Охота пуще неволи

СТАРОСТЬ

Никанор сидел на крыльце своей избы, покуривая короткую трубку-носогрейку. Щурясь от яркого весеннего солнца, старик смотрел, как роются в куче навоза куры, как неугомонно щебечут на крыше сарая грязные воробьи, и счастливо улыбался. Вот и опять пришла весна. Пятьдесят восьмая весна Никанора. А ведь совсем недавно было такое время, когда старый лесник не надеялся дожить до этой поры…

Никанор вынул изо рта погасшую трубку, вздохнул и устремил задумчивый взгляд в сторону леса. Почти всю жизнь он провел здесь. Был объездчиком, лесничим, а теперь пришло время уходить на покой. Его место занял старший сын Петр — богатырь с цыганским лицом и крутым характером. Петр недавно окончил специальное учебное заведение и ведет лесное хозяйство по-новому, по-научному. Это Никанору непонятно, хотя в душе он и гордится сыном. Какая наука нужна, чтобы охранять лес? Дело лесничего вместе с объездчиками и лесниками смотреть за порядком, чтобы не рубили тайком деревья местные жители, да не браконьерствовали охотники. Нет, решительно Никанор не понимал новых порядков. Может, стар стал, потому и не понимает.

Стар?!. Лесничий усмехнулся в седые пышные усы. Кто сказал, что он старый? Ему идет всего шестой десяток. Разве это возраст? Отец Никанора, углежог, работал всю жизнь от зари до зари, не разгибая спины, и прожил восемьдесят девять лет. Дед — переселенец из Орловской губернии, неудачник-старатель, бродяга и охотник — умер на девяносто третьем году. Почему же он, Никанор, должен в свои пятьдесят восемь лет считаться стариком?

Горько и обидно старому лесничему. Прошлым летом приезжал навестить его средний сын Александр — полковник, трижды раненный на войне с немецкими фашистами. Он решительно заявил отцу, что больше работать ему не позволит. Пусть переезжает в Москву, поживет остаток лет в столице, понянчит внуков. Петр поддержал брата, к ним присоединилась и дочь Татьяна, но старик уперся и стоял на своем.

До чего дошло — дети стали командовать родителями. Конечно, он, Никанор, понимает, что все они желают ему добра, но разве может он уехать в большой город, уйти из леса? Спасибо, старуха вступилась за него. Видать, и ей страшно оставить насиженное гнездо. Нет уж, кому что на роду написано, тому так и быть. В лесу Никанор родился, в лесу и помирать будет…

Честно жил старый лесничий, исправно нес свою службу, служил не ради корысти, сердцем к лесу был привязан, любил его. Эх, дети, дети! Не понять вам отца.

И не передал бы Никанор своих дел ученому Петру, не случись этой зимой беды. А дело было так. Во время одного из объездов нашел старый лесничий медвежью берлогу. Тридцать девять зверей одолел в единоборстве Никанор за свою жизнь. Ходил на медведя с рогатиной, ходил с одним топором, бил косолапых пулей и ножом. Не вытерпел и на этот раз. Говорят люди: сороковой медведь — роковой. Усмехнулся Никанор — пустое болтают. Что первый, что сороковой, все едино. Если ты трус или собой неловок — не ходи на медведя, для тебя он любой по счету роковой.

В берлоге оказалась старая медведица с двумя медвежатами. Почти вплотную подпустил ее лесничий, но ружье дало осечку. Спокойно нажал спуск второго ствола — и снова осечка. А зверь уж рядом, дышит на охотника горячо, и в глазах его видит Никанор свою смерть.

В последнюю секунду успел отскочить в сторону, подставив медведице ружье. В дугу согнул зверь стволы, в щепы разнес приклад. А Никанор выиграл несколько секунд, опомнился, выхватил из-за пояса нож. И вовремя: медведица громадным прыжком достала его, подмяла под себя. Не изловчись охотник, не ударь мохнатую громаду в самое сердце — не видать бы ему белого света.

Рухнул зверь в снег и придавил собою лесничего. Как удалось ему выбраться из-под медведицы — не помнит. Свалился тут же и пролежал в снегу до вечера, пока не разыскал Петр и не отвез отца домой.

Раны и ушибы были такие, что понимающие люди только диву давались: как душа в теле уцелела. В постели провел Никанор всю зиму, а к весне дело пошло на поправку.

Сегодня он в первый раз выбрался на крыльцо. Вот и радовался яркому солнцу, тяжело вздыхая, потому что знал: пришел конец его лесной неспокойной жизни. Теперь Петр — хозяин в лесу, а он, Никанор, может только курить свою трубку да слушать, как без конца шепчутся между собой сосны и ели, как трепещет на ветру гибкая осина.

В то раннее утро воздух, пропитанный ароматом смолы и первых трав, был особенно чистым и свежим. А может, Никанору только это казалось после долгого лежания в избе? Сколько раз мечтал он о том дне, когда опять пойдет по лесу и будет вдыхать вот такой воздух. И старого лесничего неудержимо потянуло в лес. Но как пойдет он, если правая нога в колене почти не сгибается, если временами в голове шумит, а глаза застилает пелена, подобная туману, и все плывет и качается.

