Окрик памяти. Книга первая

Многочисленные представители науки и культуры России на протяжении нескольких веков несли в Сибирь все то лучшее, чем всегда гордился русский народ. В свою очередь, и Сибирь никогда не оставалась в долгу. Она постоянно рождала и дарила русской культуре великих ученых, музыкантов, скульпторов – славу и величие России. Неслучайно интерес к предыстории современной сибирской науки, техники и культуры не только не слабеет, но постоянно растет. О некоторых из таких эпизодов рассказывает читателю очередная глава.

СИБИРЯКИ – ЧЛЕНЫ ЛОНДОНСКОГО КОРОЛЕВСКОГО ОБЩЕСТВА

Сравнительно недавно, накануне юбилейных торжеств, посвященных 275-летию Российской академии наук, по сложившимся обстоятельствам мне довелось заняться подготовкой и публикацией материалов, касающихся научных связей Тюменского индустриального института нефтегазового университета и Сибирского отделения АН России на протяжении последней трети минувшего двадцатого века. Пришлось порыться как в собственных, так и в других архивах. Полузабытые бумаги помогли восстановить в памяти сведения, достойные внимания читателей.

Все началось в Лондоне в начале лета 1976 года. Мы, участники советской делегации на очередном Всемирном газовом конгрессе, свободное от заседаний время посвящали знакомству с великим городом. Первоочередным объектом посещения стал национальный пантеон – Вестминстерское аббатство, расположенное неподалеку от места проведения конгресса. Влившись в поток посетителей и едва ступив на чугунные плиты пола огромного зала аббатства, я замер от изумления: прямо по ходу движения толпы и под ногами идущих впереди людей лежала черная плита с надписью, свидетельствующей о том, что под ней погребено тело Исаака Ньютона. В отличие от других я так и не решился ступить на доску и обошел ее стороной. Вечером в гостинице, под впечатлениями ушедшего дня, ассоциативно вспомнил, что еще в первые свои послестуденческие годы где-то читал о связях Ньютона с Сибирью. По возвращении в Тюмень не без труда обнаружил в своих бумагах выписки из книг академика С.И. Вавилова о знаменитом англичанине.

Как оказалось, в августе 1714 года Исаак Ньютон, возглавлявший тогда Королевское научное общество, получил из России письмо от князя А.Д. Меншикова – сподвижника императора Петра Первого. В письме излагалась просьба светлейшего князя о принятии его в члены Королевского общества. В архиве АН СССР с 1943 года хранится один из черновиков ответа И. Ньютона. Фотокопией письма располагает Музей истории науки и техники Зауралья при Тюменском нефтегазовом университете. Текст документа, полученного в Санкт-Петербурге спустя всего два месяца, гласит: «Исаак Ньютон – Александру Меншикову. Могущественнейшему и достопочтеннейшему владыке господину Александру Меншикову, Римской и Российской империи князю, властителю Ораниенбаума, первому в Советах Царского Величества, Маршалу, Управителю покоренных областей, кавалеру Ордена Слона и Высшего Ордена Черного Орла и пр. Исаак Ньютон шлет привет. Поскольку Королевскому обществу известно стало, что Император Ваш, Его Царское Величество, с величайшим рвением развивает во владениях своих искусства и науки, и что Вы служением Вашим помогаете Ему не только в управлении делами военными и гражданскими, но, прежде всего, также в распространении хороших книГи наук, постольку все мы исполнились радостью, когда английские негоцианты дали знать нам, что Ваше Превосходительство по высочайшей просвещенности, особому стремлению к наукам, а также вследствие любви к народу нашему, желали бы присоединиться к нашему Обществу. В то время по обычаю мы прекратили собираться до окончания лета и осени. Но услышав про сказанное, все мы собрались, чтобы избрать Ваше Превосходительство, при этом были мы единогласны. И теперь, пользуясь первым же собранием, мы подтверждаем это избрание дипломом, скрепленным печатью нашей общины. Общество также дало секретарю своему поручение переслать Вам диплом и известить Вас об избрании. Будьте здоровы. Дано в Лондоне 25 октября 1714 г.».

Недостатком скромности князь Меншиков никогда не страдал. Писать, читать и считать он не умел и, следовательно, не обладал какими-либо научными заслугами. Тем не менее, проявив малопонятную для потомков инициативу, он стал первым русским членом Лондонского Королевского общества, а точнее сказать – первым академиком России, умудрившись на три года опередить своего действительно просвещенного императора: тот стал членом французской академии только в 1717 году.

К чести вельможного князя, он никогда в перечне своих высочайших титулов не упоминал свою принадлежность к научному обществу Великобритании, понимая, что она получена им только из уважения к его государственным заслугам: здравый смысл возвысился над тщеславием. Тем не менее, страстное желание Его Превосходительства приобщиться к клубу бессмертных стало в России настолько заразительным, что им не стесняются пользоваться и до нашего времени... Не без оснований еще в начале двадцатого столетия гений русской словесности Л. Н. Толстой с горечью писал: «Наука стала теперь раздавательницей дипломов на пользование чужими трудами».

Сосланный в 1727 году в сибирский город Березов на Северной Сосьве, притоке Оби (ныне Ханты-Мансийский автономный округ Тюменской области), А.Д. Меншиков вскоре скончался и был похоронен вблизи сооруженной им самим церкви на высоком берегу реки. В 1992 году по инициативе руководителя историко-краеведческого мемориального общества «Князь Меншиков» В.И. Елфимова (г. Сургут) в Березово в окружении многолетних лиственниц воздвигнули памятник на месте захоронения А.Д. Меншикова. (илл. 1, 2). Мемориальное сооружение выдающемуся государственному деятелю России создали скульптор А.Г. Антонов (г. Екатеринбург) и архитектор Н.А. Мамаев.

Вот так распорядилась история, связав Исаака Ньютона через имя князя Меншикова с далекой от Лондона Сибирью.

Спустя полтора столетия после кончины А.Д. Меншикова в составе Лондонского Королевского общества оказался еще один сибиряк – Дмитрий Иванович Менделеев, уроженец города Тобольска. Намеренное забаллотирование в 1880 году русского ученого Российской академией наук всколыхнуло научную общественность всего мира. Если Д.И. Менделеев не стал академиком в родной стране («Нет пророков в родном отечестве» – помните?), то великую честь считать своим академиком ученого с мировым именем сочла необходимым Великобритания. Членом Лондонского Королевского общества содействия естественным наукам Д.И. Менделеев стал в 1982 году. В письме, подтверждающем избрание ученого академиком, в частности, сообщалось: «... акт Совета получил сердечное одобрение всех английских химиков. Этот диплом никогда не был вручен более достойному лицу. Вы сделали целую эпоху в химии, которая будет вехой до конца дней».

СОРАТНИК БЕРИНГА

Кто он, Стеллер?

