Охота на лис

Глава 17

Время Нэнси истекало. Через час она должна была явиться в Бовингтон, но когда девушка постучала пальцем по часам и напомнила Марку, что должна уходить, тот пришел в ужас.

— Сейчас вы не можете уйти, — запротестовал он. — Джеймсу как будто сделали переливание крови. Ваш уход просто убьет его.

Они были на кухне, готовили чай. Джеймс в гостиной возился с камином. Всю дорогу из леса он был необычайно болтлив, но говорил в основном о флоре и фауне Рощи и практически ни словом не упомянул о скваттерах и о том, что случилось с Генри. Он был столь же скрытен по этому поводу, как и по поводу лис Алисы во время их разговора перед обедом, когда заявил, что данная тема не для рождественских бесед.

Ни Марк, ни Нэнси не настаивали. Нэнси считала, что недостаточно хорошо знает старика для подобных расспросов, а Марк боялся оказаться в той области, которая поставила бы перед ним множество новых опасных вопросов. Тем не менее и Нэнси, и Марка мучило любопытство, в особенности относительно человека, который скрывался за прозвищем Лис.

— Наверное, здесь просто какое-то совпадение, как вы думаете? — пробормотала Нэнси, когда они вошли на кухню. — Зверски замученные и изуродованные лисы и человек с прозвищем Лис, поселившийся неподалеку. Что, по вашему мнению, здесь происходит?

— Не знаю, — честно признался Марк.

Он все еще никак не мог отделаться от мыслей о странном совпадении прозвища Лис и фамилии Локайер-Фоксов.

Нэнси не поверила ему, но чувствовала, что не имеет права требовать объяснений. Дед одновременно и вызывал у нее интерес, и пугал. Она пыталась убедить себя, что это вполне естественно, ведь в армии полковник примерно такие чувства и должен вызывать у капитана. Да, собственно, подобное отношение вполне естественно и для общества в целом: молодежь должна с почтением относиться к старшим. Но было в Джеймсе и нечто такое, что очень смущало Нэнси. Какая-то с трудом сдерживаемая агрессивность, несмотря на преклонный возраст и физическую слабость. И у Нэнси невольно возникали ассоциации с надписью «Не входить!», вывешенной бродягами. Даже Марк, как она заметила, общался с полковником с предельной осторожностью, несмотря на то что их отношения, вне всякого сомнения, строились на взаимном уважении и симпатии.

— Боюсь, вы недооцениваете своего клиента, — сказала Нэнси. — Его не убьет не только мой отъезд, но и гораздо более серьезные испытания. Полковниками случайно не становятся, Марк. Не забывайте, ведь он сражался в джунглях Кореи, целый год провел в лагере для военнопленных в Китае, где по полной программе прошел промывание мозгов. Наконец, он имеет множество наград за героизм. Его духовная конституция гораздо прочнее нашей с вами.

Марк удивленно воззрился на нее.

— Это правда?

— Правда.

— Но почему же вы не сказали мне раньше?

— Мне не приходило в голову, что я должна говорить вам такие очевидные вещи. Ведь вы его адвокат. Я полагала, вы сами все знаете.

— Я не знал.

Нэнси пожала плечами:

— Ну, теперь вы знаете. Ведь ваш клиент довольно известная личность. Настоящая легенда в своем полку.

— Откуда вам все это известно?

Она начала убирать тарелки с обеденного стола.

— Я ведь говорила… Я наводила о нем справки. Полковник упоминается в нескольких книгах. В то время он был майором и принял на себя обязанности старшего офицера в группе английских военнопленных в лагере, когда его предшественник умер. Его сажали на три месяца в одиночную камеру за отказ наложить запрет на религиозные собрания. Крыша в камере была из рифленого железа, поэтому Джеймс там буквально спекся. Его организм был до такой степени обезвожен, что кожа практически выдубилась. Первое, что он сделал по выходе из камеры, — выступил со светской проповедью перед заключенными. Темой проповеди было свободомыслие. И только закончив эту своеобразную мессу, Джеймс выпил стакан воды.

— О Боже!..

Нэнси засмеялась, наполняя раковину водой.

— Да, такова реакция большинства. А я просто говорю: чертовски крепкий характер и невероятное упрямство. Вам не стоит его недооценивать. Он не из тех, кто легко поддается пропаганде. Если бы дело обстояло иначе, он не стал бы цитировать Клаузевица. Клаузевиц придумал еще одну фразу — «туман войны», — когда во время наполеоновских войн как-то заметил, что клубы дыма от орудий противника создают ложное впечатление о величине и мощи его армии.

