Один на льдине

Глава шестнадцатая. На побывку

Вышел я с поезда и — на Ратманвскую улицу Киева, на Подоле. Вышел окрыленный, чувствующий себя самым умным и самым хитрым жуликом во всемирной истории. И почти шесть месяцев, до самого третьего ареста, жил в этом счастливом заблуждении.

В Киеве Колю Шмайса — это моя киевская кликуха — уважали.

Встретили меня мои проходимцы энд мошенники, пропели дифирамбы, дали пару тысяч рублей. Пухлыми руками седовласых швейцаров эти деньги распахнули для меня двери всех лучших кабаков Киева. Я бросал букеты цветов к ногам выдающихся певиц из Оперы. Особенно я поклонялся Евгении Мирошниченко. Все масти, все колера, все оттенки шальной жизни — всё закрутилось, зазвенело передо мной, как в цыганской пляске. И так же быстро все это надоело. Мелочные аферы и кабаки. Кабаки и мелкое жульничанье в паре с Профессором Хубером.

Был в Америке профессор Хубер, компьютерщик и заядлый карточный игрок.

Был и с нами в доле Совенко Анатолий Юрьич с кликухой Профессор Хубер, один из серьезных киевских аферистов. Сидел. Потом расскажу за что. Он и сейчас живет в Киеве. Нищенствует, говорят. Чем он занимался? Он гениально играл в карты, а в нашем синдикате занимался еще продажей самопальных водительских прав и шулерством. Такси, аэропорты, поезда, электрички, метро — известное дело.

Позже мы с Профессором объехали всю Армению и весь Азербайджан.

Откуда Хубер взялся?

Папа у него заслуженный конструктор Туполевского завода, мама заслуженный учитель Украинской ССР. У них двое детей: он и сестра. Хубер высокий, красивый, с открытым лицом, тонкими губами и пальцами Клайберна. Он учился и был изгнан с какого-то институтского курса — играл в карты. Обыгрывал он всех подряд в небесах, на земле и на море.

Подзавел одного неприметного паренька и обыграл того в пух и прах, после чего проигравший говорит:

— У меня больше ничего нет. Нечем отдавать долг.

Хуберт ему:

— Иди воруй!

Тот и пошел. Одну квартиру поставил — Хуберу отдал деньги, вторую туда же, и, как говорится, пошло. Пацана когда арестовали, за ним числилось сто тридцать пять квартир, и он ни разу не попался.

Как же он погорел? В одной жидовской квартире нашел горшок, полный монет, золотых пятерок и червонцев царской чеканки. Ему было пятнадцать лет, малолетка, и он не знал им цены. Пошел продавать. И вот если на пятерке набита цифра пять — он ее за пять рублей и продавал. Резонно? Ну, горшок большой, спрос тоже. И знай себе деньги Хуберу носит в уплату карточного долга. Его менты легко прихватили. Сделали ему больно, а тайное стало явным. Спрятали криминальный талант на малолетку, но и Хубер получил свою "пятерку" за подстрекательство малолетнего к совершению преступных действий и за соучастие в разделе награбленного.

В Беличах под Киевом он два года отсидел, освободился по двум третям, а к этому времени я приехал. Яша нас познакомил, и мы создали целую систему беспроигрышной игры в карты.

Ни для кого не тайна за семью печатями, что по меньшей мере полстраны поигрывало в карты. По-блатному карточная игра — шпилевка. Возможно, слово это произошло от немецкого глагола spielen — играть и через идиш вошло в жаргон. Но это не суть важно. Важно, что играли в поездах, самолетах, на пляжах, в гостиницах, в зонах, на пересылках, в штабах, бурах — бараках усиленного режима, играли везде и азартно. Играли лохи, играли миллионеры, дамы, нищие, инвалиды войны и труда, дети и даже дрессированные собачки в цирках.

Не знаю как сейчас. Но промысел, думаю, остался.

