Один год из жизни профессора

Глава первая

Министр внутренних дел попрощавшись покинул кабинет, и Канцлер остался наедине со своими размышлениями. Шум традиционного летнего бала «золотых выпускников» почти не достигал его апартаментов в служебном крыле Зимнего дворца. Обязательный проход по залам в начале приема он уже совершил, с иностранными послами коротко раскланялся и дальнейшее его участие в приеме протоколом уже не регламентировалось. Времена, все же теперь, были не прежние – императорские, когда каждый шаг властителя в подобной ситуации был расписан давно и обязательно.

«– Еще одно преимущество демократии! – горько усмехнулся про себя Канцлер – Других вот только не вижу».

Доклад министра хоть и не содержал в себе ничего нового, но как бы в концентрированном виде продемонстрировал ему все грядущие неприятности.

Он долго откладывал этот разговор, и только сегодня утром, повинуясь какому-то непонятному импульсу, назначил министру встречу во дворце во время приема. Даже если это и удивило старого служаку, получившего свой первый полицейский чин еще при Столыпине, тот не только не показал этого в ходе состоявшегося разговора, но даже и вел себя так, как будто нет более удобного и подходящего фона для рассуждений о наступающем кризисе, чем звуки музыки близкого бала.

Собственно, ничего нового от министра Канцлер не услышал. Слово кризис было на слуху у всех и звучало чуть ли не в каждом разговоре. Только вот если, говоря о кризисе, министр торговли и промышленности оперировал сухими цифрами падения производства в различных отраслях, ростом числа безработных и банкротств, а министр финансов, в свою очередь, сетовал на катастрофическое падение доходов бюджета, то цифры министра внутренних дел касались проблем несколько иного рода.

Взрывоподобный рост преступности – как мелких грабежей на улице ради куска хлеба, так и крупных экономических преступлений, жертвами которых становились сотни и тысячи людей. Муниципальные биржи труда, прекратившие регистрацию новых безработных, поскольку у местных властей просто нет денег на выплату даже мизерных пособий уже зарегистрированным. Недовольство во всех слоях общества, поскольку ни государство, ни местные органы власти не в состоянии выполнить все свои бюджетные обязательства.

– В результате в бюджетной сфере жалованье выплачивается с задержкой на 1–2 месяца, в том числе и в полиции! – в этой части своего доклада министр сделал эффектную паузу и продолжил – а, с другой стороны, мы наблюдаем резкую активизацию подпольных организаций левого и анархистского толка. Все же со времен последней революции прошло уже почти 20 лет, что-то подзабылось, да и молодежь радикальная подросла.

Далее он опустил глаза, помолчал и с явным трудом произнес:

– Я вспоминаю пятый год, Ваше Высокопревосходительство. Я как раз накануне поступил служить письмоводителем в участок на Пресню. Юн был, не все понимал, но то, что тогда увидел, до конца жизни буду помнить. Даже в 17-ом году по-другому было. Тогда хотя бы было понятно, что война мужиков ожесточила. А в 905-ом такой резкий переход: от спокойной мирной жизни – вдруг баррикады… И вот что я Вам скажу, слава Богу, что у нас сейчас треть страны – чухонцы. Русские мужики уже бы и красного петуха нам пустили. Что-то надо решать. Если мы сейчас не подомнем под себя ситуацию, то нас сметет очередным потопом.

И замолчал. Про необходимость увеличение штата полиции – общей и тайной, ассигнований на случай беспорядков, ввод в крупные города дополнительных воинских контингентов было сказано ранее. Вот только не знали ни Канцлер, ни министр где им взять эти надежные воинские контингенты. Вооруженные силы БФ были вообще немногочисленны, в военном развитии упор делался на флот, береговую оборону и зарождающуюся авиацию. Соседи на суше – Швеция на крайнем севере, Литва, НКР и УралСиб в качестве угрозы никогда не рассматривались, а армия она денег стоит. Тем более, флот, который и съедал 80 % военных расходов. Так что сухопутные силы были в основном представлены кадрированными территориальными бригадами: три в Финляндии, по одной в Эстляндии, Лифляндии и в каждом из русских губернских городов. В Питере, правда, таких бригад было две. Так что, выражаясь языком минувших лет, на усмирение вызывать было фактически некого.

