радиоволны, и обошел комнату по периметру, проверяя, нет ли в стенах микрофонов. Особенно внимательно он осмотрел розетки и старинные часы у окна. Все с интересом наблюдали за ним.

Прибор не подал никаких сигналов. Рейнер с легкой ухмылкой посмотрел на Тима:

– Вы закончили?

Тим не ответил, и Рейнер кивнул близнецам. Один из них быстрым движением снял часы с запястья Тима и бросил их брату. Тот порылся в кармане рубашки, достал миниатюрную отвертку, снял крышку часов, пинцетом вынул из них крохотный микрофон и положил его к себе в карман.

Мужчина в яркой рубашке заговорил высоким голосом, плохо выговаривая слова:

– Я выключил сигнал микрофона, когда вы въехали в ворота, поэтому сейчас вы его не нашли.

– Сколько времени вы меня слушаете?

– Со дня похорон вашей дочери.

– Мы приносим свои извинения за вмешательство в вашу частную жизнь, – сказал Дюмон, – но мы должны были во всем убедиться.

Они слушали его во время комиссии по перестрелкам, во время его ссоры с Таннино и во время драки с Дрей вчера вечером. Тим постарался сдержаться и сосредоточиться на разговоре:

– Убедиться в чем?

– Почему бы вам не присесть?

Тим остался неподвижным:

– Кто вы и зачем за мной следили?

Близнец последний раз повернул отвертку и швырнул часы обратно Тиму. Тот поймал их прямо у себя перед лицом.

– Я полагаю, вы знаете Уильяма Рейнера, – сказал Дюмон. – Социальный психолог, эксперт по психологии и юриспруденции и печально известный ученый-культуролог.

Рейнер поднял стакан с комедийной торжественностью:

– Предпочитаю, чтобы меня называли знаменитым ученым-культорологом.

– Его ассистентка и протеже Дженна Аненберг. Я сержант полицейского управления Бостона в отставке. Эти двое, Роберт и Митчелл Мастерсон, бывшие детективы из Детройта и члены отряда по выполнению спецзаданий. Роберт был одним из лучших снайперов спецназначения, а Митчелл работал в отделе, занимающемся взрывчатыми веществами.

Агрессивное поведение и острые черты лица Роберта напомнили Тиму инструктора отряда «зеленых беретов», учившего их рукопашному бою. У него Тим научился бить головой по лицу, а еще удару кулаком в пах, резкому и очень сильному, рассчитанному таким образом, чтоб он совпадал с движением противника и от этого был еще более сокрушительным. Этот удар ломал кости таза как стеклянную тарелку. Инструктор утверждал, что если бить правильно, так, чтобы удар пришелся по верхушке лобковой кости, можно напрочь оторвать член.

Однако Роберт и его брат были опасны не потому, что дышали злобой, а потому, что от них исходило бесстрашие, которое Тим научился распознавать за годы учебы и боев.

Тем временем Дюмон продолжал:

– А это Эдди Дейвис, известный также под кличкой Аист. Бывший агент ФБР, специалист по прослушке.

Низкий мужчина неуклюже помахал рукой и снова засунул ее в диванные подушки.

Дюмон встал за спиной у Тима, и тому пришлось повернуться, чтобы не упускать его из виду:

– А это, уважаемые члены Комитета, Тимоти Рэкли, бывший сержант взвода рейнджеров. Его военная подготовка – Школа ближнего боя, Школа ночного передвижения, Школа поведения при захвате в плен, Парашютная школа, Школа искусства прыжков, Школа ориентирования на местности, Школа военно-морского флота, Школа снайперов, Школа видео- и аудиозаписи, Школа аквалангистов, Школа ведения боя в условиях города, Школа ведения боя в горах, Школа ведения боя в джунглях. Я не забыл назвать еще какие-нибудь из ваших школ?

– Ну разве что парочку. – Тим заметил висящее на дальней стене антикварное зеркало и подошел к нему, по пути прихватив со стола нож для бумаги.

– Вы их нам назовете?

Тим прижал кончик ножа к зеркалу. Между ним и отражением был промежуток. Значит, все нормально: одностороннее зеркало не показало бы никакого промежутка. Тим положил нож обратно на стол:

– Я всегда полагал, что люди сильно переоценивают звания.