А тогда я, глядя на игру Хубера, думал: как поставить шпилевку на промышленную основу? Как создать стройную систему шулерского бизнеса, приносящую стабильный доход нашему синдикату? Нам хватало шмона, разгона, хватало обкуренных контрабандистов и содержимого их тайников, однако так уж избирательно поставлен был к тому времени мой угол зрения. И пришло решение. Я провел операцию под названием "Стенка".

Так что же это за операция?

На Подоле, на улице Ратманской, дом 33[52], в двухкомнатной арендованной квартире, где у меня располагалась собственная типография, расположилась и "стенка". В одной комнате мы поставили шкаф, ломберный столик, стулья, может быть, из тех, которые искал Бендер, одно шикарное кресло, раскладная двуспальная диван-кровать — и больше ничего. Какова была творческая идея?

Тогда все серьезные шпилевщики играли в "деберц",игра по мастям. Раздается девять карт: буби, черви, крести, вини. Вероятность выигрыша зависит от того, знаешь ли ты, что у твоего партнера на руках после сдачи карт. Разумеется, может не пойти масть, но это маловероятно.

Система же была такова: на полу лежит ковер, под ковром укрыта кнопка, от кнопки идут провода, — а куда? А идут они в книжный шкаф, набитый ходовыми книгами. В одной из книг переплет изготавливается из целлофана, а внутрь вмонтированы четыре лампочки, как в декатроне. Такие декатроны, если помните, стояли в кассах: одну копейку бросаешь — однерка на табло высвечивается, вторую копейку — двойка высвечивается и так до десяти.

Далее. В стене, разделяющей комнаты, было проделано окно и закрыто ничего не говорящей картиной в постмодернистском стиле.

Мы сделали эту картину на заказ. Если смотреть на нее от ломберного столика — картина на стекле, цветные полосы и пятна, мазня как мазня. Но из другой комнаты глянуть — окно как окно, видны все карты на руках шпилевых. Там же на уровне этой картины была устроена подвесная лежанка, и на ней возлежал наш человек с пультом управления. На пульте — четыре позиции, на каждую масть — своя позиция. Наш шпилевой нажмет ногой кнопку под ковром табло высвечивает информацию о картах, которые на руках визави.

И вот Хубер вечером идет по Крещатику. Все знают и уважают Крещатик, а на Крещатике все знают и уважают Хубера. Как шпилевого. С ним все здороваются.

— Ну шо, сыграем? — говорит Хубер, а искал он не просто лоха, а равного себе, у кого водятся бабки и кого можно "на бабки поставить".

Мы стоим на углах Крещатика: я, Тамулис, Яшка, другие. И когда Хубер находит того, с кем играть, встает вопрос: где играть? Играть надо где-то на хате. Дело к ночи, все немного подвыпивши после кабака. Куда идти? В гостиницу идти? Там менты. А азарт только подогревается. И тогда Хубер говорит, что у него есть хата, правда, немножко далековато, но на такси пятнадцать минут. Поехали? Едем. Тогда Хубер дает "маяк", и мы катим: я, Яшка и его киевская девушка, Орендаревская. Мы спешим приехать до появления Хубера с его партнером, чтобы успеть закрыть Яшку с пультами на висячий замок в "смотровом кабинете", а самому разложить диван, раздеться и лечь с Яшкиной девушкой под одеяло.

Минут через пятнадцать стук в дверь. Я подхожу и громко через дверь спрашиваю:

— Что такое?

Хубер рассыпается:

— Откройте, будь ласка, мы тут с друзьями приехали немного поиграть!..

Я грозно и утомленно:

— Какая игра?! Час ночи! Мы легли спать! Идите и вы спать, хлопцы! Это семья! Повадились ночь-заполночь! — и открываю дверь заспанный, угрюмый.

Хубер громко шепчет:

— Коляша! Десять процентов!

Уговорили. Заходят. Я убираю постель, провожу всех на кухню: Хубера, "клиента", который никогда не поедет один, а всегда с сопровождающим. Во время игры он наблюдает, чтобы не было так называемого "кидалова". Но единственное кресло расположено так, что удобно разместиться шпилевой может лишь в нем. Это кресло — составляющая "кидалова".