Марк открывал дверцы буфета. Да она настоящий романтик, подумал он, но потрясение героическим прошлым Джеймса не давало ему покоя.

— Ну да, конечно, но мне просто хотелось бы, чтобы он был чуть-чуть более открытым. Как я смогу ему чем-то помочь, если он не желает сообщить мне, что все-таки происходит? Я ведь не знал, что Генри убили. Джеймс сказал, что он умер от старости.

Нэнси внимательно наблюдала за его бесплодными поисками в буфете.

— Чайница на столе. — Она кивнула в сторону жестяной коробки с надписью «чай». — А рядом с ней заварочный чайник.

— Вообще-то я искал кружки. Джеймс — слишком хороший хозяин. Единственное, что он позволил мне сделать самостоятельно со времени моего приезда, было приготовление сегодняшнего обеда… И то только потому, что ему хотелось побеседовать с вами.

«Наверное, боялся, что я вставлю «жучок» ему в телефон и подслушаю очередной звонок от Дарта Вейдера», — подумал Марк.

Нэнси указала пальцем на место прямо у него над головой:

— Они висят на крючке вон там.

Марк перевел взгляд в ту сторону.

— О да. Извините. — Затем стал искать глазами розетки. — Может быть, вы и чайник видите?

Нэнси с трудом подавила смешок.

— Полагаю, что чайник — это вон та большая округлая вещь на плите. Боюсь, однако, что он старомоден и предназначен для кипячения либо на газовой, либо на электрической горелке. Если он полон, вам следует просто поставить его на огонь.

Марк последовал ее совету.

— Наверное, у вашей матери такой же чайник?

— Гм… Она всегда оставляет заднюю дверь кухни открытой, чтобы любой мог зайти и подкрепиться.

Нэнси закатала рукава и принялась за мытье посуды.

— Даже чужой?

— В основном отец и его работники, но время от времени заходили и разные прохожие. Как-то она обнаружила у себя на кухне бродягу, хлеставшего чай так, словно это был последний день его жизни.

Марк положил чай в заварочный чайник.

— И что она сделала?

— Постелила для него постель, и он оставался у нас целых две недели. Уходя, он прихватил с собой половину столового серебра, но мать, вспоминая о нем, все еще называет его «тем смешным старичком с пристрастием к чаю».

Марк потянулся за чайником, и Нэнси заметила:

— На вашем месте я не стала бы так делать. Подобные ручки очень сильно нагреваются. Наденьте на руку кухонную перчатку.

Марк взял кухонную перчатку и надел ее.

— Я разбираюсь только в том, что работает от сети, — пробормотал он. — Дайте мне микроволновку и полуфабрикат, и я буду на седьмом небе. А здесь мне кажется все слишком серьезным.

Нэнси захихикала.

— Да вы первый кандидат для курсов по выживанию в экстремальных условиях. Жизнь предстала бы перед вами в абсолютно иной перспективе, если бы вы оказались где-нибудь в джунглях во время тропического урагана без малейшей возможности развести огонь.

— И что бы вы делали в подобной ситуации?

— Стала бы питаться живыми червяками… Или как-нибудь обошлась. Все зависит от того, насколько вы голодны и насколько крепок ваш желудок.

— А черви вкусные?

— Отвратительные, — ответила Нэнси, ставя тарелку на полку. — Вот крысы вполне съедобные… правда, мяса у них маловато.

Марк подумал, что скорее всего она просто издевается над ним, над его слишком нормальной жизнью.

— Я предпочту остаться со своей микроволновкой, — решительно проговорил он.

Нэнси бросила на него удивленный взгляд.

— Избегаете настоящей опасности? Но откуда вы вообще можете знать, на что способны, если никогда не испытывали себя?

— А мне действительно необходимо себя испытывать? Не легче ли попытаться решить проблему, когда я столкнусь с ней в реальной жизни?

— Клиенту вы этого не посоветуете, — возразила она. — По крайней мере я надеюсь, что не посоветуете. Ваш совет будет прямо противоположным: соберите всю возможную информацию, с тем чтобы заблаговременно защитить себя от любой опасности. В таком случае менее вероятно, что вы недооцените противодействие.

