Окрик памяти. Книга первая

Программа ознакомления с достопримечательностями города Иркутска, предложенная нам – гостям местного университета, предусматривала, кроме всего прочего, посещение художественного музея. Как и любому, впервые попавшему в этот город, мне хотелось бы сначала посетить Байкал, а уж потом самому, без гида, по собственному плану, намеченному перед отъездом еще дома после просмотра страниц энциклопедии, всласть побродить по улицам старинного сибирского города. И, конечно, выкроить время для дома-музея декабриста С. П. Трубецкого, краеведческого музея и Знаменского монастыря с захоронениями замечательных сибиряков.

Художественный музей в этом перечне отсутствовал: за два-три дня нет возможности осмотреть все, что хотелось бы. Наконец, и это, пожалуй, главное: все художественные музеи мира, как будто сговорившись, располагают свои экспозиции таким образом, что покинуть залы картинной галереи, после ограниченного осмотра интересующих тебя произведений любимых художников, практически невозможно до тех пор, пока не пройдешь все без остатка бесчисленные коридоры музея, включая подземные... Головная боль, возникающая при этой пытке, увы, не способствует усилению интереса к шедеврам живописи.

ЯЛУТОРОВСКИЕ КУПЦЫ МЯСНИКОВЫ

И все же, в ответ на заботу и внимание хозяев и будучи гостем с достаточно развитым чувством благодарности, отказаться от посещения художественного музея я не посмел. Как оказалось, не напрасно. Пробираясь мимо рам с бесчисленными портретами, я остановился возле одного из них. Плотно сжатые губы и выдвинутый вперед подбородок свидетельствовали о сильном и жестком характере человека, его необычайной воле и независимости в суждениях. На груди – высокие правительственные награды. Наклонившись, читаю: “Корсалин К.И. Портрет коммерческого советника Н.Ф. Мясникова, 1845 год” (илл. 196). Удивлению моему нет предела: надо же! Столько времени собираю материалы о Мясниковых из Ялуторовска, особенно об основателе династии Никите Федоровиче, сокрушаюсь о безрезультатности поисков его портрета, а тут сам портрет ищет меня. Ошибка исключена: инициалы совпадают полностью.

Из пояснений сотрудника музея узнаю, что К.И. Корсалин – воспитанник Петербургской академии художеств, по воле судеб в 1842 году оказался в Иркутске. Здесь он работал над зарисовками к портретам членов комиссии сенаторской ревизии из Санкт-Петербурга. Сенаторы расследовали злоупотребления генерал-губернатора Руперта. Среди зарисовок оказался и масляный портрет Мясникова. Так вот где продолжился жизненный путь моего героя! А ведь я отчаялся было проследить его судьбу после Ялуторовска.

Когда знакомишься с историей этого города, то фамилию Мясниковых встречаешь столь часто, что на некотором этапе изучения материалов перестаешь ее замечать. Факт, как говорится, приедается. Так произошло и со мной, пока совершенно случайно мне в руки не попал подлинник на двух листах архитектурного плана и фасада деревянного дома ялуторовского купца третьей гильдии Ивана Семеновича Мясникова, одного из многочисленных представителей этой семьи. План составлен в июне 1853 года тобольским городским архитектором Измайловым, доброжелательно рассмотрен тобольской губернской строительной комиссией и собственноручно утвержден в Омске генерал-губернатором Западной Сибири Г.Х. Гасфордом. Необычная, бросающаяся в глаза архитектура здания с колоннами, пристроем и солидными воротами типично усадебного типа, запала в память (илл. 197). Тогда-то и появился интерес к судьбе Мясниковской фамилии.

Одним из ее основателей и был Никита Федорович Мясников, купец первой гильдии, уроженец и почетный гражданин города Ростова, позже ставший в Ярославле коммерции советником. Будучи увлекающимся человеком, любившим начинать новое дело, когда старое надежно вставало на ноги, Мясников-непоседа нигде не задерживался долго, его постоянно влекло к перемене мест. В начале тридцатых годов XIX столетия он вместе с братом Николаем и многочисленной семьей в поисках новых предпринимательских возможностей оказывается в Ялуторовске. Получив за плату от правительства откуп – исключительное право на сбор налогов и монопольную продажу своих товаров, Мясииков-старший умело использует преимущества откупа в хлопотах первоначального накопления капитала и становится удачливым владельцем водочного завода и мельницы.

Кроме успешного предпринимательства, Н.Ф. Мясников стал известен в истории Сибири своей бескорыстной помощью ссыльным декабристам. Как человек просвещенный, Никита Федорович близко сошелся с проживающими в Ялуторовске декабристами и вместе с купцами И.П. Медведевым и Н.Я. Балакшиным материально поддержал инициативу И.Д. Якушкина по строительству бесплатной школы. Здание школы сохранилось до нашего времени. Он способствовал бесцензурной переписке декабристов и лично перевозил их письма во время своих бесконечных разъездов по Западной и Восточной Сибири.

Имя Н.Ф. Мясникова навсегда вошло в историю Обь-Иртышского и сибирского пароходства. Так, в 1839 году по высочайшему указу он получил сроком на десять лет исключительное право на учреждение и содержание пароходства по рекам Оби, Тоболу, Иртышу, Енисею, Лене и другим, впадающим в них рекам, а также по озеру Байкал. В целях стимулирования предпринимательства в текст привилегии была внесена существенная оговорка об отмене прав владельца, если в течение трех лет последний не построит парохода. В условиях цейтнота Н.Ф. Мясников вынужден был заказать на Нижне-Тагильском заводе Демидова пароход в 20 лошадиных сил. Построенный в спешке, пароход оказался неудачным. Спущенный на воду реки Туры весной 1843 года, он в первую свою навигацию попал в аварию и был брошен на Оби. Тогда неунывающий Мясников приобрел у Наума Тюфина, пионера сибирского парового судостроения, его первенец-пароход «Основу» с единственной целью: выдержать условия полученной от правительства привилегии на право речных перевозок. Как только эти условия оказались выполненными, ненадежный пароход был продан новому хозяину А.Ф. Поклевскому-Козеллу.

В том же году Мясников при поддержке губернатора Восточной Сибири генерал-лейтенанта Руперта построил на истоке Ангары и спустил на воду первый на Байкале пароход «Император Николай Первый». Речь идет о том самом Руперте, в ревизии деятельности которого несколько позже принимал участие его бывший подопечный... Тюменцам есть чем гордиться: представитель Ялуторовска стал зачинателем пароходного флота на Байкале.

Нажитый в Ялуторовске капитал позволил братьям Мясниковым обратить взоры еще дальше на восток: в начале сороковых годов они уже живут в Красноярске и ведут добычу золота на Спасском прииске Енисейской губернии. Два года спустя Никита Мясников становится одним из крупнейших золотопромышленников Сибири, ведет интенсивную торговлю, владеет несколькими дорогими домами.

В 1845 году красноярский городской суд обязал Н.Ф. Мясникова возместить долги его разорившегося брата. Сумма долговых расписок по тем временам составляла весьма внушительную цифру – 500 тысяч рублей. После продажи части своей недвижимости и оплаты долгов Н.Мясников, обидевшись на местные власти, покинул Красноярск и возвратился в Ярославль. Здесь он и скончался в 1854 году, оставив после себя капитал в 5 миллионов рублей. Есть основание полагать, что часть капитала перешла по наследству И.С. Мясникову – одному из ялуторовских родственников. Подтверждением этому служит начавшееся в том же году строительство деревянного дворца по проекту тобольского архитектора, о чем уже говорилось ранее. Немалую прибыль принес и стекольный завод, выстроенный И.С. Мясниковым в Асланах в 1859 году.

Площадку под строительство запроектированного дома купец третьей гильдии Иван Семенович Мясников приобрел на углу Средней улицы, позже – Большой Воскресенской (в наше время – Первомайской), в самом центре города вблизи торговых рядов и церкви во Имя Сергия.

Сейчас на этом месте располагается двухэтажное каменное здание расчетно-кассового центра.

Дом Мясникова, давно снесенный, имел печальную судьбу. Сведения о нем стали мне известны благодаря знакомству с недавно ушедшим из жизни талантливым ялуторовским журналистом В.Ю. Девятковым. Интересуясь судьбой ссыльных поляков в Ялуторовске, Владимир Юрьевич наткнулся на полузабытую книгу С. Анисимова, изданную в 1930 году обществом политкаторжан и ссыльно-переселенцев под названием «Исторический город». Описывая свои впечатления от посещения Ялуторовска в 1906 году, автор книги уделяет внимание мясниковскому дому с «дворянской архитектурой», построенному по капризу миллионера-откупщика. Редкий для Сибири памятник крепостной эпохи имел крайне запущенный вид с заколоченными окнами, с коридорами, больше похожими на сараи или сеновалы, с неструганными столбами-подпорками. Внутри наскоро сделанных дощатых клетушек устраивались нары. Здесь однажды были расселены ссыльные поляки.

Как оказалось, золотой век дома продолжался немногим более десяти лет. Обогатившийся Мясников перебрался в столицу. Дважды в год он посещал свои владения, закатывая на весь уезд балы с кутежами. В начале шестидесятых годов откупы отменили, даровой приток капиталов сократился. Хозяин потерял интерес к своему детищу, перестал посещать Ялуторовск, и дом пришел в полный упадок.

В Ялуторовске проживало немало других представителей именитой фамилии. До недавнего времени был известен один из домов этой семьи. Мясниковых можно встретить в Ялуторовске и в наше время. В начале XX столетия пользовались известностью мануфактурные магазины Евдокии Ефимовны и Василия Андреевича Мясниковых в Ирбите и Туринске (продажа шелковых, шерстяных, суконных и модных тканей, посудных и бакалейных товаров). Мясниковский магазин был и в Тюмени на Голицынской (Первомайской) улице рядом со старой типографией.

ИМЕНИЕ «БЛАГОДАТНОЕ»

С легкой руки историков нам настойчиво внушали, что в Сибири крепостное право отсутствовало во все времена. Формально их правота не вызывает сомнения, хотя это вовсе не означает, что в наших краях не было помещиков с их частными владениями на землю и недвижимость. Крестьянин, работавший у помещика, мог, разумеется, в любой момент уйти от него и выбрать другое место работы, и в этом отношении крепостное право действительно не имело места. Но куда уйдешь на сторону, если на сибирских просторах на десятки верст вокруг не встретишь ни заводов, ни других богатых хозяйств, испытывающих недостатка в наемных работниках. Другое дело, что отсутствие крепостной зависимости заставляло помещиков с уважением относиться к наемному труду, крестьяне в свою очередь платили хозяину тем же. Из рассказов старожилов о своей работе в таких, например, хозяйствах, как ферма Памфиловых на Черной Речке, или в заимке Колмаковых на реке Ук, да и в других местах, мне всегда приходилось слышать и читать самые добрые отзывы о работодателях.

Последние, кроме всего прочего, оставались единственными, кто в условиях XIX столетия и в самом начале следующего века были способны обеспечить сельское население школами и больницами за счет пожертвований или, как мы теперь говорим, спонсорского участия. В поисках подобных благородных деяний в нашем далеком прошлом и в назидание современным не очень многочисленным спонсорам и меценатам, в печатных трудах известного губернского агронома Н.Л. Скалозубова я встретил имя екатеринбургского предпринимателя П.В. Иванова. В то время меня интересовала судьба одной из первых сельских народных школ, построенной в конце прошлого века в селе Заводоуковском по улице Большой (ныне – Революционная). К пожертвованиям на ее строительство, а также на создание в школе первого в наших краях школьного музея, вместе с купцом В.С. Колмаковым и чиновником по крестьянским делам В.А. Тавастшерном, и был причастен П.В. Иванов.

Там же у Скалозубова я впервые для себя узнал об имении Иванова вблизи заимки Колмаковых под интригующим названием «Благодатное». Естественно, захотелось узнать подробные сведения о нем, место расположения и, наконец, судьбу его к нашему времени, столь безучастному к сохранению старины. Как ни странно, никто в Заводоуковске не смог сказать мне что-либо определенное. В полной безвестности прошло несколько лет, пока мне случайно не довелось побывать в селе Речное, что на левом берегу речки Ук близ Падуна, и не познакомиться с жительницей села В.И. Колычевой. Она-то и поведала мне о «Благодатном».

– «Благодатное»? Как же не знать, если я живу здесь с детских лет далеких тридцатых... Вот тут, где мы стоим, и было имение помещика. Как рассказывали мои родители, богатое было хозяйство. Внизу, недалеко от основного моста через Ук, стояла водяная крупчатая мельница с пешеходным мостиком над речкой, а на левом высоком берегу, видите, что в стороне от нас, сараи для хранения зерна. Сказывают, зерном они засыпались по самый верх, до крыши... Работала пекарня, небольшой магазин бойко торговал на оживленной сибирской дороге. Справа за моим домом располагалась плотина и глубокий пруд. Ловили в нем рыбу, катались на лодках. Сейчас от пруда ничего не осталось, он затянут грязью, сохранились только тополя на берегу. От Падуна, мимо «Благодатного», к Новой Заимке по старому Сибирскому тракту можно было проехать через У к по очень красивому и крепкому деревянному мосту. Он имел ледокольные устои, обитые железом. После строительства новой асфальтированной дороги за мостом следить перестали, и он рухнул во время ледохода. В русле реки теперь остались только несколько торчащих из воды свай.»

Чем же эта земля привлекла предпринимателя из далекого Екатеринбурга? Отменными пашнями и редкостным для Сибири микроклиматом. И в наше время заводоуковские хлеборобы удивляют нас необыкновенными урожаями, сравнимыми разве с достижениями Кубани. Что тогда говорить о качестве земли столетней давности, не оскудненной еще безудержной эксплуатацией? Под распашкой П.В. Иванов имел более 200 десятин. Он не только выращивал хлеб, благо со сбытом его не было каких-либо проблем, но и пытался на опытном поле экспериментировать с различными сортами хлебов, особенно пшеницы, сеял озимые. Зерно шло на соседний винокуренный завод в Падуне, а мука и хлебные изделия – по Тоболу в северные районы губернии. В 1895 году на Курганской сельскохозяйственной выставке П. В. Иванов за свои благоприятные итоги экспериментов стал обладателем серебряной медали.