Оба молчали и явно вспоминали те времена, когда в распоряжении хозяина Зимнего дворца были и гвардейские полки, и казачьи сотни, да и много всего другого. Но это все было в прошлом. Да и пятый год был памятен не только министру. Канцлер вспомнил мятеж флотского экипажа во Владивостоке и забастовку на Транссибе и передернул плечами. И еще раз подумал, как же ему все-таки повезло, что в январе пятого года он оказался на фронте в Маньчжурии, а не в составе своего гвардейского полка в Санкт-Петербурге. Здесь ведь тогда не только казаки отметились…

Фраза же про чухонцев, произнесенная в этом кабинете, была вопиющим нарушением принятых в обществе норм поведения и сказала Канцлеру намного больше, чем все остальные выкладки министра. Кстати, сам он был потомком обрусевших финских шведов с немецкими корнями, ставших подданными империи лишь в начале ХIХ века после вхождения Финляндии в ее состав. Но на родившегося в Москве министра внутренних дел он вовсе не обиделся – умел ценить искренность и увидел в его словах лишь боль за сложившуюся ситуацию. Да и прав он был по сути, что уж там говорить.

Намного хуже было то, что министр еще не все знал.

Еще полгода назад Канцлер переориентировал все службы зарубежной разведки БФ фактически на финансово-промышленный шпионаж. Дело шло туго, далеко не все разведчики и их руководители поняли необходимость такого шага, доходило до откровенного саботажа. Но сейчас первые результаты уже появились. И теперь Канцлер знал, что в ближайшие недели рынки северо-германских государств закроются для металлов и промышленных товаров традиционного экспорта русских государств. Для БФ это означало закрытие ряда питерских заводов и сокращение перевозок транзитных товаров из НКР и УралСиба судами своих пароходств. Падение доходов, банкротства и новые безработные. А если после этого под давлением французов они закроют и свои зерновые рынки? Тогда иссякнет денежный ручеек, который образовывался от транзита зерна из Поволжья и Северного Причерноморья. Суда останутся у причалов, а моряки без зарплаты – на берегу.

«– Прямо натуральное хозяйство какое-то в Европе воцаряется! – с горечью подумал про себя Канцлер. – как они там с ним будут выкручиваться – их дело. А вот у нас база для такого хозяйства не очень. Уж слишком завязаны на внешние рынки и транзит. Даже прокормить себя хлебом не сможем.»

Он подошел к окну, выпрямился во весь свой гвардейский рост и посмотрел на Неву. Было светло. Белые ночи. По реке мимо дворца как раз проходил караван насыпных речных судов. Пока еще с грузом. Торговое судоходство стало практически визитной карточкой БФ. Причем именно на судах произошло полное стирание национальных границ – в экипажах можно было встретить и русских, и финнов, и эстонцев. Как ни странно, такие смешанные экипажи имели очень высокую репутацию, поскольку сплав различных национальных качеств давал в результате высокую работоспособность и ответственность.

«– В порт идут. Кто бы мог подумать, что придется столько заниматься финансами, торговлей, мореплаванием. Вот ведь как судьба повернулась!»

И поймал себя на том, что уже давно думает про себя только на русском языке.

«– А когда я вообще в последний раз думал на родном-то? Да и вообще, он сейчас язык одного из потенциальных противников. Хорошо бы еще прибить свой герб на воротах Стокгольма!» – Канцлер вновь усмехнулся и вдруг замер. Что-то было в этой мысли такое, что явно стоило обдумать.

А бал в Зимнем продолжался. Только он очень отличался от прежних. Вместо высших сановников, генералов и знати империи наступление лета во дворце отмечала молодежь – почти 2 тысячи золотых медалистов из гимназий и реальных училищ Питера, Гельсингфорса, Ревеля, Риги, Новгорода и Пскова, других городов и крупных поселков. Такие же балы в этот день проходили и в зданиях ратуш в других университетских центрах страны. Каждый золотой медалист получал право посетить такой бал, а затем и стать студентом одного из университетов. В Питере «золотую молодежь» приветствовал Канцлер, министры и дипкорпус, в других городах – главы местных администраций. Все было очень серьезно – речь шла о будущем страны.