Роберт, который теперь поднялся и стоял, прислонившись к книжному шкафу и скрестив руки, фыркнул. Такой тип людей был знаком Тиму еще со времен работы рейнджером: компетентные, сильные и преданные тому, что они считали своими идеалами, они не боялись вести себя подло, если того требовали обстоятельства.

Дюмон повернулся к остальным и продолжал:

– За три года службы судебным исполнителем мистер Рэкли три раза побеждал в рейтинге качества работы, получил две награды «За отличную службу» и медаль «За отвагу» за спасение жизни товарища, судебного исполнителя, некоего Медведя – мистера Джорджа Джовальски. В позапрошлом сентябре мистер Рэкли пробил стену притона и вынес тело раненого мистера Джовальски, подставляясь под пули. Не так ли, мистер Рэкли?

– Это голливудская версия.

– Почему вы не остались служить в армейском спецназе? – спросил Дюмон.

– Я хотел проводить больше времени с… – Тим прикусил губу.

Рейнер начал что-то говорить, но Тим вытянул руку:

– Послушайте меня внимательно. Я уйду, если вы мне не скажете, зачем я здесь. Прямо сейчас.

Мужчины и Аненберг обменялись взглядами. Дюмон тяжело опустился в кресло. Рейнер снял пиджак, под которым оказалась элегантная рубашка с расклешенными рукавами и золотыми запонками. Он повесил пиджак на спинку стула и встал перед Тимом, взбалтывая лед в стакане.

– У нас у всех здесь есть нечто общее, мистер Рэкли. У всех нас были любимые люди, которые стали жертвами преступников, и эти преступники смогли уйти от правосудия из-за дыр в законодательстве. Процедурные изъяны, неудачное стечение обстоятельств, проблемы с ордером. В нашей стране суды не всегда функционируют нормально. Они приперты к стенке, они задыхаются от законов и новых прецедентных прав. Поэтому мы создали Комитет, который должен действовать в соответствии с юридическими правилами. Нашим критерием будет Конституция Соединенных Штатов и Уголовный кодекс штата Калифорния. Мы будем рассматривать только случаи, когда преступник должен был быть приговорен к смертной казни, но избежал ее в силу каких-то формальностей. Комитет берет на себя функции судьи, присяжных и палача. Мы все – судьи и присяжные. – Его брови сдвинулись, образуя тонкую линию. – Мы хотели бы, чтобы вы были палачом.

Чтобы подняться с кресла, Дюмону пришлось опереться на обе руки. Он направился к коллекции бутылок на полке за письменным столом:

– Я могу предложить вам выпить, мистер Рэкли? Видит бог, мне лично выпить просто необходимо.

Тим переводил взгляд с одного лица на другое в поисках хоть какого-то намека на то, что это розыгрыш.

– Это не шутка? – Его замечание больше походило на утверждение, чем на вопрос.

– Если бы это было шуткой, то шуткой весьма и весьма изощренной, влекущей за собой огромную потерю времени, – проворчал Рейнер. – Должен сказать, что ни у кого из нас нет лишнего времени.

Тиканье старинных часов нервировало Тима.

– Итак, мистер Рэкли, – произнес Дюмон, – что скажете?

– По-моему, вы насмотрелись фильмов про Грязного Гарри. – Тим бросил индикатор радиоволн в сумку и застегнул ее. – Я не хочу иметь ничего общего с судом Линча.

– Суды Линча противозаконны. Мы же являемся дополнением к закону. – Аненберг положила ногу на ногу и сложила руки на коленях. Ее голос был успокаивающим, в нем слышалась интонация профессионального диктора: – Понимаете, мистер Рэкли, мы можем заботиться только о фактах. Нам не нужно думать о формальностях, мешающих правосудию. Судам обычно приходится выносить постановления, не соответствующие фактам. Они вынуждены предотвращать незаконные или неподобающие действия властей в будущем. Они знают, что если хоть раз не будут выполнены требования к ордеру или не зачитаны права, это может создать прецедент и даст государству возможность действовать без оглядки на права отдельного человека. И это законная и неотложная забота. – Она развела руками. – Для них.

– Конституционные гарантии будут соблюдаться, – сказал Дюмон. – Мы с ними в конфликт не вступаем. Мы – не государство.

– Вы по собственному опыту знаете, насколько трудновыполнимой стала четвертая поправка, касающаяся обыска и захвата, – подхватил Рейнер. – Дошло до того, что стремление полиции добросовестно выполнять свои обязанности ни к чему не приводят. И речь здесь идет не о бесчестных полицейских и не о трусливых, зашоренных судьях. Речь о таких женщинах и мужчинах, как мы с вами, – с чистой совестью и уравновешенным характером, стремящихся поддержать систему.