Будучи уральцем, Иванов строил свое хозяйство по образцу известных ему уральских заводов: мельница – плотина – пруд. Вероятно, нам уже не удастся когда-либо узнать, как выглядел этот комплекс, но благодаря его стандартности, а также по аналогии с соседними схожими постройками на той же реке предпринимателей Колмаковых в Заводоуковске и особенно Поклевских-Козелл в Падуне, представление о внешнем виде имения получить можно. Иванов здесь построил «барский» дом. развалины которого стоят и сейчас, разбил сад, в наше время запущенный. но сохранившийся. Неслучайно улица, что по соседству, названа Садовой. В помещичьем доме (жители села до сих пор зовут его так, а не иначе) поражает своей добротностью погреб, тщательно выложенный красным кирпичом, и голландская круглая печь. Но, пожалуй, наибольшее впечатление производят полусохранившиеся необыкновенной длины массивные бревенчатые пакгаузы для хранения зерна. Крыши их когда-то были покрыты железом, а одна из стен, обращенная к реке, целиком выложена кирпичом. При желании эти склады, если их подлатать, и сейчас могут исправно служить людям (илл. 198).

По некоторым сведениям, П.В. Иванов и его наследники, расширяя сферу своего торгового влияния на южные районы губернии, в частности в Омутинке, Юрге и Голышманово, в 1912 году в селе Юргинском в благотворительных целях по инициативе местного кожевенника А.И. Кузнецова, одного из компаньонов торгового дома «В. Кузнецов с братьями и К», построили на совместные средства памятник Александру Второму в честь 50-летия со дня отмены крепостного права. К сожалению, скульптура, выполненная из бронзы на высоком художественном уровне, до наших дней не сохранилась. В моем архиве есть лишь фотография открытия памятника, на котором, с большой долей вероятности, присутствуют как А.И. Кузнецов, так и П.В. Иванов (илл. 199). Причастен Иванов и к деятельности двухклассного училища и церковно-приходской школы в том же селе.

Приходится сожалеть, что за время своего существования имение «Благодатное» и поселок вокруг него неоднократно переименовывались. Когда-то оно, в угоду эпохе, было отделением совхоза им. Свердлова, теперь стало нейтральным Речным. Трудно, однако, придумать лучшее имя этому благодатному месту, чем оно было в самом начале своей истории.

СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ В ЗАВОДОУКОВСКЕ

В наше время кого-либо удивить музеями трудно. И тем не менее есть музеи, пользующиеся особым вниманием, поскольку они – первые. В Тюмени – родоначальник краеведческого и музейного дела в Зауралье, хранилище древностей при реальном училище, основанном И.Я. Словцовым. В конце 1999 года музей отметил свое 120-летие.

Наверное, будут юбилеи и поскромнее. Об одном из музеев, примечательном для своего времени, но сейчас совершенно забытом, мне и хотелось рассказать.

Это Заводоуковский сельскохозяйственный музей. Возможно, жители Заводоуковска будут удивлены: динамично растущий город области лишь недавно обзавелся своим краеведческим музеем, а другого они не помнят. И все же такой музей в конце XIX столетия в селе Завод был.

Здание, в котором он размещался по улице Большой, теперь Революционной, когда-то оживленной (по ней проходил Сибирский тракт), сохранилось и поныне (илл. 200). Здесь с начала девяностых годов XIX столетия существовала начальная четырехклассная школа, построенная на пожертвования и при содействии известных тюменских купцов В.С. Колмакова, выпускника Петровской сельскохозяйственной академии, и П.В. Иванова. При школе учителем из Перми Г.Я. Назаровым впервые в Зауралье был создан сельскохозяйственный музей из двух комнат.

Школа представляла собой деревянное одноэтажное сооружение с высоким парадным крыльцом, выходящим в сад и на главную улицу села. Четырехскатная крыша с центральной частью здания венчала достаточно представительную по тем временам постройку, несомненно одну из лучших в Заводе. По краям крыша с двух сторон сменялась плавно изогнутым покрытием сегментного сечения. Первыми экспонатами музея стали плуг и борона Боткинского завода, веялка, соха и другие предметы технологии обработки земли и уборки урожая.

Начальные упоминания о школе и музее имеются в «Ежегоднике Тобольского музея» за 1894 год и в трудах известного тобольского и курганского ученого-агронома К.Л. Скалозубова годом спустя. Тогда же он лично посетил школу.

Значительную долю информации о школьном музее удалось почерпнуть из «Справочного листа» Курганской сельскохозяйственной и кустарной выставки 1895 года. «Листок» издавался Распорядительным комитетом выставки под редакцией губернского агронома К.Л. Скалозубова в течение августа – сентября. Всего было выпушено 54 номера. В одном из них (№ 39, 14 сентября 1895 г.) в разделе «Путеводитель по Курганской выставке» была помещена пространная статья упомянутого учителя Г.Я. Назарова о Заводоуковском музее с описанием его экспонатов и подробной программы деятельности музея.

Музей размещался в естественно-историческом отделе выставки и пользовался неподдельным вниманием посетителей, особенно молодежи. Еще бы: музей из сельской глубинки – такое бывает нечасто! Организация музея свидетельствовала о зарождении ячейки интеллектуального общества не только в городах Тобольской губернии, но и в удаленных уголках.

Как часто случается при организации нового музея, на первоначальную просьбу о его открытии был получен отказ от губернатора несмотря на то, что местные крестьяне собрали для будущего музея 110 рублей. На частные пожертвования удалось приобрести и первые экспонаты: аптекарские приборы, барометр-анероид, образцы почв и др. И только с июля 1895 года сельский музей удалось-таки открыть. Он настолько быстро стал известным, что уже в августе того же года получил приглашение на Курганскую выставку с правом на отдельную витрину для коллекции.

Впечатляюще выглядела программа предстоящих работ музея, представленная на витрине. Предполагалось открытие двух разделов: естественно-исторического и сельскохозяйственного. Первый из них предусматривал метеорологические исследования с дождемером, термометром и барометром; сбор минералогических коллекций и образцов почв с последующим их анализом; поиск представителей фауны и флоры, включая ископаемые. В сельскохозяйственном отделе накапливались сведения о картограммах преобладающих культур и площадях их посева, объемах скотоводства, о распространении сорняков и болезнях растений. Велся поиск сельскохозяйственных орудий: борон, катков, плугов и др. Учащиеся школы привлекались к изготовлению чучел птиц, грызунов, моделей машин, к фотографированию: фотографические методы показа для сельской местности считались весьма престижными.

По итогам выставки музей получил поощрительную награду, а также стал обладателем экспонатов выставки из других отделов, обогативших экспозиции музея.

Музей служил не только посетителям, но и учебному процессу школы, что для скромной сельской глубинки считалось заметным педагогическим новшеством. Развитию интереса учащихся к сельскому хозяйству способствовали экскурсии на заимку В.С. Колмакова, расположенную в нескольких километрах от села. Образцовое ведение разнообразного высококультурного производства, оснащенного механизмами, использование энергии воды и пара во внушительной размерами шестиэтажной мельнице, посещение стеклянной оранжереи с экзотическими растениями (пальмы, бананы, ананасы!..) – все это наряду с музеем оставляло в памяти учеников школы неизгладимые впечатления на всю жизнь.

Как это часто случается с музеями, созданными энтузиастами-одиночками при каких-либо учреждениях, как принято говорить в наше время – «на общественных началах», Заводоуковский первенец сельскохозяйственных музеев просуществовал недолго. После ухода с должности учителя Г.Я. Назарова экспозиция в 1897 году была передана в соседний уездный Ялуторовск, стала бесхозной (переезд – трагедия для любого музея) и вскоре оказалась утраченной.

Самой школе судьба подарила долгий век: ее закрыли сравнительно недавно, в начале шестидесятых годов. Сейчас здание занято под жилье, внутренняя планировка не соответствует первоначальной, утрачено парадное крыльцо, дом обветшал и внешне производит малоприятное впечатление. И все же, несмотря ни на что, школа в Заводоуковске – это памятник истории музейного дела с первой сельскохозяйственной экспозицией, памятник народного образования в нашем крае. Кстати сказать, музеем узконаправленного сельскохозяйственного назначения Тюменская область не располагает до сих пор.

Сведения о школе и музее в селе Завод стали доступны автору благодаря поискам и деятельности заводоуковского и тюменского краеведов С.П. Захарова и В.А. Ефремова.

НАКЛОННАЯ БАШНЯ В БИТЮКАХ

Во всем мире любая страна, имеющая наклонные башни замков, церквей и других сооружений, относит их к достопримечательностям и талантливым творениям человеческих рук, если башня намеренно создана наклонной, как, например, в Невьянске Свердловской области. Часто наклон провоцируется ошибками проектирования или строительства. Характерный пример последних – знаменитая падающая башня в Пизе в Италии.

О невьянской башне, ближней к нам, зауральцам, написано множество статей, книг, исследований. Любопытно, что оценку художественной стороны деятельности архитектора – автора башни, встречать в литературе почти не приходилось. Зато о наклоне и подвалах башни существует бесчисленное количество опубликованных материалов. Словом, наклон – дело настолько уникально-престижное, что о нем известно почти все и много больше, чем о самих башнях...

Казалось бы, Тюменская область лишена достопримечательностей, которыми располагают и гордятся екатеринбуржцы. Но так ли?

Как-то мне довелось побывать в селе Битюки Исетского района. Известность Битюков давняя. Еще в 1907 году о деревне писали в семнадцатой книге многотомной энциклопедии «Россия» («Западная Сибирь»), изданной в столице империи. В окрестностях областного центра нет более красивой природы, чем здесь: ручьи, речки, холмы, овраги. Живописна и сама деревня, расположившаяся на слиянии двух небольших речек Юзи и Боровки. Если посмотреть на карту, то Битюки стоят на самом высоком месте юга области: почти 140 метров над уровнем моря, чем и объясняются разнообразие и роскошь местной природы, мало отличающейся от уральской. Сходство подтверждается еще и тем, что в Битюках раньше, чем в большинстве других мест, развилось промышленное производство.

Так, в середине XVIII века здесь был построен стекольный завод на местных песках, а позднее – шляпная фабрика. До недавнего времени в селе стоял добротный дом на каменном основании помещика Фролова, хозяина шляпной фабрики. В памяти селян Фролов остался как предприимчивый купец, промысловые связи которого простирались аж до Камчатки, и... как фальшивомонетчик, организовавший печатание бумажных ассигнаций (!). Кожаные отходы фабрики и стеклянные осколки посуды заводской продукции до сих пор находят в селе и при вспашке земли на полях.

От предприятий мало что осталось. Со своим спутником мы с трудом отыскали на берегу Юзи вдали от села площадку бывшего стекольного завода размером полторы на две сотни метров, отвалы отходов завода и разработки песчаных бугров. Любопытный факт: на бывшей площадке, несмотря на то, что завода нет уже более двух столетий, не растет ни одного деревца! Подстилка заводской площадки, отравленная силикатным стеклом, позволяет развиваться только фаве, да и то выборочно. Вот что значит экологический ущерб, нанесенный природе злодеяниями рук человеческих! До сих пор природа не может восстановить равновесие в окрестном растительном мире.

Но, пожалуй, самым примечательным сооружением в Битюках стала деревянная церковь, построенная еще в прошлом веке и работавшая до 1928 года (илл. 201). Старейший житель села Сергей Павлович Мякишев рассказывал мне, как ее закрывали. Сначала сбросили с колокольни четырехтонный колокол, призывный звон которого до этого события доносился от церкви до соседских приходских деревень Станичное и Батени. Несмотря на падение с большой высоты, колокол остался целехоньким, и его пришлось на земле разбивать на отдельные куски, после чего их отвезли на переплавку в Тюмень.

Только чудом можно объяснить, что церковь, до сих пор стоящая на высоком месте села, подобно другим деревянным сооружениям в Тобольске (театр), в Мичурино, Аремзянах, Самарове, Обдорске и Березове (церкви) не сгорела и сохранилась настолько, что можно и сейчас судить о ее художественных достоинствах и плотницком искусстве наших далеких предшественников. С.П. Мякишев рассказывал, что церковь срубили из деревьев, которые росли здесь же, рядом, на месте. И сейчас с удивлением можно разглядывать бревна в деревянной клети, размер которых превышает половину метра. Может, поэтому и стоит здание до нашего времени? Снаружи церковь была обшита досками. Теперь они сохранились только в верхней части, а внизу либо отвалились, либо их сняли. На отдельных оставшихся досках можно видеть элементы художественной резьбы, а внутри церкви, в молельне, на потолке хорошо сохранился христианский крест внутри окружности из деревянных виньеток. Плохое освещение помещения, к сожалению, не позволило сделать снимок приличного качества этого замечательного творения неизвестного мастера.

На колокольне и главе основной башни стоят, как и прежде, металлические кресты, кое-где лежит листовая кровля из железа. Когда-то на колокольню шла винтовая лестница, теперь от нее мало что осталось. В свое время вокруг церкви имелось красивое и добротное ограждение, а внутри его – аккуратные, хорошо спланированные посадки деревьев. Сейчас же общее состояние заброшенности, особенно внутри церкви, оставляет удручающее впечатление.

Деревянные сооружения, конструктивно вытянутые вверх, имеют короткую жизнь: гниет дерево, проседают венцы, ветшает фундамент. Не выдержала натиска времени и суровой природы и церковь в Битюках: колокольня-башня получила весьма заметный наклон и стала падающей. Таким образом, и мы, тюменцы, вне зависимости от нашей воли стали обладателями своеобразной архитектурной достопримечательности. Можно было бы этим и гордиться, но почему-то в душе, глядя на церковь, возникают другие чувства...