Два с половиной века тому назад Тюмень удостоилась чести принять в свою землю ученого с мировым именем Георга Вильгельма Стеллера (1709–1746 гг.) В любой энциклопедии мира, от Британской до Советской всех изданий, имя Г. Стеллера непременно упоминается. Там же отдельной статьей описывается и знаменитая стеллерова корова. Иногда ее называют морской. Связь между именем естествоиспытателя и морским животным проста: Стеллер был последним из ученых, кто в 1741 году на мелководье Командорских островов своими глазами видел редкое животное из семейства сирен. Он подробно описал и зарисовал его в своем походном дневнике (илл. 3). Морская корова представляла собой весьма крупное млекопитающее размером 8-9 метров и весом свыше трех тонн. После Г. Стеллера животное было хищнически истреблено и полностью исчезло к середине XVIII столетия.

Г. Стеллер родился в Германии, в земле Франкония в городке Бад-Виндсхайм в семье кантора местной гимназии и органиста городской церкви. Говорят, с тех пор город сохранил свой средневековый облик, мало изменился, а дом Стеллеров стоит в первоначальном виде.

В начале XVIII столетия немецкие молодые люди, подающие надежды в науке, охотно ехали в Россию для упрочения научной карьеры. Не стал исключением и Г.В. Стеллер. В 1737 году в 28-летнем возрасте он стал адъюнктом Российской академии наук, ездил в экспедиции. Одна из них под руководством Беринга (1741 г.) стала звездным часом ученого. Он изучал быт и нравы камчадалов, растительный и животный мир Камчатки, Алеутских и Командорских островов, тихоокеанского побережья Аляски и накопил богатейший научный материал. Многие экспонаты, собранные Стеллером, были своевременно отправлены в Санкт-Петербург, где они хранятся и по сей день, хотя до конца не обработаны.

По итогам исследований в России и Германии, в основном после кончины ученого, опубликовано несколько книг. Среди них: «Из Камчатки в Америку», «О морских животных», «Описание земли Камчатки» и другие.

Материалы о Стеллере я собирал давно, где-то с середины 70-х годов, после случайного открытия для себя нового имени на страницах очередного тома Большой советской энциклопедии. Постепенно копились материалы, хотя папка под названием «Стеллер», в отличие от многих других в моем архиве, не была пухлой: документы XVIII столетия можно отыскать с большим трудом. Самыми интересными в ней были фотокопии сопроводительной записки Стеллера с его автографом (илл. 4), написанные в Тюмени, и опись имущества естествоиспытателя (ГАТО, д. 5005, л. 60, 1745 г.). Записка датирована мартом 1746 г. она предназначалась для человека, сопровождавшего с оказией коллекцию материалов, собранных Стеллером в экспедициях для академии. Второй документ составлен после кончины ученого в ноябре того же года. В общей сложности Г. Стеллер прожил в городе Тюмени около полумесяца.

Возвращаясь в Санкт-Петербург через Тару, Тобольск и Тюмень в ноябре 1746 года. Г.В. Стеллер простудился и скончался в Тюмени. Здесь же он и похоронен. Как отмечали современники, «на высоком берегу реки Туры». Руководство церкви не дало разрешения на погребение Стеллера на одном из православных кладбищ из-за принадлежности ученого к евангелистам (протестантам). Протестантским кладбищем Тюмень, естественно, не располагала.

Где в Тюмени похоронен адъюнкт академии?

Спустя три десятилетия после кончины Стеллера могилу своего соотечественника в 1776 году посетил в Тюмени знаменитый натуралист П.С. Паллас – российский академик. Он успел еще увидеть могилу в первоначальном виде, с массивным камнем наверху и без какой-либо надписи. Другие немецкие ученые и путешественники, побывавшие в Тюмени после Палласа, одинокую могилу уже не нашли: она была снесена одним из весенних паводков Туры после очередного обрушения пласта правого берега.

После моих предварительных публикаций о Стеллере в местной периодической печати читатели и оппоненты неоднократно задавали мне один и тот же вопрос: «Где же похоронен Стеллер?».

В самом деле, где? Ответ мне приходилось искать и раньше, еще в конце семидесятых годов. Подробный ход моих рассуждений – материал недопустимо объемный, поэтому придется остановиться только на окончательных выводах. Началом поиска было тщательное изучение плана Тюмени первой половины XVIII века. Тогда город заканчивался примерно на границе современной улицы Семакова. От устья Тюменки вниз по Туре высокий берег реки занимали деревянные церкви, жилые массивы и каменный Благовещенский собор. Весь деревянный город почти полностью сгорел в грандиозном пожаре 1766 года. Очевидно, что одинокая могила человека другой веры не могла оказаться среди жилых кварталов и церквей. Не могла она сохраниться и после разрушительного пожара. Если же П. Паллас все-таки видел могилу, то в другом месте. Скорее всего, на высоком берегу Туры выше по ее течению, начиная с устья речки Тюменки.

Здесь, сразу же за крутым взвозом, начинались земли Троицкого мужского монастыря, построенного в 1715 году. Перед монастырем располагалась просторная площадь. Монастырь с площадью служили въездными воротами в город по знаменитой Бабиновской дороге Соликамск – Верхотурье – Туринск – Тюмень.

Поскольку на территории монастыря и на площади Г. Стеллер не мог быть похоронен, то остается единственно возможный вариант: могила находилась за монастырем. За ним высокий берег Туры тянется на расстояние всего лишь в сотню-другую метров. Далее вверх по течению реки берег становится более пологим. Следовательно, предполагаемое место захоронения Стеллера ограничено площадкой сравнительно небольших размеров (между монастырем и бывшей электростанцией с водозабором: илл. 5). Есть вероятность обнаружить и могильный камень в русле реки, если местные геофизики возьмутся за поиски методами гравиметрии. Я, кстати, попытался, но неудачно, привлечь к поиску местного лозоискателя с подвижной рамкой в руках...

Поскольку материальное свидетельство о месте захоронения ученого Тюмень не сохранила, споры о местонахождении могилы неоднократно возобновлялись. Некоторые старожилы города утверждали, что видели надгробный камень с надписью «Стеллер» на Текутьевском кладбище в 30-х годах XX столетия. Недавно такие же сведения опубликовали «Тюменские известия» и «Тюменская правда сегодня». Спорность, а точнее сказать, нелепость таких заявлений подтверждается тем, что Текутьевское кладбище существует только с 1885 года, на полтора века позже смерти Г.В. Стеллера. Перенос останков ученого на кладбище совершенно исключается, так как к этому времени все еще сохранялся церковный запрет. Да и переносить было нечего!

Что касается якобы существующей надписи «Стеллер», то при особом желании на многих запущенных и обезображенных надгробиях кладбища можно прочитать не только упоминания о Стеллере, но и о Петре Первом...

Свое предположение, на первый взгляд вполне правдоподобное, высказал в местной периодической печати тюменский краевед С. Гашев. Он считал, что наиболее вероятным местом захоронения Г. Стеллера была окраина города, возле сгоревшего Ильинского монастыря, что вблизи металлического моста через Туру и здания бывшего Дворца культуры нефтяников.

Словом, загадка захоронения Стеллера до самого последнего времени так и оставалась неразрешенной, пока... Вот здесь-то и необходимо сделать некоторое отступление от последовательного изложения темы.