А Хуберу негде сесть, он садится на табуреточку в темных очках, чтоб никто не мог перехватить его взглядов на табло. Принесены лимоны, шампанское. Ночь идет на утро, деньги визитеров — на убыль. Но сколько таких ночей впереди!

А гости идут. Садятся, садятся и садятся за ломберный столик.

Пять партий на картах Хубера, пять — на гостевых. Страховка от "коца".[53]

И все клиенты проигрывают. Проигрывают много. Потому что играют в открытую. И быстро потому, что играют в "деберц".

Не стану утомлять читателя излишними подробностями наших неблагочестивых и грязных дел, а скажу лишь, что по Киеву поползли слухи: на Подоле, мол, есть "хата", где "хлопают" всех подряд, как ОТК на конвейере. "Пацаны! Хата точно "заряженная", но как?! Чем?!"

Иные клиенты просили слезно: "Хубер! На тебе бабки, но расскажи: как вы смотрите? Что за система? Где электроника?"

Надо было сворачивать производство. И после двухмиллионного Киева мы поставили к "стенке" семимиллионную Москву.

Уже через 3 месяца я отпечатал первые железнодорожные билеты, и они получились отменного качества. Где взять компостеры? Знаю. На станции Лосино-Островская есть неприметный в отечественной индустрии заводик, где изготавливают те самые компостеры, что стоят в кассах вокзалов. Переделать их на ручную тягу — пара пустяков, главное, чтоб зубки клацали. Взял. В немыслимо быстром темпе и не чувствуя перегрузок, собрал я бригаду маланцев[54] из Черновиц, из других украинских городков, лежащих в дрёме далеко от Москвы. Я рассчитывал на то, что в случае чего все они попрячутся, как тараканы по щёлкам. И — привет, Москва.

На квартире Юдкина по улице Зеленоградской в доме № 31 и в одном из номеров гостиницы "Урал" разместилось наше уютное портативно-конспиративное производство. Оно было призвано помочь гражданам страны преодолевать вечный дефицит билетов в период летних отпусков. Там мы выписывали, штамповали и компостировали билеты. Потом реализовывали ту туфту. Вы спросите: как? Отвечаю, что найти и обработать в нужном направлении кассира гораздо сложнее, чем переделать компостер. И все же наши красавчики ухитрялись заводить знакомства с молодыми женщинами-кассирами и вступали с ними в плотные плотские отношения, а это значит, что аванпосты взяты без боя.

Вскоре на нас стали работать четыре кассы. По одной на Ярославском, Ленинградском, Казанском и Савеловском вокзалах. Разумеется, они не могли продавать большое количество эрзаца: информация о проданных билетах централизуется, каждый билет имеет номер, серию и засветить кассира значит завалить прибыльный криминальный бизнес. Но до десятка билетов в день из каждой тесной кассы уходило в большой мир приключений и путешествий.

И это не все.

Наши стахановцы становились в очередь к кассам возврата и имели билеты куда душе угодно. Подходят клиенты:

— На Ташкент сдает кто-нибудь?

— Есть на Ташкент.

Следом еще:

— На Алма-Ату два есть?

— Есть два на Алма-Ату.

И так далее. Контора пишет. С июня по август — вал денег при минимальных вложениях. И, как всегда, поставив дело на крыло, я отдалился от него и уехал в Сочи лечить свои кости.

Далее — Сочи, Мацеста, минеральные воды, ванны, баден-баден.

И наступает, как обычно, вдруг какой-то чувствительный сбой с перечислением мне доли. Почему?

Прилетаю в Москву и, не заходя на Зеленградскую, еду на главный наш рынок — на Казанский вокзал. Узлы, тюбетейки, запахи пота и клозета — пик сезона, повышенный спрос на мой товар. Гляжу — наши люди тусуются, как нынче говорят, у касс.

Подхожу к Юре Калинковицкому:

— Как дела, Юра?

— Хорошо! — говорит Юра. — Сейчас продам пару билетов, а потом пойдем в "Урал" и все, как следует, обсудим!