В первую очередь вспоминается печальная судьба другого деревянного шедевра Сибири – сгоревшего Тобольского драматического театра. Почти нет сомнений, что аналогичный исход ожидает и церковь в Битюках. Приходится лишь удивляться тому благоприятному стечению обстоятельств, при котором огонь до сих пор не тронул церковь – своеобразную пороховую бочку из просохшего дерева. По-видимому, нет надежды на возрождение культового здания местными силами в деревне или даже в районе. Не те времена и финансовые возможности!

Может, собраться миром и перевезти церковь из Битюков в областной центр, найти для нее достойное место в исторической части города и сохранить деревянную жемчужину для российской и сибирской истории, для нас и наших потомков? Разумеется, если будет на то согласие жителей Битюков, которым надо низко поклониться за уважительное отношение к своему прошлому, за редко встречающуюся в наше время способность к охране замечательного исторического экспоната. Нашелся же энтузиаст в Нижнем Манае (А.П. Шахов) и собственными силами отреставрировал там деревянную церковь.

...По возвращении домой из Битюков я отмыл от глины небольшую порцию песка, извлеченного мною из песчаного бугра на крутом берегу Юзи возле бывшего стеклозавода, почти на окраине деревни Батени (илл. 202).

Оставшиеся песчаные зерна внимательно рассмотрел через светосильный бинокулярный (стереоскопический) микроскоп. В поле зрения возвышались груды кварцевых песчинок, абсолютно свободных от примесей и удивительно прозрачных. Умели же наши предки подыскивать себе исходное сырье!

СУЗДАЛЬ СИБИРИ

Древний, но постоянно обновляющийся Тобольск – первая столица Сибири, родина или обитель многих выдающихся людей, принесших славу России в науке, технике и культуре: картографа Ремезова, горного инженера Соймонова, композитора Алябьева, историка Словцова, сказочника Ершова, художника Перова, химика Менделеева, геологов Еремеева и Яковлева, архитектора Никитина, математика Брадиса... Да мало ли знакомых имен, благодаря достижениям и талантам которых Российское государство не один век шло в ногу или опережало европейские нации и культуру?

Когда в редкие, не обремененные служебными заботами минуты любуешься старинным городом, идешь туда, куда сам наметил, а не по чужому совету, сознание переполняется гордостью за сибирский Суздаль, его неповторимую историю и красоту. Когда-то и они, великие люди-земляки, ушедшие в вечность, так же, как и ты сейчас, завораживались превосходной тобольской стариной, счастливо сохранившейся с прошлых столетий до наших дней.

Одно из таких зрительных мгновений оставил в памяти моей фотоаппарат (илл. 203). Может быть, пойманный объективом кадр – миг придется по душе читателям...

Любопытна история этой фотографии. Она сделана мною в начале сентября 1982 года. Тогда я, помнится, интенсивно собирал материал для своей книги о поездке Д.И. Менделеева по Уралу и на родину в Тобольск летом 1899 года. В отпускное время, потратив не один год, довелось мне объехать все места и города, посещенные нашим великим земляком в ту его знаменательную поездку, от Перми по Горнозаводской железнодорожной ветке до Екатеринбурга, Челябинска, Южного Урала и до Уфы. В Кизеле побывал в доме и сфотографировал мемориальную доску, установленную в память о пребывании здесь Д.И. Менделеева. Там же осмотрел угольные штольни, когда-то обследованные ученым. Остановился в Кушве на Гороблагодатском руднике. Обошел менделеевские места в Екатеринбурге. В Билимбае нашел по старым фотографиям сохранившийся дом, в котором жил Д.И. Менделеев. Обследовал хорошо сохранившуюся Ближнюю дачу в Кыштыме на берегу пруда, где отдыхал наш земляк.

До сих пор, спустя двадцать лет, испытываю глубокое чувство удовлетворения от проделанной работы, благодаря которой удалось уточнить отдельные даты и содержание мемориальных досок в Билимбае, Уфалее, Кыштыме, Тюмени. А в Чусовском после моего посещения в местном музее появилась экспозиция о Д.И. Менделееве и его экскурсии на железоделательный завод.

Естественно, главное внимание было уделено Тобольску. Здесь-то и произошло со мной занятное фотопроисшествие. В книге, изданной в Петербурге спустя несколько месяцев после окончания уральской поездки, Д.И. Менделеев среди прочего вспоминал посещение кремлевского двора в родном городе. Он обошел Софийский собор, повстречался и приветливо поговорил с группой учителей, а затем с фотоаппаратом в руках, не без труда для своих 65 лет, поднялся на первую, нижнюю площадку колокольни с намерением полюбоваться подгорной панорамой и сделать памятный снимок.

Увы! Хваленый «Кодак», последнее достижение американской техники, впервые в мировой практике начавший применение гибкой пленки на 12 кадров, перестал перемещать катушку с пленкой. «Как на зло – сломался фотоаппарат», – записал Дмитрий Иванович.

Вот и мне захотелось запечатлеть Тобольск с той же точки съемки на колокольне Софийского собора, где Менделеева ждала неудача. Поднялся на площадку со своим «Зенитом», навел через оконный проем объектив фотоаппарата на панораму нижнего Тобольска, нажал спуск затвора. Подумал, что стою там же и вижу через видоискатель то же, где когда-то стоял и наблюдал аналогичную картину Дмитрий Иванович (на тесной площадке колокольни ошибиться местом трудно), и... А дальше можно дословно повторить слова Менделеева: как на зло сломался фотоаппарат, отказала перемотка пленки. Ну прямо как у Менделеева, мистика да и только! Хорошо еще, что удалось сохранить и не засветить кадр.

РОСКОШЬ В ЦЕНТРЕ ГЛУБИНКИ

Сообщения об удачных краеведческих находках часто начинаются со слова «однажды»... Так произошло и со мною. Однажды попала в руки любопытнейшая и довольно редкая книга, изданная в Санкт-Петербурге в 1908 году под названием «Вся Сибирь», автор ЗД. Вольский. Просматривая обширный и подробный раздел с перечнем заводов, фабрик и торговых предприятий с указанием фамилий их владельцев, я обратил внимание на то, что часто и в самых различных сферах производственной деятельности упоминается торговый дом братьев Ченцовых.

На юге Тобольской губернии Ченцовы торговали маслом, молочными продуктами, бакалейными, мануфактурными, галантерейными и кожевенными товарами, обувью и многим другим. Склады и лавки купцов стояли в Ялуторовске. Тюмени, Ишиме и в других селениях.

Первые же попытки поисков сведений об удачливых предпринимателях привели меня сначала в Ялуторовск, а затем в Новую Заимку – резиденцию братьев Ченцовых. До сих пор не могу найти ответ на мучительный для себя вопрос: почему ими было выбрано именно это, достаточно глухое селение, а, скажем, не уездные Ялуторовск или Тюмень?

Впрочем, такой же вопрос можно было задать и другим купцам, например, братьям Колмаковым, чья заимка и товарное производство на реке У к неподалеку от Новой Заимки стали местом, известным далеко за пределами Тобольской губернии. Были, видимо, весьма веские причины природного и торгового расположения села на Сибирском тракте. Ясно одно: ни Ченцовы, ни Колмаковы в выборе места своей резиденции не ошиблись, время работало на приумножение их капиталов.

Всякий, кто едет по старинной улице села Новая Заимка, живописно расположенного по крутым берегам речушки, обращает внимание на двухэтажный красного кирпича дом с балконом из железных прутьев, на каменный пристрой и такие же ворота между ними (илл. 204). В архитектурном отношении роскошная усадьба крайне необычна для сельской местности. Стены зданий щедро, если не излишне, украшены кирпичными узорами, да так, что свободного места не остается вовсе. Архитектор умело использовал устремленные ввысь наличники окон, на карнизах – ступенчатый аттик, традиционный для зданий прошлых столетий. Такое здание могло бы украсить не только село, но уездный или губернский город.

Наверное, под впечатлением, которое производит добротное сооружение на проезжающую мимо местную власть, богатое торговое село Новая Заимка много лет, начиная с двадцатых годов и до сравнительно недавнего времени, служило районным центром. До сих пор при разговоре со старожилами села слышится ностальгия по былым временам и неприкрытая ревность к сегодняшнему райцентру – Заводоуковску, отнявшему у Новой Заимки и его жителей немало удобств и преимуществ.

Красавец-дом до 1917 года принадлежал одному из именитых жителей села, торговцу и маслоделу Ивану Николаевичу Ченцову. Он и его младший брат имели маслоделательный завод, салотопленное заведение, многочисленные магазины и лавки, в том числе и в родном селе. Главным предметом их торговли служили жировые вещества. По тем временам торговый оборот был весьма внушительным и достигал 80 – 150 тыс. рублей в год.

Почти напротив каменного здания был построен и до сих пор хорошо сохранился более скромный, но просторный двухэтажный деревянный дом Ченцова-младшего с застекленной верандой, а рядом с ним – торговая белокаменная лавка, совмещенная со складом (илл. 205).

В 1911–1913 годах через Новую Заимку прошла железная дорога Тюмень – Омск. Подобно тюменским и тобольским пароходовладельцам, преимущества нового торгового пути купцы Ченцовы оценили сразу же. Их деятельность была расширена выгодной скупкой, хранением и сбытом дешевого сибирского зерна. Сначала в центре села на горе был построен уже упомянутый склад-амбар, а когда его вместимость оказалась недостаточной, Ченцовы соорудили неподалеку от железнодорожной станции три других приземистых амбара.

С них, с этих амбаров, началась жизнь современного хлебоприемного пункта, отметившего недавно свое семидесятипятилетие, надо полагать, по недоразумению. На самом деле отсчет деятельности приемного пункта надо вести много раньше – с 1913 года, и тогда юбилей предприятия становится почти вековым...

Могу предположить, что и строительство здания железнодорожной станции-вокзала, сохранившего свой первоначальный облик и в наши дни, было проведено за счет средств или влияния Ченцовых. Об этом говорят характерные архитектурные особенности здания, полностью выпадающие из стандарта типовых сооружений, применявшихся в те годы. Здание построено в стиле модерн с использованием крупномасштабного накладного орнамента в виде растительного декора по углам здания, с широким плоским поясом на лицевой стороне сооружения. По ряду признаков можно предположить, что Новозаимский вокзал спроектирован известным тюменским архитектором К.П. Чакиным.

Интенсивная предпринимательская деятельность Ченцовых благотворно сказалась не только на финансовом и другом благополучии, но и на облике Новой Заимки, на ее культурных традициях. Путешественник Ф.Н. Белявский, сподвижник знаменитого В.П. Семенова-Тян-Шанского, отмечал в 1907 году, что Новозаимская учительская библиотека, устроенная на пожертвования частных лиц (читай – Ченцовых), на фоне крайне неудовлетворительного состояния библиотекарского дела в других поселениях «поставлена надлежащим образом». Уже в те годы библиотека организовала рассылку книг в соседние села через земскую почту: прообраз современного межбиблиотечного абонемента. И сейчас сельская библиотека в Новой Заимке, размещенная в Доме культуры, произвела на меня самое благоприятное впечатление уютом, чистотой, прибранностью и доброжелательностью ее заведующей.

В 1917–1918 годах дома Ченцовых были разграблены, а хозяевам предложили убраться восвояси. Для изгнанников выделили только одну подводу (что на ней можно было увезти?). Перед отъездом, а это был зимний вечер. Ченцовы просили оставить семью в доме хотя бы до утра, до светлого времени. Просьба «заклятого классового врага» красногвардейцами была отклонена, о чем, как свидетельствуют старожилы, позже весьма сожалели: надо было оставить и проследить, что еще из богатств, возможно, спрятанных в тайнике, хотел за ночь взять с собой именитый купец.

История жилых домов Ченцовых получила продолжение во время войны 1941–1945 годов. В первые ее месяцы в Заводоуковск был эвакуирован из Воронежа авиационный завод по производству десантных планеров. Завод возглавлял весьма известный в стране авиаконструктор А.С. Москалев, автор многих оригинальных типов дореволюционных самолетов с рекордными по тем временам характеристиками веса, дальности полета и надежности.

Поскольку в годы войны станция Заводоуковска административно относилась к Новозаимскому району, то по различным делам А.С. Москалев много раз бывал в селе как член райкома партии. Рассказывают, что из Заводоуковска в Новую Заимку он летал в райком на личном самолете. По-видимому, тогда, учитывая состояние сельских дорог, особенно в распутицу, самолет был наилучшим средством передвижения, а не роскошью... Райком в военные годы располагался в деревянном двухэтажном доме одного из братьев Ченцовых, упомянутом выше (теперь амбулаторный участок больницы). Как правило, при решении хозяйственных задач А.С. Москалев не обходил и райисполком. А последний находился в бывшем доме купца И.Н. Ченцова (сейчас терапевтическое отделение участковой больницы).

Вместе с А.С. Москалевым в Новой Заимке бывал и прославленный авиаконструктор О.К. Антонов, автор многочисленных «АН»-ов, начиная с послевоенной «аннушки» и кончая многотонными «Антеями» и «Русланами». В годы войны О.К. Антонов возглавлял в Тюмени и Омске авиационное производство, курировал завод А.С. Москалева.

Вот такая интересная судьба у ченцовских домов в Новой Заимке. Можно посоветовать Заводоуковскому районному отделу культуры найти способ увековечить память о пребывании в этих домах как их предприимчивых хозяев купцов Ченцовых, так и прославленных российских авиаконструкторов. К сожалению, как показывает мой опыт в областном центре, печатные призывы такого рода ничего не дают. Но ведь недаром же говорят, что Россия велика провинциальной глубинкой... Или я ошибаюсь?

