Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг.

Глава 12. РЕЛИГИОЗНАЯ ВОЙНА В РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ. СМЕРТЬ ФЕДОРА ИОАННОВИЧА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

В то время как Москва залечивала раны после Ливонской войны, на территории Речи Посполитой происходили события, которым было суждено сыграть важную роль в судьбе России. В отличие от прежних польских королей Сигизмунд III оказался фанатичным католиком. Едва укрепившись на троне, он начал крестовый поход против православия.

Первыми под удар попали запорожцы. На сейме 1590 года, сразу же после грандиозного набега крымцев, король потребовал ограничить число казаков шестью тысячами, да и тех подчинить коронному гетману. Кроме того, Сигизмунд III заявил, что нужно запретить простонародью Киевской земли свободно покупать порох, свинец и огнестрельное оружие. Закономерным ответом стало грандиозное восстание под руководством православного шляхтича Кристофа Косинского. 19 декабря 1591 года поднявшиеся на борьбу казаки штурмом взяли Белую Церковь. Вскоре после этого они овладели Трипольем и захватили Переяслав.

23 января 1593 года под городом Чудновом отряды Косинского встретились с верными королю войсками Константина Острожского. Бои шли целую неделю и закончились подписанием выгодного казакам мирного соглашения. Однако Сигизмунда III этот вариант не устроил. Вскоре под влиянием короля сейм принял постановление, провозгласившее казаков «врагами отечества». А летом 1593 года на мирных переговорах в городе Черкассы Косинского предательски убил слуга князя Вишневецкого. Движение казаков пошло на убыль. И Сигизмунд III нанес следующий удар. 24 июня 1594 года в Бресте король собрал православный Собор, призванный решить вопрос об унии с католической церковью. Советники Сигизмунда III, иезуиты, в своих трактатах не скрывали, что уния — лишь «переходное состояние, необходимое для упорных в своей вере русских».

Слухи о том, что на Соборе сторонники короля грубо продавливают нужное им решение, широко разошлись среди православного населения. Это вызвало новую волну народных выступлений. 5 октября 1594 года казаки Северина Наливайко перебили съехавшуюся в Брацлав шляхту. В ноябре повстанцы взяли города Бар и Винницу. Однако это не остановило короля. 2 декабря его преспешники на Соборе заявили о принятии унии. Результат не заставил себя ждать: к лету 1595 года отряды атамана Наливайко контролировали всю Малую и Белую Русь вплоть до Могилева. Верный королю гетман Криштоф Радзивилл заперся в Минске. Только после подхода подкреплений он смог перейти в наступление и выбить Наливайко из Могилева. Казаки через Рогачев и Туров ушли на Волынь.

23 марта 1596 года армия Станислава Жолкевского атаковала повстанцев у урочища Красный Камень. Бой продолжался целый день. Обе стороны понесли большие потери. Ночью казаки отступили к Триполью. У Жолкевского не было сил для преследования, и он отвел свою потрепанную армию к Белой Церкви. Оттуда гетман отправил сейму письмо с просьбой о помощи. Получив подкрепления, Жолкевский в мае осадил казачий лагерь в урочище Солоница. Казаки хорошо укрепили позицию: с трех сторон она была окружена пятью рядами возов, с четвертой примыкала к непроходимому болоту. В нескольких местах лагеря были построены срубы, заполненные землей. На них, как на крепостные башни, казаки установили 31 пушку. С внешней стороны лагерь защищали глубокий ров и высокий вал.

Жолкевский обошелся без штурма. Он отыскал предателей среди казаков, которые в ночь на 24 мая схватили Северина Наливайку и Матвея Шаулу, а затем пропустили поляков в лагерь. Королевские войска уничтожили в этот день около 10 тысяч повстанцев. Погибли все, кроме перебежчиков и арестованных казацких вождей. Наливайко и прочих атаманов после долгих пыток казнили в Варшаве. 29 мая 1596 года, получив известие о победе над казаками, король Сигизмунд III издал манифест о соединении церквей, в котором провозгласил унию свершившимся фактом. В стране резко усилились гонения на православных подданных, сохранивших пристрастие к прежней вере. Не подчинившихся приказам короля священников изгоняли, а храмы у них отбирали и передавали униатам. Протестанты во главе с Криштофом Радзивиллом и православные шляхтичи под руководством Константина Острожского пробовали бороться с нарушением прав диссидентов легальным способом — через сеймы. Однако там большинство было у католиков, которые дважды (в 1596 и 1597 годах) сырвали попытки провести решение об отмене унии.