Годится. Юра берет какие-то билеты и сбрасывает мне в портфель ненужные ему два билета, а сам улетучивается. Я стою с видом ожидающего в своей весьма яркой красной курточке. Едва перевел дыхание, как вот он милиционер. И спрашивает, как хорошая девочка Красная Шапочка несчастного Серого Волка:

— А что вы здесь стоите: билеты, никак, покупаете?

— Да, — говорю. — Купил два билета, жду вот подругу, чтобы уехать…

При мне было удостоверение сотрудника МВД СССР, но в какой-то момент я сдрейфил и не понял ситуации и не предъявил его. Я подумал, что при любом раскладе я чист: билеты — не мои, рука, заполнявшая их — не моя. Купил-протупил — вот и все. Но, как говорится, жизни в сослагательном наклонении не бывает.

В итоге дрейфа:

— Пройдемте!

Хорошо. По дороге в отделение я успел скинуть это удостоверение.

В отделении меня встречает аж полковник и аж из Петровки.

— Здравствуйте! Покажите-ка ваши билеты, пожалуйста… Спасибо… О! То чего и следовало ожидать: и номер, и серия — наши…

"Нет, думаю я, не ваши, а, что характерно, наши". Мы ведь не могли напечатать миллион билетов различных серий и с различными номерами. У нас через каждые двадцать квитков все шло сначала и я, признаться, считал, что это несущественно для дела.

И вот я вижу на столе перед задумчивым полковником папку. В ней, в этой самой папке я вижу сотни и сотни этих самых "билетов".

— Иди сюда, присаживайся, — указал полковник на стул. — Кто ты? Откуда и куда путь держишь, добрый молодец?

Я перехожу на "мову" и простовато рассказываю на ходу сочиненную сказку: "Товарышу полковник, я приихав з Конотопу, йиду в Йошкар-Олу з гарной дивчиной. У нее в Йошкар-Оле бабушка, которая лечит травами ноги, а они в мэни дужечко бильненки…" Говорю, что она ушла в магазин и не вернулась, что хотел сдать билеты в кассу возврата.

— Ваш паспорт!

Показываю паспорт, где штамп "Паспорт выдан на основании справки об освобождении" мною технично выведен, а на его место поставлен штамп "Паспорт выдан взамен утраченного". Полковник кладет мой поддельный паспорт на свой неподдельный стол.

— Пишите объяснительную!

И, забегая вперед, скажу. Что где-то в объяснительной, написанной на скорую руку, я допустил, видимо, какую-то логическую неувязку.

А в ходе нашего с полковником разговора мне становится многое понятно.

Оказалось, что двадцать второго августа, как водится, поменялось летнее расписание движения поездов на осеннее, что ряд поездов отменен, появились новые, а иные стали отправляться в иное время, не поставив нашу фирму в известность, разумеется. И вот они сделали свой железнодорожный маневр двадцать пятого, а я, как с горы на лыжах, явился двадцать восьмого и прямо в капкан.

Сколько раз я твердил своим "служащим" слова Козьмы Пруткова: не верь глазам своим! Не верь сообщениям, что высвечиваются на табло — пойди в справочное, не поленись разлепить губы и спроси: нет ли в расписании изменений.

Но жадность мутит рассудок и губит фраера.

Вообразите, сотни таджиков, казахов, узбеков, которые пришли со своими узлами на перрон и ждут поезда, которого не существует в расписании! И они, горемыки, многоязыко поделившись недоумением по этому поводу, возвращаются на станцию не с миром, но с войной. Они требуют принять билеты обратно и вернуть им их мятые червонцы. И кассы какое-то время исправно возмещали убытки гражданам, но уже засекли, что все эти билеты выданы кассой станции Рабочий поселок Московской области. Может быть, туда не дошла свежая корректива? Звонят туда, а там и знать ничего не знают, и говорят, что даже серий таких в глаза не видели. И тут доходит до ленивых умов государственных служащих: неужели мошенничество?

Кассы возврата на всех крупных вокзалах были заблокированы и взяты под плотное наблюдение. И вот он — я. Судьба, господа! Судьба!