Обычай «золотых балов», как, впрочем, и многое в государстве, был достаточно юн и его родоначальником был именно нынешний Канцлер. Вообще надо сказать, что именно с его избранием пять лет назад многое в стране стало меняться в лучшую сторону. Более того, сейчас уже мало кто помнил имена двух его предшественников на этом посту. Именно монументальная фигура этого старого кавалерийского офицера, немногословного заслуженного ветерана былых войн, балтийского инородца на службе империи стала как бы символом его должности и не вызывала отторжения или подозрительности у граждан сравнительно небольшой, но многонациональной страны ни по своему происхождению, ни по своим заслугам, ни по очевидным для всех качествам государственного руководителя. Больше того, было непонятно, почему он сразу не стал Канцлером после введения этой должности в середине 20-х годов.

Канцлер, конечно, имел ответ на этот вопрос, но предпочитал его не афишировать. Тогда он просто не видел себя государственным деятелем. Один из многих генералов бывшей царской армии он стал и одним из создателей объединенных вооруженных сил будущей БФ. Происхождение работало в его пользу, но главное – фантастическая работоспособность и выдержка. Тогда еще в вооруженных силах БФ существовали впоследствии отмененные именно по предложению Канцлера военные округа. Он командовал Финляндским и сделал все, чтобы округ не превратился в собственно финскую армию.

Канцлер, тогда еще генерал-лейтенант не сразу пришел к подобному решению. Соблазн окончательно отколоть Финляндию и построить независимое государство был велик. На другой чаше весов была возможность создать не в пример более мощное государство, в котором финны были бы не в положении «младших братьев» – как все предшествующие века в истории этой нации, но стали бы фактически одним из государствообразующих народов. Не одна бессонная ночь прошла в мучительных раздумьях, и в конце концов будущий Канцлер выбрал для себя паллиатив: строить новую Финно-Ингрию. Мысль о том, что вторая, «ингерманландская» составляющая такого государства весьма условна и по сути регулярно будет пытаться доминировать в новом государстве и ментально, и физически, он постарался отодвинуть в глубину подсознания. А, может быть, все было намного проще, и он слишком любил Санкт-Петербург, город своей молодости и удачи.

Но выбор был сделан, и с этого дня будущий Канцлер неустанно шел к первой намеченной цели: стать неформальным лидером финского населения.

В условиях мирного времени генералу это было непросто. Уж кого-кого, а политиков разного толка в финских провинциях к этому моменту хватало. Часть из них, правда, отсеялась, заняв с самого начала непримиримую позицию в отношении «новой восточной политики» – именно так называли идею объединения ее сторонники.

Во главу угла, как и следовало ожидать, они поставили соображения реальной выгоды, отставив в сторону эмоциональные аргументы из сферы политики, национальной идентичности и культуры, на которые собственно и делали упор «отцы-основатели» финской нации в конце XIX века. Не отрицая «культа Сампо», Канцлер и его сторонники предложили соотечественникам всерьез задуматься, за счет чего им жить дальше. Идти своим путем? И повторить трудную дорогу соседей-скандинавов, которые еще совсем недавно «сбрасывали» избыток населения за океан? Ну не могла бедная почва Финно-Скандии прокормить растущее население, вот и вынужден был хуторянин-глава семьи делать сложный выбор: кому из сыновей продолжать его дело, а кому искать счастья в Новом Свете. Финны аналогичную проблему решали проще. Под боком был Питер, с его растущими как грибы заводами и массой вакансий в сфере услуг. Не за океаном, а в нескольких сотнях километрах всегда можно было найти работу. Так и стал Питер третьим по численности финского населения городом после Хельсинки и Або.

А были еще государственные и частные заказы из России, беспошлинный режим зарубежной торговли для финских провинций, огромные перевозки в российских интересах судами финских компаний, и прочая, и прочая, и прочая.

Конечно, в изменившихся условиях многое из всего этого безвозвратно ушло, но появлялись новые возможности. Финский капитал, который раньше и близко не мог равняться с русским, вдруг понял, что после всех революционных неурядиц он может занять совсем иные позиции на российском рынке. Новые и старые владельцы питерских заводов с удовольствием, например, нанимали управленческий персонал из Финляндии, получая фактически костяк заводских коллективов. Новые масштабы задач, конечно, сначала пугали, но национальное упорство и трудолюбие позволяли справиться с ними и внедрить на производстве трудовую мораль семейного типа. Такой подход не только снижал накал классовой борьбы, но и улучшал чисто экономические показатели производства. И это только один из примеров.