Наконец в разговор вступил Роберт, размахивая руками от возмущения:

– Честный полицейский не может одного выстрела сделать без последующего расследования его действий и комиссии по перестрелкам…

– Вдобавок еще и заведут гражданское или уголовное дело, – добавил Митчелл.

– Мы следуем не букве, а духу закона. – Рейнер указал на фигуру Правосудия с завязанными глазами на столе.

Тим заметил, насколько тщательно продумано все это представление. Богатая обстановка, чтобы произвести впечатление, четкая и логичная речь, ясная аргументация – почти его собственная манера выражаться. Выступающие не перебивали друг друга. И, несмотря на искусные маневры, проявили осмотрительность и добропорядочность. Тим ощущал себя покупателем, которого раздражает болтовня продавца, но все еще интересует машина.

– Вы не суд присяжных, состоящий из обычных граждан, – сказал Тим.

– Правильно, – ответил Рейнер. – Мы суд присяжных, состоящий из умных, проницательных людей.

– Но у вашей системы тоже есть недостатки.

– А разве что-то бывает без недостатков? Вопрос в том, что у нас их меньше.

Тим ничего не ответил.

– Почему бы вам не присесть, мистер Рэкли? – предложила Аненберг, но Тим не двинулся с места.

– Вы проводите собственные расследования?

– В этом прелесть нашей системы, – сказал Рейнер. – Мы занимаемся только теми делами, которые уже рассматривались в суде, – случаи, когда подозреваемых отпустили в силу процедурных формальностей. У этих дел обычно есть исчерпывающие доказательства в материалах дела и протоколах заседаний.

– А если нет?

– Если нет, то мы их не трогаем. Мы осознаем, что ограничены в средствах – у нас нет возможности заниматься расследованием и сбором улик.

– Как вы достаете материалы дела и протоколы слушаний?

– Протоколы слушаний – открытые документы. А у меня есть несколько судей, близких друзей, которые посылают мне нужные материалы. Им нравится, что я упоминаю их имена в списке благодарностей в моих книгах. – Он ногтем смахнул что-то невидимое с одной из запонок и самоуверенно ухмыльнулся. – Нельзя недооценивать тщеславие. К тому же у нас есть некие договоренности с временными сотрудниками – работниками отдела корреспонденции, клерками и другими подобными служащими в офисах окружного прокурора и государственного защитника, которые невозможно проследить.

– Почему вас интересуют только случаи со смертным приговором?

– Потому что наши возможности ограничены. Мы можем привести в исполнение смертный приговор, но не более того.

Аненберг сказала:

– Дополнительное преимущество нашей системы в том, что мы исправляем все связанные со смертной казнью предрассудки. Большинство из тех, кого посылают на электрический стул, – представители ущемленных в привилегиях меньшинств, которые не могут позволить себе хорошего адвоката.

– …В то время как мы признаем равные права всех подсудимых, в том числе и для осужденных на смертную казнь, – добавил Митчелл.

– Мистер Рэкли, вы знаете, какое преимущество законного наказания обычно недооценивают? – снисходительно спросил Рейнер. – Оно избавляет жертвы и их семьи от моральных обязательств возмездия, и обществу не дают погрязнуть в наследственной вражде. Но когда происходит сбой, все сразу ощущают недовольство. Вы ведь хотите, чтобы в деле вашей дочери восторжествовала справедливость? И всегда будете этого хотеть – поверьте мне. Это как фантомная боль в ампутированной ноге.

Тим приблизился к Рейнеру ровно настолько, чтобы это воспринималось как агрессия. Роберт оторвался от стены, на которую опирался, но Дюмон из другого конца комнаты, еле заметно взмахнув рукой, приказал ему не вмешиваться. Тим заметил все это, а также то, что Рейнер не проявил ни малейшего признака страха.

Тим широким жестом обвел комнату:

– Вы собрали их всех в ходе своей работы?

– Да. В ходе моих исследований я провожу широкий анализ темы. Это помогло мне определить, кто откликнется на мои идеи.

– И вы заинтересовались мной, когда убили мою дочь.

– Дело Вирджинии привлекло наше внимание, – сказала Аненберг.

