Охота на лис

Глава 11

Элеонора Бартлетт с явным оптимизмом отреагировала на сообщение Прю, что в Роще появились какие-то бродяги. Элеонора была женщиной завистливой, и ей нравилось выслушивать чужие жалобы. Если бы она была побогаче и у нее хватало бы денег на удовлетворение главнейших прихотей, она бы не вылезала из суда с жалобами на всех окружающих и, несомненно, приобрела бы славу «дамы со склонностью к патологическому сутяжничеству». Но так как на это денег у Элеоноры не было, она довольствовалась тем, что потихоньку разваливала взаимоотношения между людьми под прикрытием стремления к правде и справедливости. Подобная тактика сделала ее предметом всеобщей неприязни и наделила определенным влиянием на окружающих. Немногие могли позволить себе числить Элеонору среди врагов, в особенности местные дачники, которые и без того не отличались чистотой репутации — а уж за ними Элеонора присматривала с пристрастием.

Именно по инициативе Элеоноры ее супруг довольно рано вышел в отставку, и они перебрались в деревню. Джулиан согласился с большой неохотой, да и то только потому, что знал: его дни в компании в любом случае сочтены. Тем не менее у него возникли большие сомнения относительно разумности принятого женой решения уехать из города. Джулиана его общественное положение вполне устраивало: уровень старшего менеджера, неплохое портфолио на фондовой бирже, на которое он без особого напряжения смог бы позволить себе парочку круизов после выхода на пенсию. Его устраивали и друзья, и традиционный стаканчик-другой после работы, и гольф по выходным, и вполне добропорядочные и добродушные соседи, и кабельное телевидение, и дети от предыдущего брака, проживавшие от него на расстоянии пяти миль.

Как это часто бывало, жена сумела убедить его с помощью характерных для нее периодов холодного и презрительного молчания, перемежавшихся вспышками гнева. Продажа четыре года назад их скромного (по лондонским стандартам) дома на окраине Челси позволила Бартлеттам благодаря более быстрым темпам инфляции в городе по сравнению с сельской местностью приобрести достаточно солидную недвижимость в Дорсете. Шенстед-Хаус представлял собой изящное викторианское строение, придававшее значительность и аристократизм своим владельцам, чего нельзя было сказать о доме № 12 по Кройдон-роуд, построенном в 1970 году. Элеонора теперь постоянно лгала соседям относительно того, где они с Джулианом жили раньше (на той же улице, что и Маргарет Тэтчер); о том, какое положение он занимал в компании (директор); сколько зарабатывал (шестизначную сумму).

Парадоксальным образом переезд оказался гораздо более удачным для него, чем для нее. Несмотря на то что уединенность Шенстеда и его совсем незначительное постоянное население наделили Элеонору статусом крупной рыбы в мелком пруду — как раз то, к чему она постоянно стремилась, — те же самые особенности поселка лишили ее удовольствие от победы нужной остроты. Все попытки Элеоноры завязать дружбу с Локайер-Фоксами ни к чему не привели — Джеймс откровенно избегал ее, Алиса демонстрировала холодную вежливость. С другой стороны, Элеонора решительно не желала опускаться до отношений с Вудгейтами или что еще хуже — с садовником Локайер-Фоксов и его женой. Хозяева Шенстедской фермы до Уэлдонов были в высшей степени неудачным обществом из-за постоянных финансовых проблем. Что касается дачников — все они были достаточно богаты, чтобы позволить себе и недвижимость в Лондоне, и домик на морском побережье, — то на них новая хозяйка Шенстед-Хауса произвела не большее впечатление, чем на Локайер-Фоксов.