Так что как глава движения «новой восточной политики» генерал опирался на реальный экономический интерес промышленников. Ну, и деньги естественно. Без них много не сделаешь.

А тем временем постепенно формировалась новая государственная машина. Коллегия выборщиков – очень интересный инструмент, в котором кроме выбранных путем прямого голосования выборщиков присутствовали представители парламентских политических партий, зарегистрированных союзов предпринимателей и профсоюзов, – уже дважды выбирала канцлеров из числа политических мэтров еще дореволюционного разлива, но все это было что-то не то. Уж слишком много во власти было разговоров о демократии, и слишком медленно происходили реальные изменения в жизни страны. Кто-то потом утверждал, что 20- е годы были потеряны для развития БФ. Но это было не так. Это был подготовительный период. Людям надо было привыкнуть к новой действительности, притереться к ней, чтобы сделать потом шаг вперед.

Именно в этих условиях генерал и пошел на выборы и стал Канцлером. Несмотря на солидный возраст он не боялся изменений, понимал их необходимость и умел подбирать людей, которые могли бы их осуществить. Это, собственно, и было его самой сильной стороной.

К числу крупнейших достижений Канцлера следовало бы отнести национальную политику. Выдвинутый им лозунг «Балтика – наш общий дом!» так бы и остался пустым лозунгом, если бы он не был подкреплен реальным равенством граждан федерации. За любой отход от этого принципа Канцлер карал безжалостно, подчеркивая, что речь идет о сугубо конкретной материальной выгоде – «По одиночке нам не выжить! – не уставал повторять он, – Соседи сожрут!»

Времена в ХХ-м веке вроде бы уже позволяли не бояться откровенного политического каннибализма, и тезис Канцлера кое-кто про себя ставил под сомнение, но брошенный в широкое массовое сознание и подкрепленный историческими примерами он все же встречал понимание у большинства. Финны при этом вспоминали далеко не лучшие в своей истории годы шведского владычества, когда их охотно использовали как пушечное мясо в составе шведских полков, а в случае уж совсем крайней нужды по приказу из Стокгольма просто вывозили из финских соборов всю утварь из драгоценных металлов на нужды очередного шведского короля. Псковичам и новгородцам тоже было чего припомнить грозным московским великим князьям, положившим конецсвоеобразному и успешному развитию их республик. Латыши и эстонцы, в свою очередь, немцев, конечно, уважали, но предпочитали делать это на расстоянии.

К середине 30-х годов старая притча о венике, существовавшая, похоже, примерно в одном и том же виде у самых разных народов, опять стала актуальна.

В Европе опять запахло порохом. Разделенная Германия так и не могла выйти из затянувшегося кризиса. Послевоенные репарации практически раздели немцев, но и с завершением их выплаты намного легче не стало. На рынках доминировали английские, французские и даже американские товары, собственная германская промышленность никак не могла встать с колен. Нужны были инвестиции для обновления производства, внедрения новых технологий, замены оборудования и обучения персонала. Американцы может быть и вложились бы своими средствами, но французы слишком дорого заплатили за прошлую победу, чтобы позволить своему главному конкуренту начать новый этап роста. Их противодействие восстановлению германской экономики становилось все более беспардонным и жестоким. Чуть что – сразу угроза применения силы вплоть до ввода войск. И мало кто сомневался в том, что эта угроза будет выполнена.

В германских государствах царила беспросветность. Эмиграция нескольких миллионов человек в НКР и УралСиб принципиально ситуации не изменила. Напротив, из писем эмигрантов становилось отчетливо понятно, что дай человеку волю, работу, или просто устрани несправедливые барьеры, и жизнь может сложиться совершенно по-иному. Фактор разделения на отдельные государства мало что менял в психологии немцем – многие из нынешних стариков родились, в конце концов, во времена, когда Германия еще не была объединена гением Бисмарка. И это не помешало ей тогда разбить все тех же французов, которые сейчас диктовали им каждый шаг.

Заговоры, политические проекты объединения под тем или иным флагом, партии «национального единства» возникали и жестоко пресекались властями по требованию всесильного соседа. В этой мутной воде рыбку пытались выловить многие. Не гнушались и прежние союзники Парижа. В Лондоне, например, прикладывали немало сил для того, чтобы внимание французов было привлечено именно к германским государствам. А тем временем зоны французских колониальных интересов неуклонно сокращались. Прежде всего это происходило на Ближнем Востоке. Правда и на британцев все сильнее поддавливали «кузены» из-за океана.