Конфликт с польскими протестантами сильно ослабил позиции Сигизмунда III в Швеции, королем которой он стал в 1592 году после смерти Юхана III. В результате власть там окончательно перешла к его дяде, Карлу Зюндерманландскому, который официально принял титул правителя государства. В ответ разгневанный племянник начал боевые действия против Швеции. Однако в 1597 году польская армия была наголову разгромлена в битве при Стонгебру[42], и герцог Зюндерманландский стал новым шведским королем Карлом IX. Борьба продолжалась еще до 1608 года, но все дальнейшие бои шли в Эстляндии и носили ограниченный характер.

После поражения при Стонгебру война со Швецией перестала интересовать Сигизмунда III. Главными для него были сражения с внутренним врагом. И шли они не только на поле боя. Вся территория Речи Посполитой давно уже покрылась густой сетью иезуитских школ. Молодые шляхтичи подвергались жесткой идеологической обработке. В конце XVI века, когда раздавленное гонениями православное духовенство лишилось малейшей возможности для контрпропаганды, процесс ополячивания и окатоличивания русской дворянской молодежи принял массовый характер. Проявляемая властями терпимость в отношении протестантов и униатов не меняла общей тенденции. Новое поколение польских дворян вырастало в твердой уверенности, что православные жители королевства — не люди и в отношении с ними не действуют нормы человеческого общежития.

Кровавые эксцессы внутренней войны против казаков воспитывали в шляхте национальную и религиозную ненависть. И когда через несколько лет это новое поколение воинов Речи Посполитой придет в ослабленную неурядицами Россию, оно будет совсем не похоже на ратников Болеслава Храброго и дружинников Витовта. В Великой Руси шляхтичи увидят лишь территорию, а в ее православном населении — диких животных, которых следует или приручить, или уничтожить. Иными словами, повторить здесь то же самое, что они совсем недавно делали на территории Малой Руси.

А в Москве к тому времени уже вовсю шли процессы, которые обеспечат условия для прихода этих «новых крестоносцев» на русские земли. Царь Федор Иоаннович доживал последние месяцы, а его шурин, Борис Годунов, готовился к борьбе за трон. Он уже далеко продвинулся по пути к заветной цели. Сначала сошли со сцены назначенные Грозным опекуны Федора, затем постепенно выбыли из борьбы (кто в монастырь, кто в мир иной) близкие родственники царя, те, кто мог претендовать на трон после его смерти. Еще в 1586 году по приглашению правительства на родину вернулась племянница Грозного Мария Старицкая, вдова ливонского короля Магнуса. Сначала ей пожаловали большой удел и всячески обласкали. Но спустя два года земли были конфискованы, а саму королеву-вдову вынудили принять постриг и удалиться с малолетней дочерью Евдокией в Подсосенский монастырь. 18 марта 1589 года юная Евдокия скоропостижно скончалась. Двумя годами позже, 15 мая 1591 года, в Угличе при загадочных обстоятельствах погиб младший брат царя Федора Дмитрий Иванович.

Теперь наиболее вероятными претендентами на престол в случае смерти государя становились его двоюродные братья Романовы. И неизвестно, как бы это отразилось на их карьере и здоровье, но 29 мая 1592 года царица Ирина родила дочь Феодосью. Годунов тут же сделал все, чтобы общество восприняло ее как наследницу трона. Никогда еще Москва не видела столь пышных торжеств по случаю рождения ребенка в царской семье. Появление на свет Феодосьи сопровождалось актами, которые обычно сопутствуют лишь восшествию на трон нового государя. В частности, власти объявили амнистию лицам, «кои были приговорены к казни, заточены по темницам»^{62}.

Ликование Бориса нетрудно понять. С рождением племянницы он становился кровным родственником царской династии! А следовательно, не только Феодосья занимала пост главной наследницы трона, но и своего дядю она вводила в узкий круг лиц, которые могут претендовать на корону, если угаснет род Калиты. Дети Никиты Романова сразу переместились в списке наследников с первой на третью строчку и перестали угрожать честолюбивым планам правителя. Следущие пять лет Годунов не предпринимал в отношении Романовых никаких враждебных действий. Ведь в случае бездетной смерти Федора[43] прав на трон у Годунова теперь было больше, чем у Романовых. Чтобы увеличить это преимущество Борис постоянно стремился упрочить свой престиж и умножить личное состояние. Согласно данным английских очевидцев событий Горсея и Флетчера, клан Годуновых получал ежегодный доход в размере от 100 до 150 тысяч рублей и мог на собственные деньги собрать армию в 100 тысяч воинов.