Если бы Джулиан отличался тщеславием своей жены и столь же стремился проникнуть в «высшее» общество Дорсета или просто пытался бы ей в этом способствовать, все и для него могло бы сложиться совсем не так удачно. Однако, освободившись от тяжкого бремени необходимости зарабатывать на жизнь, утомленный упреками Элеоноры по поводу его лени, Джулиан стал подыскивать себе какое-нибудь интересное занятие. По природе весьма коммуникабельный человек, Джулиан нашел пристанище в одном уютном пабе в деревушке неподалеку и за выпивкой быстренько сошелся с местным сообществом. Его ничуть не заботило, кем являются его собутыльники: землевладельцами, фермерами или батраками. Сам Джулиан родился и вырос в Уилтшире и намного лучше представлял сельское течение жизни, чем его жена — уроженка столицы. Несмотря на демонстративное отвращение Элеоноры, он без малейшего смущения мог распить пинту-другую со Стивеном Вудгейтом или с садовником Локайер-Фоксов Бобом Доусоном.

Элеонору, естественно, он в такие компании никогда не приглашал. Теперь, проводя с женой больше времени и постоянно чувствуя на себе уколы ее острого языка, Джулиан начал понимать, почему ему так не хотелось уходить на пенсию. Они смогли выносить друг друга в течение двадцати лет только потому, что он практически целый день проводил на службе. И вот теперь Джулиан понял, что единственный выход — возвратиться к прежнему стилю жизни. За несколько месяцев он воскресил в себе юношескую страсть к верховой езде, начал брать уроки у опытных наездников, в задней части дома завел конюшню, часть сада выделил под паддок и обнес забором, приобрел хорошую скаковую лошадь и вступил в местный охотничий клуб. Заведя новые связи, Джулиан смог с их помощью отыскать вполне удовлетворительных партнеров по гольфу и снукеру, время от времени совершал вылазки в море на яхте и года через полтора с абсолютной уверенностью мог заявить, что сельская жизнь вполне его устраивает.

Нетрудно догадаться, что это не нравилось Элеоноре, она обвиняла Джулиана в бессмысленной и эгоистической трате их общих денег на собственные удовольствия. Кроме того, она сердилась на мужа и за то еще, что они в свое время поспешили и не дождались очередного скачка цен на недвижимость в Лондоне. Их бывшие лондонские соседи по Челси двумя годами позже продали точно такой же дом, как у Бартлеттов, на целых сто тысяч дороже. Она уже успела забыть свою роль в поспешном переезде и ругала мужа за то, что он слишком поторопился.

Язык Элеоноры с возрастом становился все более острым, и она превращалась в настоящую стерву. Компенсация, выплаченная Бартлетту при увольнении, была не столь уж велика, чтобы они могли позволить себе разбрасываться деньгами направо и налево. Как он может тратить деньги на строительство конюшен, когда сам дом нуждается в срочном ремонте? Какое впечатление на гостей произведут выцветшая, облупившаяся краска и протертые ковры? А в охотничий клуб он вступил специально, чтобы лишить ее последнего шанса завязать дружеские отношения с Локайер-Фоксами. Неужели ему неизвестно, что Алиса — член Лиги противников жестоких видов спорта?

Джулиан, которому смертельно надоели и Элеонора, и ее неудовлетворенное патологическое честолюбие, посоветовал ей не лезть из кожи вон, тогда, возможно, что-то и получится. Какой смысл раздражаться и дуться на окружающих, если люди не желают общаться так, как хочется именно ей, говорил он. Алисе больше всего нравится быть членом всякого рода благотворительных комитетов. Идеалом проведения свободного времени для Джеймса по-прежнему остается уединение в библиотеке и работа над историей семьи. Локайер-Фоксы вполне довольны своим образом жизни, и их ни в малейшей степени не интересуют ни пустая светская болтовня, ни новые наряды гостей на пошлейших вечеринках с коктейлями. «Откуда тебе все это известно?» — возмущенно спрашивала его Элеонора. «Один знакомый в пабе сказал», — отвечал он.