— А как насчет переоценки противодействия? — обиженно спросил он. — Она может быть не менее опасной.

— Не понимаю, каким образом. Чем вы осторожнее, тем в большей безопасности находитесь.

«Ну вот, она снова в своем черно-белом мире», — подумал Марк.

— А если речь о вашем собственном лагере, а не о силах противника? Откуда вы знаете, что не переоцениваете Джеймса? Вы предположили, что он крепок и несгибаем, потому что таким он был пятьдесят лет назад, но ведь сейчас он очень пожилой человек. Вчера у полковника так сильно дрожали руки, что он не мог поднять бокал.

— Я ведь говорила не о его физической крепости, а о силе его духа. — Нэнси поставила оставшуюся посуду на полку и вытащила затычку из раковины. — Характер человека не меняется только потому, что он стареет. — Она протянула руку за полотенцем. — Если в нем и происходят какие-то изменения, то они прежде всего связаны с усилением, я бы сказала, утрированием уже имевшихся черт. Моя бабушка по матери всю свою жизнь была крутой женщиной. И когда ей исполнилось восемьдесят лет, это стало просто невыносимо. Она не могла передвигаться из-за ревматоидного артрита, зато язык работал за все обездвиженные конечности. Старость обычно отличают злоба и зависть к молодым, редко кто уходит в небытие со смирением. Дилан Томас писал что-то насчет того, чтобы «пылать и бредить на закате дня». Почему Джеймс должен быть исключением? Он ведь боец. В борьбе суть его натуры.

Марк взял у нее полотенце и повесил его на специальную перекладину сушиться.

— И вашей, по-видимому, тоже.

Нэнси улыбнулась:

— Наверное, это как-то связано с моей работой.

Марк открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она подняла палец.

— Только, пожалуйста, в очередной раз не приводите мои гены в качестве аргумента. Всей моей индивидуальности угрожает опасность раствориться в вашем навязчивом стремлении объяснить меня. Я — сложный продукт обстоятельств, а вовсе не предсказуемый, абсолютно точно математически просчитываемый результат случайного спаривания, имевшего место быть двадцать восемь лет назад.

Оба вдруг поняли, что находятся слишком близко друг к другу.

Нэнси опустила руку.

— Даже и не думайте, — сказала она, обнажая зубы в очаровательном оскале. — У меня достаточно проблем с чертовым сержантом, чтобы добавлять к ним еще и сложности из-за семейного адвоката. Вы не должны были встретить меня сегодня здесь, мистер Анкертон. Я приехала для беседы с Джеймсом.

Марк поднял руки в знак капитуляции.

— Ваша вина, Смит. Не следует надевать такую соблазнительную одежду.

Нэнси рассмеялась:

— Я специально подыскала самое неженственное в моем гардеробе.

— Знаю, — пробормотал он, ставя чашки на поднос, — и этим привели мое воображение в состояние перевозбуждения. Я не переставая думал о том мягком и нежном, что находится под всей вашей непробиваемой броней.

Вулфи размышлял над тем, почему взрослые так глупы. Он попытался предупредить Беллу, что Лис узнает о том, что у них были гости — ведь Лис все знает, — но она заставила его замолчать и потребовала, чтобы он вместе со всеми остальными пообещал хранить происшедшее в тайне.

— Просто не будем об этом болтать, вот и все, — сказала она. — Какой смысл раздражать его из-за пустяков? Мы расскажем ему о репортерше… с ней-то все понятно… С самого начала было ясно, что рано или поздно пресса сунет свой нос в наши дела.

Вулфи покачал головой, удивляясь ее наивности, но спорить не стал.

— Не подумай, что я учу тебя врать отцу, — Белла обняла его, — просто ничего ему не говори. Он с ума сойдет от злобы, если узнает, что мы пустили в лагерь чужих.

Вулфи коснулся рукой ее щеки.

— Хорошо.

Как она похожа на его мать: всегда надеется на лучшее, но лучшее-то никогда не происходит. Она ведь должна понимать, что ей никогда не построить здесь своего дома, но ей необходимо иметь самую главную мечту в жизни, решил Вулфи. Ведь и у него есть мечта — мечта сбежать.

— Только не забудь снова завязать веревку, — напомнил он.