В 1594 году отошел от дел «канцлер» Андрей Щелканов, и все нити управления сконцентрировались в руках Годунова. Официальный титул Бориса уже к 1595 году приобрел невиданную для тех времен пышность: «царский шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств — царства Казанского и Астраханского». Из четырех составляющих титул чинов три (слуга, конюший боярин и дворовый воевода) были высшими, а четвертый (правитель) — неслыханным и доселе небывалым. В московской иерархии звание правителя отсутствовало из-за его несовместимости с официальной доктриной самодержавия. А потому смысл подобного «новшества» был понятен в России всем, без исключения.

Когда стало ясно, что царь Федор долго не проживет, Борис нанес упреждающий удар по братьям Романовым. В 1597 году старший из них, Федор Никитич, получил назначение на границу в качестве второго воеводы полка правой руки. Несмотря на то что пост был сравнительно невысок, со всех сторон посыпались местнические жалобы. На Федора Романова «били челом» люди, не обладавшие ни думными чинами, ни особыми заслугами. В присутствии Федора Иоанновича один из них, князь Федор Ноготков-Оболенский, заявил, что ему «мочно быть болыни» не только Федора Романова, но и отца его Никиты и дяди Данилы. В ответ царь возразил Ноготкову: «Данила и Никита были матери нашей братья, мне дяди; и дядь моих давно не стало, и ты чево дядь моих мертвых бесчестишь?»^{63} Несмотря на возражение царя, вопрос решился в пользу Ноготкова. Назначение Федора Романова было отменено, а освободившуюся должность занял Степан Годунов. Споривший с царем Ноготков, отсидев «пять ден» в холодной, получил от правителя повышение сразу на несколько рангов.

Романовы все поняли правильно. И когда в ночь с 6 на 7 января 1598 года Федор Иоаннович скончался, о своих правах на престол даже не заикались. Зато против Годунова единым фронтом встали главные думские кланы. В своих действиях они опирались на традиции и обычаи Великой Руси. Высокородные Рюриковичи и Гедиминовичи были уверены, что никто, кроме них, не имеет прав на царский венец. Мысли о том, чтобы пропустить мимо себя к трону незнатного «выскочку», пусть и руководившего страной при прежней династии, просто не укладывались у них в голове. Там с давних времен укоренилось представление о том, что сесть на трон имеет право лишь родившийся от «царского корени».

Ситуация осложнялась тем, что Федор Иоаннович не оставил письменного завещания. Большинство источников утверждают, будто патриарх Иов часто напоминал ему о необходимости назвать преемника. В ответ царь якобы лишь ссылался на волю Божью. Зато, по словам очевидцев, Федор неоднократно просил Ирину после его смерти «принять иноческий образ» и закончить жизнь в монастыре. Похоже, будущее жены волновало царя больше, чем судьба престола. После смерти Федора его шурин продолжал управлять страной. Ему не мешали. Ведь Годунов носил чин конюшего боярина, а тот по сложившейся в России традиции выполнял функции местоблюстителя престола при пресечении правящей династии. Однако конюший должен был лишь организовать выборы, а не определять их итоги. В случае четкого следования закону, решающее слово получала Боярская дума, где худородный выскочка никогда не собрал бы большинства голосов. И Борис принялся искать обходные пути.

Первым шагом в этом направлении стала попытка править от имени сестры-царицы. Ирина привыкла во всем слушаться брата. Она созвала во дворец верхушку московского посада — сотников с пятидесятниками — и пообещала им щедрые награды, если те обеспечат Борису поддержку столичного населения. На следующий день после смерти мужа, 8 января, Ирина подписала указ о всеобщей амнистии. Верный Борису патриарх Иов направил во все епархии наказ целовать крест царице. Возможно, этот вариант и прошел бы, но Борис был слишком недоверчив. Сам он поднялся к вершинам власти на интригах, а потому подозревал всех вокруг и никому не доверял. В соответствии с текстом разосланной по стране присяги подданные должны были принести клятву: патриарху Иову и православной вере, царице Ирине, правителю Борису Годунову и его детям.