Приобретение Шенстедской фермы Уэлдонами стало для Элеоноры истинным спасением. В Прю она нашла близкую подругу и наперсницу, которая помогла Элеоноре вернуть прежнюю уверенность в себе. Отношение к ней Прю отличалось смесью преданности и восторга. Кроме того, Прю за десять лет, проведенных по ту сторону Дорчестера, сумела завязать множество связей, столь необходимых Элеоноре. Элеонора со своей стороны была опытной лондонской дамой, которая раскрепостила Прю во всем, что касалось оценок мужчин и семейной жизни. Женщины вдвоем вступили в гольф-клуб, научились играть в бридж и частенько отправлялись вместе в поездки за покупками в Борнмут или Бат. Это был дружеский союз, заключенный на небесах или в преисподней, в зависимости от точки зрения, конечно, — две женщины, абсолютно схожие во всем.

За несколько месяцев до описываемых здесь событий, во время особенно тягостного совместного семейного ужина, когда подвыпившие Элеонора и Прю объединились, чтобы изводить своих супругов злобными уколами, Джулиан мрачно заметил Дику, что их жены — «Тельма и Луиза», переживающие менопаузу, но абсолютно лишенные малейшего намека на сексуальную привлекательность. Следует только благодарить Бога, сказал он, что они не познакомились раньше. Тогда на планете не осталось бы ни одного живого мужчины независимо от того, хватило бы у кого-то из их жертв воли и выдержки, чтобы их изнасиловать, или нет. Дик фильм не смотрел, но шутка тем не менее ему понравилась.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что Прю несколько исказила факты в беседе с Элеонорой утром второго дня Рождества. Фраза «Стремление Джулиана перекинуть ответственность на чужие плечи» в ее устах превратилась в «типично мужское нежелание во что-либо вмешиваться», а слова «идиотизм Дика, заставивший его позвонить в особняк Шенстед» стали «панической реакцией на то, с чем он не мог справиться»; заявления же адвоката по поводу «оскорбительных звонков» и «клеветы» сделались «трусливыми угрозами, спровоцированными Джеймсом, который слишком напуган, чтобы подавать в суд».

— А сколько там бродяг? — спросила Элеонора. — Надеюсь, у нас не повторится Бартон-Эдж. «Эхо» расписало тамошние убытки так, что просто страшно себе представить, что у нас может произойти нечто подобное.

— Не знаю. Дик так быстро смылся, что я не успела расспросить его о подробностях. Но в любом случае их не должно быть много, так как машины попросту перегородили бы дорогу. Ты, наверное, слышала, что дорожные пробки в Бартон-Эдже были длиной в пять миль.

— А он позвонил в полицию?

Прю раздраженно вздохнула:

— Наверное, нет. Ты ведь знаешь, как он старается избегать любой конфронтации с кем бы то ни было.

— Ладно, этим, видимо, придется заняться мне самой, — провозгласила Элеонора, привыкшая все брать в свои руки. — Вначале посмотрю, что там такое, а затем позвоню в полицию. Какой смысл тратить деньги на стряпчих до тех пор, пока мы не выясним, есть ли в них необходимость?

— Позвони мне, пожалуйста, когда все разузнаешь. Я буду дома целый день. К вечеру, правда, приедут Джек и Белинда… но только после шести.

— Договорились, — ответила Элеонора и добавила свое обычное оптимистичное «привет!», после чего отправилась на заднюю веранду за зимней карамельного цвета курткой и шикарными сапогами. Она была немного старше подруги и быстро приближалась к шестидесятилетию, но всегда скрывала свой истинный возраст. Бедра Прю разрастались с ужасающей скоростью, но Элеонора шла на невероятные усилия, чтобы удержать ягодицы в достойной форме. С помощью гормональной терапии ей в течение восьми лет удавалось поддерживать кожу в хорошем состоянии, но Элеонору одна лишь мысль о полноте доводила до настоящих кошмаров. Она не хочет быть шестидесятилетней старухой. И уж ни при каких обстоятельствах не желает выглядеть на шестьдесят!