Полковник, конечно, не знал, что я и есть — воплощение того зла, с которым он в данном конкретном случае борется. Он посмотрел мои "билеты":

— Ага! Серия, номера, сходятся! Фальшивка! А когда вы приехали с Украины? Где ваши вещи?

Но уж это — извините: на всех вокзалах Москвы у нас были абонированы ячейки, где мы хранили средства производства и какое-то количество продукции. На Киевском тоже. Я знал, что она сейчас пуста и на нее указал. Тут менты садят меня в "уазик" и везут туда. Я один — их четверо. Я больной — они здоровые, я думаю — они мечтают. Они мечтают отличиться и пораньше вернуться домой потому, что пятница. И вот мы приезжаем на Киевский вокзал, я небрежно и уверенно открываю свою ячейку и — о ужас! она пустая. Я кричу, что меня обокрали:

— Вкралы сало, трошки мяса було, тай бис з ным, а электробриту дуже жалко!

Я говорю печально:

— Нэвжэ дивчина? Вона… А хто ж еще миг знаты код? Вона! То ж вона, видьмачка!

Менты смотрят украдкой на часы — им, ментам, домой охота. Но возникает соблазн отличиться — еще и воровку поймать. Главный спрашивает:

— Где вы с ней ночевали? Может быть, она там вас ждет?

На вулыци Зэлэноградской, — говорю и называю приблизительно номер дома, который стоит напротив дома Юдкина. — Хиба, трыдцять, кажу…

Легенда должна быть абсолютно достоверной.

Юдкин жил в доме № 31. Значит, напротив, думаю, расположен тридцатый номер.

И, говоря это, я, разумеется, не знал, что дома тридцать по Зеленоградской не существует: вместо чётной стороны там почётная: железная дорога, а по ней идут поезда…

Едем. Я все время ною что-то про женское коварство. Зашли в один дом на девятый этаж — пас: не то. Во второй, в третий. Менты заскучали:

— Поедемте к нам в милицию, — говорят. — Там переночуете, а утром по свежачку…

И я говорю:

— Ребята, як жи ж так? Вона жи ж меня обворовала до нитки, носки сменить не могу! Давайте посмотрим еще во-о-он тот дом! Вроде, похож!

Договорились с тем условием, что они не будут бить ноги по этажам, а я один слётаю. Они же постоят на улице и меня подождут. Я поднялся не на девятый этаж, а на третий, вышел из лифта и быстро спустился на второй. Звоню в квартиру, окна которой не выходят на фасад, а смотрят в сторону леска.

— Кто? — спрашивает хозяйка.

— Милиция! Откройте! — и когда дверь распахивается, я проскакиваю квартиру насквозь и с вопросом типа: "Здесь бандиты не укрываются?" Потом как кочегар дверь топки раскрываю балконную дверь, срываю и сую подмышку свою красную курточку и с балкона уже спрыгиваю на ничейную землю. Смею предположить, что когда менты в поисках меня обходили квартиры, то хозяйка этой квартиры вряд ли открыла им дверь.

Возможно, описываемые выше события покажутся кое-кому незначительными на фоне изобилия детективного чтива. Но то, что призвано развлекать обывателя, жующего попкорн, и то, что может испытать на своей шкуре обычный волк, когда попадает в капкан и отгрызает себе лапу — не одно и то же. Говорю эту прописную истину потому, что впервые, может быть, ощутил тогда время, как живую тварь, которая может быть верной тебе или неверной, другом или врагом, мчаться мимо с космической скоростью или идти, как в киносъемке "рапид" — непознаваемо медленно. Так вот в этом эпизоде из моей авантюрной биографии оно, время, словно бы пульсировало, то ускоряя, то замедляя свой бег…

А что, казалось бы, произошло? Ну, повезло в какой-то момент. Увы, господа! Закон жизни таков, что везения в нем абсолютный нуль. Одному человеку не повезло: он до ста лет жил на Крайнем Севере и не ел ничего слаще морошки. Другому повезло: он всю жизнь жил у южного моря и ел виноград и халву, а сроку той жизни было двадцать лет.