Новое о Георге Стеллере

Поскольку спорящие стороны полностью исчерпали свои доводы, а найти новые факты из биографии Стеллера, пребывавшего у нас в Тюмени более 2,5 веков тому назад, дело почти безнадежное, то, может быть, следует поискать их в другом месте?

Давно, еще в начале 70-х годов, до меня дошли сведения, что в США вышла научно-популярная книга американской писательницы Маргарет Белл о жизненном пути Стеллера. Осенью 1994 года мне довелось побывать в двух университетах: в Хьюстоне, штат Техас, и в городе Батон-Руж, что в Луизиане. Как оказалось, заслуги ученого высоко чтятся в научных кругах США. К сожалению, из-за кратковременного пребывания в стране попытки если не раздобыть, то хотя бы полистать монографию М. Белл оказались безуспешными.

По итогам поездки я опубликовал в одной из местных газет обстоятельную статью. На нее откликнулся, а затем разыскал меня тюменец В.В. Полищук. Оказалось, что у него предполагалась поездка в США более продолжительная, чем у меня. Тут-то, набравшись смелости, я и обратился к нему с просьбой поискать в библиотеках Питсбурга, конечной цели путешествия Полищука, если не саму книгу, то хотя бы ее точные реквизиты.

И вот состоялась моя встреча с Владимиром Владимировичем после его возвращения из Штатов. Итоги поисков превзошли самые большие мои ожидания. В США существует весьма обширная литература о Г. В. Стеллере. Американские историки Аляски, как правило, не обходят стороной имя российского ученого, часто упоминается Тюмень. Публикации о Стеллере в США стали появляться с 20-х годов нашего столетия. Можно упомянуть статьи Американского географического общества (1925 г.), труды Гарвардского и Кембриджского университетов (1936 г.) и монографию Ц.Л. Андрюса (1940 г.). В послевоенные годы об ученом писали Р. Фортьюн (Аляска), К. Форд (Бостон) и В. Хундг (Нью-Йорк). В 1967–1992 годах наиболее интенсивно и серьезно занимался Г. В. Стеллером О. В. Фрост. В библиотеке Конгресса в Вашингтоне хранится безымянная рукопись под названием «Жизнь господина Георга Вильгельма Стеллера», написанная в 1748 году.

После тщательных и поначалу безуспешных поисков В.В. Полищук отыскал и название книги Маргарет Белл. В моем переводе оно звучит так: «Соприкосновение с огнем. Исследователь Аляски Г.В. Стеллер», Нью-Йорк, 1960. Любопытно, что только в американской библиографии я впервые для себя обнаружил статью русского историка П. Пекарского из книги «История императорской Академии Наук», СПб., 1870 г., со сведениями о Стеллере.

Ксерокопии статей и книг о Стеллере, которыми снабдил меня В.В. Полищук, были ускоренно обработаны и переведены с английского на русский. Сведения, которые удалось извлечь, особенно из рукописи 1748 года, существенно дополнили знания и факты о тюменском периоде жизни ученого, отсутствующие в российских публикациях. Так, адъюнкту Российской академии наук Стеллеру в Тюмени постоянно не везло не только при жизни, но и спустя столетия после кончины. Судите сами. Будучи в Сибири, Г.В. Стеллер четырежды проследовал через Тюмень: сначала в составе команды Беринга, затем дважды под конвоем как арестант, а последнее посещение города в ноябре 1746 года стало для ученого роковым. Вопреки многочисленным утверждениям, Стеллер спиртным не увлекался (в американской литературе – «умеренно пил»), а в годы и месяцы путешествий с В. Берингом вообще не употреблял горячительных напитков. Пережитые неприятности на пути с Камчатки в Санкт-Петербург, оскорбительные подозрения и безосновательное расследование иркутского губернатора всерьез нарушили нервную систему ученого. Только в Таре он получил документ о своей полной реабилитации. Остановившись в Тобольске на три недели в обществе уважаемых людей, относившихся к нему с сочувствием и симпатией, Стеллер, радуясь своему освобождению, возможно, впервые перед отъездом превысил допустимую для него норму спиртного.

В нетрезвом состоянии он устроился в санях. Из-за холодной погоды (ноябрь!) в дороге на Тюмень пассажир постоянно подогревал себя глотками из бутылки. Передохнуть и согреться в придорожном трактире Стеллер не пожелал. Как результат – жесточайшая простуда, вероятно, с воспалением легких. В Тюмени больного приютил у себя на квартире протестантский священник. За жизнь Стеллера боролись два корабельных лекаря, транзитом посетивших Тюмень, и надо полагать, достаточно опытных по тому времени с учетом их обширнейшей практики врачевания на кораблях. Это были лекарь Камчатской экспедиции Теодор Ланже (в ряде публикаций Лау, чаще Ланге) и подлекарь Федор Шефер. Они, как и Стеллер, возвращались в Петербург из Иркутска.

Т. Ланге заботился о больном, а после его кончины стал хранителем обширного багажа ученого, состоящего из четырех больших сундуков. Опись имущества была сделана в присутствии городского секретаря Степана Скалкина, аудитора Клима Иванова, солдата Ивана Пульникова и полицмейстера Ивана Решетникова. Скоропостижной кончине Стеллера в Тюмени способствовало удручающее состояние путешественника, переживавшего унижение и непризнание его как ученого официальным Санкт-Петербургом. Подобно В. Берингу в последние его часы, Стеллер, по свидетельству очевидцев, не хотел больше жить. Он жаловался, что его карьера была неудачной, а деятельность натуралиста – никчемной.

Т.Ланге организовал похороны Стеллера. Он собственноручно завернул тело усопшего в свою красную мантию с золотыми нашивками и взял на себя все хлопоты. Он же, после запрещения местными церковными властями похорон Стеллера на православном кладбище, выбрал место захоронения и наблюдал сооружение могилы на склоне (!) крутого берега реки Туры. Следует особо выделить слова «на склоне берега». Если согласиться с мнением С. Гашева о захоронении Стеллера за пределами городской черты вблизи бывшего Ильинского монастыря, то сразу же возникает недоуменный вопрос: кому могло прийти в голову организовать захоронение на склоне высокого берега Туры, если за городом места вполне достаточно и на ровной площадке?

Только стесненные условия похорон и заставили тюменских друзей Стеллера выбрать столь необычное место погребения. А это могло случиться лишь на узкой полоске земли между стенами монастыря и началом крутого спуска к реке в стороне, как я полагаю, приближенной к долине и устью речки Бабарынки. Присутствие на похоронах священника свидетельствует о подобающем обряде похорон: служитель церкви не допустил бы похороны усопшего где попало. Правильное восприятие слов «на склоне берега» снимает также предмет спора о якобы недостаточном для захоронения размере площадки между стенами монастыря и обрывом. Площадка и в те времена была узкой, поэтому могила была вынужденно сооружена на склоне: обстоятельство, сыгравшее роковую роль в судьбе захоронения.