То, что она назвала Джинни полным именем, впечатлило Тима. Эта мелкая деталь, показывающая, что она понимает его состояние, делала правдоподобным утверждение Рейнера, что каждый из присутствующих потерял близкого человека.

– Нам трудно было найти подходящих людей, – сказал Рейнер. – В вас есть очень редкое сочетание профессионализма и моральных норм. Обычно мы рассматриваем кандидатов, чья жизнь омрачена какой-то личной трагедией – скажем, чьих любимых убили или изнасиловали выродки, которые избежали наказания вследствие несовершенства судебной системы и вернулись обратно на улицы города. И когда история Джинни попала в выпуски новостей, мы подумали: вот тот, кто разделяет нашу боль.

– Конечно же, мы не знали, что Кинделл снова выйдет сухим из воды, – сказала Аненберг, – но когда это случилось, утвердились в своем решении связаться с вами.

– Мы надеялись привлечь вас в нашу команду в качестве судебного исполнителя, поскольку у вас были возможности и доступ к информации, – признался Рейнер. – Нас разочаровала ваша отставка.

– Я бы никогда не сделал ничего такого, что шло бы вразрез с законом. И сейчас не сделаю.

Роберт нахмурился:

– Даже после того, как он вас предал?

– Да. – Тим повернулся к Рейнеру. – Расскажите мне, как это началось. Откуда возникла эта… идея.

– Около трех лет назад я встретил Франклина. Это было в Бостоне на конференции, посвященной праву и психологии. Мы были в одинаковом положении: я потерял сына, Франклин – жену, и мы сразу же ощутили родство душ. Так появилась идея Комитета. Однако мы решили бросить эту затею, посчитав, что разговоры так и останутся только теорией. Конференция кончилась, и я вернулся в Лос-Анджелес. Через несколько недель у меня была одна из ночей… Вы знаете, о каких ночах я говорю, не правда ли, мистер Рэкли? Ночь, когда горе и месть начинают жить собственной жизнью. Они становятся явными, осязаемыми… – глаза Рейнера затуманились. – Я позвонил Франклину, и мы вернулись к идее Комитета. В моем распоряжении были возможности выбора членов Комитета. В своих исследованиях я искал офицеров, работавших в правоохранительных органах, обычно с высоким индексом интеллекта, которые уважали власть и политику, но умели думать самостоятельно. А Франклин мог осторожно все проверить, войти с кандидатом в контакт, ввести его в наш круг. – На лице Рейнера появилась чуть заметная довольная улыбка: – Ваши колебания, мистер Рэкли, утверждают нас во мнении, что вы достойны войти в Комитет.

– А что если я буду не согласен с вердиктом?

– Тогда мы бросим это дело и двинемся дальше. В Комитете имеет силу только единогласный вердикт. Если кто-нибудь из нас почувствует недовольство, у него есть право вето.

– Здесь весь Комитет?

– Вы будете седьмым и последним его членом, – сказал Дюмон. – Если решите присоединиться.

– А из каких источников финансируется это предприятие?

Рейнер приподнял в ухмылке усы:

– Книги хорошо меня обеспечивают.

– Теперь мы хотели бы кое-что прояснить, – сказала Аненберг. – Мы не применяем жестокие или необычные наказания. Казнь должна быть быстрой и безболезненной.

– Я не любитель пыток, – произнес Тим.

Накрашенный рот Аненберг слегка скривился в усмешке – первая трещина в ледяном фасаде. Все, казалось, были довольны. На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание.

Тим спросил:

– А что ваши личные дела?

– Убийца жены Франклина исчез сразу же после того, как его оправдали, – сказал Рейнер. – Последний раз его видели в Аргентине. Человек, убивший мать Аиста, сидит в тюрьме за более позднее преступление. Убийцу сестры Роберта и Митчелла застрелили, но к делу это не имеет отношения. А убийцу матери Дженны забили до смерти в бандитской разборке больше десяти лет назад. Вот состояние наших, как вы выразились, личных дел.

– А человек, который убил вашего сына?

В глазах Рейнера появилась горечь:

– Он все еще на свободе. Убийца моего сына разгуливал по улицам Нью-Йорка, когда я слышал о нем в последний раз.

– Бьюсь об заклад, вы ждете не дождетесь, когда сможете проголосовать за его виновность.

