Один год из жизни профессора

Глава четвертая

Германов сидел у письменного стола в своем блоке на Фонтанке и наслаждался. В круге света от настольной лампы на зеленом сукне лежали пачка листов бумаги, модный и очень дорогой «паркер»-самописка (подарок одной из его почитательниц), на серебряном овальном подносе стоял стакан чая в серебряном же подстаканнике. В последнее время Германов старался окружать себя вещами с историей, и благородное серебро конца XIX века устраивало его в этом смысле как ничто иное.

И душа, и тело пребывали в состоянии глубокого внутреннего покоя.

Ольга недавно ушла. Она вообще никогда не оставалась на ночь, да и самого профессора это вполне устраивало. Где-то к полуночи он и сам собирался отправиться домой. Там, скорее всего, все уже будут спать – к его поздним возвращениям домашние привыкли, и в последнее время он даже воздерживался от объяснений. Жена понимала, что у него есть и какая-то другая жизнь за пределами семьи, но, как многие женщины, предпочитала не обострять и не выяснять отношения, довольствуясь только тем, что эта другая жизнь не мешала главной, семейной. Профессора такое положение тоже более чем устраивало. Он совершенно был не готов что-то менять в своей жизни, и пока просто плыл по течению. К тому же и работал он дома все меньше и меньше. В блоке было удобнее.

Сейчас же у него было еще часа два времени до возвращения домой, и он собирался посвятить их как бы продолжению свидания с Ольгой.

Профессор отнюдь не обольщался. Ни о какой любви или даже восторженном восхищении, которое приводило в его постель многих экзальтированных студенток, здесь даже и речи не было. Их отношения прояснились сразу же и окончательно при первом же свидании после памятного обеда втроем, и Ольга не скрывала, что он для нее – даже не столько партнер в любовных играх, сколько коллега, а, скорее, соратник, от которого много ждут в первую очередь в интеллектуальном плане. Но одно, как говорится, не мешало другому, они были достаточно опытными людьми, чтобы быстро понять предпочтения и особенности партнера, и сейчас Германов наслаждался покоем, сочетанием гордости за себя – можем еще, можем! – и удовольствия от недавней близости с молодой и очень красивой женщиной и чувством глубокого внутреннего опустошения.

Как это с ним часто бывало и раньше, романтическое свидание настраивало его на очередной виток научных размышлений, стимулировало творческие прорывы и взлеты фантазии. Вероятно, именно состояние глубокой внутренней гармонии и позволило ему как бы оторваться от проторенного хода мысли и привычного способа анализировать внутригерманские проблемы в их увязке с вопросами более глобальной европейской политики. В отличие от многих своих предшественниц, Ольга не пыталась внести свой вклад в обстановку и убранство блока за одним исключением – она принесла и повесила на стену напротив стоящего боком к окну письменного стола небольшую и необычную карту современной Европы в старинной серебряной рамке. Скорее всего, раньше в рамке помещался какой-то рисунок или большая фотография, но именно с такой картой рамка прекрасно сочеталась. Столицы государств на ней были обозначены контурными рисунками наиболее значимых зданий или других архитектурных объектов этих городов. Трудно сказать, чем руководствовались в своем выборе этих объектов авторы карты, но им удалось сделать символами столиц именно те объекты, которые лучше всего отражали особенности политического мышления и текущие цели европейских государств. В этом было даже что-то мистическое.

Германов подарок оценил. Как ни странно, карта одновременно дисциплинировала мышление и делала его более образным. Он смотрел на нее и видел конкретных политических деятелей, понимал, к чему они стремятся и насколько далеко они готовы пойти. Он даже попытался объяснить это Ольге, чем несказанно ее удивил. Она-то никакой мистики в карте не видела, а купила ее для того, чтобы сконцентрировать внимание Германова на предстоящей работе.

И вот сейчас, прихлебывая остывший чай и глядя на эту карту, Германов неожиданно сформулировал для себя суть задачи: положить конец установившей по итогам Великой войныгегемонии Франции в Европе.