Как следует из американских публикаций, в ночь после похорон могила Стеллера была осквернена вандалами с целью обладания дорогостоящей красной мантией... Тело Стеллера было оставлено голым на снегу: судьба не благоволила ученому даже после его кончины. Местные жители, относившиеся к Стеллеру с симпатией, снова закопали тело ученого в том же месте. На могилу положили тяжелую каменную плиту с тем, чтобы печальное событие по вскрытию могилы больше не повторялось.

Спустя 24 года памятное захоронение посетил, как уже упоминалось, знаменитый Петр Симон Паллас, путешествовавший по Западной Сибири и почтивший своего соотечественника. Камень на могиле Стеллера. как следует из описаний Палласа, еще был в сохранности. По возвращении в Германию Паллас отредактировал и опубликовал на немецком языке записки Г.В. Стеллера. Они вышли отдельным изданием во Франкфурте в 1774 году.

На илл. 6, заимствованной из американских публикаций, запечатлен скелет знаменитой стеллеровой коровы. Фотография сделана в 1940-м году в Музее естественной истории Соединенных Штатов. Скелет был обнаружен в 1882 году на острове Беринга. Имя Стеллера носят и другие впервые обнаруженные им птицы и растения. Его именем на о. Беринга названа гора, а на Таймыре мыс в заливе Фаддея.

В заключение приношу глубокую благодарность В. В. Полищуку и выражаю ему искреннее восхищение скрупулезно выполненной в США работой. Достаточно сказать, что в поисках публикаций с именем Маргарет Белл Владимиру Владимировичу пришлось выбрать в библиотеке Питсбургского университета имена многих однофамильцев (все – Маргарет!) аж с 1912 года. Надеюсь, что аналогичную признательность выразят В.В. Полищуку и все тюменские любители местной истории.

Г.В. Стеллер в своей короткой жизни многое пережил. Он испытал, может быть, самую большую трагедию ученого: при жизни ни разу не видел опубликованными плоды своих многолетних трудов. Он был мучеником науки, жизнь, образно говоря, поднимала его на дыбу и четвертовала не однажды. Спустя полвека печальную судьбу Г.В. Стеллера в наших краях и при сходных обстоятельствах повторил другой русский исследователь Э.Г. Лаксман. Но о нем – несколько позже.

Хотя и со значительным опозданием, судьбой Г.В. Стеллера в 1996 году, накануне 250летия со дня кончины ученого, заинтересовались его соотечественники из родного города Бад-Виндсхайма. По следам экспедиции Беринга прошел немецкий журналист М. Хеллвиг. Побывал он и в Тюмени.

ЛОМОНОСОВ И СИБИРЬ

Соперничество двух академиков

Говоря о связях М.В. Ломоносова с Сибирью, нельзя не остановиться на имени его современника академика Г.Ф. Миллера (1705–1783 гг.). Он, участник Второй Камчатской экспедиции, около 10 лет (1733–1743 гг.) безвыездно провел в сибирских краях, изучал архивы административных центров Западной и Восточной Сибири в более чем 20 сибирских городах от Якутска на востоке до Тюмени. Пелыма, Березова и Тобольска на западе. Благодаря его скрупулезным поискам, обобщенным в знаменитом своде сибирских документов «Портфели Миллера», удалось сохранить для последующих поколений многие бесценные архивные сведения, которые наверняка погибли бы в пожарах деревянных сибирских построек, не будь своевременной инициативы дотошного академика. Вряд ли дошли бы до нас и многие исторические материалы из жизни Тюмени и Тобольска, имеющие отношение к векам, предшествующим путешествиям Миллера, и включающие, среди прочего, знаменитую Сибирскую летопись С.У. Ремезова. В сибирской многолетней экспедиции Миллера сопровождали художники Беркман и Люрсениус. Гравюры с их рисунков сибирских городов дошли до нашего времени. Они хранятся в Иркутском художественном музее.

Миллер Герард Фридрих (Федор Иванович, илл. 7), будущий российский историк, этнограф и археограф, родился в Херфорде, что в Германии в земле Вестфалия (современное название – Северный Рейн-Вестфалия). Земля располагается в северо-западной части страны на границе с Голландией и в междуречье Рейна и Везера. Окончил Лейпцигский университет. В 1725 году Миллер в двадцатилетнем возрасте обосновался в России, сначала преподавателем латинского языка, истории и географии при гимназии Академии наук. Позже стал ее адъюнктом. Усердие, необыкновенная работоспособность и увлеченность тематикой академических исследований истории России не остались незамеченными: спустя шесть лет молодой ученый становится профессором истории, а после окончания сибирского путешествия академиком. Для укрепления академической карьеры в 1733 году он принимает предложение об участии в долговременной экспедиции в Сибирь, вряд ли сознавая первоначально, что поездка затянется на целое десятилетие.

Нерешенные проблемы Сибири захватили душу и ум ученого настолько, что невероятно длительное путешествие, более похожее на почетную ссылку, заставили Миллера обратить внимание не только на исторические материалы и документы, включающие рукописи на тюркских языках, но и на вопросы географии, картографии, археологии (урочища, городища), лингвистических изысканий (местные предания – русские и туземные). Все эти бесценные материалы вошли в текст капитального труда ученого «Описание Сибирского царства» (1750), позже переизданного в Германии на немецком языке (1763). В общей сложности по сибирским материалам Г.Ф. Миллер опубликовал более полутора десятков научных работ, в основном монографий.

В музее истории науки и техники Зауралья при нефтегазовом университете хранится одна из фундаментальных работ ученого «Географический лексикон российского государства...», изданный совместно с Ф.А. Полуниным прижизненно в 1771 году. Книга – словарь географических названий России – интересна подробнейшими сведениями о Тюмени и Тобольске тех лет, о Туринске и Таре, Абацкой слободе и о других «достопамятных» местах нашего края. В пространном и чрезвычайно интересном введении к «Лексикону...» Г.Ф. Миллер излагает свои мысли о том, каким должен быть энциклопедический словарь России. Предупреждая заранее критику в свой адрес, академик обращается к «Почтенному Читателю» (Читатель – с большой буквы!) со следующими словами: «Отъ словаря не требуется при первом издаши совершенства, да и недостатки онаго не всякому приметны... Весьма желать надлежитъ, чтобъ статьи ныне, за неимениемъ довольныхъ известий, коротко, недостаточно и неисправно описанныя, впредь при новомъ тиснении, помопию другихъ исправлены и дополнены быть могли».

Часто не соглашаясь с официальной патриотической схемой русской истории, Миллер нажил себе немало недоброжелателей. В их числе, к сожалению, оказался и М.В. Ломоносов, с которым у академика сложились крайне напряженные, если не сказать более – враждебные отношения еще со времени защиты Миллером своей диссертации в 1749 году. Разгромная критика работы со стороны Ломоносова едва не стала причиной провала итогов диссертационных исследований Миллера. Только чрезвычайное упрямство и нежелание отказываться от своего мнения из карьеристских соображений спасло Миллера от фиаско. В дискуссии по диссертации, например, соискатель следующим образом и небезосновательно возражал Ломоносову: «Он хочет, чтобы писалось только то, что способствует прославлению. Неужели он думает, это зависит от воли историка, что он станет писать?»