– На самом деле, я бы не стал трогать свое собственное дело. – Рейнер, казалось, заметил недоверие на лице Тима. – Это не служба мести. Я никогда не смог бы быть объективным. Однако…

– Что?

– Мы собираемся предоставить такую возможность вам. Я выбрал дело Кинделла. Оно будет седьмым и последним делом Комитета, которое мы должны рассмотреть в первую фазу его развития.

Тим почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он кивнул на остальных:

– А как насчет их дел?

Рейнер покачал головой:

– Из всех личных дел мы рассмотрим только ваше.

– С чего вдруг такая честь?

– Это единственное дело, в точности соответствующее нашему профилю. Преступление совершено в Лос-Анджелесе, процесс сорван из-за процедурного нарушения.

– Лос-Анджелес удобен с оперативной точки зрения, – сказал Дюмон. – Мы можем комфортно себя чувствовать, занимаясь делами в этом районе. У нас здесь самые сильные связи.

– Мы с Митчем провели тут много времени, – подхватил Роберт. – Вам известна вся эта рутина. Информаторы в нужных местах, телефонные линии, адреса фирм, где можно взять напрокат машину, пути отхода…

– У вас должны быть информаторы и хорошие связи в Детройте, – предположил Тим.

– Там нас знают. А в Лос-Дьяволесе человек – никто, пока не станет кем-то.

– Если мы туда сунемся, то попадем в зону действия других судебных исполнителей, и нас тут же раскроют, – сказал Дюмон. – Не говоря уже о том, что мы наследили. Авиабилеты, отели….. – Его глаза блеснули. – Мы не любим оставлять следы.

– Есть и другая причина, – сказал Тим. – Дело Джинни – это пряник, которым вы можете помахать у меня перед носом, вот почему это «седьмое и последнее дело».

Рейнер, казалось, был доволен: Тим говорил с ним на одном языке.

– Вы правы. Нет нужды притворяться. Нам нужна своего рода гарантия. Мы хотим убедиться, что вы не уйдете, что вы преданы делу. Мы здесь не только для того, чтобы помочь вам, но и ради общественного блага.

– А что, если я решу, что другие казни не оправданы?

– Тогда голосуйте против всех шести, и перейдем к Кинделлу.

– Почему вы уверены, что я не сделаю именно так?

Дюмон откинул голову назад:

– Мы знаем, что вы будете вести себя честно.

– А если вы не будете так же честны, справедливы и компетентны, когда мы будем рассматривать дело Кинделла, – сказала Аненберг, – я лично проголосую против его казни. Вы не сможете навязать нам решение о его виновности.

Дюмон продолжил:

– Это выгодно и вам – до последнего откладывать рассмотрение дела Кинделла.

– С чего вы взяли?

– Если бы первым было дело Кинделла, вы оказались бы первым подозреваемым.

– Но если мы вынесем решение о его казни после двух-трех других громких дел, от вас будет отведено подозрение.

Тим секунду помолчал, размышляя.

– Нам известна ваша версия насчет сообщника, – произнес Рейнер. – Будьте уверены, я смогу получить информацию, к которой у вас нет доступа. Записи государственного защитника, сделанные во время его разговоров с Кинделлом, материалы журналистского расследования, может быть, даже полицейские файлы. Мы докопаемся до самой сути.

Тим пристально смотрел на Рейнера. Несмотря на антипатию к этому человеку, он чувствовал, что между ними существует связь, – может быть, потому, что Рейнер тоже был отцом, потерявшим ребенка, и всерьез воспринял версию Тима о сообщнике.

Наконец Тим прошел к одному из кресел и сел.

– Мне просто нужно знать, кто убил мою дочь. И почему ее убили.

Он услышал, как беззащитно и жалостливо прозвучали эти слова, словно вознесенная к небу молитва о несовершенстве мира. К его глазам подступили слезы. Сразу же вслед за этим последовал взрыв презрения к самому себе за то, что он выставил свои чувства напоказ. Еще в детстве отец вдолбил ему в голову: «Никогда не выдавай ничего личного – это обернется против тебя».

– Мы понимаем, – сказал Дюмон.

Роберт добавил:

– Вы сможете не только добиться своей личной цели найти убийцу – или убийц – вашей дочери, но и решить более глобальные правовые вопросы…

– Почему вы выбрали Лос-Анджелес? – спросил Тим.