Она протиснулась боком мимо своего «БМВ» и подумала о том, насколько лучше все стало с тех пор, как умерла Алиса. Теперь ни у кого не возникнет ни малейших сомнений относительно того, кто первая леди поселка. Потихоньку улучшилась и их с Джулианом финансовая ситуация. Элеонора похвасталась Прю, что на рынке ценных бумаг отмечено значительное повышение курса и что она поступила чрезвычайно мудро, сделав оффшорные вклады. При этом Элеоноре доставляло особое удовольствие видеть, как глупа ее подруга, попросту неспособная понять, о чем вообще идет речь. Дело в том, что Элеонора вряд ли смогла бы ответить, если бы той взбрело в голову задавать вопросы относительно коммерческих выгод вкладов разного типа.

Путь Элеоноры пролегал мимо особняка «Шенстед», и она на мгновение остановилась, чтобы бросить на подъездную дорожку обычный исполненный любопытства взгляд. Ее удивил темно-зеленый «дискавери», припаркованный перед окном столовой, и она озадаченно подумала: кому это может принадлежать такая машина? Конечно, не адвокату, который приехал в канун Рождества на серебристом «лексусе», и не Лео, катавшему ее пару месяцев назад по Лондону на черном «мерседесе». Элизабет? Конечно, нет! Дочь полковника вряд ли сумеет два слова членораздельно связать, а не то что водить машину.

Марк протянул руку, чтобы удержать Нэнси, когда они обогнули угол дома, выйдя из-за гаража.

— Там эта неприятная миссис Бартлетт, — резко бросил он, кивком указав в сторону ворот. — Видимо, пытается догадаться, кому принадлежит ваша машина.

Нэнси оценивающе оглядела отдаленную женскую фигурку в карамельного цвета куртке и пастельного оттенка лыжных брюках.

— Сколько ей лет?

— Ни малейшего представления. Ее муж говорит, что ему шестьдесят, но она у него вторая жена — когда-то она была его секретаршей, — поэтому вполне возможно, что она намного его моложе.

— И сколько времени они здесь живут?

— Точно не знаю. Возможно, три года… или четыре.

— А как к ней относилась Алиса?

— Она называла ее болотной колючкой… появляется там, где завелось какое-нибудь дерьмо, лезет везде, где ее не просят, мерзко воняет и живет в болоте. — Марк дождался, пока Элеонора исчезнет из виду, затем, широко улыбнувшись, повернулся к Нэнси: — В Америке растет такая колючка, которая к тому же еще и ядовита. Если вы, не дай Бог, ее разжуете, у вас немедленно начнутся невыносимая головная боль и рвота. Ваша мать обязательно должна знать это растение, ведь, по вашим словам, ее очень интересует флора различных стран мира. У него красивые ягоды и вполне съедобные молодые побеги, но корни и стебель страшно ядовиты.

Нэнси улыбнулась:

— А как она в таком случае называла Прю Уэлдон?

— Колючим вереском. Ядовитое растение, от которого очень страдают овцы.

— А вас?

Он вышел на подъездную дорожку к дому.

— Почему вы думаете, что она и мне должна была дать прозвище?

— Интуиция подсказывает, — пробормотала Нэнси.

— Мандрагорой, — ответил он сухо.

Тут уже рассмеялась Нэнси.

— И что это было — комплимент или оскорбление?

— Я так точно и не понял. Один раз даже решил справиться в энциклопедии. Считается, что корень мандрагоры похож на маленького человечка и издает жуткий крик, когда его вытаскивают из земли. Греки использовали ее и как рвотное средство, и как обезболивающее. В больших дозах мандрагора ядовита, а в малых отличается снотворным эффектом. Мне иногда кажется, что Алиса как-то просто взглянула на мое имя: М. Анкертон, увидела в нем часть «ман»… и добавила «драгора».