ДОМ ДЕКАБРИСТОВ В ... ЛУЧИНКИНО

Недалеко от границы Тюменского района со Свердловской областью лежит село Лучинкино. Сейчас оно подчинено Тугулымскому райсовету, а когда-то, в двадцатых годах, входило в состав обширного Тюменского округа. Село как село, разве что речка, вдоль которой, как водится, протянулись в одну улицу деревенские дома, привлекает путника тем особым природным уютом, без которого деревня – не деревня, а работа и отдых – одна маета.

Через Лучинкино проходил знаменитый Сибирский тракт. Теперь он используется только для местных нужд, а новая «московская» заасфальтированная дорога прошла мимо села через безлесный холм, поближе к железной дороге. Когда едешь по асфальту в сторону Тугулыма, с холма, что недалеко от станции Кармак, хорошо видно высокое двухэтажное здание, гордо возвышающееся над всеми другими строениями. Свороток на Лучинкино асфальтирован, и тому, кто сидит за рулем, трудно отказаться от соблазна посетить село. Машина уходит влево от шоссе, и через несколько минут необычное здание предстает перед взором путешествующего (илл. 206). Стоит оно по ул. Трактовой, 22.

А ехать сюда стоило! Здание совершенно необычно для Зауралья по архитектуре. Такие сооружения больше характерны для селений по Северной Двине, которыми любуешься в альбомах о русском Севере и Беломорье или в книгах о юности М.В. Ломоносова. Шестистенная конструкция, высокие потолки, хозяйственные службы первого этажа (второй – жилой), мощная крыша с коньком, напоминающим нос деревянной морской ладьи, вспомогательная наружная лестница, идущая со двора в жилую верхнюю половину дома, балкон с точеными деревянными перилами, тонкие резные украшения – отличительные особенности редкостной архитектуры северодвинского Приморья.

Дом сложен из вековых лиственниц и стоит уже не менее полутора столетий, а может, и больше. Среди селян бытует легенда, что здесь в 1826 году останавливалась по дороге в ссылку партия декабристов. С той поры и называют его домом декабристов. Надо полагать, тут побывали не только декабристы, но и петрашевцы, и Ф.М. Достоевский: кого только не видела сибирская каторжная дорога!.. По свидетельству старожилов, один из екатеринбургских архитекторов, проявив похвальную инициативу, нашел возможность провести радиоуглеродный анализ на сроки спила деревьев, из которых сложен дом. Оказалось: год строительства – 1806. Несколько смущает точность даты, но важно другое: дом построили много раньше декабрьского восстания 1825 года и, следовательно, вероятность проживания в нем декабристов, пусть и кратковременного, необычайно высока, если не 100-процентная.

В «декабристском» доме когда-то располагался сельсовет, затем оборудовали склад зерна на радость мышей, немало попортивших в доме своими зубами полы и перегородки. Местные энтузиасты мечтали организовать здесь музей народного быта. Увы, не удалось...

Сейчас дом почти бесхозен. Зимой его трудно содержать, а летом сюда заселяются тюменские дачники. И, как все временные, они не берегут здание, которое с каждым годом все больше разрушается, сгнили уже изгородь и дворовые постройки. Находясь на окраине области, в глухом углу, село не пользуется должным вниманием свердловчан. А ведь поблизости центр Тюменской области, полумиллионный город, которому тоже нет дела до памятника, стоящего на «чужой» территории. Жаль! Как хотелось бы, чтобы мы, обладатели превосходного музея декабристов в Ялуторовске, обратили внимание и на дом декабристов в Лучинкино, договорились бы с соседями в Тугулыме и на паях сохранили архитектурный и исторический памятник.

Приходят в голову и «крамольные» мысли: а не перенести ли дом декабристов в «столичный», Тюменский район? Не может быть, чтобы не нашлись на это средства, при желании, конечно. Проявили же надлежащую инициативу власти соседнего с нами Туринска и сделали все от них зависящее, чтобы город стал не менее «декабристским», чем знаменитый Ялуторовск.

Увы! Уже ко времени окончания работы над рукописью до меня запоздало дошла скорбная весть: дом декабристов в Лучинкино разобран, от него ничего не осталось. И дело, наверное, не только в том, что дом обветшал. Как рассказывают, на земельном участке, где он размещался, идет строительство очередного кирпичного особняка. И это все объясняет...

ТЕКУТЬЕВСКАЯ ШКОЛА В БОРКАХ

Известный тюменский купец и городской голова Андрей Иванович Текутьев оставил о себе память на многие десятилетия во многих объектах областного центра.

Ему принадлежали в Тюмени собственный дом, театр, сад по улице Иркутской, лесопильный завод, паровая мукомольная мельница в районе бывших кирпичных сараев на окраине города (сейчас – сетевязальная фабрика), множество складских помещений, в том числе знаменитый соляной склад (теперь – драмтеатр...). Текутьев подарил городу пристрой к Спасской церкви, ремесленное трехгодичное училище – перечень далеко не полный.

Менее известны текутьевские предприятия и деятельность купца как мецената вне Тюмени. Так, в деревне Зырянка А.И. Текутьев имел свою водяную раструсную мельницу, от которой (увы!) сейчас остались только полусгнившие сваи на берегу живописной речки Кармак. В деревне Букино работали мыловаренный и свечной заводы. Но, пожалуй, среди наиболее интересных объектов, связанных с именем А.И. Текутьева, особо выделяется хорошо сохранившееся здание школы, подаренное тюменским хлебопромышленником деревне, где он родился.

...В трех десятках километров от Тюмени по Тобольскому тракту лежит старинное село Борки. С давних времен село было известно своими умельцами. Они производили товары из железа, кожи, растили хлеб, овощи, содержали лошадей, выгодно торговали (благо село располагалось вдоль оживленного Сибирского тракта). В таких селах умели ценить грамотных людей, и немудрено, что зажиточные борковчане хотели видеть своих детей обученными. В начале века, вспомнив о своем знаменитом земляке, уроженце Борков, и приревновав его к благотворительной деятельности на благо уездной Тюмени, они решили и сами обратиться к Текутьеву с просьбой.

То ли возраст помоги его доброе расположение в тот благостный день, то ли повлияла ностальгия по родным местам, нередко навещающая людей на склоне лет, а может, сыграл свою роль умелый подбор делегации: богатый купец дал согласие на постройку школы!

Десятые годы XX столетия отмечались расцветом предпринимательства в Тюмени, поэтому строили быстро и качественно. Были бы деньги. В 1912 году четырехклассная начальная школа вступила в строй действующих на самой оживленной улице села (илл. 207).

На протяжении многих лет у меня вызывали недоумение и горечь фарисейская словесная позиция властей любого уровня в отношении народного образования. «Дети – наше будущее», – говорили они, – детям – лучшие здания». На деле все лучшее принадлежало чиновникам от управленческих структур. Глядя на школу в Борках, так и хочется повторить слова, когда-то сказанные М. Жванецким после его первой поездки в США: «Братцы! Они украли у нас лозунг «Все для человека, все во имя человека!» Здание и сейчас могло бы соперничать с современными школьными сооружениями как по архитектурным достоинствам, так и по нормам «жилплощади», приходящейся на одного учащегося.

Можно предполагать, что здешних младшеклассников в начале века было много меньше, чем сейчас. В наше время в такой школе разместили бы не менее тысячи учащихся всех возрастов. Следовательно, большая часть помещений была предназначена для лабораторий, специальных учебных кабинетов и классов. Я не располагаю сведениями о тех средствах, которые вложил Текутьев в оснащение школы. Надо полагать, немалые. В те времена стоимость учебных приборов была много выше, чем кирпичная коробка школьного здания. Добавьте сюда обязательство Текутьева содержать за свой счет учителей (обучение крестьянских детей – не купеческих! – было бесплатным), и станут видны размах и щедрость благотворительного жеста купца-мецената.

Не зря, видно, по предложению и настоянию борковских жителей навесы обоих крылечек здания местными кузнецами были оснащены металлическими кружевами из кованого железа материала весьма долговечного, содержащими в память об А.И. Текутьеве его инициалы и год постройки здания: «А.И.Т. – 1912». Навесы и металлическая вязь букв хорошо сохранились и эффектно смотрятся до сих пор (илл. 208), заменяя собой напрашивающуюся здесь мемориальную доску, об установке которой в наше время и напоминать-то бесполезно...

В бывшей начальной школе в Борках в наше время располагается участковая больница. Надо отдать должное, она хорошо содержит здание. Правда, шиферная крыша, испортившая архитектурный облик сооружения, как нельзя лучше напоминает нам о современных возможностях бюджетной администрации, и трудно требовать от нее восстановления первоначального вида: в начале века крыши покрывали добротным уральским листовым железом, а о необыкновенной способности сибирских умельцев украшать просечкой водосточные трубы и говорить не приходится...

Думается, заботу о памяти первых удачливых предпринимателей Тюмени конца XIX начала XX столетия могли бы взять на себя нынешние люди бизнеса. Не стоит дожидаться, когда о них, этих людях, если они не проявят добровольную и благородную инициативу, напишут подобно тому, как поступил автор справочника «Вся Тюмень на 1910 год» небезызвестный издатель А.М. Афромеев: «Несмотря на то, что местный торгово-промышленный люд, в особенности пароходчики, с половины прошлого века значительно обогатились, однако благотворителей на просветительные и культурно-экономические нужды Тюмени нашлось очень и очень немногое количество. Частная благотворительность выразилась лишь стараниями и средствами пяти-десяти лиц, между тем при богатстве тюменских торговцев и промышленников можно было бы ожидать большего».

Итак, поторопитесь с заботой о своем имидже и авторитете сейчас, иначе о вас с раздражением будут писать и читать спустя многие десятилетия!

БАНКИ ТЮМЕНИ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

Тема, предлагаемая читателю, принадлежит не автору, а редактору когда-то издававшейся в Тюмени газеты «Новая Гильдия» Инне Клепиковой. Как-то в разговоре она озадачила меня вопросом: не располагаю ли я каким-либо материалом об истории и судьбе тюменского банковского дела? Возможно, что-то можно отыскать в моих архивах, но поскольку в памяти не сохранился интерес, когда-либо относящийся к предложенной теме, я от нее отказался. Так бы и заглохла задумка редактора, если бы не одно обстоятельство.

Несмотря на отказ, что-то в моем подсознании постоянно работало в заданном направлении. Несколько раз просматривая собственный архив, откладывал в отдельный конверт заметки и выписки о банках, их фотографии. Однажды, рассматривая альбом дореволюционных открыток с видами Тюмени, я обратил внимание на занятную особенность: два современных банка, расположенные по улицам Республики и Ленина (в прошлом Спасской), и теперь находятся в тех же зданиях, что и до 1917 года! Минула целая эпоха после революции, сменились поколения, идеологии, власти – многое изменилось, а вот банки, несмотря на зигзаги истории, располагаются там же, что и век назад. Случайность? Специфика банковских сооружений с системой их охраны денег и ценных бумаг тому причина? А может, в жизни общества все обстоит куда более сложно, чем представляется на первый взгляд: меняются правительства, партии, политические системы, только главная движущая сила в судьбе человечества – финансы – остается неизменной?..

Так или иначе, но тема меня захватила в мере, вполне достаточной, чтобы набросать небольшую краеведческую заметку.

Конечно, за минувшее столетие внешний вид зданий банков, их названия существенно изменились, остались только главная строительная основа и назначение. Так, помещение государственного банка по улице Ленина – Спасской в наше время расширено втрое. Сохранился, к счастью, старинный особняк на углу Ленина – Семакова: те же окна, что и век назад, с лихо изогнутыми дугами-бровями оконных наличников, да и название «Государственный банк» с гербом СССР до недавнего времени украшали фронтон центральной части фасада дома. Правда, банк переименован в расчетно-кассовый центр Центрального банка России, но суть его, надо полагать, осталась прежней.

Перестройка коснулась и Сибирского торгового банка (сейчас в нем Сбербанк России) по улице Республики (Царской). На фотографии начала XX века видна та часть здания, которая занимала угол улицы Челюскинцев (Иркутской). Между зданием банка и следующим за ним двухэтажным каменным домом виден пустырь с зелеными посадками, огороженный деревянным забором. Позже, около 1913 года, пустырь использовали для достройки главного здания банка одноэтажным пристроем с колоннами. Пристрой выполнен в модернистском стиле с неоклассическими элементами в виде женских гипсовых головок. Здание стало весьма привлекательным и. как много лет назад, служит одним из украшений главной улицы города.

Лицевая сторона здания Сибирского торгового банка поначалу имела крыльцо с балконом, выступающим в сторону проезжей части улицы. Крыльцо затрудняло движение пешеходов, поэтому позже его перенесли на другую стену, обращенную в сторону клуба приказчиков (теперь – филармония). Потом и это крыльцо пришлось убрать, исходя из той же заботы о пешеходах.

Интерес представляет ответ и на такой вопрос: чем занимались банки сто лет тому назад? Для ответа можно воспользоваться итогами деятельности Сибирского торгово-промышленного банка за 1893 год. Правление банка находилось в Екатеринбурге. Банк имел отделения в Санкт-Петербурге, Иркутске, Томске, Тюмени, а также на таких известных и престижных торговых ярмарках, как Нижегородская, Ирбитская и Крестовская. Тюменское отделение в течение 1893 года проводило следующие рабочие операции: учет векселей с двумя подписями, в том числе срочных, не далее девяти месяцев; выдача ссуд под залог ценных бумаг; ассигновки на золото и товары, не подлежащие легкой порче; прием денег на срочные вклады, до востребования и на текущие счета; иногородним – контокоррентные текущие счета и счета на особых условиях; комиссия векселей для получения платежей; переводы денег во все города империи; различные поручения по продаже и покупке ценных бумаг и ассигновок на золото и даже... страховки от тиражей погашенных билетов выигрышных займов (!).

Активные банковские операции Сибирского торгово-промышленного банка проводились на ближайшей к Тюмени Ирбитской ярмарке. Здание банка, выстроенное в этом городе, в какой-то мере повторяло архитектурные особенности тюменского прототипа, но в чем-то и превосходило его – верный признак благополучия финансовой организации. Тогда же в Тюмени появилась и сберегательная касса. Ее обороты (1892 г.) достигали трети миллиона рублей – солидной по тем временам суммы.