– Потому, что в этом городе напрочь отсутствует всякое представление об ответственности, – сказал Рейнер. – Известно, что решения лос-анджелесских судов определяются теми, кто предложит большую цену. Правосудие здесь вершится не судом, а сборами театральных касс и хорошо подмазанной прессой.

– Джей Симпсон, убивший свою жену, только что купил дом во Флориде за полмиллиона долларов, – усмехнулся Митчелл. – Убийцы полицейских и наркодилеры заключают рекордные сделки. Проститутки выходят замуж за важных персон. У Лос-Анджелеса нет совести. Нет разума. Нет правосудия.

– Здешним полицейским, – воскликнул Роберт с неожиданной горячностью, – на все плевать. Здесь так много убийств и столько равнодушия! Этот город просто сжирает людей!

– Мы хотим, чтобы казни послужили предотвращению преступлений, – добавил Рейнер, – поэтому все должно быть выполнено на высшем уровне.

– Так вот что это такое? – Тим обвел глазами комнату. – Грандиозный эксперимент. Социология в действии. Вы собираетесь привнести правосудие в большой город?

– Ничего грандиозного, – покачала головой Аненберг. – Не доказано, что смертная казнь может предотвратить преступления.

– Просто ее никто никогда не рассматривал с этой точки зрения! – Митчелл вскочил. – Суды безопасны, а благодаря возможности подать апелляцию в их постановлениях недостает пугающей неотвратимости. Преступники не боятся суда, но они должны знать о том, что ночью кто-то может неожиданно прийти за ними. Я знаю, что в нашем плане есть определенные сложности, но убийцы и насильники должны осознавать, что есть другие силы, перед которыми им придется ответить. Они могут выскользнуть через лазейку в законодательстве, но там их будем ждать мы.

Аненберг положила руку на колено.

– Я думаю, что нам не следует ждать глобального влияния на социум. Мы действуем как известковый раствор в щелях закона, не больше и не меньше. Мы не спасаем мир, но в некоторых случаях помогаем торжеству правосудия.

Роберт со стуком поставил стакан:

– Мы с Митчем хотели сказать, что мы здесь, чтобы восстановить справедливость! И пусть до подонков дойдут слухи, что в городе появился новый шериф!

– К тому же это лучше, чем хныкать и строить памятники, – добавил Митчелл.

Дюмон повернулся к Тиму; в его глазах не было и следа прежней иронии:

– Близнецы и Аист будут вашей оперативной группой. Они обеспечат вам поддержку. Используйте их, как считаете нужным, или не используйте вообще.

Теперь Тим понял, откуда появилась враждебность, которую он заметил в близнецах с самого начала.

– Почему я должен ими руководить?

– Нам недостает оперативных навыков, которые есть у человека с вашим уникальным сочетанием профессионализма и боевого опыта. Мы не настолько искусны в… э-э… приведении казней в исполнение.

Рейнер сказал:

– Нам нужен главный исполнитель, чрезвычайно уравновешенный и хладнокровный. Нужно все умело организовать, чтобы не возникало перестрелок с правоохранительными органами.

Дюмон налил себе еще один стакан.

– Я уверен, вы понимаете, что есть куча причин, по которым все может пойти наперекосяк. И, если это случится, нам нужен человек, который в случае неприятностей не потеряет голову и не будет сразу хвататься за пистолет. Аист отнюдь не тактик…

Аист улыбнулся улыбкой плоской и широкой, как кусок арбуза.

– …А Роб и Митч хорошие полицейские – такие же, каким был я, когда энергия била из меня ключом. – В улыбке Дюмона ощущалась какая-то грусть, за ней явно что-то скрывалось – возможно, носовой платок со следами крови. Он уважительно кивнул Тиму:

– Но нас не учили убивать, и мы не ОМОН, сохраняющий спокойствие под огнем.

– А что вы будете делать, если кто-то нарушит все правила? Ведь у вас нет никакого контролирующего органа.

Рейнер поднял руку в успокаивающем жесте:

– Это одна из наших основных забот. Чтобы этого не произошло, у нас практикуется политика нетерпимости.

– Само собой разумеется, наш договор существует исключительно в устной форме, – кивнула Аненберг, – поскольку мы не хотим оставлять никаких изобличающих нас документов. И этот договор включает в себя пункт о самороспуске.

– Пункт о самороспуске?

– Говоря юридическим языком, пункт о самороспуске устанавливает заранее оговоренные и четко сформулированные действия на тот случай, если договор будет нарушен. Он вступает в силу в тот самый момент, когда один из членов Комитета нарушит любое из наших правил.