— Сомневаюсь. Оба прозвища, которые она дала женщинам, очень точны, значит, и «мандрагора» на что-то намекает. В этом слове слышится намек на человека, мужчину и дракона. — Глаза у Нэнси хитровато блеснули. — Вдвойне мачо, может быть? Уверена, она хотела сделать вам комплимент.

— А как насчет ядовитости?

— Вы не упомянули о других достоинствах мандрагоры. Считалось, что она обладает магическими свойствами, в особенности против злых духов. В Средние века корни мандрагоры раскладывали на каминных полках в надежде, что она принесет счастье и процветание в дом и прогонит беды и зло. Кроме того, она использовалась как любовное зелье и как средство от бесплодия.

Рассуждения Нэнси развеселили Марка.

— В вас, несомненно, есть гены Алисы, — заметил он. — Это почти слово в слово то, что сказала мне Алиса.

— М-м-м… — равнодушно произнесла Нэнси, прислонившись к своей машине. Ее, по-видимому, все еще очень мало интересовала собственная наследственность. — А было у нее какое-нибудь прозвище для Джеймса?

— Милый.

— Я имею в виду, как она называла его за глаза.

— Думаю, что никак. Она всегда называла его только «Джеймс» или «мой муж».

Нэнси скрестила руки на груди и задумчиво уставилась на своего спутника.

— Когда она говорила слово «милый», она произносила его искренне?

— Почему вы спрашиваете?

— Очень многие люди произносят его неискренне. Оно не более чем словесный ярлычок, который почти ничего не значит… типа «Я люблю тебя всем сердцем». Если бы кто-то стал говорить мне нечто подобное, меня бы стошнило.

Марк вспомнил, как часто он обращался к женщинам, называя их словом «милая», совсем не думая о его смысле.

— И как вы хотите, чтобы к вам обращались?

— Нэнси. Но меня вполне устроит и Смит, и капитан.

— Даже в устах возлюбленного?

— В особенности в устах возлюбленного. Мне хотелось бы, чтобы парень знал конкретно, с кем он имеет дело, когда начнет меня трахать. «Милой» для него может быть любая женщина.

— Боже! — воскликнул Макс, возможно, слишком эмоционально. — Неужели все женщины думают так же, как и вы?

— Скорее всего нет, в противном случае они вряд ли стали бы использовать подобные пустые слова, общаясь с мужчинами.

Слова Нэнси вызвали у Марка раздражение и желание защитить Алису.

— Но Алиса никогда ничего не говорила просто так. И слово «милый» употребляла только по отношению к Джеймсу и ни к кому больше… даже к детям она никогда так не обращалась.

— Ну что ж, в таком случае сомневаюсь, что он когда-либо смог поднять на нее руку, — сказала Нэнси как нечто само собой разумеющееся. — Создается впечатление, что она пользовалась словами, чтобы с их помощью определять человеческую сущность, а вовсе не для того, чтобы скрывать свои истинные чувства за приятными фразами. А как она называла Лео?

На лице Марка проявился явный интерес, словно ее значительно более беспристрастное зрение высветило для него нечто такое, чего он раньше не замечал.

— Волчий убийца, — ответил он. — Разновидность аконита, чрезвычайно ядовитое растение.

— А Элизабет?

— Лисий убийца. — Он криво улыбнулся. Еще одна разновидность аконита… поменьше… но не менее ядовитая.

Элеонора почувствовала сильнейшее раздражение, когда подошла к ограде и заметила догоравший костерок, разложенный посреди лагеря. Вокруг не было ни души. Немыслимая непростительная безответственность — оставить горящие дрова без присмотра даже на обледеневшей земле. Не обратив ни малейшего внимания на дощечку со словами «Не входить!», она взялась за веревку, чтобы поднять ее, и застыла в ужасе, увидев, что из-за деревьев на тропинку вышли две человеческие фигуры с капюшонами на головах.