Я временно победил тогда этих четверых парней с Петровки, 38, кинул их.

Я просчитал и вычислил их ментовскую реакцию, заставил их совершить ошибку, переиграл и потому победил.

Но ведь хотел-то я по максимуму — я хотел победить Систему. Я не мог поверить тогда, что это не дано никому, ибо все преходяще — Система вечна. Вот на моих глазах прогнил и рухнул социалистический строй. Но не Система дешевой эксплуатации человека властью. Наверное, не было, нет и не будет идеальных, кроме галактических, систем. Как поздно понял это я, маленький, как песчинка, и ничтожный в своей гордыне, как плененный павлин, человек! Ведь единственное и непреодолимое мое состояние — одиночество. Свой среди чужих, чужой среди своих, "один на льдине" — вот моя блатная масть, вот моя бессрочная каторга.

Я взял таксомотор и поехал на конспиративную квартиру в гостиницу "Урал". Приехал. Буквально в ста метрах — Казанский вокзал, где в линейном отделении милиции остались не только прямые улики против меня, но прибавились к ним и косвенные — побег из-под конвоя. Действительно получается, что преступника тянет на место преступления. Перехожу улицу, направляясь к гостинице "Урал", и — вот он — милицейский на мотоцикле "Урал".

— Гражданин, стойте! — и свисток. Первый порыв — бежать! Как же так, братаны? Уйти от верного ареста и упасть, споткнувшись о порог пусть кратковременной, но воли. "Значит, — думаю, — уже ориентировки на меня разосланы… Паспорт у них остался поддельный, а фотография-то в нем настоящая!" Они уже наверняка всю Москву перерыли и перекрыли. Это же пятно на лацкане мундира: уже неделю вся Петровка не может поймать организованную преступную группу, торгующую фальшивыми билетами!

По тем временам все едино: билеты ты печатаешь или прокламации против существующего строя — катастрофа! Изготовление печатной продукции! Но есть такая поговорка: куда бежать, Антон, — пятая судимость!

Я остановился:

— Что случилось?

— Вы перешли улицу в неположенном месте, платите штраф пятьдесят копеек!

Спокойно, говорю себе, спокойно. Не дай Бог мелькнет на лице глупая радость, а он, небось, понтуется и усыпляет мою бдительность. Я говорю, что пятидесяти копеек у меня нет, а вот есть рубль, берите, сдачи не надо, я спешу.

Он:

— Нет, стойте! — Лезет в планшетку.

Зачем? Он в ней копается, ковыряется. Снова время у меня с милицией идет на противоходе и с разными скоростями, снова хочется сорваться, побежать, а там хоть пуля в спину! Он явно тянет это время, а я стою на людном перекрестке, горят светильники на столбах. Они как-будто подмигивают: жми на ноги, Колек! Наконец он достает и в самом деле выдает квитанцию и сдачу 50 копеек.

Прошли какие-то секунды для него.

Для меня промчались годы…

Прихожу на хату.

Сидят все наши, как юные рекруты: коньяк пьют, дым коромыслом — гулям! Как это понимать? Козлы и пидорюги!

И в который раз сама форма изложения понуждает меня комментировать некоторые неясности мотивации определяющих и направляющих жизнь поступков. Казалось бы: зачем я вновь и вновь связываю свою судьбу с этими беспечными захребетниками? А на это я скажу, что вожак не выбирает стаи — стая выбирает вожака. А мы и жили по законам стаи. Так сейчас живет большая часть общества. Что касается тюрьмы, то садился я — садились и они. С той разницей, что я никого не обстукивал и не брал греха на душу, что шел на зону с определенной репутацией: "один на льдине". С определенной репутацией козлов шли и они. В этом смысле мне было, наверное, легче переносить заключение. И где уверенность, что в моем криминальном ремесле другие были бы надежней? Все и всех сдают в большинстве случаев. Не будь этого — менты имели бы ноль в графе раскрываемости преступлений. Многие меня сдавали. В итоге, многие зарыты в землю. Кто в Филадельфии, кто в Киеве, кто в Тель-Авиве, кто в Москве, кто и в тюрьме не отмоленным и неотпетым. А я живу и пью иногда хорошую водку.