– И каковы эти заранее оговоренные действия?

– Пункт о самороспуске требует, чтобы Комитет был немедленно распущен. Оставшаяся документация – хотя мы и приложим все усилия, чтобы свести ее к минимуму, – будет уничтожена. Никакой иной деятельности, кроме сокрытия вылезших концов, Комитет больше вести не будет, – лицо Рейнера стало суровым. – Это и есть нулевая терпимость.

– А если кто-то захочет уйти?

– Пусть себе идет с Богом. Мы полагаем, что все происходящее останется между нами, так как одинаково изобличает любого из нас.

Аненберг добавила:

– Комитет отправится в короткий отпуск, пока мы не найдем подходящей замены.

Тим откинулся назад в кресле так, чтобы чувствовать, как пистолет прижимается к его спине.

– А если я не захочу вступать в Комитет?

– Мы будем надеяться, что как человек, потерявший дочь, вы поймете нас и позволите нам заниматься своим делом, – сказал Рейнер. – Если вы решите обратиться к властям, то имейте в виду, что никаких улик вы здесь не найдете. Мы будем все отрицать. А сказать, что слово каждого из нас имеет определенный вес в юридических кругах, – значит не сказать ничего.

Все вдруг посмотрели на Тима. Тиканье старинных часов подчеркивало воцарившееся молчание. Аненберг подошла к письменному столу, повернула ключ и достала из среднего ящика коробку темного вишневого дерева. Наклонив ее, она открыла крышку, под которой оказался блестящий 357-й армейский «Смит-энд-Вессон», утопленный в мягкой обивке. Она закрыла коробку и поставила ее на стол.

Рейнер понизил голос; казалось, он обращается только к Тиму:

– Когда люди переживают такое… предательство, как то, которое устроили вам в суде, они справляются с этим предательством по-разному. Кто-то начинает злиться, кто-то впадает в депрессию, некоторые приходят к Богу. – Одна из его бровей приподнялась, почти исчезнув под линией волос. – Что сделаете вы, мистер Рэкли?

Тим решил, что на сегодня он уже получил свою порцию вопросов, поэтому посмотрел на Дюмона:

– Как вы относитесь к тому, чтобы отойти на второй план? В оперативном смысле?

Беспокойство Дюмона и Роберта дало ему понять, что эту тему не раз обсуждали.

Аист пожал плечами и поправил очки:

– Никаких проблем.

– Они будут работать, – сказал Дюмон.

– Я спрашиваю не об этом.

– Они понимают, что группе необходим высококлассный оперативник, и мирятся с этим. – Голос Дюмона стал резким, и Тим на мгновение увидел перед собой жесткого бостонского полицейского.

Он взглянул сначала на Митчелла, потом на Роберта:

– Это правда?

Митчелл смотрел в сторону, изучая стену. Роберт улыбнулся, сверкнув роскошными зубами, но его голос прозвучал неискренне, будто резанул скальпелем:

– Вы босс.

Тим повернулся обратно к Дюмону:

– Позвоните мне, когда они будут согласны.

Дюмон подошел к нему, шаркая подошвами по ковру.

– Мы хотели бы получить ответ сейчас.

– Мы должны получить ответ сейчас, – сказал Роберт. – Нечего тут думать.

– Это не членство в тренажерном клубе, – отрезал Тим.

– Наше предложение аннулируется, как только вы выйдете за эту дверь, – сказал Рейнер.

– Так я переговоры не веду.

Митчелл процедил:

– Таковы наши условия.

– Хорошо.

Рейнер догнал Тима на улице, возле ворот:

– Мистер Рэкли, мистер Рэкли!

Лицо Рейнера покраснело, изо рта шел пар, а рубашка выбилась из под брюк. За пределами своего царства, он выглядел не таким самодовольным.

– Приношу свои извинения. Я иногда бываю… немного жестким. Мы просто очень хотим начать работу. Вы наш самый лучший вариант. Наш единственный вариант. Если вы не согласитесь вступить в Комитет, нам придется снова начинать поиски, а это долгий процесс. Подумайте еще, если вам нужно для этого время.

– Именно это я и собираюсь сделать.

Тим выехал на улицу и взглянул в зеркало заднего вида: Рейнер все еще стоял перед домом, глядя ему вслед.