О Господи! Она забыла самое главное! Но какую же жизнь пришлось вести этому несчастному ребенку, что он научился следить за каждой мельчайшей деталью? Белла пристально всматривалась в его лицо, видела ум и даже житейскую мудрость, намного опережавшие физический возраст, и гадала, как она могла не заметить в нем подобные черты раньше?

— А есть еще что-нибудь, что мне следует помнить?

— Дверь, — торжественно-мрачным тоном произнес он.

— Какую дверь?

— Дверь того старика. Он сказал, что обычно она открыта. — Мальчик покачал головой, глядя на ее удивленное лицо. — Значит, у тебя есть место, чтобы спрятаться.

Руки Джеймса вновь задрожали, когда Нэнси сообщила, что должна уходить, но он не пытался удерживать ее. Армия — строгий начальник, только и сказал он, а затем просто отвернулся к окну. Он не стал провожать ее до дверей, поэтому они с Марком распрощались в одиночестве на ступеньках лестницы.

— Сколько времени вы собираетесь провести здесь? — спросила она, натягивая шапку и застегивая молнию на дубленке.

— Наверное, уеду завтра в полдень. — Он протянул визитную карточку. — Если вас заинтересует, здесь есть мой электронный адрес, номера телефонов, обычного и мобильного. Если нет, буду с нетерпением ждать следующей встречи.

Нэнси улыбнулась:

— Вы добрый парень, Марк. Вряд ли найдется много адвокатов, которые согласились бы провести Рождество со своим клиентом. — Она вынула из сумки клочок бумаги. — Это номер моего мобильного… Но не думайте, что вы должны обязательно позвонить… Я даю его просто так, на всякий случай…

Марк иронично усмехнулся:

— На какой такой случай?

— На случай чрезвычайных обстоятельств, — ответила она вполне серьезно. — Уверена, что Джеймс каждую ночь сидит на террасе вовсе не ради развлечения… И еще я уверена, что бродяги прибыли сюда совсем не случайно. Они беседовали о каком-то психе, когда я стояла рядом с автобусом, и, судя по тому, как вел себя тот мальчуган, они говорили о его отце… об этом самом Лисе. Совпадения здесь быть не может, Марк. Его имя говорит о какой-то связи с семейством полковника. Кстати, ею объясняется и необходимость закрывать лица шарфами.

— Верно, — медленно произнес Марк, вспомнив голубые глаза и светлые волосы Вулфи. Потом сложил клочок бумаги и положил его в карман. — Но как бы высоко я ни ценил ваше любезное предложение, — сказал он, — может быть, в случае чрезвычайных обстоятельств все-таки разумнее будет позвонить в полицию?

Нэнси открыла дверцу своей машины.

— Как угодно… Предложение сделано, вы вправе принять или отвергнуть его. — Она уселась на место водителя. — Думаю, что смогу подъехать завтра вечером, — произнесла она без особой уверенности и наклонилась, чтобы вставить ключ зажигания. Она явно не хотела, чтобы Марк видел ее лицо. — Спросите, пожалуйста, Джеймса, примет ли он меня, и пришлите мне эс-эм-эс.

Марка удивили и сам вопрос, и неуверенная интонация, с которой он был задан.

— Зачем спрашивать? Он в диком восторге от вас.

— Но ведь он не пригласил меня приехать снова.

— Так и вы ничего не сказали по поводу возможного приезда, — возразил Марк.

— Вы правы, — согласилась Нэнси. — Полагаю, встреча с родным дедом совсем не такое простое дело, как может иногда показаться.

Она включила зажигание.

— Но из-за чего она получилась такой сложной? — спросил Марк, взяв ее за руку.

Нэнси криво усмехнулась.

— Из-за генов, — ответила она. — Поначалу я думала, что он совершенно чужой мне человек и что его проблемы оставят меня абсолютно равнодушной… Но здесь я поняла, что все обстоит как раз наоборот. Я была жутко наивна, да?

Она не стала дожидаться ответа, машина тронулась, и Марку пришлось убрать руку, затем Нэнси захлопнула дверцу, и ее «дискавери» медленно покатился к воротам.

Когда Марк вернулся в гостиную, Джеймс, сгорбившись, сидел в кресле. Он снова казался несчастным и жалким, словно та энергия, что переполняла его днем, была кратковременным результатом переливания крови. Сейчас в полковнике нельзя было обнаружить ни малейших признаков сходства с тем несгибаемым британским офицером, который предпочел кошмар одиночного заключения отказу от религии в угоду коммунистическому атеизму лагерного начальства.

