Охота пуще неволи

ЛУННАЯ ДОРОЖКА

Однажды я охотился на Каясане — большом и глубоком озере в Курганской области. Незаметно забрался довольно далеко, и когда хотел повернуть к берегу, солнце уже скрылось за горизонтом. Сумерки в сентябре наступают быстро, а мне предстояло пройти тростниками километра три-четыре. Плавать по Касаяну и днем не легко, а ночью заблудиться в густых зарослях ничего не стоит. «Все равно не успею засветло выбраться к берегу, — подумал я. — Лучше уж заночую в лодке». Приняв такое решение, я выбрал небольшое, но удобное плесо, замаскировался, рассчитывая неплохо пострелять на вечерней заре и на утренней.

Но в тот день мне вообще не везло: утки летели плохо, и стрелять приходилось мало. Вечерняя заря тоже не выручила — взял всего пару чирков. Когда сумерки сгустились настолько, что уже нельзя было различить мушку на стволах, я положил ружье и, достав из рюкзака провизию, принялся закусывать.

Жевал сухой хлеб с колбасой и невольно думал о том, что хорошо бы сейчас напиться горячего крепкого чаю и посидеть у костра. Знал, что фантазирую, а все-таки дразнил свое воображение заманчивыми и несбыточными картинами. Надо сказать, что вода в Каясане непригодна для питья и, может быть, именно поэтому особенно хотелось пить.

А тут, как нарочно, то лай собак из поселка донесется, то товарный поезд пройдет по железной дороге, и кажется, что звуки эти раздаются совсем близко, что до берега рукой подать, что стоит только проехать сто-двести метров — и ступишь на твердую землю, где можно и костер соорудить, и чайку вскипятить, и отлично выспаться в душистом сене.

Между тем небо на восточной стороне опять посветлело, редкие облака раздвинулись, открыв багрово-желтый лунный лик. Почему-то вспомнилось, что луну называют «цыганским солнышком». Такое название, наверное, осталось в наследство от прошлого, когда о цыганах шла дурная молва. В далеком детстве кто-то сказал мне, что на лунном диске можно разглядеть черты лица «убитого Каином Авеля». Пылкое воображение помогло увидеть эти черты героя библейской сказки. Когда я стал старше, то понял, что Каин и Авель — досужая выдумка церковников, но человеческое лицо мне по-прежнему виделось на поверхности верного спутника Земли.

Вот и сейчас я смотрел на отливающий медным блеском лунный диск и опять видел это лицо. Стало неприятно, я перевел взгляд на плесо. По спокойной водной глади протянулась серебристая неширокая полоска. Она наискось пересекала все плесо и терялась в редниках. На светлом фоне этой полоски отчетливо вырисовывалась каждая тростинка, каждый листик.

Спать еще не хотелось. Я продолжал любоваться лунной дорожкой да прислушивался к лаю потревоженных кем-то дворняжек в поселке.

Внезапно надо мной торопливо просвистели птичьи крылья, и вслед за тем негромко всплеснула вода. Я схватил ружье и, напряженно всматриваясь в густой мрак, старался разглядеть, кто это опустился на плесо. Увидеть ничего не удавалось. Но вот прошло две-три минуты, и на лунной дорожке появился профиль спокойно сидящей утки. Видно ее было хорошо. По длинному и острому хвосту я предположил, что это — шилохвость и, вероятно, селезень, птица крупная. Шилохвость плавала на расстоянии двадцати — двадцати пяти метров. Я закрыл стволами ружья весь контур утки и нажал спусковой крючок. В ночной тишине громко прозвучал выстрел, на какую-то долю секунды пламя осветило плесо и ближние тростники. Заволновалась вода на лунной дорожке, и что-то трепыхнулось там, в дальнем ее конце.

Я схватил шест, выгнал лодку на плесо и поплыл к месту, где только что сидела утка. Селезень шилохвости плавал вверх брюшком. Неожиданная удача окончательно прогнала сон. Я вернулся в свою засидку и опять стал смотреть на лунную дорожку. Появилась надежда, что еще кто-нибудь из озерных обитателей выплывет на нее.

Прошло около получаса, и вот на серебристой полоске возник новый силуэт. На этот раз трудно было определить, кому он принадлежит, но одно не оставляло сомнения — на воде опять сидела утка. Когда и откуда она появилась — я не заметил. Птица повертела головой и негромко крякнула. Этим она себя и выдала. На ее крик в тростниках отозвалась вторая кряква и вскоре тоже выплыла на лунную дорожку. Обе утки стали нырять, чистить перья и охорашиваться.

Стараясь не подшуметь, я осторожно поднял двустволку, но как только приложил ружье к плечу — кряквы исчезли. Светлая полоска воды была так спокойна, словно на ней и не сидели утки. «Неужели они меня заметили? — подумал я. — А может быть, их встревожил блеск ружейных стволов, отражающих свет луны?» И только я это подумал, как на лунной дорожке снова возникли утиные силуэты, но теперь их было четыре. Вот чудо! Я протер глаза и опять посмотрел на дорожку. Ни одной птицы! А потом показались две, две непонятным образом превратились в четыре, а четыре снова исчезли!

Ничего не понимая, я подался вперед и ощутил на лице прикосновение тонкой тростинки. Отстранив ее рукой, посмотрел на лунную дорожку. Там опять плавали две кряквы. «Сейчас будет четыре», — подумал я, но… время шло, а уток как было две, так и оставалось. Галлюцинация прекратилась. Только сейчас я догадался, что все дело было в маленькой тростинке; мешавшей хорошо видеть в скудном лунном освещении.

Как только утки сплылись, я выстрелил сначала из правого, затем из левого ствола. Мелькнули неясные контуры улетающих птиц и сразу же растворились в ночном небе.

Ругая себя за обидный промах, я зарядил ружье. Необычная охота с помощью луны увлекла меня, но надежды на то, что еще кто-нибудь прилетит, уже не оставалось.

Яркие звезды щедро усыпали все небо. Лунный диск медленно поднимался по нему, заливая уснувшее озеро призрачным, неверным светом. Вероятно, я задремал, а когда очнулся, на лунной дорожке опять появились утиные силуэты. По маленьким клювам и низкой посадке можно было без труда распознать в них лысух.

После моего выстрела две из пяти лысух остались на месте, а остальные скрылись в тростниках. «Что же, — подумал я, — на безрыбье и рак — рыба», — и поехал подбирать птиц.

К полуночи к моим трофеям добавилась еще кряква и серая. Обе они были сбиты тоже на лунной дорожке, которая словно магнит притягивала их, выставляя на мои выстрелы. А может быть, просто я удачно выбрал плесо: птицы привыкли останавливаться здесь, чтобы отдохнуть и покормиться.

Мой союзник, «цыганское солнышко», успел подняться довольно высоко, и светлая дорожка на плесе расплылась, стала неясной. Охоту пришлось прекратить и подумать о том, как провести остаток ночи, благо, до утренней зари было уже недалеко.

«Не цыганское это солнышко, а охотничье», — думал я, укладываясь удобнее на охапку тростника в лодке. Луна заговорщицки смотрела на меня и будто подмигивала: правильно, мол, не цыганское, а охотничье.