С другой стороны, и справедливо М.В. Ломоносов обвинял Миллера в том, что тот всецело находился во власти деталей, а когда возникала необходимость обобщений, то он не развивал их самостоятельно, заимствуя материал из других работ. Неслучайно уже после кончины М.В. Ломоносова честолюбивый Миллер мстительно скажет о нём: «Ломоносов сохранит на долгие времена свои огромные заслуги перед русской литературой, хотя он и не показал себя знающим и надежным историком». Впрочем, в пылу полемики найти правого и виноватого не всегда возможно. Не отличился в лучшую сторону и знаменитый Ломоносов. Судите сами, читатель.

В 1740 году Г. Миллер посетил Пелым – старинный русский форпост-поселение в верховьях притоков реки Тавды. Там он собрал ценные исторические документы, относящиеся к эпохе Бориса Годунова, и, в частности, сведения о первом буровике Сибири пушкаре-тобольчанине Ворошилко Власьеве. О нем у нас еще будет возможность поговорить более подробно (см. главу 16). Пелымские материалы Миллер включил в рукопись своей книги «История Сибири». Рукопись оказалась на рецензии у М.В. Ломоносова. В отзыве много места было уделено критике Миллера за его подробные описания деятельности Власьева по изысканию с помощью бурения скважин соляных растворов – стратегически важного по тем временам сырья для жителей Сибири. Ломоносов считал, что в исторических описаниях нет необходимости уделять внимание различного рода подробностям. «Много Миллеров надобно и тысячи лет, чтобы все мелочи описать», – заключает рецензент. Не ознакомившись с подлинными документами, он упрекает Миллера в том, что в число «вещей, печати недостойных», он включил сообщение о «худых поступках некоего пушкаря Ворошилки, посланного для опробования рассола...», «ибо по сему примеру всех в Сибири бездельников (?) описывать было бы должно, что весьма неприлично, когда сочинитель довольно других знатных дел и приключений иметь может».

Критические замечания рецензента с определенной очевидностью отражали требования идеологии исторического периода, современником которого был Ломоносов: простым людям и третьестепенным событиям нет места в истории. Миллер внес в рукопись исправления, в результате чего подробности эпизода с Ворошилкой Власьевым были исключены. Книга, таким образом, лишилась небезынтересных фактов. На этом примере читатель может убедиться, что даже великие ученые, каким был М.В. Ломоносов, не избавлены от субъективизма и ошибочных заключений. Впрочем, для истории важно другое: благодаря Г.Ф. Миллеру имя первого буровика Сибири оказалось навеки связанным с М. В. Ломоносовым. Что касается личных симпатий автора, то в этих событиях они целиком принадлежат позиции Миллера: в исторических описаниях важно все, в том числе отдельные факты, имена и события.

О Г.Ф. Миллере – человеке и ученом, в России написано мало, несравненно меньше, чем о М.В. Ломоносове. Возможно, причиной тому стало упомянутое противостояние двух замечательных ученых. Между тем в Германии, например, имя Г.Ф. Миллера высоко ценится. Наиболее полным биографическим изложением судьбы академика стало издание в США (увы, не в России): Black I.L., Muller G.F. and the Imperial Russian Akademy. Kingston, Ont, 1986. Еще хуже обстоят дела с мемориалом в честь ученого.

У нас в Сибири наиболее значительным памятником Г.Ф. Миллеру стало размещение его имени на фризе одной из угловых башен здания краеведческого музея в Иркутске (1891 г., архитектор Т. В. Розен) рядом с другими известными исследователями обширного пространства от Урала до Камчатки: Берингом, Стеллером, Палласом, Крашенинниковым, Лаксманом, Георги, Гмелиным, Гумбольдтом, Миддендорфом. Мессершмидтом, Врангелем и др. Кроме того, в тюменском облархиве хранится Указ Сибирской губернской канцелярии, направленный в Тюменскую воеводскую канцелярию, о выдаче подорожной служительнице профессора Миллера Анне Вастиновой (д. 4956, л. 121, 1739 г.).

* * *

В музее истории науки и техники Зауралья при Тюменском нефтегазовом университете хранится первое прижизненное издание учебника «Российской грамматики», напечатанное в 1755 году. В предисловии к книге М.В. Ломоносов приводит интереснейшее заключение о значении грамматики, не потерявшее актуальность до нашего времени: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики».

В истории русской культуры создание М.В. Ломоносовым первой грамматики русского языка на фоне ранее изданных учебников стало событием весьма заметным. Если грамматики Смотрицкого и Максимова, предшествующие ломоносовской, были написаны на церковно-славянском языке, то «Российская грамматика» основывалась на живой русской речи. Популярность учебника была настолько велика, что он переиздавался 14 раз, им пользовались до 30-х годов XIX века.

Музей располагает редким изданием сборника трудов Московского императорского университета за 1912 год, целиком посвященного 200-летию со дня рождения М. В. Ломоносова (1711 – 1911).

На обложке книги помещена фотография юбилейной медали с символическим изображением Ломоносова и его трудов. Здесь же на медали показаны императрица Екатерина Вторая и президент Академии К.Г. Разумовский, покровительственные жесты которых символизируют их особое расположение к развитию наук в России и лично – к М.В. Ломоносову (илл. 8).

В заключение мне хотелось бы привести в полном объеме знаменитое высказывание М.В. Ломоносова о прирастании могущества России Сибирью, долгое время звучавшее в искаженном и сокращенном виде: «Таким образом, путь и надежда чужим пресечется, российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».

ГУБЕРНАТОР-УЧЕНЫЙ

Накануне губернаторских выборов, сдобренных в наших краях противостоянием «объектов» Федерации и парадоксальнейшей ситуацией, при которой на одной территории одновременно делят власть сразу три равноправных губернатора, у меня появилось желание обратиться к истории Сибири и попытаться выяснить: случалось ли в прошлом что-либо подобное? А если такие казусы, как говорится, имели место, то каким образом наши находчивые предки их разрешали?

Просмотр многих публикаций за последние два с половиной столетия, справочников и энциклопедических изданий позволил найти весьма любопытные сведения. Одновременно удалось познакомиться с очень интересными историческими личностями, занимавшими губернаторские должности, их нелегкими судьбами. Оказалось, например, что и в прошлые времена после реформы М.М. Сперанского 1822 года наш край был разделен на три «суверенных» объекта: Тобольскую, Томскую губернии и Омскую область. Все они вместе с их губернаторами объединялись Западно-Сибирским генерал-губернаторством с центром сначала в Тобольске, а с 1839 года – в Омске под началом, естественно, генерал-губернатора. А в середине восемнадцатого столетия, наряду с губернаторской должностью, в крупных городах и районах, с ними связанных, вводилась и должность вице-губернатора. Не повторить ли и нам, применительно к Тюменской области, столь мудрые решения предшественников?...

Потеряв опыт губернаторства, было бы полезным задаться вопросом: как жили, трудились и служили Отечеству некоторые из сибирских губернаторов? Чем они запомнились современникам? Можно попытаться дать ответы на поставленные вопросы на примере одной судьбы.