— Можем мы быть вам чем-нибудь полезны, миссис Бартлетт? — спросил тот из них, что стоял слева. Он говорил с мягким дорсетским акцентом, но в остальном был совершенно безлик. Некую индивидуальность ему придавала только пара бледно-голубых глаз, поблескивавших из-под шарфа, закрывавшего большую часть лица.

Элеонора была окончательно сбита с толку.

— Откуда вам известно, как меня зовут? — возмущенно спросила она.

— Из избирательных списков. — Он слегка похлопал по биноклю, висевшему у него на груди. — Я видел, как вы выходили из Шенстед-Хауса. Итак, чем мы можем быть вам полезны?

Элеонора совершенно растерялась и не могла подобрать нужные слова. Бродяга со светскими манерами не относился к числу знакомых ей человеческих типов, и у нее в голове сразу же зароилась масса вопросов относительно того, что это за лагерь. Без какой-либо основательной причины — возможно, только из-за замотанных шарфами лиц, армейских костюмов и бинокля — Элеонора решила, что имеет дело с военными.

— Здесь явно какое-то недоразумение, — сказала она, вновь собираясь поднять канат. — Мне сообщили, что какие-то бродяги захватили Рощу.

Лис подошел к ней и резким движением снова опустил канат.

— Вы видите знак «Не входить!»? — поинтересовался он. — Я бы посоветовал вам следовать указаниям. — Он кивнул на двух овчарок, лежащих на земле рядом с одним из автобусов. — Они на привязи, но привязь у них очень длинная. С вашей стороны будет весьма неразумно беспокоить их.

— Но что тут происходит? — воскликнула она. — Я полагаю, население поселка имеет право знать.

— А я полагаю, что нет.

Грубый и резкий ответ снова поставил ее в тупик, и Элеонора не нашлась что сказать.

— Вы не можете просто… — Она беспомощно помахала рукой. — У вас вообще есть разрешение на пребывание здесь?

— Назовите мне имя землевладельца, и мы обсудим с ним все условия нашего здесь пребывания.

— Роща принадлежит поселку, — ответила Элеонора.

Лис постучал по дощечке с надписью «Не входить!».

— Боюсь, вы ошибаетесь, миссис Бартлетт. Не существует никаких документов, подтверждающих ее принадлежность кому бы то ни было. Она даже не зарегистрирована как общественная земля по акту 1965 года, а теория собственности Локка гласит, что если у участка земли нет законного владельца, то права на него путем простого захвата может предъявить любой человек, обнесший его изгородью, разместивший на нем какие-то строения и способный защищать свои права. Мы объявляем Рощу нашей землей до тех пор, пока не появится кто-то, кто предъявит на нее более обоснованные права.

— Но это возмутительно!

— Извините, таков закон!

— Мы еще посмотрим! — рявкнула Элеонора. — Как только вернусь домой, немедленно вызову полицию.

— Вызывайте кого хотите, — ответил ей мужчина, — но вы только впустую потратите время. Мистер Уэлдон уже беседовал с ними. Вы поступите разумнее, если постараетесь найти хорошего адвоката. — Он повернулся к Особняку. — Может быть, попросите мистера Локайер-Фокса разрешить вам воспользоваться услугами мистера Анкертона… По крайней мере он сейчас здесь и, возможно, знаком с действующими правилами и законами, касающимися землевладения, в особенности случаев «terra nullius».^[3] Или вы успели сжечь все мосты в этом направлении, миссис Бартлетт?

Его вопрос поверг Элеонору в ужас. Кто он такой? Откуда ему известно имя адвоката Джеймса? Имени Анкертона не могло быть в избирательном списке Шенстеда.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Terra nullius. Ничейная земля.

В пристальном взгляде бледно-голубых глаз было что-то тревожное — и даже, возможно, знакомое, — поэтому Элеонора отвернулась от незнакомца и взглянула на фигурку потолще и поменьше, что стояла рядом с ним.

— Кто вы такие?

— Ваши новые соседи, дорогуша, — ответил ей женский голос. — Некоторое время мы тут явно пробудем, поэтому вам волей-неволей придется к нам привыкать.