Годы расцвета банковской системы в России, когда различного рода банки росли как грибы после дождя (Банкирская контора, ссудные кассы и т.п.), совпали с бурным ростом отечественной промышленности (1890–1914 гг.)

МУЗЕЙ ПЧЕЛОВОДСТВА

Не ищите такого музея в путеводителях по городу. Музея давно нет, да и существовал он недолго – всего несколько лет. А было это в начале XX века перед первой мировой войной.

Музей создавался при Тюменском обществе пчеловодства Агрономическим союзом Тобольской губернии. Экспонаты располагались в специальном помещении – доме пчеловода при казенной пасеке в районе Затюменки на территории Монастырской рощи. Роща на речке Бабарынке считалась наиболее благоприятным местом для жизни пчел, так как была хорошо защищена от северных ветров лесами. Немаловажную роль играло и удачное расположение складок местности.

Пчела – одно из удивительных созданий природы. Пчелиная семья – загадка живого мира, не перестающая удивлять современных исследователей. И это несмотря на то, что пчеловодством человечество занимается не одно тысячелетие. Даже беглое знакомство с жизнью пчел поражает каждого. Достаточно упомянуть невероятную по точности конструкцию сот. Правильный шестиугольник с удивительно постоянным углом в семьдесят с половиной градусов обеспечивает минимальные затраты строительного воска. А уж медицинские показания меда, воска, прополиса и пчелиного яда известны каждому.

Пчела не может существовать в одиночку. Она живет, пока здравствует пчелиная семья – сложный организм, где удивительно четко расписана роль каждой единицы. Тут и матка, и трутни, и рабочие пчелы-дворники, вентиляторщики, водоносы, няньки и солдаты... Все почти так же, как у людей.

Если вдуматься, не менее загадочно и применение пасечниками дымокуров. Оказывается, при появлении дыма все пчелы, следуя древнему инстинкту, передаваемому от поколения к поколению, бросаются в соты, чтобы запастись медом перед бегством из огнеопасного места.

А знаете ли вы, как командует матка своим воинством? Специальные железы матки выделяют особый гормон. Он передается рабочим пчелам в момент, когда они кормят свою неповоротливую царицу. Пока есть гормон, полчища рабочих пчел ведут себя спокойно. Но как только семья разрастается и «работнички» начинают ощущать нехватку любимого ими гормона, они изгоняют, разбушевавшись, матку с частью отделившегося роя. Оставшиеся пчелы в спешном порядке ищут свою, молодую матку. Гормон известен химикам, он выделен, и с его помощью можно управлять жизнью пчелиного роя, его болезнями, размножением и прочим.

Лет двадцать назад мне довелось побывать в Риме, в Ватикане. Посетил там католический дворец-собор св. Петра – самый большой костел мира, своеобразный музей католичества. Среди множества экспонатов-статуй запомнилась фигура женщины-грешницы, на обнаженном животе которой сидела огромная пчела. Ощущение боли от укуса пчелы выразительно передал скульптор на перекошенном лице несчастной жертвы. Как видим, от использования пчел не отказываются даже в целях религиозного воспитания верующих, пусть и в примитивной форме...

Один перечень невероятных возможностей семьи пчел заслуживает того, чтобы стало оправданным появление музея пчеловодства. В 1911–1914 гг. Агрономический союз в целях распространения пчеловодства по всему югу Тобольской губернии ввел в Тюмени специальную должность губернского инструктора пчеловодства. Им стал Д. Заглядимов. Он много сделал для развития любительского пчеловодства, и одним из его удачных начинаний стал музей пчеловодческого дела.

Музей состоял из двух экспозиций: постоянной и передвижной. С передвижной выставкой Д. Заглядимов разъезжал по уездам. Читал лекции, распространял специальную литературу, участвовал в выставках, в том числе в Москве. Вел курсы земледелия и пчеловодства. Под присмотром Д. Заглядимова находились Тюменский, Тарский, Туринский, Ялуторовский, Курганский, Ишимский, Тюкалинский и Тобольский уезды.

Передвижная выставка музея побывала в Тюменской женской гимназии, в Кургане, в селе Червишевском, в Тугулыме, других селениях. Массовой была организация курсов в селе Коркинском Туринского уезда. Курсы удалось организовать при двухклассной церковно-приходской школе. Трудно судить, как выглядел музей пчеловодства в Тюмени. Но о характере передвижной части музея мы знаем по сохранившейся фотографии (илл. 209). Тут и различные конструкции ульев, и их модели, дымокуры, костюмы пчеловода, инструменты, перегонные аппараты, медоноски, библиотека, гербарии, плакаты и планшеты с рисунками видов пчел, фотографии показательных пасек, микроскопы с препаратами, «волшебный» (проекционный) фонарь со слайдами и керосиновой лампой для подсветки.

На курсах изучались медоносные растения, болезни пчел, технология пчеловодства и т.п. Преподаватели обладали богатым опытом, поскольку Тюменское общество пчеловодов существовало не один год. Его создание относится к 1905 году (первый председатель Г. Хавский).

Музей имел две показательные пасеки – в Ялуторовском и Курганском уездах. Члены общества внештатные сотрудники музея – занимались распространением семян медоносных растений, обследовали пчеловодческие хозяйства, которых было немало – 197. Велись просветительские беседы на различные темы. Вот только некоторые из них: «О пользе пчеловодства», «Естественная история пчелы и ее жизни», «Зимовка и болезни пчел», «Устройство и оборудование пасек», «Враги пчел».

Музей регулярно выписывал из центра России периодические издания: «Вестник отечественного и заграничного пчеловодства», «Пчеловодство», «Пчела», «Русский пчеловодческий листок» и т.д.

Начало хлопот по созданию музея относится к 1905 году. Отдельные его экспонаты поначалу размещались в заречной школе торгового дома «Ф.С. Колмогоров и наследники». Предполагалось издание трудов общества пчеловодов. Почетными его членами были известные люди Тюмени: купцы П.А.Андреев, Ф.С. Колмогоров, А.И. Текутьев, В.Л. Жернаков. А.М. Плотников, А.Я. Памфилова, Н.Д. Машаров, В.Г. Ятес, интеллигенция города Л. Высоцкая, И. Джонс, Н. Албычев и многие другие. Общество имело круглую печать «Тюменское общество пчеловодства» с городским гербом в середине.

С началом первой мировой войны, а затем гражданской деятельность пчеловодов пошла на убыль, музей прекратил свое существование.

«ЮНКЕРС» В СИБИРСКОМ НЕБЕ

Самолеты системы «Юнкере» у нас в стране чаще всего ассоциируются с первыми месяцами войны 1941–1945 годов, когда эти воющие чудовища громили в пике наши военные аэродромы и бомбили мирные города. К счастью, периоды вражды и войн между государствами нередко сменяются нормальными, а порою и дружественными отношениями. Так было у России и с Германией: с ней мы дружили веками, а враждовали только годами. Приятно сознавать, что в наше время добрые связи двух государств находятся на подъеме. Экономически выгодные отношения подобного рода наблюдаются не впервые. Особенно ярко они проявились в начале 20-х годов, когда острая необходимость в ликвидации международной изоляции и потребность в тесном сотрудничестве взаимно испытывали как Россия, так и Германия. Результаты такого сближения государств нашли отражение в истории нашего края.

Около десяти лет тому назад мне пришлось основательно проштудировать годовые подшивки тюменской окружной газеты «Трудовой набат». В ноябрьских номерах 1924 года попались на глаза запоминающиеся заголовки: «Юнкере на Урале» (тюменский округ входил тогда в состав обширной Уральской области), «Летное дело на Урале», «Наши воздушные гости», «Воздушный гость в Тюмени», «Наше тюменское ОДВФ» и «Над Тюменью». Занятый публикацией других материалов, я на всякий случай поместил эти сведения в свою записную книжку и оставил, не читая, ксерокопии статей до лучших времен...

Сравнительно недавно при посещении одной из архивных выставок в читальном зале Тюменского областного центра документации новейшей истории мне показали фотографию, оформленную в характерном стиле 20-х годов. На снимке, выполненном известным в Тюмени фотографом С. Кордонским. были изображены самолет-моноплан и группа незнакомых людей возле него. Внизу под фотографией красовалась подпись: «Самолет «Юнкере» в Тюмени 25 ноября 1924 года, Свердловск–Тюмень–Тобольск–Ирбит–Свердловск».

Тут-то и вспомнились мне отложенные до поры до времени ксерокопии статей 75-летней давности. Отыскал в своем архиве полузабытую папку и с интересом, а лучше сказать с жадностью прочитал ее содержимое. Выяснились следующие обстоятельства.

Уральское руководство в Свердловске в начале 1923 года решило построить в городе аэродром и приобрести для связей с районами обширнейшей области 15 самолетов – по числу округов. Из-за недостатка средств в округах предписывалось организовать общества друзей воздушного флота (ОДВФ), главным назначением которых стал сбор денег на постройку аэропланов (илл. 210). Для Тюмени, в частности, как это полагалось в условиях планового хозяйства, устанавливались лимиты вербовки членов общества (15 тысяч человек) и сбора средств в сумме 35 тысяч рублей на постройку аэроплана с названием «Тюменский крестьянин». Все регламентировано, все по плану, думать ни о чем не надо, только исполняй...

Для начала свердловчанам удалось приобрести три самолета: старые французские «Фарманы» и самый совершенный, по тому времени, новенький германский «Юнкере», предоставленный немецкой фирмой. Его-то и решили отправить в агитационный полет по маршруту Свердловск–Тюмень–Тобольск–Ирбит–Свердловск. Перелет предусматривал также проверку самолета в дальнем рейсе и опробование временного аэродрома в Тюмени, промежуточной станции будущего воздушного пути Москва Нижний Новгород–Свердловск–Тюмень–Омск–...–Владивосток.

Однокрылый аэроплан с гофрированной алюминиевой оболочкой, с лыжами для посадки и взлета располагал шестиместной пассажирской кабиной, 185-сильным мотором и весил 120 пудов. Наибольшая высота подъема составляла 6 верст, скорость полета – 150 верст в час. Запас горючего обеспечивал 6-часовой перелет на расстояние 800 верст.

Прилет «Юнкерса» в Тюмень ожидался в воскресенье 25 ноября в утренние часы. В конце улицы Луначарского, там, где она упиралась в пустырь, утрамбовали снег, приготовили костры и расстелили полотняную красную стрелу, указывающую направление ветра. Толпа нетерпеливо ожидала аэроплан весь день. Наступающие сумерки заставили покинуть свой пост завсегдатая всех тюменских торжеств фотографа С. Шустера. И только благодаря терпеливости другого фотомастера, С. Кордонского, мы располагаем сейчас бесценным фотодокументом (илл. 211). Он дождался торжественного момента, когда на небосклоне в лучах заходящего солнца показалась серебристая птица, зажглись костры, самолет сделал над ними круги плавно приземлился на снежную полосу. В пути самолет находился около двух часов или вшестеро меньше времени движения скорого пассажирского поезда Свердловск – Тюмень.

Под приветственные возгласы присутствующих из самолета вышли летчик Поляков, бортмеханик Гладких и комендант Свердловского аэродрома Благин. Как было принято в те времена, прилетевший в самолете представитель областных партийных властей организовал митинг, на котором он выступил с крыла самолета с речью, соответствующей моменту. Механик и летчик закрывают мотор брезентом, у самолета устанавливается милицейская охрана. Гости на извозчиках отправляются в гостиницу.

Спустя два дня корреспондент «Трудового набата» В. Трухановский описывал в газете свои ощущения от полета на самолете над живой картой Тюмени. Он писал: «Картина настолько захватывающая, что как-то забываешь, что под тобой несколько сот метров пустого пространства, что ты оторван от земли. Глаза разбегаются, когда смотришь вниз и окидываешь взором увеличившийся горизонт. Постепенно глаза нащупывают карточный домик Окрисполкома, дугу Туры и овраги, спичечную коробку-типографию, госмельницу и муравьиные постройки нового моста по обеим сторонам реки. Стрелами тянутся улицы Республики, Ленина, Первомайской, а по ним спешат смешные куколки-люди и крохотные лошадки с санками».

Мне, к сожалению, неизвестны подробности встречи «Юнкерса» в Тобольске. Надо полагать, они мало отличались от тюменских. Первый коммерческий полет самолета в зауральский край стал прологом дальнейшего успешного использования авиации в освоении Сибири и Севера, в особенности с помощью гидросамолетов и «наземной» авиации – аэросаней. Первый в Сибири водный аэропорт появился под Тюменью на Андреевском озере в начале 30-х годов. Мол-причал для гидросамолетов можно видеть и в наше время.

Благодарю М.А. Смирнову за предоставленную возможность ознакомиться с уникальным снимком «Юнкерса», ставшего для меня открытием.

Развитие авиаперевозок в нашем крае в предвоенные годы было связано с применением гидросамолетов. Они позволяли использовать многочисленные озера и реки Тюменской области, особенно в северных районах, в качестве аэропланов, созданных самой природой. На озере Андреевском многие десятилетия работал базовый аэропорт с бетонным молом. Как-то в конце 80-х годов сотрудникам музея истории и техники удалось извлечь из воды обтекатель винта гидросамолета (илл. 212). Уникальный экспонат демонстрируется в музее на стенде истории авиации.

В послевоенные годы, а точнее – в конце 50-х, геологи освоили вертолетную технику, а эксплуатационники – мощные авиамашины большой грузоподъемности.