Никанор вытряхнул пепел из трубки, спрятал ее в карман и оглянулся. Во дворе никого не было. Петр еще ночью уехал на соседний кордон, а Василиса топила печь и занималась стряпней. Старик долго и внимательно осматривал волосатые ноги. На правом бедре, выше колена, тянулись три неровные багровые полосы — следы когтей медведицы. Лесничий пощупал рубцы пальцами, поморщился. Потом он прошелся вдоль двора. Нога немного ныла, но идти можно. Несколько раз пройдясь от избы до сарая, лесничий остановился и неуклюже подпрыгнул раз, другой.

Живя в лесу, Никанор с самых малых лет пристрастился к охоте. В десять лет он первый раз выстрелил из отцовской шомполки, а в пятнадцать уже имел собственную и с тех пор никогда не расставался с ружьем. Стрелок Никанор был редкостный, и среди местных охотников ходили о нем невероятные рассказы. И вымысла в этих рассказах было не так уж много. Правда, в последнее время лесничий стал замечать, что выстрел его двустволки не всегда попадает в цель, что глаз потерял прежнюю остроту, а рука — былую твердость. Горькое чувство закрадывалось в душу.

Промахнувшись, старик обычно садился где-нибудь на пенек или сваленное бурей дерево, набивал трубку табаком и долго курил. О чем он думал в эти минуты — неизвестно, только признаться перед собой в том, что стареет, не мог.

Как-то Никанор повстречал в лесу подростка из соседней деревни. Мальчик разыскивал лошадь.

— Дедушка, — обратился он к лесничему. — Не видал ли буланой кобылки, часом?

Никанор даже не взглянул на паренька и молча прошел мимо. Мальчик догнал его, повторил вопрос.

— Ты у кого спрашиваешь?

— У тебя, дедушка.

— Да какой я тебе дедушка! — закричал сердите лесничий. — Не внучонок ты мне, чтобы так говорить. А буланку твоего давно, поди, волки сожрали.

Парень опешил и, ничего не понимая, долго смотрел вслед удалявшемуся старику.

…Под вечер Никанор опять вышел на крыльцо. Солнце уже скрылось за неровной стеной леса и посылало из-за верхушек деревьев последние лучи. Багряные облака лениво плыли по бирюзовому небу. Свежий ветер дул со стороны леса. И вдруг старик явственно услышал тетеревиное бормотанье. Косачи, как это иногда бывает, токовали на вечерней заре где-то неподалеку. Никанор, пожалуй, мог бы точно указать лужайку, на которой собрались лирохвостые красавцы. Тетеревиное бормотанье, похожее на бульканье воды, заставило встрепенуться охотника. Глаза лесничего живо заблестели, он подставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать, и стоял не двигаясь.

Скоро косачи замолкли, тишина установилась в лесу. Старик вернулся в избу. Маленькая чистая комната показалась ему тесной, он не мог больше сидеть в этих надоевших четырех стенах. Да и как усидишь дома, если пришла весна — лучшая пора в жизни леса и всех его обитателей, если краснобровые лесные петухи слетаются на свои токовища, чтобы померяться в бою силами друг с другом. А там, в глубине леса, у мохового болота, на ветках самых высоких сосен по утрам поют глухари…

Никанор снял с гвоздя укрытую чехлом двустволку — подарок Александра. Ружье — тульской работы, штучное, с богатой гравировкой. Правда, старик предпочел бы свою старенькую шомполку, но после того, как она побывала в лапах медведицы, от нее остались только покалеченные стволы.

Дорогое ружье было густо смазано маслом. Лесничий достал тряпки, шомпол и, не торопясь, начал чистить двустволку. За этим занятием его и застала Василиса, вошедшая с полным подойником молока. Она подозрительно посмотрела на мужа, но ничего не сказала и начала разливать по кринкам молоко.

Но когда старый лесничий достал блестящие гильзы, Василиса не вытерпела.

— Чтой-то, смотрю, ненужным делом занялся.

— Это почему? — спросил Никанор и низко наклонился над банкой с порохом, словно увидел там что-то необыкновенно интересное.

— Уж не на охоту ли собрался?

— Угу!

— Да ты что — сдурел?! — Василиса звякнула подойником и грозно посмотрела на мужа.

Никанор всегда побаивался жены, но сегодня какое-то непонятное спокойствие придало ему смелости. Он отодвинул банку с порохом и спокойно встретил грозный взгляд Василисы. А та продолжала:

— Посмотрите на него! Только с постели поднялся, ветром качает, а туда же, на охоту. Не смеши людей, старый.

— А пусть смеются, кому охота. Умные смеяться не будут, а дураки — не в счет.

— Ну погоди, ты у меня подуришь. Вот приедет Петр, посмотрю, что тогда скажешь, — пригрозила старуха.

— Он завтра к вечеру вернется, — возразил Никанор, — а я поутру пойду.