По голосу и манерам Элеонора поняла, что с этой бабенкой — судя по произношению, уроженкой Эссекса — справиться будет легче. К тому же женщина была очень толстая, что всегда вызывало в Элеоноре невольное презрение.

— Думаю, вы ошибаетесь, — произнесла она со снисходительной интонацией. — На Шенстед таким, как вы, нечего зариться. Шенстед способен дать вам достойный отпор.

— Что-то не похоже, — ответила ей бабенка. — С тех пор как ваш мужик проехал здесь в восемь тридцать, вы вторая из деревни, кто к нам приходит. Что-то не видно охотников нас отсюда прогонять, а ведь сегодня второй день Рождества, и все на выходных. Со всеми остальными что-то случилось? Что, им никто не сообщил, что мы здесь? Или им просто начхать?

— Новости здесь распространяются быстро, не беспокойтесь.

Женщина презрительно рассмеялась:

— Сдается мне, беспокоиться надо вам, а не мне. У вас здесь дела с оповещением обстоят неважно. Пока ведь только ваш мужик сообщил мистеру Уэлдону, а он сообщил вам… или, может быть, ваш мужик сообщил вам, и у вас ушло целых четыре часа на то, чтобы наштукатуриться перед встречей с нами. Как бы то ни было, они вам даже растолковать, по сути, не сумели, как дела-то обстоят. Мистер Уэлдон тут так пыхтел и пыжился, что мы, грешным делом, подумали, что он на нас целую свору адвокатов натравит… А что в результате? Тьфу! Только брызги слюны и накрашенная баба. И что же, ваша деревушка никого не может против нас выставить, кроме пожилой расфуфыренной бабы? Или вы самое страшное, что у вас есть?

Элеонора злобно сжала губы.

— Вы безумны, дорогая, — гордо заявила она. — Вы явно не имеете ни малейшего представления о том, что такое Шенстед.

— Посмотрим, посмотрим, дорогуша, — пробормотала в ответ толстая бабенка.

По правде говоря, Элеонора была совсем не уверена в собственных словах. Ее очень беспокоила точность информации, которой владели эти люди. Откуда им, к примеру, известно, что в восемь тридцать мимо них проехал именно Джулиан? Может быть, кто-то в точности описал им его машину?

— Ну что ж, вы правы по крайней мере в одном, — сказала она, натягивая перчатки и сжимая руки, — в самое ближайшее время вам придется иметь дело с целой стаей адвокатов. Поверенные мистера Уэлдона и полковника Локайер-Фокса уже проинформированы, и теперь, когда я убедилась в том, люди какого сорта посягнули на нашу землю, я немедленно свяжусь с нашим семейным адвокатом.

Замотанный шарфом мужчина вновь постучал по доске с надписью.

— Только, пожалуйста, не забудьте упомянуть, что речь идет о проблеме землевладения и присвоения ничейной земли, миссис Бартлетт, — проговорил он. — Вы избавите себя от массы бессмысленных денежных трат, если объясните адвокату, что, когда мистер Уэлдон попытался огородить Рощу, он не нашел на нее никаких документов.

— Я сама знаю, как мне разговаривать с моим адвокатом, — резко сказала она в ответ.

— В таком случае, может быть, вам лучше подождать, пока ваш муж не вернется домой, — предложил ее собеседник. — Вряд ли он обрадуется перспективе оплачивать судебные издержки в тяжбе за кусок земли, на который он не имеет ни малейшего права. Он вам скажет, что гораздо большие права на него имеют господа Уэлдон и Локайер-Фокс.

Элеонора понимала, что он прав, но от одного только намека, что ей хоть в чем-то нужно согласие мужа, давление у нее подскочило до смертельно опасной отметки.

— Боюсь, в данном вопросе вы очень плохо информированы, — едко произнесла она. — Вам со временем придется убедиться в том, что мой муж не остается в стороне ни от каких проблем, касающихся нашего поселка. Он не из тех, кто прячется в свою нору только потому, что сложная проблема, с которой столкнулись его соседи, лично его не касается.