Надо сказать, что по сложившейся в России традиции цариц не короновали, их даже не допускали к участию в церемонии. Ирину хоть и называли «великой государыней», но в свое время она лишь наблюдала из окна светлицы за тем, как на голову Федора возлагают шапку Мономаха. Поскольку вдова не была коронованной особой и не обладала царской властью, она не имела права требовать от подданных передачи ее брату. Разбей Борис присягу на два этапа, фокус с получением власти через Ирину имел неплохие шансы на успех. Но в этом случае правитель на какое-то время попадал в зависимость от сестры. Борис не решился на риск и проиграл. Дума использовала его промах и нанесла ответный удар. Сорвав беззаконную присягу, бояре тут же напомнили москвичам: перед смертью Федор просил, чтобы жена приняла постриг. 15 января на площади перед царскими палатами собралось множество возмущенного народа. Ирине пришлось объявить о немедленном уходе в монастырь. «У вас есть князья и бояре, — сказала она людям, — пусть они начальствуют и правят вами»^{64}. Выступивший после нее Борис вынужден был заявить о том, что отходит от дел. Обязанности местоблюстителя он передал патриарху.

Вскоре в Новодевичьем монастыре Ирина постриглась в монахини под именем Александры. Борис перебрался из кремлевских палат в келью того же монастыря и перестал ездить в думу. Однако он не считал дело проигранным. Во-первых, с уходом Годунова в управлении страной главную роль стал играть верный ему Иов. А во-вторых, оставалась надежда, что боярские кланы не сумеют выдвинуть единого кандидата на трон и перессорятся друг с другом. Так оно и случилось. Единственное, о чем договорилась Дума, — это о порядке выборов самодержца. «Соборное определение об избрании царя» было принято, как значилось в его тексте, «…по челобитию государевых бояр, князя Федора Ивановича Мстиславского, и всех государевых бояр и окольничих, и всего царского синклиту, и всех воевод, и дворян и стольников… и дьяков и детей боярских, и голов стрелецких, и сотников стрелецких… и гостей, и торговых людей и черных людей…»^{65}

Иов не подвел своего друга и покровителя. Умело используя влияние армии и столичного населения, он добился того, что в состав Собора должны были войти не только бояре, но и представители дворян, горожан и купцов, а это (в случае, если умело ограничить приток провинциальных выборщиков) резко увеличивало шансы популярного среди москвичей Годунова. Чтобы настроение столичной части избирателей не изменилось, патриарх в течение месяца, с 20 января по 20 февраля организовал несколько шествий к Новодевичьему монастырю. Вначале их участники просили «царицу-инокиню Александру» отпустить на царство ее брата Бориса. Потом они спрашивали самого Годунова, когда же тот осчастливит их согласием. В ответ брат и сестра отвечали, что избрание царя должно происходить на Соборе. Как отметил в одной из своих работ С.М.Соловьев, продолжавший править страной из кельи Борис понимал, что «…только в выборе всею землей он мог видеть полное ручательство за будущую крепость свою и потомства своего на престоле»^{66}.

Земский собор состоялся в Кремле 17 февраля 1598 года, как только истекло время траура по Федору Иоанновичу. На заседаниях присутствовали члены Освященного собора под руководством патриарха Иова, Боярская дума во главе с Федором Мстиславским, чины приказного аппарата, московское дворянство и те представители провинциальных «верхов», которые в то время находились в Москве. Если верить мнению А. А.3имина^{67}, по понятиям и обычаям XVI века это был совершенно законный Земский собор, ничем не хуже прежних. Однако подобной точки зрения придерживаются не все. Так, Р.Г. Скрынников указывает, что в принятом Думой «Соборном определении об избрании царя» предусмотрено более широкое народное представительство. Там было решено вызвать «от каждого города по восемь—десять человек, дабы вся страна обсудила, кого возвести на трон». С учетом дальних расстояний и плачевного состояния дорог «надлежащим образом» выбранные делегаты могли собраться в Москве лишь через два-три месяца. Собор начал работу намного раньше. Есть сведения, что даже выборщиков из ближних городов задерживали на заставах верные Годунову стрельцы. Логика Бориса понятна: на предыдущих соборах роль делегатов была номинальной, они лишь одобряли решения «богоизбранного» царя. Поскольку все наместнические должности находились в руках знати, города могли прислать лишь верных боярам людей. Создавать условия, при которых эти сторонники Думы перекричат верных Годуновым москвичей, правителю было совсем невыгодно.