Прости же всех нас, Господи!

— Я вам сказал, чтоб каждый поезд проверяли? Чтоб уточняли в справочном бюро, такой поезд есть или его отменили сто лет назад?..

— Ну, так вышло… Так вышло… — Профессор Хубер, и все остальные, и иже с ним, и паки, и паки.

— А что теперь делать? Мы засветились! Мне нужно уходить в бега, на меня, конечно, всесоюзный розыск объявят… А на всю жизнь не скроешься… Ну, и что будем делать, господа жулики?

Мнутся, глаза долу. А что нас объединяет, кроме "бабок"? Ровным счетом ничего. Каждый умирает в одиночку, да не каждый — в одиночке.

— Ладно. Поеду в Конотоп, с мамой попрощаюсь.

Выписал себе новую форму два, новое служебное удостоверение[55] на фамилию Карельский. А надо было — Комяцкий. Почему? Да потому что следующий срок я отбывал в Коми АССР. Но обо всем по порядку.

Пошли мы всем гамузом в ресторан "Прага" на Арбате, хорошо погуляли. А я не пьянею и все ищу версию, которой надо будет держаться на следствии. И говорю своим:

— Что ж, ребята… Может, последний раз встречаемся… Я уже, можно считать там. Но вы, прежде чем прекратить всю эту деятельность, должны сделать маневр прикрытия: печатайте билеты на все направления и разбрасывайте помалу на вокзалах… Теряйте их с понтом. В вокзальном клозете, в кассах на подоконнике. Кто-то найдет, потом еще кто-то, еще десяток другой… Меня нет, а билеты валятся, как манна с небес. То есть, я был в Сочи, билеты — в Москве. Теперь я у них, у ментов, а билеты по-прежнему идут. Значит, они были до моего появления в Москве, появляются и в мое отсутствие. И создается иллюзия у ментов, что я ни при чем. Понятно? Оставляйте метки везде: в Киев поедете — пометьтесь, в Питер тоже, и так далее!

— Гениально! — орут кореша. — Колек, ты гений! Мы это сделаем!

— Все, до свидания!

Но история с акцией прикрытия на Гознаковской бухгалтерии повторилась по сути.

Тогда Юдкин сдрейфил, мягко говоря. Он не пошел и не изъял из бухгалтерии наши "автографы": накладные, доверенность, счет. Тогда менты с ног бы сбились, но ничего бы на нас не смогли найти. Десятилетиями бы "висяка имели" и наградных часов не получали. Я мог бы пойти тогда и сделать все это изъятие вместо Юдкина, но ведь он сам кормил свои четыре семьи и детей строгал сам. Большой уже мальчик-то был Юрий Грейманович.

И на этот раз они меня подставили. А что? Они знали, что я не колюсь.

А пока я пошел на вокзал со своей "формой два", с которой можно весь век жить и скрываться в поездах. Нервное перенапряжение принимает у меня формы, неадекватные обстоятельствам. Иногда мне кажется, что я могу засмеяться на собственных похоронах. Вот и в этот раз я зачем-то позвонил в РОВД Казанского вокзала. Состоялся диалог, который я передаю почти дословно.

Я: — Здравствуйте! Михалев звонит!..

Мне: — А-а! Вы куда же запропали?!

Я: — Как куда? Я уже три часа здесь жду, уже с квартиры звоню! Вышел из подъезда — милиции вашей нету. Вокруг дома обошел — нету никого…

Мне: — Как нету?! Это вас нету! Они вас искали, весь дом перевернули и не нашли! Откуда вы звоните?

Я: — С Зеленоградской звоню! Я вышел — их нету! Мне приехать?

Мне: — Где вы находитесь?

Я: — На Зеленоградской стою!

Мне: — Так приезжайте!