АРСЕНЬЕВ И ГОЛЫШМАНОВО

В Санкт-Петербурге, в архиве музея антропологии и этнографии Российской академии наук хранится письмо известного путешественника, исследователя дальневосточного края, автора знаменитых книг «Дерсу Узала», «В дебрях Уссурийского края», русского Фенимора Купера Владимира Клавдиевича Арсеньева (1872–1930). Письмо как письмо, если бы не одна интересная деталь: на письме стоит исходящий почтовый штемпель станции Голышманово с датой 20 октября 1925 года.

Что предшествовало этому письму и какова связь ученого с Голышмановым?

Уроженец Петербурга, В.К. Арсеньев провел в столице лишь молодые годы. С 1900 года он непрерывно до конца своих дней в течение тридцати лет отдает силы, умение и опыт путешественника изучению Уссурийского края. Сначала – участие во многих экспедициях, а позже, когда накопился богатейший материал, его обработка. Ученый пишет статьи и книги, заведует местным музеем, читает профессорские лекции во Владивостокском пединституте. Общественная деятельность отнимала много времени, порою потраченного на решение мелких хозяйственных дел. Это удручало В.К. Арсеньева, и он стал искать себе другую работу, такую, характер которой совпадал бы с его научными наклонностями. Хотелось также закончить главную книгу жизни «Страна Удэге».

Наилучшим вариантом он считал возвращение в родной Ленинград, где, возможно, в тиши библиотек и архивов с их богатейшими фондами он собирался поработать с пользой и всласть, не опасаясь отключений на другие дела, второстепенные. В августе 1925 года В.К. Арсеньев получает приглашение на торжества по случаю 200-летия Академии наук. Они проходили как в Москве, так и в Ленинграде.

Дальняя дорога от Хабаровска до Ленинграда и торжества заняли в общей сложности более двух месяцев. Решился и главный вопрос: Музей антропологии и этнографии АН СССР в Ленинграде принял его заявление о переходе в научные сотрудники. Этим, как считал В.К. Арсеньев, он обретал возможность закончить без помех свои главные научные труды. В ноябре предполагался переезд ученого с семьей на родину. Решение о зачислении в Ленинградский музей антропологии и этнографии имени Петра Великого на должность научного сотрудника первого разряда было принято тогда же, в октябре, но после отъезда В.К. Арсеньева домой на Дальний Восток. А пока, мучаясь сомнениями и неизвестностью, Владимир Клавдиевич едет в вагоне, отдыхает от столичной суеты, бесконечных заседаний и выступлений. И, конечно, как всю жизнь, работает, пишет письма. «В Москве я устал от беготни и суеты, – сообщает он в одном из них. – Мне захотелось покоя так, как утомленный ищет сна. Я лег на свое место в вагоне и, убаюкиваемый качанием, сладко уснул... Большие города и столицы меня не прельщают, чем меньше людей, тем лучше, а где их совсем нет – там рай». Сомнения росли и росли, накладываясь друг на друга...

Правильное ли решение он принял? Неизвестно еще, как будет складываться судьба на новом месте, когда он будет оторван от корней, от первичного материала. Да и возраст не тот, когда о нем еще не думают...

Отдохнув в поезде и перевалив треть пути, В.К. Арсеньев снова садится за письмо руководителю музея члену-корреспонденту Л.Я. Штейнбергу, известному этнографу и знатоку дальневосточного края. В письме он перечисляет свои многочисленные должности, сетует на 16-часовой рабочий день и умоляет Штейнберга поскорее принять положительное решение о приеме на работу. Он пишет: «Только отъезд может разгрузить меня от массы дел, ничего общего не имеющих с тем делом, которое у меня на руках уже 25 лет... Если вы, Лев Яковлевич, одобряете переход к Вам в музей, то я прошу поддержать мою кандидатуру. Если нет и посоветуете остаться в Хабаровске, я останусь и, может быть, перейду на какую-нибудь другую службу во Владивостоке. Боюсь только, что меня не выпустят дальневосточные власти, но я буду домогаться освобождения».

Арсеньев еще не знал, что он уже зачислен в музей, и в письме просил не столько совета, сколько, может, в тайне от себя, подтверждения своим нараставшим сомнениям: ехать ли в Ленинград?

Тем временем поезд оставил позади Тюмень, Ялуторовск, Заводоуковск, промелькнула Новая Заимка... Арсеньев решительно запечатывает письмо в конверт. Остановка в Голышманово. Он выходит из вагона и опускает депешу в почтовый ящик...

Увы! В.К. Арсеньеву так и не удалось вырваться с дальневосточных окраин. Можно предположить, что раздумья, охватившие его на всю оставшуюся часть пути, позволили сделать для себя весьма важный вывод: помехой в творческой работе служат не столько многочисленные обязанности, возложенные временем и судьбой, сколько характер человека, его глубокая заинтересованность и высочайшая гражданская ответственность за судьбу района, которому он посвятил всю свою жизнь. Плодотворная, на максимуме отдачи, работа возможна во всякое время, в любом месте и независимо от обстоятельств.

ПОСЛЕДНИЙ ЭНЦИКЛОПЕДИСТ ТЮМЕНИ

Если судить об уровне развития того или иного производства в народном хозяйстве в зависимости от оснащения, богатства учебных корпусов, качественных показателей профессорско-преподавательского состава высшего учебного заведения, то наиболее развитым в стране должно быть сельское хозяйство: Тимирязевская сельскохозяйственная академия всегда была одним из лучших, если не лучшим, высшим учебным заведением России... Я хожу по городку академии, любуюсь главным корпусом (зданием аудиторий), построенным по проекту архитектора Н.Л. Бенуа еще в 1865 году, слушаю мелодию-заставку курантов и колокольный звон на башне здания, с наслаждением вдыхаю весенний аромат свежей листвы в аллеях парка, на берегу пруда, возле центрального фонтана. Как и в начале XX века, здесь бегает шустрый трамвайчик, звеня на крутых поворотах, стоят старинные здания с характерным архитектурным почерком прошлых столетий. Почти каждый факультет имеет свое отдельное помещение и музей. Когда пытался уяснить себе общее количество памятников, мемориальных досок и барельефов, посвященных выдающимся деятелям сельскохозяйственной науки России, то сбился со счета: вуз чтит память своих ученых. Поражает своей ухоженностью и чистотой современное здание центральной библиотеки, где мне предстояло работать несколько дней...

Что же привело меня, человека весьма далекого от сельскохозяйственной науки, сюда, в академию? Здесь более четырех десятков лет с 1930 года на кафедре ботаники вел интенсивную научно-преподавательскую работу профессор Мартэн Павел Августович – тюменец, отдавший нашему краю лучшие годы своей зрелости.

Меня давно интересовал этот замечательный человек, педагог и ученый. Краткие сведения о его работе как директора Тюменского сельскохозяйственного техникума удалось узнать от бывших учеников Павла Августовича. Разрозненные данные буквально по крупицам нашлись в подборках тюменской газеты «Трудовой набат» за 1920–1926 годы. К сожалению, оказался утраченным архив техникума, но помогли местные краеведы, сохранившие групповые фотографии, как было принято тогда, да и сейчас, где вместе с учащимися запечатлены преподаватели во главе со своим директором, Мартэном. Большую помощь в подборке материалов оказала московская семья Павла Августовича, щедро поделилась своими воспоминаниями друг семьи Мартэнов, выпускница техникума Людмила Николаевна Карпова, проживающая в Тюмени.

Считается, что после общепризнанного энциклопедиста конца XIX – начала XX века И.Я. Словцова, директора реального училища в 1879–1906 гг., другой, достойной его, фигуры в тюменской истории науки и образования больше не было. Мои познания о Павле Августовиче позволяют сделать заключение, что у Ивана Яковлевича в Тюмени, в том же здании, где когда-то размещалось реальное училище, был достойный преемник, во многом продолживший усилия нашего замечательного ученого-земляка по изучению тюменского края. Так, вслед за И.Я. Словцовым, опубликовавшим в конце XIX века свои предположения о наличии нефти на территории Западно-Сибирской низменности и на Ямале, Павел Августович в середине двадцатых годов обнародовал в «Трудовом набате» свои мысли о возможном скоплении нефти в Тобольском и Тюменском районах на основании изучения древней фауны в приуральской зоне.

Подобно И.Я. Словцову, П.А. Мартэн, считавший себя специалистом-биологом, изучал растительный мир и лекарственные растения тюменского края, минералогию смежного Урала (в техникуме была богатая минералогическая коллекция), хорошо знал историю Зауралья, его сельское хозяйство; был первым организатором специального среднего и высшего образования в Тюмени. В молодые годы, работая в Петербурге, он защитил и опубликовал магистерскую диссертацию по онтогенезу особей плесневых грибов и предвосхитил последующие исследования плесени, ставшей источником получения пенициллина.

П.А. Мартэн много сделал для популяризации научных сведений. Листая подшивки тюменских газет двадцатых годов и встречая его фамилию или псевдоним, не перестаешь удивляться широте и многообразию научных интересов ученого. Здесь статьи об анабиозе и его практическом использовании в крестьянском хозяйстве (он предлагал, например, с целью экономии кормов подвергать анабиозу домашних животных на зимнее время); заметки по пчеловодству и опыту выращивания богатых урожаев арбузов в Затюменке, пудовых вилков капусты, баклажанов, ароматных дынь, турнепса и сахарной свеклы; очерки состояния ветеринарии в Тюменском округе, о работе промышленности Тюмени, в том числе о производстве ковров и рогож, о лесе, о разработке местных торфяных залежей и мн. др. Павел Августович живо откликался на новости научной жизни края. Он писал об экспедициях на Полярный Урал ботаника Б.Н. Городкова, геолога А.Н. Алешкова и археолога П.А. Дмитриева. Будучи одним из организаторов и руководителей Общества по изучению местного края, способствовал ее регулярной работе, ставил актуальные темы для докладов, публиковал отчеты о работе Общества, издавал журнал, налаживал деятельность краеведов. Таков вкратце круг его разнообразных интересов.

Его биография необычна. Он родился в 1881 году в семье французского коммунара – героя Парижской Коммуны 1871 года Августа (Огюста) Мартэна, эмигрировавшего в Россию после поражения восстания. Мать – Паулина Стоцкая. полька по происхождению.

Мартэн – довольно распространенная во Франции фамилия. Известен изобретатель, предложивший процесс плавки стали в печах, получивший название по имени своего создателя мартеновский. Многие зачитывались романом «Семья Тибо» писателя Мартэна Дюгара... И вот еще один Мартэн, но уже в России. Детские годы его прошли в Сызрани на Волге. Первоначальное образование он получил в Самарской мужской гимназии. На выбор будущей профессии оказала влияние общая обстановка в культурной семье отца, учителя французского языка и музыкально одаренной матери: прогулки на природе с рассказами отца о жизни зверей и растений, вечерние собрания семьи со свечами за роялем – стареньким «Беккером». В 1901 году Павел Августович становится студентом естественного отделения Казанского университета. Подобно большинству своих сверстников, он увлекался революционными идеями, посещал студенческие сходки: был канун 1905 года. Мартэн-дружинник разоружает полицейских, патрулирует улицы города, митингует, не пропускает манифестации. Так продолжается несколько дней, а затем арест, побег в Чимкент и продолжительное, около двух лет, пребывание в Средней Азии. Здесь впервые П.А. Мартэн всерьез занялся научными исследованиями. Минералогическая коллекция и гербарий, подаренные им Казанскому университету, способствовали упрочению авторитета Мартэна как серьезного испытателя природы. На него обратили внимание университетские ученые. Павел Августович успешно заканчивает университет с дипломом первой степени и его оставляют преподавателем кафедры ботаники. Почти одновременно он заканчивает Петербургский лесной институт и получает приглашение на работу в столицу. Свое образование он закончил прослушиванием лекций в археологическом институте. В итоге – три диплома!

Интенсивные научные исследования, защита магистерской диссертации, успешная преподавательская деятельность на кафедре ботаники не остались незамеченными. Его награждают орденом Станислава третьей степени. Однако спокойная академическая жизнь продолжалась недолго. За поддержку выступлений студентов лесного института П. Мартэна в 1911 году ссылают с невестой и матерью на Урал, в Красноуфимск. С тех пор на много лет его судьба была связана с Уралом и Зауральем. В годы гражданской войны он участвовал в боях против Колчака, был взят в плен под Красноуфимском, приговорен к смертной казни, но бежал из тюрьмы накануне расстрела, подкупив охрану. Шел 1919 год.

Побег завершился в Верхотурье, в гостинице женского монастыря его приютили сердобольные монахини. Вскоре снова арест, по реке Туре П. Мартэна вместе с другими арестантами перевозят в Тобольск. По дороге впервые увидел из трюма высокие берега реки и городские строения Тюмени. Через год он станет ее жителем. В Тобольске снова побег в Омск в трюме грузового парохода («безрассудный у меня характер», – говаривал о себе Павел Августович). В городе уже были красные войска. П.А. Мартэна назначают членом гублескома и отправляют на работу в Тюмень. Наступает наиболее интересный сибирский десятилетний (1920–1929 гг.) период деятельности ученого.

Только тот, кто пережил беспрерывные тревоги перед арестом, жизнь заключенного, смертный приговор и неоднократные побеги, способен понять, с какой жадностью, исступленностью, отдавая всего себя работе, трудился в Тюмени Мартэн. Вот краткий перечень некоторых его дел и обязанностей: делегат Всероссийского совещания по лекарственным растениям, сотрудник журнала «В помощь земледельцу», редактор сельхозотдела газеты «Трудовой набат», председатель Общества изучения местного края (илл. 213), делегат Московской конференции по сельскохозяйственному образованию, организатор педагогического и промышленно-экономического техникума, делегат Всероссийской конференции по краеведению, член Центрального бюро краеведения, участник Первой сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки (диплом первой степени), основатель Практического института (позже – сельхозтехникум) и его директор, работа с беспризорниками, лекторская работа, делегат губернского съезда профсоюзов, участие в конференции музейных деятелей Урала, член правления Тюменского губпроса. И вместе со всем этим – преподавание естествознания в сельхозтехникуме и научные исследования: экспедиции по окрестностям Тюмени, практические занятия со студентами в поле, подготовка и публикация статей в местных газетах и журналах «Красные вехи», «Наш край», в «Уральском рабочем». Как редактор сельхозотдела «Трудового набата» он не считает себя вправе публиковать статьи от своего имени. Выручают псевдонимы: «М», «П.М.», «Михайлов» и др.