Предположив, что причина его депрессии — в отъезде Нэнси, Марк встал у камина и торжественно произнес:

— Она самая настоящая звезда, не так ли? Она сказала, что будет рада посетить вас снова завтра вечером, если вы не против.

Джеймс ничего не ответил.

— Я обещал сообщить ей ваш ответ, — сказал Марк.

Старик покачал головой:

— Передайте ей, что лучше пусть она не приезжает. Постарайтесь изложить это в возможно более мягкой и тактичной форме, но так, чтобы ей стало ясно, что я больше не хочу ее видеть.

Марку показалось, будто кто-то выбил у него почву из-под ног.

— Но почему не хотите?

— Потому что ваш первоначальный совет был совершенно правилен. С моей стороны было ошибкой искать ее. Она Смит, а не Локайер-Фокс.

Марк не смог сдержать вспышки гнева.

— Полчаса назад вы обращались с ней, как с принцессой, а теперь хотите выставить, словно дешевую проститутку! — крикнул он. — Почему вы сами ей не сказали, а заставляете меня делать это?

Джеймс закрыл глаза.

— Вы сами предупреждали Алису о том, как опасно воскрешать прошлое, — пробормотал он. — С некоторым опозданием я соглашаюсь с вами.

— Да, но зато я изменил свою точку зрения, — резко произнес Марк. — По закону подлости ваша внучка должна была оказаться клоном Элизабет прежде всего потому, что вы сами очень не хотели, чтобы она была похожа на вашу дочь. Но наперекор вашим ожиданиям и опасениям — и бог знает по какой причине — вы получили свою собственную копию. Жизнь, как правило, таких сюрпризов не преподносит, Джеймс. Жизнь — вязкая и нудная штука: в ней за каждый шаг вперед приходится делать два шага назад. — Марк сжал кулаки. — Ради Бога, я же сказал ей, что вы от нее в восторге. Вы что, хотите представить меня лжецом?

В довершение всего Марк заметил, что по щекам старика покатились слезы. Марк не хотел стать причиной очередного нервного срыва. Он и сам страшно устал и пребывал в полном замешательстве. Он поверил заверениям Нэнси, что Джеймс — несгибаемый солдат, каким она представляла его, а не та тень, оставшаяся от когда-то сильного человека, которую на протяжении двух дней видел перед собой Марк. Возможно, Джеймс Локайер-Фокс действительно был несгибаемым солдатом те несколько часов, пока Нэнси была здесь, но теперь перед ним оказался тот самый сломленный человек, тайны которого вдруг вышли наружу. Человек, которого Марк так хорошо знал. И вновь все прежние подозрения с новой силой возродились в душе молодого человека.

— А, черт! — воскликнул он в отчаянии. — Почему вы не были честны со мной? Что, черт возьми, я ей скажу? Извините, капитан Смит, вы не оправдали наших ожиданий? Вы одеваетесь, как лесбиянка… А полковник — сноб… И говорите вы с херефордским акцентом. — Он судорожно вздохнул. — Или, может быть, стоит сказать ей правду? — продолжил он жестко. — Существуют определенные сомнения относительно личности вашего отца… И ваш дед собирается вторично от вас отказаться, чтобы не подвергать себя необходимости проходить анализ ДНК.

Джеймс потер переносицу.

— Скажите ей все, что сочтете нужным, — выдавил он, — но сделайте так, чтобы она больше сюда не приезжала.

— Скажите ей сами, — ответил Марк, вытаскивая мобильник и вводя в память номер Нэнси, прежде чем бросить на колени Джеймсу клочок бумажки. — А я пойду и напьюсь.

Это было плохо продуманное намерение. Марк явно недооценил сложность его выполнения на второй день Рождества посреди дорсетских пустошей и потому долго бесцельно колесил в поисках работающего паба. В конце концов, осознав бесперспективность усилий, он припарковал машину на шоссе, шедшем вдоль залива Рингстед, и стал молча созерцать в быстро сгущавшихся сумерках разбивавшиеся о берег волны.