«– Не ты первый, не ты последний, – подумал он про себя, желающих было немало, какие только заходы не придумывали: и англичан подключить, и создать альтернативный силовой центр в НКР, теперь вот явно немцев пытаются раскачать на это дело. Но не выходит ничего. Что останавливает? Реально военной силы, которая могла бы сравниться с французской, в Европе сегодня нет. Не зря они столько денег в армию вбухивают. Но кто сказал, что воевать надо с ними? Так ли нужно завоевывать Париж – он взглянул на рисунок Эйфелевой башни на карте – чтобы подорвать французское господство? В конце концов они и манипулируют-то европейской политикой в основном за счет непрямых способов воздействия, редко, когда дело доходит до использования силовых инструментов, как в случае с германцами. А если и в отношении них так же действовать?»

Германов встал и прошелся по кабинету. Хотелось еще чаю. И не из электрического чайника, а из настоящего самовара, который Лииса ставила на общей кухне каждый вечер. Часть сервиса, как сейчас принято говорить и лишний полтинник для нее с каждого блока в неделю. Заварочник был еще наполовину полон. Со стаканом в руке он вышел из блока и прошел по длинному коридору. У кого-то из соседей играло радио. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»- Германов улыбнулся. Да, уж, в Питере осенью солнце надолго попрощалось с морем и со всеми жителями.

Самовар, который Лииса уже отсоединила от общедомовой вытяжной трубы, был еще вполне горячим, и новая порция крепкого черного чая стимулировала дальнейший ход мысли.

«– Что, или вернее, кто, может противопоставить себя сегодня в Европе французам? Да никто, пожалуй. Развал трех великих империй, фактически, лишил их конкурентов. Британцы? Но их интересы традиционно лежат в сфере колониальной политики. Удерживать колонии и доминионы в сфере своего влияния Лондону становится все труднее, это – объективный процесс, связанный с экономическим развитием колоний и формированием там собственных промышленных, финансовых и торговых групп. А за этим следует и формирование политических партий, и главный вопрос для них – независимость. Так что европейские дела англичанам не безразличны, но их интересует стабильность, отсутствие новых угроз с этого направления, а как раз это-то и обеспечивают им французы.

– Но если нет сильного игрока, то его роль может сыграть нечто другое, а именно….? Что? – профессор задумался. – А, пожалуй, только противоположность упорядоченности и четкого распределения ролей. Значит, деструкция? Хаос? Непредсказуемые конфликты на основе старых, забытых национальных и иных конфликтов? Наверное, только так.»

Мысль была интересная, но жутковатая. Идея ввергнуть Европу в серию мелких пограничных конфликтов была если не совсем людоедской, но где-то близко к этому. И все же она не оставляла профессора. Он как бы представил себе простые аптечные весы: на одной чаше – нынешнее развитие. Германцы доходят до точки, окончательно отвергают навязанную им модель, объединяются и встают на путь реванша. И опять на несколько лет Европу разделит линия фронта, окопы и колючая проволока. И как пойдет эта война, чем она кончится – не знает никто. Кто мог подумать перед Великой войной, что она продлится столько лет и вдребезги расколет основные европейские империи. На другой чаше: серия приграничных конфликтов ограниченного масштаба, которые имеют единственную цель – покончить с французским диктатом в европейской политике. Профессор очень хорошо помнил, что в прошлом, 1935-м году Парижу удалось с невероятным трудом, используя все свое влияние, прекратить конфликт Польши с Новой Киевской Русью. А если бы не удалось? Вряд ли Варшава и Киев стали бы воевать до последнего солдата, они явно не были к этому готовы. Помирились бы и сами. Но после этого уже бы не оглядывались каждый раз на французских друзей.

Странноватый и не самый гуманный, конечно, способ показать европейцам, что жить можно и без французской гегемонии, но другого что-то пока не видно.

Германов допил чай, придвинул к себе стопку бумаги и строчки одна за другой стали быстро ложиться на нее, составлять абзацы, пункты, заполнять страницы.

Обосновав общий подход, он на минуту задумался. Кто первый? Кому предстоит начать то, что в тексте уже приобрело название «неуправляемой реакции деструкции в ответ на затянувшуюся французскую гегемонию»? Ответа пока не было, хотя общий принцип был очевиден: «Мы придумали, нам и начинать».