Я: — Хорошо, я сейчас еду!

Вот так поиграли в дурачка.

…А в шесть утра я был уже в Конотопе. Обнял маму, боясь, что заплачу. Больно было думать о том, что можем не свидеться. Представил себе еще одно потрясение, которым благодарит ее сын за любовь, за умение понять и простить. Стиснул зубы, сказал, что у меня неприятности, вдохнул в себя знакомый запах ее седеющих волос.

Кто бы ни виноват — что делать?

Сентябрь и октябрь я — в Сочи.

Ноги подлечил Мацестой. Я считал, что в нашем деле они на втором месте после головы. Но вот голову-то подлечить, наверное, тоже не мешало. Иначе, чем объяснить следующее?

Приезжаю в Киев, звоню своим: Богатыреву Яше, Хуберу, Калинковицкому. Было все это в полдень. Пошли в кабак, выпили, а я уже перешел на какое-то звериное чутье. Встаю и с ними прощаюсь. Понимаю, что они не успели еще меня сдать. Ну, просто не успели.

И я иду на встречу со своей подругой. Она — человек надежный, работала в отделе кадров спецтреста по строительству космодромов. Жила она, как человек одинокий и непритязательный, в шикарной квартире старинного дома, где, может быть, жили некогда и ее родители. Мы с ней выпили шампанского, пробросили планы на этот вечер — время шло к пяти.

А Хубер и остальные знали эту мою лежку. И являются. Соскучились, якобы. Если сказать, что ссора вспыхнула ни с чего — ничего и не сказать. Они должны мне были деньги, они перешли грань, за которой у меня кончилось терпение, и я съездил кому-то по зубам, а Яшке въехал в лобешник фотоаппаратом. Орлы покинули насест, а я где-то через полчаса вышел на улицу с портфелем, полным дипломов, печатей, удостоверений МВД и прочих канцтоваров. То есть весь арсенал при мне.

Тут же подскочили менты, вдернули меня в наручники и повезли на уже знакомую читателю улицу Короленко.

Вилы, как говорят блатные. Пропади оно все пропадом! Опять тюрьма… Единственное, что немного грело самолюбие, так это то, что мной занимается сам полковник Хряпа, кавалер ордена имени Ленина и гроза киевских блатняков.

Он с неподдельным интересом ознакомился с содержимым вышеупомянутого портфеля. Потом приказал, не откладывая в долгий ящик, возбудить уголовное дело по факту изъятия поддельных документов и спустить меня в подвал КПЗ.

Всё. Меня сдали. В очередной раз меня сдали.

Подводя условно черту под этим периодом жизни, хочу сказать еще раз, но непременно: дамы и господа, все всех сдавали, сдают и будут сдавать на всех уровнях социальной пирамиды. Каждый из людей, обернувшись на свою прожитую жизнь, какой бы по длительности она ни была, вынужден будет согласиться со мной. И для этого совсем не обязательно сидеть в тюрьме. Просто в тюрьме, на "киче" все конкретней, жестче и, может быть, драматичней. Я много знал серьезных бандитов, сейчас многих знаю — все они уже там или завтра будут там. Цена воровского братства мне известна. Но я заметил по жизни: неправедный ко мне — неправедный вообще. Все те, кто хотел мне зла, были наказаны судьбой. А может быть хранит меня материнская молитва?

Я снова сел и никого из своих раздолбаев не сдал, и никто из них не сел.

И снова мысли: зачем я так живу и могу ли жить иначе? Мысли о том, отчего же идет на преступление неглупый человек, знающий о неизбежности предательства и неотвратимости наказания? Парадоксально, но я был идеалистом. Среди преступников больше, мне кажется идеалистов, каждый из которых надеется, что его-то именно и минет чаша сия. А из идеалистов, как показывает история человечества, и происходят самые жестокие и неисправимые преступники. Как избежать страшной участи многих и многих? Я видел один выход: пока тебя не сделали сумасшедшим — учись быть таковым и будь здоров.

Она единственный твой друг и покровитель — шизофрения.

Однако об этом чуть позже.