К вечеру ветер переменился на юго-западный, сделался значительно теплее, и теперь над проливом неслись белые кучевые облака. Темнота и безлюдье вокруг, затягиваемое ночным сумраком небо, бурное море, величественные скалы и первобытная красота стихий вернули ему понимание истинной перспективы событий. Примерно через полчаса, когда пена на волнах была уже почти не видна, превратившись в смутное свечение в свете восходящей луны, а зубы Марка начали стучать от холода, он завел машину и направился назад в Шенстед.

Как только первоначальный туман понемногу рассеялся, определенные истины стали проясняться и для Марка. Нэнси была права, сказав, что образ мыслей Джеймса переменился в промежуток времени между написанием первого и второго писем к ней. До того стремление отыскать внучку было очень сильным. Джеймс был даже готов пойти на выплату судебных издержек. К концу ноября все изменилось. Это проявилось хотя бы в его словах в письме к ней: «…ни при каких обстоятельствах вы не будете фигурировать ни в каких юридических документах, касающихся нашей семьи».

Но что все-таки случилось? Телефонные звонки? Зверское убийство лис? Смерть Генри? Может быть, все перечисленные события каким-то загадочным образом связаны между собой? А в какой последовательности они происходили? И почему Джеймс ни об одном из них не упомянул в разговоре с ним? Зачем писать басню в письме Нэнси и отказываться обсуждать что бы то ни было с собственным поверенным?

Но как бы ни настаивал Джеймс на том, что человеком, которого слышала Прю Уэлдон, был его сын — «…у нас очень похожие голоса… он был страшно зол на мать за то, что она изменила завещание… Алиса же винила его во всех проблемах Элизабет…» — Марк понимал, что это не мог быть Лео. В те самые часы, когда Алиса умирала в Дорсете, Лео в Лондоне кружил голову бывшей невесте Марка. И как бы ни презирал теперь Марк свою прежнюю возлюбленную, он нисколько не сомневался в том, что она говорила правду. В то время Бекки не испытывала еще ни малейших сожалений по поводу того, что ее выставляют в качестве главного алиби Лео. Она полагала, будто все происходящее с ней служит свидетельством того, что у них с Лео настоящая страстная любовь, нечто такое, чего она никогда не испытывала в отношениях с Марком. К сегодняшнему дню, после того как Лео без лишних церемоний бросил ее, Марку пришлось выслушать множество истерических воплей с мольбой о возобновлении отношений.

Девять месяцев назад это, возможно, и имело бы какой-то смысл. Лео, харизматический Лео, так легко отомстил адвокату, осмелившемуся узурпировать его друга и — хуже того — отказавшемуся нарушить профессиональную обязанность хранить тайну клиентов. Подобный замысел было совсем несложно реализовать. Время, которое Марк посвящал работе, и его откровенное нежелание тратить энергию на бессмысленные вечеринки давали Лео хороший козырь, и было бы глупо им не воспользоваться. Но мысль о том, что, разбивая планы Марка относительно брака с Бекки, Лео преследовал какую-то иную цель, кроме злобного и циничного стремления унизить адвоката своего отца, никогда не приходила Марку в голову. Хотя Алиса много раз намекала ему, как опасен ее сын.

— Будьте осторожны с Лео, — предупреждала она Марка, когда тот в разговорах с ней упоминал об их совместных обедах. — Он может быть безумно обворожительным, когда хочет, и крайне неприятным, когда не получает того, к чему стремится.

«Неприятно» едва ли подходящее слово для характеристики того, что сделал Лео. «Садистски», «извращенно», «подло», «гнусно» — вот слова, которые гораздо больше подходят для описания того, каким образом он сломал жизнь Марку и Бекки. После случившегося Марк в течение нескольких месяцев не мог прийти в себя. Так много доверия к любимому человеку, такие большие надежды, два года совместной жизни, бракосочетание, назначенное на лето, и затем невыносимый позор унизительных объяснений. Конечно, давая их, он никогда не говорил правду: «Ее обманул и увел от меня опустившийся игрок, по возрасту годящийся ей в отцы…», а только ложь: «У нас ничего не вышло… нам нужно отдохнуть друг от друга… мы поняли, что не готовы к семейной жизни».