Так что нерешенных вопросов было много. Другое дело, что решать их путем глобального столкновения основные игроки все же опасались. Предпочтительным казался путь малых конфликтов и войн, под прикрытием которых можно было бы устроить небольшой передел мира. Этим путем и пошли.

Первой на призыв «слегка повоевать» откликнулась Польша. Планы польского генштаба были обширными: сначала слегка «подвинуть» Новую Киевскую Русь, затем ликвидировать Литву, ну и напоследок – оттяпать кусок от Восточной Пруссии. В идеале – государство «от можа и до можа». Получилось, однако, как всегда.

И, как всегда, другая сторона в этой истории была не без греха. Одной из причин этой войны все же был т. н. украинский крен в политике НКР. Тогдашний глава НКР практически сразу же после избрания заговорил об «исторической справедливости», необходимости воссоединения с «западно-украинскими братьями, томившимися под гнетом польского режима». Дальше – больше. Провокации на границе, взаимные обвинения, ноты протеста. Обстановка накалялась.

Решающую роль сыграло то, что доминировавшая в этот момент в Европейской политике Франция рассматривала Польшу как важный инструмент обеспечения собственной безопасности как в отношении германских государств, так и против возможного усиления русской политики, выразителем которой (вот парадокс!), французы видели в этот момент именно Киев. В результате Польшу накачивали современным оружием и техникой, французские инструкторы готовили польских офицеров и военно-технических специалистов. А французская армия, напомним, была в этот момент действительно сильнейшей в Европе. По аналогии и французское оружие, и тактика, и организация армии – все считалось лучшим.

Первый удар нанесли поляки. Раздув один из рядовых пограничных инцидентов, они бросили через границу мобильный корпус из пары кавалерийских дивизий и нескольких полков легкой бронетехники. Удар наносился в Белоруссии. Делалось это скорее по политическим соображениям – в Варшаве считали, что украинское руководство НКР не воспримет такой поворот событий так же остро, как это было бы в случае вторжения на собственно украинские территории. Вот и сошлись под Минском польские легкие танки французского и английского производства с аналогичными русскими бронемашинами, сделанными, правда, в Харькове, но по тем же образцам.

Силы оказались все же неравными. Русский офицерский корпус имел в своем составе немало ветеранов Великой войны. К тому же оказалось, что в Харькове не просто собирали танки по западным образцам, но еще их и модернизировали, и довооружали. Калибр пушек этих танков составлял 45 мм против 37 мм у поляков. Казалось быпустячок, 8 мм разницы, но даже лобовая броня уже не держит снаряд. Армия НКР сначала остановила поляков, а затем и отбросила к границе.

Дальше – по традиции: сначала переговоры при посредничестве Парижа, а затем и очередной мирный договор, в долговечность которого не верила ни одна из сторон. Славяне очередной спор между собой не закончили, а лишь прервали.

На другом конце Европы, в Испании, полыхнуло на следующий год. Для Европы страна была откровенно отсталой, и дело началось как классическая буржуазная революция. Монархисты, однако, уперлись, организовали контрпереворот, подтянули на помощь итальянцев. Обе стороны рассчитывали на быструю кампанию, а в результате война затянулась и еее исход пока был неясен. В конце концов поделили страну примерно пополам, в основном по принципу типа экономического развития. Замирились бы и раньше, если бы доброжелательные соседи не подбрасывали оружие, боеприпасы, советников. Одним из результатов этой войны стал полный контроль Великобритании над Гибралтаром – британские пушки теперь следили за проходящими судами с обеих его берегов. Ну, и зона безопасности вокруг крепости на северном берегу составляла сотню километров.

Но это все было еще впереди. А сейчас, в мае 36-го года заваруха в далекой Испании еще только началась, а Канцлер стоял у окна Зимнего дворца, смотрел на Неву и почему-то в памяти его всплывали военные марши его далекой офицерской молодости, перед его мысленным взором проходили картины находящегося на противоположном берегу Балтики Стокгольма, а голова пухла от бесчисленного множества вариантов выхода из кризиса, которые ему подбрасывали со всех сторон.