«Положение? Хуже губернаторского!» Эта крылатая фраза, знакомая почти каждому, родилась давно, ей не одна сотня лет и появилась она еще в петровские времена, когда император в 1708–1709 годах разделил территорию России на губернии и учредил губернаторскую должность – высшего чиновника территориальной единицы. Поводом для организации губерний стала необходимость укрепления центральной власти на местах. С этой целью губернаторы, особенно на окраинах империи, наделялись чрезвычайными полномочиями. Вместе с тем на губернаторах лежала и огромная ответственность за судьбу и благополучие края. Далеко не все выдерживали долго непосильную ношу. Может быть, по этой причине, а чаще всего из-за лихоимства, интриг, зависти окружения, неугодности высокому начальству в правительственных кругах или вследствие возникающих подозрений в неуместном либерализме, частая сменяемость губернаторов была явлением достаточно привычным, особенно в Сибири.

Многих не спасал ни административный талант, ни былые заслуги перед Отечеством, ни уважение и заступничество сильных мира сего, ни заработанный в сибирских условиях незыблемый, казалось бы, авторитет. Приходится лишь удивляться тем успехам, которые сопутствовали кратковременной деятельности некоторых из губернаторов – энергичных и просвещенных. Именно таким остался в памяти сибиряков Федор Иванович Соймонов – человек сложной и необычной судьбы (1692–1780 гг.).

Ф.И. Соймонов, тобольский губернатор в 1757–1763 гг., принял на себя хлопотные обязанности в возрасте, который в наше время принято считать пенсионным. Тем не менее и он сам, и современники считали сибирский период его деятельности наиболее плодотворным. Что же им было сделано для Сибири?

Только что назначенный губернатор, наделенный всей полнотой административной, судебной и финансово-хозяйственной власти, скромный в личных потребностях и щепетильно честный, повел беспощадную борьбу с казнокрадством и злоупотреблениями местными чиновниками. В Тобольске благодаря инициативе Соймонова прижилась конопля – сырье для пеньки, и наладилось производство судовых канатов. Была спроектирована и построена конная мельница, восстановлен и выгодно сдан в аренду двухэтажный торговый двор. Деятельный губернатор много сделал для благоустройства столицы Сибири. Он перепланировал улицы города во избежание ущерба от пожаров, построил каменный губернаторский дом, улучшил сухопутные дороги и провел новый Омский тракт через Абацкую слободу. Постоянное внимание уделялось им развитию хлебопашества.

Впервые за Уралом в Тобольске была открыта геодезическая школа – уникальное учебное заведение специального производственно-технического профиля. Этим событием Соймонов положил начало формированию сибирской технической интеллигенции. Одним из преподавателей школы работал сам глава губернии. Слушатели школы изучали основы морского дела, геодезию, навигацию, съемочное, землемерное, чертежное, архитектурно-строительное и картосоставительное дело, проектную документацию.

Учитывая неравномерность развития различных регионов, Ф.И. Соймонов разделил Сибирь на шесть экономических районов, что позволило устранить шаблонный подход в управлении ими. Неслучайно административная деятельность губернатора крайне высоко оценивалась в правительственных кругах, в том числе – лично Екатериной Второй. Она сделала его кавалером ордена Александра Невского.

Ф.И. Соймонов остался в памяти современников весьма образованным человеком, знатоком трех иностранных языков, собеседником с глубоким и живым умом. Он постоянно проявлял любовь к наукам, интересовался историей и географией тобольского края, имел множество научных публикаций. Особое внимание Соймонов уделял своему любимому детищу – картографии: составлял карты окрестностей Тобольска, планы речных путей и волоков до Енисея, навигационные путеводители по Иртышу и Оби и многое др. В Тобольске губернатором подготовлены автобиографические заметки. В общей сложности им написано более сотни научных работ.

Соймонов был лично знаком и переписывался с замечательными российскими учеными М. Ломоносовым, Г. Миллером, С. Румовским, В. Берингом, В. Татищевым и др., всячески способствовал им в получении материалов о сибирском крае. Так, по просьбам Парижской и Петербургской академий он организовал в Тобольске астрономические наблюдения по прохождению Венеры через диск Солнца. Под личным руководством губернатора в нагорной части города была сооружена обсерватория-палатка с двумя телескопами. Как рассказывают, вместе с Соймоновым планету наблюдал, вопреки своей нелюбви «великой в сердце» к независимому характеру губернатора и удовлетворяя любопытство, сам архиепископ...

Высоким авторитетом ученого-гидрографа и картографа Ф.И. Соймонов обладал задолго до приезда в Тобольск. Один из влиятельных сподвижников Петра Великого, он участвовал в Каспийской экспедиции, изучившей южные и западные районы внутреннего моря России, составил его карту, а позже – атлас, и впервые на научной основе дал правильные очертания берегов. Им же в 1734 году опубликован атлас Балтийского моря, написаны многочисленные труды по морской картографии и навигации, экономике, истории и географии. Был инициатором ряда экспедиций по исследованию Ледовитого и Тихого океанов.

Как авторитетный государственный деятель, Ф.И. Соймонов занимал видные правительственные посты, в частности – генерального прокурора. Верный своим принципиальным жизненным устоям, он нажил себе в столице немало врагов. Потеряв после кончины Петра расположение высших властей, Соймонов, к тому времени – генерал-кригс-комиссар, проходил по делу А.Волынского и был обвинен в заговоре против Э. Бирона. Старые недоброжелатели воспользовались удачным моментом. Генерала приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Охотск.

В Сибири Ф.И. Соймонов в общей сложности провел около десяти лет, включая годы ссылки. В его честь назван мыс в заливе Терпения на Сахалине, бухта в Красноводском заливе на Каспии и проезд в Москве. Когда-то зал в доме Благородного собрания в Москве, более известный как Дом Советов, носил имя Соймоновского... Многие энциклопедии сочли за честь посвятить свои страницы выдающемуся ученому. Не без оснований Ф.И. Соймонов в одной из своих работ, не опасаясь обвинений в отсутствии надлежащей скромности, называл себя «всероссийского Отечества всенижайшим патриотом».

ГУБЕРНАТОР-АДМИРАЛ

Обращаясь к прошлому нашего края и в поисках материалов о судьбах сибирских губернаторов, я не раз задавался вопросом: по каким критериям происходил отбор кандидатов при назначении на столь высокую и ответственную должность? Скорее всего, обстоятельный ответ на него вряд ли когда-нибудь будет найден – слишком большой отрезок времени отделяет нас от минувших событий. Да и могли ли существовать какие-либо жесткие установки на этот счет в виде тех или иных инструкций? Но если их поиск бесполезен, то, может быть, стоит пойти по другому пути и обратиться прямо к отдельным судьбам высокопоставленных чиновников, и на примере их жизненного описания попытаться найти ответы, возможно, косвенного характера, на поставленные вопросы.