У Марка не было времени остановиться и по-настоящему оценить свое положение. Менее чем за сутки до приезда в Дорсет, где он должен был поддерживать Джеймса в ходе расследований обстоятельств смерти Алисы, до Марка дозвонилась по мобильному плачущая и извиняющаяся Бекки, которая сказала, что в полиции ее попросили сообщить, где она была предшествующим вечером. И она вынуждена была им признаться, что провела его не с группой японских бизнесменов, которых якобы возила по Бирмингему в качестве представителя рекламного отдела строительной компании, а с Лео в его квартире в Найтсбридже. И это был не случайный эпизод, длившийся всего одну ночь. Их связь началась три месяца назад, и она несколько недель пытается найти возможность рассказать обо всем Марку. Но теперь, когда тайное стало явным, она решила переехать к Лео. К тому времени, когда Марк вернется домой, ее уже не будет.

Ей очень жаль… очень жаль… очень…

Марк пытался побороть отчаяние в одиночестве. На людях оставался спокоен и невозмутим. Заключение судебного эксперта: «Признаки инсценировки несчастного случая отсутствуют… кровь на террасе принадлежит животному», — сделало дальнейшее расследование излишним, и интерес полиции к Джеймсу в скором времени полностью угас. И конечно, уже не было никакого смысла говорить Джеймсу, что причина, по которой его обвинения в адрес сына были отвергнуты как «нелепые и ни на чем не основанные», сводилась к тому, что бывшая невеста его адвоката предоставила для Лео алиби. Да Марк и не смог бы рассказать этого Джеймсу. Душевные раны все еще причиняли ему слишком большие страдания, чтобы выставлять их напоказ.

Теперь Марк задумался, а не было ли у Лео какого-то другого замысла, кроме намерения унизить презираемого адвокатишку. Догадывался ли он, что гордость Марка не позволит ему сказать Джеймсу правду? Марк помнил, как Бекки призналась, что ее отношения с Лео никак не связаны со смертью Алисы. Самолюбию Марка немного помогало то, что у него была возможность расценивать поступок Лео как месть — порой ему даже удавалось заставить себя полностью поверить в подобную версию происшедшего, — но истина все-таки была гораздо более прозаической. Он спрашивал Бекки: что он сделал не так? И, плача, та отвечала, что он все делал правильно. Но в этом-то и суть. С ним ей стало слишком скучно, невыносимо скучно.

Пути назад не было, по крайней мере для Марка. Для Бекки дело обстояло совсем иначе. Добиваясь примирения с бывшим возлюбленным, она пыталась сохранить собственное достоинство после того, как ее так позорно бросил Лео. Все, что она говорила Марку по телефону, сохранилось в записи.

«Лео был ошибкой. Ему нужен был только секс. И ты, Марк, — единственный мужчина, которого я когда-либо по-настоящему любила».

Она засыпала его мольбами позволить ей вернуться. Марк больше никогда не звонил Бекки сам, а в тех редких случаях, когда оказывался дома в момент ее звонка, он просто клал трубку рядом с телефоном и уходил. Чувства Марка прошли определенную эволюцию от ненависти и злобы до жалости к себе и в конце концов к полному безразличию. Но ни разу ему не пришло в голову, что у Лео могли быть какие-то другие мотивы, кроме злобного раздражения, презрения и желания отомстить.

А ведь ему следовало бы принять в расчет и такую возможность. Если пленки в библиотеке Джеймса и доказывали что-то, так в первую очередь то, что человек, затеявший все это, очень близко знает полковника и намерен вести с ним долгую игру. Три месяца? Чтобы получить надежное алиби на одну мартовскую ночь? Вполне возможно. Здесь все строится на пресловутой британской выдержке, подумал Марк, на снобистской психологии истинного британца, на обязанности сражаться со своими демонами в одиночестве, вдали от людских глаз. Что бы ни случилось, ты всегда обязан сохранять хладнокровие и ни в коем случае не выказывать слабость. Но что, если они с Джеймсом поодиночке боролись с одним и тем же демоном и этот демон оказался достаточно умен, чтобы воспользоваться их гордыней?

«Разделяй и властвуй… туман войны… пропаганда — мощное оружие…»

По крайней мере одно Марк уяснил для себя во время ночного бдения на холодных дорсетских утесах: Джеймс никогда не стал бы так настаивать на поисках внучки, существуй хотя бы самый незначительный шанс того, что она является его дочерью. Он боялся теста ДНК не за себя, он боялся его за Нэнси…

…с тех самых пор, как начались звонки…

…пусть уж лучше она возненавидит его за то, что он отверг ее вторично, чем будет втянута в грязную историю с обвинениями в инцесте…

…в особенности если он знал, кто на самом деле был ее отцом…