Василиса только посмотрела на мужа и, не найдя, что ответить, вышла из избы, громко хлопнув дверью. Никанор вздрогнул, но продолжал свое дело. Когда патроны были заряжены, он достал котомку, уложил в нее кое-что из харчей. Василиса скоро вернулась остывшая, но все еще сердитая. Поставила на стол самовар, чашки, сахар, свежий душистый хлеб, молоко.

Никанор пил крепкий чай из блюдца, держа его на купеческий манер, в растопыренных пальцах левой руки, сдувал пар, хрустел сахаром. За чаем разговора об охоте не было. Потом Василиса забралась на печь, долго охала и ворочалась там. Не спалось и Никанору. За время болезни он отвык рано вставать и теперь боялся проспать. Старик часто поднимался, заглядывал на окно: не брезжит ли? Один раз показалось, что на дворе заржала лошадь, и он не на шутку струхнул. Что если вернулся Петр? Сын, конечно, не пустит его в лес. Но тревога оказалась ложной, просто померещилось старику.

Потом Никанор задремал. Проснулся, когда еще стояла ночь и слабо мерцали звезды. Лесничий знал, что до утра уже недалеко. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену, и не зажигая света, Никанор стал собираться, нащупывая в потемках приготовленные с вечера вещи. Одевшись, старик присел на лавку. Взято, как будто, все, но появилось непонятное ощущение: чего-то, вроде, не хватало. Чего? Сколько лесничий не припоминал, так и не мог вспомнить. Махнув рукой, направился к двери.

— Пошел? — вдруг спросила Василиса, и ее хриплый голос заставил Никанора остановиться.

— Пошел? — еще раз переспросила жена. — Ах, ты, старый…

Никанор живо открыл дверь и поскорее захлопнул ее, так и не услышав нелестного для себя слова. Сыроватый предутренний воздух обдал Никанора. В сумраке неба мерцали яркие звезды. В сарае возилась корова, позвякивая колокольчиком. Из курятника донесся крик петуха.

Притворив калитку, лесничий направился по знакомой дороге. До леса было рукой подать. Он выступал в темноте плотной неровной полосой. В верхушках деревьев прятался узкий серп месяца. Несмотря на боль в ноге, старик шел бодро, и сердце его наполняла радость. Пусть потом Петр и Василиса ругаются, а сейчас он счастлив.

Никанор шел к моховому болоту, туда, где еще с вечера собрались глухари. Столько раз он охотился там. Знал каждую тропку, знал, на какие деревья чаще всего садятся птицы. Ноги почувствовали мягкую моховую подстилку. До болота уже недалеко, а там и сосны, старые, как сам лесничий, и на них — глухари.

Идти стало труднее. Часто попадались ямы, наполненные холодной вешней водой, поваленные бурей деревья, огромные камни, неведомо как попавшие сюда. На один из таких камней Никанор сел и прислушался. Лес еще спал. Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, лесничий обладал прекрасным слухом. И когда откуда-то с востока долетел неясный скрипучий звук, он безошибочно распознал в нем весеннюю песню глухаря.

Охотник встал и осторожно пошел в направлении песни. К тому времени уже достаточно рассвело, и можно было разглядеть ближние деревья. Сердце лесничего учащенно забилось, и по всему телу прошла знакомая волна охотничьего нетерпения. А глухариная песня слышалась все явственнее, ближе. Никанор уже не шел, а легонько прыгал в такт второму колену песни и останавливался, когда птица умолкала. Больная нога ныла, мешала делать движения, но охотник забыл о боли и только досадовал: нет в нем той сноровки, что была раньше.

Наконец, охотник увидел птицу. Крупный глухарь медленно расхаживал по толстой ветке, распустив веером пышный хвост. Освещенный первыми лучами вставшего солнца, он казался сказочной птицей. Тусклый металлический блеск струился от слегка опущенных крыльев, четко вырисовывалась массивная голова с кровавой полоской брови над глазом.

Глухарь остановился у конца сломанной ветки, повернулся грудью к солнцу, вытянул шею, и скрипучие звуки полились в воздухе.

Как завороженный, смотрел на поющую птицу старый лесничий. Сотню раз, а может, и больше видел он эту картину, но всякий раз смотрел на глухаря с новым восторженным чувством.

Где-то внизу негромко проквохтала глухарка, и, поймав этот скромный звук, лесной певец затрепетал, запел с новой силой. Быть может, он прославлял в своей песне весну, нарождавшийся день, выплывавшее из-за леса солнце. Быть может, он славил любовь, и это было лучшей порой его глухариной жизни.

Очнувшись, Никанор поднял ружье и полез за патронами. Рука не нашла патронташа. Охотник торопливо ощупал пояс и убедился, что патронташа на нем нет. Забыл дома! Так вот что не давало ему покоя. Вот что смутно беспокоило дорогой. «Как же это? — растерянно шептал лесничий. — Как же я…»

А глухарь, не замечая человека, все пел и пел. Едва смолкала одна песня, как он уже заводил новую. Никанор опустил ружье. На глаза навернулась непрошеная слеза.

— Вот и пришла старость-матушка… — с горечью проговорил старик.

Глухарь оборвал песню, испуганно покосился вниз, где стоял охотник, и, громко хлопая крыльями, сорвался с дерева.