Замечательных имен в сибирских администрациях за время существования генерал-губернаторства было немало. Мое внимание привлекло одно из них из-за обычного людского любопытства. Оказывается, кандидат на должность губернатора до своего назначения был адмиралом. Ситуация для анализа, согласитесь, совершенно неординарная, но обещающая быть достаточно занятной. Так я познакомился с сибирским губернатором Василием Алексеевичем Мятлевым (илл. 9). Его служба в Сибири продолжалась сравнительно недолго и пришлась на 1753–1757 годы. Он был непосредственным предшественником губернатора Ф.И. Соймонова, да и назначение последнего произошло по настоятельной рекомендации и при участии самого В.А. Мятлева. Так что не будь Мятлева, сибирская история, кто знает, пошла бы совсем по другому сценарию.

Талантливый моряк, боевой адмирал, генерал-лейтенант, участник Персидского похода Петра Первого, Василий Алексеевич был коллегой и другом Соймонова с молодых лет. Еще в 1716 году они вместе служили на флоте мичманами, отличались в одних и тех же сражениях, одновременно получали повышения по службе. В опальные для Соймонова годы Мятлев не забывал друга даже во времена, когда одно упоминание его имени считалось опасным не только для карьеры, но и для жизни.

В должность сибирского губернатора В.А. Мятлев вступил 29 марта 1753 года. Перед отъездом из Санкт-Петербурга вновь назначенный глава Сибири получил от Сената жесткие указания о наведении порядка в губернии, об оценке значимости Камчатской экспедиции, считавшейся в правительственных кругах крайне неудачной. Губернатору вменялась в обязанность подготовка новой экспедиции и все необходимые хлопоты в отношении организационных, военных и дипломатических дел. Для обсуждения грандиозного проекта экспедиции В.А. Мятлев совместно с сенатором П.И. Шуваловым привлек Коллегию иностранных дел, Академию наук и Сибирский приказ. Губернатору поручили подбор знающих и опытных исполнителей. План Шувалова-Мятлева предусматривал гидрографические исследования рек Амура и Аргуни, поиск железных руд, построение крепости и судоверфи в устье Амура, строительство судов в Нерчинске, открытие навигационной школы в Иркутске.

Естественно, все хлопоты по решению перечисленных задач не только сибирского, но и общероссийского значения возлагались на столицу Сибири – Тобольск, на местных мастеров и на самого губернатора. Камчатская экспедиция благодаря энергичной инициативе В.А. Мятлева возродилась вновь. В администрацию Тобольска для необходимых справок и учета предыдущего опыта были переданы журналы всех прежних экспедиций, описания и картографический материал Охотского моря, Алеутских островов и побережья Аляски.

Кто смог бы возглавить столь многоплановое и весьма ответственное государственное мероприятие? На этот счет у губернатора не было необходимости в переборе многочисленных и вполне достойных фамилий. Несмотря на противодействие некоторых петербургских кругов выбор пал на Ф.И. Соймонова: судьбы двух друзей вновь счастливо пересеклись, на этот раз – в Сибири.

Возобновившиеся на Балтике военные действия потребовали участия опытного и авторитетного на флоте адмирала в руководстве одной из флотилий. Правительственным распоряжением В.А. Мятлев был отозван в столицу. Надежной ему заменой стал Ф.И. Соймонов.

Четырехлетнее пребывание В.А. Мятлева в должности сибирского губернатора в Тобольске запомнилось современникам в основном по хлопотам, связанным с обновлением экспедиций на берега Тихого океана, для тех времен весьма важным для судеб России и Сибири. Несомненно, громадный объем хозяйственных работ в Тобольске способствовал развитию мануфактур и торговли в городе, выросло население, появились грамотные специалисты и школы.

Ну а как же быть с критериями отбора губернаторов по деловым, человеческим и другим необходимым для столь высокой должности качествам, с которых, собственно, мы и начали наш разговор? Об этом можно судить по Мятлеву: он был в высшей степени государственным человеком, потребности Сибири и России считал весьма приоритетными, техническая и административная грамотность губернатора были несомненными, он понимал как никто другой до него острую необходимость для Сибири в образованных специалистах и в спецшколах. В личном плане В.А. Мятлев ценил мужскую дружбу, был верен ей до конца вне зависимости от конъюнктурных соображений, политической обстановки и смены фаворитов в столичных верхах. Следует отдать должное и центральным властям восемнадцатого столетия: в людях они разбирались и достойные кадры подбирали умело.

СИБИРЯК ИЗ ФИНЛЯНДИИ

Если вам довелось побывать в северной столице России Санкт-Петербурге, прогуляться по Невскому проспекту, то миновать знаменитый Дом академической книги, что на пересечении с Литейным, совершенно невозможно. Так и мне в начале семидесятых годов в один из субботних дней посчастливилось посетить это необыкновенно примечательное заведение Ленинграда. Не было случая в прошлые посещения города, чтобы я уходил из магазина без приятного «улова». Так и сейчас на дне портфеля лежала книга, нетерпеливо перелистать которую хотелось сразу же по возвращении в гостиницу.

По какому принципу вы, читатель, выбираете для себя книгу на прилавке магазина? У меня эта процедура связана, прежде всего, с именем автора, знакомого ранее, и книга которого оставила заметный след в памяти. Разумеется, и тематика издания имеет существенную роль, особенно если она отражает историю родного края. Вот и на сей раз, в предвкушении удовольствия от новой встречи со знакомыми именами, вчитываюсь в содержание титульного листа: Н.М. Раскин и И.И.Шафрановский, «Эрик Густавович Лаксман», издательство «Наука», Ленинград, 1971 год. Вся суббота и воскресенье ушли на чтение книги, забылись или отложены планы посещения музеев, библиотек и друзей, намеченные еще в Тюмени. А причина перекройки первоначальных намерений объяснялась просто: герой приобретенной по случаю книги, естествоиспытатель, значительную часть своей жизни провел в Сибири и неоднократно посещал наши края. Разумеется, имя Лаксмана мне было знакомо и раньше, но в объеме знаний, не превышающих краткую справку из всевозможных энциклопедий, считающих за честь и необходимость упомянуть имя выдающегося русского ученого. Приходилось слышать имя Лаксмана и в студенческие годы на лекциях по минералогии.

Но более всего меня поразила фраза в самом конце биографического описания деятельности Э.Г. Лаксмана. «По бесконечной, уходящей вдаль снежной степной дороге движется возок. У ямской станции Дресвянской, у реки Вагай, впадающей в Иртыш, в 118 километрах от Тобольска, 5 января 1796 года останавливается возок для смены лошадей. К удивлению ямщика и персонала станции ездок не выходит, его выносят из саней умирающим или умершим. Тут же его и похоронили, на маленьком кладбище у реки Вагай».

Раздобыл подробнейшую карту юга Тюменской области. Деревни или селения под названием Дресвянская, несмотря на скрупулезное изучение, обнаружить не удалось. Не помогло и обращение к «Лексикону...» Г. Миллера: Дресвяной там не было... Неудача поиска снизила интерес к имени Лаксмана на много лет. В памяти осталось только удивительное совпадение печальных судеб Георга Стеллера и Эрика Лаксмана. Как и Стеллер, Лаксман спустя ровно полвека закончил свой жизненный путь в снегах Тобольской губернии при весьма сходных обстоятельствах.