Попытки боярской оппозиции убедить членов Собора принести присягу на верность Думе успехом не увенчались. При активной поддержке Иова и верных ему иерархов большинство проголосовало за Бориса. Но Дума осталась в оппозиции, и Годунов вернулся в монастырь. Тогда патриарх организовал еще одно шествие к келье правителя: утром 21 февраля духовенство вынесло из храмов наиболее чтимые иконы и, собрав множество москвичей, крестным ходом двинулось к Новодевичьему монастырю. Теперь Борис согласился принять шапку Мономаха, и патриарх, не откладывая дела в долгий ящик, здесь же в монастырском соборе объявил Годунова царем. Но для окончательной победы Борису нужно было признание Думы. Однако тщетно Годунов ждал в своей келье боярской делегации. Думские лидеры продолжали упорствовать. Просидев в монастыре еще пять дней, Борис 26 февраля поехал в Кремль. Сторонники приготовили ему торжественную встречу: москвичи несли хлеб-соль, бояре и купцы — соболя и золотые кубки. Годунов принял только хлеб-соль, демонстративно отказавшись от дорогих подарков, а затем пригласил всех к царскому столу. После этого в Успенском соборе Кремля патриарх вторично благословил Бориса на царство.

Однако в Кремль думская делегация тоже не явилась, и Годунов снова вернулся в Новодевичий монастырь. Теперь уже — под предлогом поста и болезни сестры. Весь март и апрель Борис продолжал жить в келье, лишь изредка наезжая в столицу. И только 30 апреля, после того как патриарх организовал еще одно массовое шествие москвичей к монастырю, Годунов второй раз торжественно въехал в Кремль. Его переселение в царские палаты активизировало оппозицию. К этому времени боярские группировки нашли альтернативного кандидата. Им стал Симеон Бекбулатович, крещеный касимовский хан, несколько лет «сидевший» на московском престоле по прихоти Ивана Грозного. Бояре ждали, чем ответит Борис.

А тот нашел оригинальный выход из ситуации. Как только в марте с южного рубежа «поступили сведения» о желании крымского хана Казы-Гирея идти войной на Москву, Годунов «поверил» в серьезность угрозы. Вскоре пришло еще более детальное «подтверждение». 1 апреля воеводы пограничной крепости Оскол сообщили: хан идет «на государевы украйны» и, кроме собственной орды, ведет семь тысяч янычар. Информация была ложной. По договоренности с турецким султаном Казы-Гирей в это время готовил вторжение в Венгрию. Но в Москве, по понятным причинам, опасность игнорировать не стали. Борис лично возглавил армию. Разрядный приказ составил роспись полков, выступающих навстречу врагу. В начале мая, когда войска собрались, бояре оказались перед выбором: продолжать противостояние с Борисом (которое в условиях военного времени будет выглядеть уже как измена воинскому долгу) или занять воеводские посты (и подчиниться Годунову как своему главнокомандующему).

Чуть поколебавшись, вожди Думы выбрали второе. Однако в последний момент они предложили, чтобы воеводой большого полка Борис назначил Симеона. Решение это было в духе московской традиции. Чтобы избежать местнических споров, Иван Грозный часто ставил на высшие армейские посты служилых «царей». Назначения эти были, как правило, номинальными и позволяли передать реальное управление войсками людям талантливым, но неродовитым. Симеону уже доверяли высшие армейские должности в войнах с западными странами. Против соотечественников, по понятным причинам, татар старались не использовать. Борис не стал перечить Думе. Он, можно сказать, даже перевыполнил пожелания бояр. Служилые татары стали старшими воеводами трех главных полков. Но касимовский хан остался дома. Борис отговорился тем, что Симеона в Москве нет, ждать его приезда долго, а время не терпит… Вместо думского избранника большой полк возглавил астраханский царевич Арасланалей Кейбулович. Боярин Мстиславский формально был у него вторым воеводой. Во главе полка правой руки встал казанский царевич Уразмагмет, к которому в подчинение попал Василий Шуйский. Передовым полком управляли бывший сибирский воевода Маметкул и князь Дмитрий Шуйский.

В реальных войнах вторые воеводы могли «перехватить управление» у своих командиров (служилых царевичей), если те не станут слушать «советов» русских коллег. Но в задуманной Борисом «операции» роли поменялись: теперь в случае попытки заговора (а также при любых иных «недоразумениях») Годунов мог опереться на татар в противостоянии с вождями Думы. 7 мая 1598 года армия выступила к Серпухову. Там, на берегу Оки, московские архитекторы и строители воздвигли целый город из белоснежных шатров с причудливыми башнями и воротами. Два месяца простояли здесь полки в ожидании неприятеля. От первого и до последнего дня Годунов ласковыми словами, щедрыми раздачами жалованья и многочисленными пирами добивался признания провинциального дворянства. Он не прогадал. Видя энтузиазм служилой мелкоты, вожди Думы наконец прекратили упорствовать. Этому решению бояр способствовал и дипломатический успех Годунова: 28 июня в его ставку прибыли послы Казы-Гирея, а уже на следующий день Борис подписал с ними договор о мире. Теперь ему оставалось только занять пустующий трон.