Особый разговор о сельхозтехникуме – детище П.А. Мартэна. Хлопоты об организации учебного заведения он, преподаватель по обязанностям и призванию, начал вскоре после приезда в Тюмень. Тогда же, в 1920 году, они увенчались успехом: устоять, несмотря на разруху гражданской войны, перед напором такого энтузиаста, как Павел Августович, местные власти не смогли. Успехи, заботы и огорчения вместе с Мартэном делил его соратник, заведующий учебной частью Э.К. Хилькевич.

Здание нашлось без особых затруднений. Город выделил для техникума бывшее реальное училище – одну из лучших построек Тюмени дореволюционного периода. Учащиеся не располагали бумагой – писали на газетах, из-за отсутствия дров отапливались только несколько комнат, в них грелись, а в остальных температура не превышала минус семи градусов. Сказать, что было плохо с питанием, значит ничего не сказать: голодали и студенты, и преподаватели.

Поначалу техникум готовил мастеров дорожного строительства и агрохимиков, затем – агрономов и специалистов лесного хозяйства, землеустроителей и гидромелиораторов. За городом было организовано опытное хозяйство, существующее и поныне. Хозяйство и учило, и кормило...

В разные годы техникум носил название педагогического, мелиоративного, промышленно-экономического; его разъединяли, объединяли. Было время, когда в одном здании соседствовали два техникума – все зависело от системы финансирования учебных заведений местными и губернскими властями. Специальное образование в стране с первых лет новой власти, как и в наше время, перманентно стояло на грани выживания и угрозы закрытия...

Тем не менее техникум учил и выпускал специалистов (илл. 214). Сотни их работали в лесном хозяйстве и на полях. П.А. Мартэну удалось создать сплоченный коллектив преподавателей из трех десятков человек, большинство из них имело высшее образование. Для тех лет это было блестящим организационным результатом! Были приглашены выпускники вузов, среди них молодой и талантливый слушатель Петербургского горного института, специализировавшийся по агрохимии, Г.Т. Огибенин – сын известного тюменского фотографа Т. Огибенина. Многие из них, в том числе Г.Т. Огибенин, в начале тридцатых годов стали преподавательским ядром первого в Тюмени технического вуза агропедагогического. Они же, спустя несколько лет, заполняли ряды репрессированных...

Частично лаборатории и классы техникума оснащались тем, что сохранилось от реального училища. Ежегодно П.А. Мартэн обновлял в экспедициях гербарий, минералогическую и археологическую коллекции, накапливал учебное сельскохозяйственное оборудование и машины. Заметно пополнился техникум после сельскохозяйственной выставки в г. Москве в 1923 году.

Совсем другим видится Мартэн в кругу семьи. У него восемь детей. Двухэтажный деревянный дом, где обитали Мартэны, находился на задах сельхозтехникума (теперь сельскохозяйственной академии).

В домашнем кругу Павел Августович был мягким, доброжелательным, высокой культуры человеком, пользующимся уважением детей, внуков и правнуков. В почтенном возрасте ездил на велосипеде, обливался холодной водой, катался на коньках, любил пешие прогулки. По воспоминаниям Л.Н. Карповой, росшей без отца и поступившей в 1922 году в первый класс вместе с детьми П.А. Мартэна, Павел Августович любил молодежь, охотно приглашал учащихся к себе домой, в том числе и Карпову. Для нее П.А. Мартэн стал родным отцом, строгим и справедливым воспитателем. Дружбу с семьей Мартэнов Л.Н. Карпова сохранила до сих пор. Когда в конце двадцатых годов П.А. Мартэн уезжал на работу в Москву, то на тюменском перроне провожающие плакали навзрыд. В летние месяцы вся семья выезжала на дачу в Падерино, там была пасека. Среди учеников Павла Августовича в сельхозтехникуме был и Николай Кузнецов – легендарный разведчик в годы Великой Отечественной войны.

В своих суждениях о людях, их поступках и в научной деятельности П.А. Мартэн был прям и смел. Родственники рассказывали, что еще во времена, когда академик И.М. Губкин, подмявший под себя все нефтяные геологические умы, не признававшие его главенства в нефтяной геологической науке, был на гребне славы, Павел Августович не стеснялся называть его «Лысенко-два» в геологии.

Любитель чтения, он выписывал множество газет и журналов, имел большую библиотеку, коллекционировал старые граммофонные пластинки и открытки, увлеченно собирал материалы о Чехове, особенно сибирские факты его жизни. В разное время в квартире жили лиса, совы, барсуки и медвежонок. Говорящая сорока удивляла гостей-тюменцев вопросом: «Кто идет? Бабочка хочет кушать!» и однажды до полусмерти напугала непрошенного грабителя, пытавшегося ночью пролезть в окно квартиры.

До преклонных лет Павел Августович обладал хорошим слухом, читал без очков, не признавал спиртного и курения, отличался большой подвижностью. Одевался по-старомодному: ботинки в галошах, отутюженная рубашка, галстук с застежками, каких уже давно не носят, зимой шапка с опущенными «ушами».

Неутомимая деятельность П. А. Мартэна на Урале и в Сибири привела его в конце двадцатых годов в Москву в Главное управление профессионального образования, а затем секретарем в Комитет по высшему техническому образованию. С 1930 года он – профессор Тимирязевской сельхозакадемии на кафедре ботаники. Той самой кафедры, основателем которой был знаменитый К. А. Тимирязев. С ней же эпизодически была связана деятельность академика Н.И. Вавилова. Здесь Павел Августович работал до 1947 года, после чего заведовал кафедрой ботаники во Всесоюзном сельхозинституте заочного образования в Балашихе под Москвой. После ухода на пенсию в 1955 году и шестилетнего перерыва П. А. Мартэн снова в Тимирязевке. Ему поручают работу с заочниками и, как знатоку французского языка, со студентами из стран французской Африки. Тысячи агрономов у нас в стране и за рубежом получили от него надежную путевку в жизнь. Скончался П.А. Мартэн 10 декабря 1972 года на девяносто первом году жизни после тяжелой болезни. Многотиражка «Тимирязевец» откликнулась на это печальное событие сочувственным некрологом. При жизни профессора в этой газете в конце шестидесятых годов было опубликовано несколько статей о П. А. Мартэне, в том числе его замечательная анкета, составленная в возрасте 89 лет. Читая ответы на вопросы корреспондента, а их было двадцать шесть (!), поражаешься светлому уму, жизнерадостности и оптимизму человека в преклонном возрасте. Все вместе это сочеталось с тонкой иронией к самому себе. Был, в частности, такой вопрос: «В Вас течет французская, польская, ирландская кровь, но Вашей родиной стала Россия. За что Вы цените эту страну и ее людей?». Он ответил: «Я русский, и уже давно. Русский по духу, по взглядам, по стремлениям. Свою Родину люблю за то, что выстрадал ее, будучи революционером, что жил в ней долгой и счастливой жизнью».

В музее Тимирязевки хранится дело П.А. Мартэна. Меня любезно ознакомила с ним директор музея Ольга Николаевна Бычкова. Хотелось бы, чтобы и у нас в Тюмени на здании сельхозакадемии появилась памятная доска о видном русском биологе, основателе сельскохозяйственного образования в Тюмени.

ТОБОЛЬСКАЯ СВАСТИКА

В Тобольском государственном музее-заповеднике однажды мне довелось проходить мимо стенда с образцами одежды северных народностей. По неистребимой мужской привычке (не интересоваться особенностями одежды) эти стенды обычно не вызывали у меня особого интереса. И вдруг!...

... Бесконечные и однообразные осмотры синтоистских храмов в течение нескольких дней в Осаке, Нагойе, Киото быстро надоедают, наступает апатия, интерес к новым впечатлениям пропадает. А тут еще сменилась погода, сыплет мелкий дождь, и конца ему не видно. Предприимчивый гид выносит из автобуса дешевые зонтики и плащи в пакетиках, раздает каждому из нас. «Конечно, – говорит он, – с погодой нам сегодня не повезло, но зато у нас за рулем самый опытный шофер Японии». Настроение туристов сразу улучшается, и мы дружно даем согласие на осмотр очередного храма, тем более, что там сегодня большой народный праздник, разумеется, редкий, и пропускать такую возможность нельзя.

Вот и храм. Большая толпа людей, много молодежи. Справа пылающие огни, очищающие вас от всего лишнего, в том числе и от грехов. Под сводами – большое полотнище, на нем белый круг, а внутри свастика...

Фашизм, расизм, насилие и свастика – эти слова настолько глубоко вошли в сознание людей, что почти неразличимы по смыслу и значению. Но судьба свастики – это многовековая история, уходящая корнями в древневосточный буддизм, формировавший быт и нравы японцев вместе с причудливыми сочетаниями языческой синтоистской религии. Между тем история фашистской свастики насчитывает всего лишь несколько десятилетий.

Свастика у буддистов в буквальном переводе с древнеиндийского означала в общем смысле «доброе пожелание», а в значении имени существительного – «блаженство» или как наречие – «здраво».

Существует несколько версий о происхождении знака свастики, или креста, концы которого загнуты в одну сторону. По мнению одних специалистов, свастика – это стилизованное изображение летящей птицы, предвестника весны и яркого солнца. С изображением птицы со змеею в клюве связано и другое объяснение. Для первобытного человека змеи в пещерах и жилищах всегда были грозным врагом, поэтому некоторые птицы, пожирающие змей, считались священными, а их кресто – или зет-образные рисунки символизировали борьбу добра со злом.

Другие исследователи объясняют форму знака как сложенные накрест куски дерева, при трении которых первобытный человек добывал себе огонь, либо как мимико-графическое начертание фигуры человека в молитвенной позе.

Стилизация знака свастики известна со времени каменного века. Сохранив свой первоначальный смысл, знак получил простую и запоминающуюся форму в законченном, совершенном, нигде не повторяющемся виде.

Интересно, что археологические находки с изображением свастики найдены на территории всех континентов Земли за исключением Австралии. Они встречаются в Европе, Египте, в Азии и в других местах.

На благородное значение знака фашизм наложил свое коричневое пятно, и поэтому первое впечатление от увиденного в храме у большинства из нас невольно ассоциировалось с очередным (а в Японии есть и такое) сборищем людей, ностальгически страдающих о невозвратном прошлом. Но такие мысли приходили только вначале, в первые моменты. Уважение к великому и трудолюбивому народу полностью отвергало предположения, а место, где происходило событие, не допускало мысли об использовании полотнища со свастикой в политических целях, что подтвердилось в последующих событиях.

Рассматривая в Тобольском музее образцы одежды северных народностей, неожиданно увидел, на сей раз осмысленно-подготовленным японскими событиями взглядом, красивый красно-черно-желтый орнамент из цветных ниток, главным содержанием которого был многократно повторяющийся вышитый знак свастики (илл. 215).

Откуда здесь, на Севере, свастика?! Как она пришла сюда из далекого Индостана? И не просто пришла, но стала частью народных представлений о счастье, а иначе для чего надо было вышивать ее на праздничном платье?

В районе Березово сравнительно недавно найдены серебряные монеты, староиранские, отчеканенные еще в IV–VI веках. Уже тогда, видимо, торговые связи заставляли восточных купцов искать счастья в холодных сибирских краях. С собой они привозили и легенду о свастике, и нарядные ее изображения. Известны и более поздние находки.

Как-то в руки мне попался каталог музея при Тюменском Александровском реальном училище, изданный в 1905 году его организатором и директором училища И.Я. Словцовым. Между прочим, издан он в Тюмени в бывшей типографии Л.К. Высоцкой. Прекрасные шрифт и качество печати! Имела Тюмень мастеров своего дела во все времена.

Среди описаний экспонатов меня заинтересовала ссылка на два серебряных сосуда. На горлышке одного из них имелась надпись на древнеарабском языке с посвящением одному из шейхов: «Шейху Ибн-Эль-Фадли-Шашэ, сыну Али. Да увековечит Аллах его существование, и да продлит он его власть и его счастье, и его благополучие благоденствием и милостью, и веселием, и здравием обладателю его». Сосуд был найден вблизи Нижней Тавды в устье реки Иски, впадающей в Тавду. Предметы датировались XII или XIII веком. На заре русской истории река Тавда служила водным путем через пермский край к Великому Новгороду. Здесь-то и оставила история свои вещественные следы.

Не из тех ли времен древнеиндийские слова «басура» (русское: бусы, бисер), что значит красота («баско»); или санскритское «каранка» (русское – крынка) – череп; или русское «чаша» от чкаш (кушать, есть) вошли в русский лексикон, пройдя вместе с их обладателями Сибирь и Уральский хребет? Даже грива – шея (русское гривна – шейное украшение) – произошло от древних индийцев.

Среднеазиатские серебряные изделия известны на Иртыше, на берегах реки Хадуттэ в районе Надыма, под Салехардом. В языке манси среди слов, обозначающих религиозные обряды, есть и такие, корни которых по звучанию совпадают с древнеиндусским языком. Древние индусы и манси – они знали друг друга.

В записках Западно-Сибирского отдела Русского географического общества за 1881 год удалось обнаружить статью Н. Балакшина о торговом движении между Западной Сибирью и китайскими владениями с участием среднеазиатских купцов. Эти связи известны с XVI века со времен Кучума, когда в ногайской и татарской ордах торговали бухарцы.

Позже, после основания в 1631 году Ирбита, русского острова среди поселений татар и манси, развитию торговых отношений широко способствовала Ирбитская ярмарка, просуществовавшая около 280 лет. Ирбит знала не только Россия, но и весь торговый Восток. Ярмарка оказала замечательное экономическое и культурное воздействие на развитие Сибири.