— Вы так в нем уверены?

— Абсолютно. Права человека для него священны… а для вас, как я вижу, совсем напротив. Своим вызывающим поведением вы стремитесь их попрать.

Наступила короткая пауза, которую Элеонора истолковала как знак своей победы. С натянутой улыбкой триумфатора она повернулась и несколько неуклюже направилась к дороге.

— Может, вам стоило бы спросить муженька о его подружке, — крикнула ей вслед толстуха, — которая приходит к нему в ваше отсутствие… блондинка… голубоглазая… и ей еще нет тридцати! Что-то уж совсем не похож он на такого принципиального, каким вы его здесь расписали, если только в его принципы не входит в нужный момент найти замену своей старой «тачке», которой необходимы постоянные подтяжки и липосакции, на новую и свежую.

Вулфи видел, как ушла та женщина. Он видел, как она побледнела, когда Лис прошептал что-то на ухо Белле и Белла закричала женщине вслед. Вулфи подумал, случаем, не социальный ли она работник? На «благотворцев», как их называла его мать, она очень мало похожа, заключил Вулфи, в противном случае не стала бы так хмуриться, когда Лис положил руку на канат, чтобы не пустить ее. Вулфи обрадовался, что она не вошла, потому что ему она совсем не понравилась. Женщина была худая, остроносая, и глаза у нее были совсем не улыбчивые.

Мать учила его не доверять людям с неулыбчивыми глазами. Значит, они не умеют смеяться, говорила она, а у людей, не умеющих смеяться, нет души. «А что такое душа?» — спросил он. «Душа, — отвечала она, — это все добрые дела, которые совершил человек. Она становится видна на лице, когда они улыбаются или смеются, потому что смех — музыка души. Если душа никогда не слышит музыки, она погибает, вот почему у злых людей неулыбчивые глаза».

Вулфи был уверен: все, что говорила ему мать — чистая правда, даже несмотря на то, что его понимание души сводилось к рассматриванию мелких морщинок у глаз. У матери Вулфи были очень улыбчивые глаза и множество морщинок вокруг них. У Лиса глаза совершенно не улыбчивые. У того человека на лужайке вокруг глаз появлялись густые пучки морщинок всякий раз, когда он улыбался. Но вот воспоминание о старике у окна внесло путаницу в рассуждения Вулфи. В его простенькой детской философии старость должна была даровать человеку душу, но разве может быть душа у убийцы? Разве убийство не самая страшная вещь на свете?

Белла наблюдала за тем, как удаляется ее собеседница. Теперь она злилась на себя за то, что не сдержалась и буквально повторила слова, которые ей нашептал Лис. Зачем ей понадобилось ломать чужую жизнь? Да и какой от этого прок?

— И что, нам после такой перебранки будет легче с соседями уживаться? — спросила она.

— Если они друг с другом передерутся, то про нас забудут.

— Какой ты все-таки безжалостный ублюдок…

— Возможно… особенно когда мне очень чего-то хочется.

Белла бросила на него пристальный взгляд.

— И чего тебе очень хочется, Лис? Я давно поняла, что ты привез нас сюда совсем не для новых знакомств. Сдается мне, что ты уже одну попытку делал, да у тебя ничего не вышло.

В глазах у Лиса сверкнула ирония.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты здесь бывал и раньше, но получил от ворот поворот, дорогуша. Могу поспорить, твое шикарное произношение на тех ребят, — и она ткнула пальцем в сторону поселка, — не действует так, как оно подействовало на кучку необразованных бродяг. И тебя по-простому усадили на задницу. Ты ведь не только лицо прячешь, но и голос… Ну-ка скажи мне — почему?

Взгляд его глаз сделался ледяным.

— Не переходи барьера! — сказал Лис и мрачно удалился.