Не отсюда ли пришли эти рисунки, столь сильно меня заинтересовавшие? Не мечтой ли о счастье и надеждой на него руководствовались руки мастерицы (мастера), готовившей подарок дорогому и уважаемому человеку, будущему хозяину одежды?

ТАЙНА ДРЕВНЕГО ОРНАМЕНТА

У входа в Тобольский краеведческий музей можно видеть каменную плиту с ханского кладбища близ Тобольска, невесть каким путем попавшую в экспонаты, с арабской надписью (илл.216). Как-то мы посетили музей вместе с московским коллегой, свободно владеющим арабским. К удивлению окружающих и работников музея он, что называется, сходу прочел: «Жизнь сия – один час, а потому употребим ее с пользою»[23].

Глубокомысленно-лаконичное изречение заставляло задуматься каждого, а мне камень из песчаника и известняка, на сером фоне которого замысловатой вязью отчетливо выступали арабские буквы, ассоциативно напомнил что-то знакомое, где-то виденное, но еще более меня поразившее...

Вспомнил! В самом центре Баку между берегом морской бухты и площадью Низами горожанами бережно сохраняется уголок старого города с мечетями, крепостной стеной, вдоль которой ритмично стоят красивые зубчатые полуцилиндрические башни, с дворцами шахов, знаменитой Девичьей башней – символом Баку. Те, кто не был в Баку, могут получить некоторое представление о замечательной исторической реликвии древнего Азербайджана, посмотрев кинофильм «Бриллиантовая рука», частично снятый в узких переулках этого города.

Старый город, бакинская Крепость (XII–ХVвв.), хранит множество тайн. До сих пор археологи ведут непрерывные работы в Бакинском акрополе и все, что удается отыскать, оставляют тут же на реставрированных дворах и площадях. Старый город стал музеем под открытым небом. Многое стало известным, но еще больше так и осталось загадочным. Об одной тайне, разгаданной сравнительно недавно, мне и напомнил тобольский камень.

...На самой высокой отметке Крепости поднимается ансамбль дворца Ширваншахов – наиболее красивая часть Старого города. Если остановиться у портала усыпальницы (1435–1436 гг., илл. 217), то над глубокой нишей и аркой можно увидеть великолепный стилизованный растительный орнамент, способный надолго задержать ваше внимание. Слева и справа от арки выделяются два каплевидных медальона. Композиция орнамента медальонов отличается симметричной вязью растительных ветвей (илл. 218).

Свыше 500 лет медальоны рассматривались не более как искусные украшения портала, рожденные богатой фантазией художника, пока совсем недавно, в 20–30-х годах, у востоковедов не родилась догадка о более существенном назначении медальонов, имеющих в своем рисунке какую-то скрытую от невнимательного взгляда информацию. Может быть, усложненная растительная вязь содержит какую-то надпись, и в этом заключается главная загадка?

Сейчас можно строить лишь предположения о ходе мыслей тех исследователей, которые пытались раскрыть тайну медальонов. Возможно, рассуждения шли в такой последовательности. Приглядимся внимательно к тому, что известно. На расшифрованной надписи, расположенной по горизонтали в верхней части портала над медальонами отдельные буквы имеют схожесть с острием вязального крючка. Такие же заострения имеются в растительных ветвях медальонов, вверху капли. Стало быть, на медальоне имеется какой-то текст? Это уже что-то...

Смотрим дальше. Изображения левой и правой половинок медальонов относительно продольной оси строго симметричные. Симметричное расположение деталей строительных сооружений – излюбленный прием древних архитекторов. На многих архитектурных памятниках древнего Азербайджана было традиционным оставлять для потомков имя зодчего. Здесь его нет, или нет в явном виде. Не использовал ли строитель зеркальное изображение надписи для зашифровки своего имени и не здесь ли лежит разгадка? И, наконец, почему понадобилось кому-то скрывать свое имя? Сколько вопросов!

С чего начать? Наверное, удобнее для поиска взять только половину медальона, либо отбросить мысленно те ветви орнамента, которые симметрично изображены слева и справа и несут повторную информацию. Но как отыскать буквы?

Многие архитекторы восточного средневековья кроме своего имени оставляли в надписях и род своей профессии – строителя, что по-азербайджански означает ме’мар. Эта мысль оказалась счастливой, она и дала ключ к разгадке. Дальше все пошло быстрее и проще и вот она – разгадка (илл. 219). Искусное и загадочное сплетение ветвей дает имя зодчего: ме’мар Мухаммед Али.

Оказалось, в каждом медальоне одна и та же надпись приведена дважды: в прямом и зеркально-повторяющемся изображении. В этом усложнении – суть разгадки. Нет ничего удивительного, что не только имя строителя, но и содержание причудливых ветвистых переплетов медальонов долгое время было погружено в тайну. Первыми, кто догадался истолковать надписи на усыпальнице, были И. Березин и Н. Дорн, а затем Е. Пахомов почти разгадал надпись, но некоторые сомнения о ее правильности заставили его повременить с публикацией и... приоритет открытия был навсегда упущен.

Почему же имя строителя было зашифровано? По преданию, один из правителей, Халилуллах, властолюбивый и нетерпимый к славе других, не хотел, чтобы на усыпальнице стояло чье-либо имя кроме его самого – Ширваншаха. Запреты на что-либо в те времена выполнялись безукоснительно... Кроме того, необходимость в шифре была, по-видимому, вызвана низким общественным положением Мухаммеда Али, несмотря на его высокую одаренность и талант архитектора и строителя. Но Али остроумно перехитрил своего повелителя. Тому и в голову не пришло, что за приятными для глаза хитросплетениями растительных волокон на медальоне навечно осталось имя мастера.

В память о первооткрывателе этой тайны А. Алескерзаде, которого теперь уже нет в живых, в зале усыпальницы на стене висит его фотография и расшифрованные надписи медальонов.

Алескерзаде Аджар Али оглы (1901–1964 гг.) родился в Баку. Закончил исторический и восточный факультеты Азербайджанского университета. Работал в Институте истории АН Азербайджанской ССР заведующим отделом истории средневекового Баку. В 1946 году защитил кандидатскую диссертацию.

Почему история жизни талантливого мастера из далекого солнечного края волнует нас и сегодня? В прежние годы в Баку, своеобразной нефтяной Мекке, в праздничной обстановке не раз отмечались дни Тюмени, перенявшей эстафету от старейшего нефтяного района. Подобные события в интернациональной дружбе двух народов, русского и азербайджанского, способствовали развитию традиционных экономических связей Сибири с другими регионами. Весьма важно в будущем, чтобы взаимное сотрудничество между первым и третьим Баку – Западной Сибирью, заинтересованно поддерживалось не только в обмене техническим опытом и знаниями, но и в ознакомлении с культурными ценностями, с историей двух отдаленных друг от друга краев, несмотря на воздвигнутые границы в СНГ.

ПОТЕМКИНЦЫ В ЗАУРАЛЬЕ

Почти век назад, в конце 1905 года, на Черноморском флоте произошло одно из наиболее волнующих и трагичных событий первой русской революции: восстание матросов броненосца «Потемкин». Под красным знаменем оказался самый мощный военный корабль самодержавия с почти тысячным экипажем. Впервые в русской истории на сторону рабочих и крестьян перешла вооруженная по последнему слову техники воинская единица.

Две недели команда корабля была хозяином положения на Черном море, внушая страх и ужас адмиралам, опасавшимся дальнейшего распространения неповиновения на другие боевые корабли флота.

Черноморские события всколыхнули всю страну. Они тотчас же стали известны на Урале и в Зауралье, где большевики использовали вести о восставших моряках в своей агитационной работе среди рабочих и солдат. Большую активность проявили екатеринбургские коммунисты. Уже в июле 1905 года прокламации, подготовленные ими с подробным освещением событий в Одессе, оказались в гарнизонах воинских частей некоторых зауральских городов: Екатеринбурга, Челябинска и Тюмени. Вспыхнули солдатские волнения, нередко принимавшие форму вооруженных выступлений. Все они были либо подавлены, либо пошли на убыль после того, как броненосец «Потемкин» сдался румынским властям, и более шестисот матросов корабля стали политическими эмигрантами.

«Потемкину», спущенному на воду незадолго до революции 1905 года, был отпущен судьбой короткий срок жизни, что-то около четверти века.

Румыния вскоре возвратила броненосец России. В октябре 1905 года кораблю дали новое имя «Пантелеймон». Сделано это было с единственной целью: пусть ничто не напоминает деятельность мятежного «Потемкина». Не помогло. Когда на крейсере «Очаков» матросы подняли новое восстание, их поддержала новая команда «Пантелеймона». Над броненосцем вновь взвился красный флаг.

После февральской революции броненосцу, переведенному к тому времени в класс линейных кораблей (линкоров), вернули прежнее имя. После Октября он вошел в состав Черноморского Рабоче-Крестьянского Красного Флота. При бегстве из Крыма Врангель взорвал «Потемкин», и он, полузатопленный, стоял в Южной бухте Севастопольского порта. В 1924 году было принято решение использовать металл каркаса на хозяйственные нужды, и корабль пошел на слом. Умирая, броненосец с удивительной судьбой в последний раз послужил России и, в частности, ее нефтедобывающей промышленности.

В те годы в народном хозяйстве страны ощущалась острая нехватка металла, особенно качественных сортов. Наиболее остро нуждались в стали нефтяники Азербайджана. Вот почему броня устаревшего корабля была отправлена в Баку для изготовления буровых долот. На рубеже двух веков, когда строился броненосец, перспективным способом изготовления брони считалась наплавка жидкого металла на поверхность обычных стальных листов. При наплавке твердость металла возрастала, так вот и получались броневые листы. Они хорошо послужили развитию нефтяного бурения в Баку в годы, когда нефтяная промышленность страны восстанавливалась после разрухи гражданской войны.

...Со времени героических событий 1905 года прошли десятилетия. Память о броненосце «Потемкин» и его революционных матросах осталась в народе. О них написано много книг, выпущены памятные почтовые марки и конверты, снят знаменитый кинофильм, в Одессе потемкинцам воздвигнут памятник, бороздит океанские воды танкер «Григорий Вакуленчук», названный в честь руководителя восстания. Сохраняются свидетельства матросского бунта и у нас в зауральских городах: в Камышлове, Шадринске, Ишиме.

Осенью 1907 года через Камышлов по железной дороге везли в Сибирь группу осужденных потемкинцев. Возле соседней с Тюменью станцией Юшала матросы пытались устроить побег из вагона, но были схвачены охраной и возвращены в Камышлов. Семерых из них без суда и следствия расстреляли. На месте их гибели, за вокзалом, в поселке изоляторного завода, напротив массивной колоннады Дома культуры, среди растущих деревьев в 1951 году камышловцы соорудили скромный обелиск в траурном обрамлении. На одной из его сторон читается надпись «Героическим матросам броненосца «Потемкин», на другой изображен силуэт мятежного корабля. Памятник окружен чугунными столбами и цепью. Краеведческий музей Камышлова знакомит посетителей с продолжением потемкинской истории.

Аналогичная попытка побега в другой группе потемкинцев, совершенная в районе Челябинска, оказалась успешной.

В 1917 году часть матросов-потемкинцев вернулась в Россию из эмиграции и включилась в борьбу за власть Советов. Среди них был уроженец г. Шадринска А.П. Чистых.

Участвовали потемкинцы-зауральцы и в борьбе с Колчаком и Дутовым. Среди них Г.М. Кульков, закончивший гражданскую войну командиром полка, И.И. Шашкин, Дудин и Переседов.

Как уже говорилось, в Ишиме в 1919 году в разгар гражданской войны заболел тифом, скончался и похоронен один из видных организаторов Красного Креста и Красного Полумесяца СССР Леон Христофорович Попов. Он родился в городе Аккермане (сейчас Белгород-Днестровский) в сентябре 1881 года. Свои студенческие годы Л.Х. Попов провел в Одессе. Они совпали со временем вооруженного восстания на «Потемкине».

Мятежный броненосец стоял на рейде Одесского порта. Под прикрытием его орудий в городе появились баррикады. Член РСДРП с 1904 года, молодой Леон Попов организовывал и обучал боевые дружины портовых рабочих и отряды самообороны. Он призвал рабочих выступить в поддержку мятежных моряков. А когда стало известно, что «Потемкин» израсходовал запас угля. Л .X. Попов принял участие в захвате грузового парохода «Эмеранс» и доставил топливо на броненосец.

В рядах теснившей Колчака Красной Армии Л.Х. Попов стал организатором передвижного санэпидемотряда. С воинским эшелоном отряд проследовал Пермь, Екатеринбург, Камышлов, Тюмень и остановился в Ишиме в здании бывшей бурсы (сейчас – Ишимский педагогический институт). Здесь был развернут госпиталь для больных сыпным тифом. Не думая о себе, полностью отдаваясь врачебному долгу и заботам о здоровье больных, раненых и местных жителей. Л.Х. Попов не смог оградить себя и заразился тифом. Спустя неделю его не стало. Самоотверженного врача похоронили на местном кладбище.

В 1966 году прах Л.Х. Попова был торжественно перезахоронен там же – в Ишиме. В начале семидесятых годов по решению Тюменского облисполкома на могиле воздвигли памятник с рельефным портретом. Здание, в котором размещался госпиталь, отмечено мемориальной доской.

Память о Л.Х. Попове увековечена в богатой документами экспозиции музея здравоохранения в Тюмени, во многих книгах и статьях. Его именем названа одна из центральных улиц Белгород-Днестровского. В городе открыт музей. Много лет бороздит моря и океаны теплоход «Леон Попов», приписанный к Азовскому пароходству.

В июне 1981 года, к столетию со дня рождения Л.Х. Попова, Министерство связи выпустило памятный конверт с портретом Л.Х. Попова. Рисунок выполнен по фотографии, сделанной в 1904 году, в его молодые студенческие годы.