Так продолжалось до тех пор, пока в 1996 году совершенно случайно я не узнал об установке на берегу Вагая вблизи кедрового бора («степь» по Шафрановскому?), возле села Сычево, в простонародье – Сычи, памятного щита с текстом следующего содержания (кто бы мог подумать!): «Здесь находилась ямская станция Дресвянская, где 16 января 1796 года на пути в Иркутск умер и похоронен выдающийся финский ученый и путешественник Эрик Густавович Лаксман». Памятный знак появился по случаю 200-летия со дня кончины ученого. Надо отдать должное и низко поклониться администрации Вагайского района, которая, в отличие от многих, без привычных отговорок и ссылок на трудности времени и финансовую скудность проявили похвальную инициативу и завидную степень уважения к местной истории.

Так кто же был Эрик Лаксман (27 июля 1737 – 5 января 1796 г., старый стиль)? Он родился в местечке Нейшлот (шведское название финского города Савонлинна) в шведской части Финляндии. Спустя несколько лет Нейшлот и Финляндия оказались присоединенными к России. При таких обстоятельствах своей судьбы Э.Г. Лаксман всегда с раздражением отвергал приписываемую ему принадлежность к зарубежному происхождению, он считал себя с рождения гражданином русского государства. Надо полагать, содержание памятной фразы на щите у Сычево с упоминанием слов «финский ученый» вряд ли вызвало бы у Лаксмана чувство удовлетворения...

Э.Г.Лаксман учился в Боргосской гимназии, располагавшей богатой минералогической коллекцией, а затем закончил университет города Або (теперь – Турку), стал пастором. Еще в гимназии и в студенческие годы проявил замеченный учителями интерес к естественной истории. Большую часть времени, в ущерб своим пасторским обязанностям, Лаксман проводил на природе южной Финляндии, собирал гербарии, отсылал в Санкт-Петербург свои научные сообщения с надеждой приобщиться к деятельности Академии наук. В 1762 году ему удалось переселиться в столицу. Научная карьера начинающего, но пытливого ученого стала набирать уверенные обороты. Последовали многочисленные экспедиции, чаще всего в полном одиночестве, в окрестности Петербурга, в Поволжье, на юг и север России. Общеевропейскую известность неутомимому путешественнику и естествоиспытателю принесли исследования Сибири, которой он в общей сложности отдал около двух десятилетий своей непродолжительной жизни.

Первое посещение Сибири адъюнктом Петербургской академии наук Э.Г. Лаксманом относится к 1764–1768 годам. Тогда он, не располагающий финансовыми возможностями для экспедиционных поездок в далекую, заманчивую и малоизученную Сибирь, принял предложение возглавить пасторский приход в Барнауле. Не обремененный официальными обязанностями (католиков в городе насчитывалось несколько человек), Лаксман беспрепятственно совершал экскурсии по Алтаю, добирался до Томска, Кузнецкого бассейна, Кяхты и Нерчинска. Результатом исследований стали географические описания мест, уникальные коллекции редких растений и минералов, впервые открытых ученым, облицовочного материала и руд.

Обстановка малоизученности природы Сибири вынуждала исследователей заниматься поисками универсальных фактов. Таким ученым был и Э.Г. Лаксман. В круг его интересов входили минералогия, ботаника и биология, география, химия, энтомология, горное дело. Он вел систематические наблюдения за погодой, впервые в Сибири под Иркутском организовал стекловарение с применением необычных приемов (глауберовая технология). Путешествуя по Забайкалью, по Лене и Вилюю, открыл новые минералы: гроссуляр (светло-зеленый гранат), байкалит и вилюит. Благодаря его находкам в Сибири впервые стали известны месторождения лазурита, берилла, циркона, флогопита и других ценных минералов. Ученый сделал заметный вклад в совершенствование технологий получения квасцов, селитры, соды и особенно дефицитной для Сибири поваренной соли (вымораживание озерной рапы).

Все свои находки вместе с отчетами и реестрами коллекций Лаксман препровождал с оказией в Петербург, в музеи России и северной Европы. Начало таким знаменитым во всем мире музеям как геолого-минералогический при горном институте в Санкт-Петербурге (в те годы – Горного училища) и краеведческий в Иркутске положили находки Лаксмана. Достаточно назвать только одну значительную цифру: перечень коллекций, переданных ученым в Горное училище, содержал более восьми тысяч названий.

Имя Э.Г. Лаксмана все чаще появляется на страницах научной печати. Вместе с признанием заслуг пришли и высокие награды. В 1769 году он был избран действительным членом Стокгольмской академии наук, пользовавшейся высочайшей научной репутацией во всем мире благодаря имени Карла Линнея. С последним, кстати, Лаксман имел интенсивную переписку и не раз исполнял его поручения по сбору диковинных сибирских растений. По представлению Линнея король Швеции Густав Третий награждает Лаксмана золотой медалью. В 1777–1778 годах Лаксман становится членом Общества друзей естественных наук в Берлине и Данциге и Физиологического общества в Лунде (Швеция). Признала Лаксмана и русская научная элита: он становится академиком (1770 г.), профессором и членом Вольного санкт-петербургского экономического общества. В академии профессору поручают почетное руководство химической лабораторией, основанной еще М.В. Ломоносовым.

Именем Лаксмана названо одно из растений. В 1869 году известный финский минералог А. Норденшельд (отец знаменитого полярного исследователя) назвал один из найденных им минералов лаксманитом (синоним вокеленит). По составу это хромо-фосфорнокислая соль свинца и меди, она имеет цвет от зеленого до бурого. Минерал очень редкий. Примечательно, что находка минерала Норденшельдом произошла при его посещении Березовского золоторудного месторождения, что недалеко от нас на восточном склоне Урала под Екатеринбургом.

Э.Г. Лаксман общался с выдающимися личностями: академиками П.С. Палласом, Г.Ф. Миллером и Фальком И.П., встречался и вел переписку с редактором знаменитой французской «Энциклопедии наук, искусства и ремесел» Дени Дидро, пользовался неизменным расположением М.Ф. Соймонова (1730–1804 гг.), президента Берг-коллегии и монетных дворов, организатора и первого командир-директора Горного училища, сына бывшего тобольского губернатора Ф.И. Соймонова. В Сибири Лаксман был близко знаком с А.Н. Радищевым в его илимской ссылке, с изобретателем первой паровой машины И.И. Ползуновым в Барнауле (Лаксман: «Муж, делающий истинную честь своему государству»).

Так что же, у Лаксмана все в жизни и научной деятельности обстояло более или менее благополучно? Увы, он жил в России, где отсутствие пророков в своем отечестве сказывалось на судьбах людей наиболее заметно в сравнении с другими цивилизованными странами. Лавина наград, обильно свалившаяся на молодого академика, вызвала, как водится, завистливые взгляды более умудренных коллег, назрел конфликт с президентом академии Домашневым, жестким администратором, но бесплодным академиком. Взаимная неприязнь достигла таких размеров, что Домашнее посадил Лаксмана под домашний (какова тавтология!) арест и поставил на улице у входа в квартиру вооруженного солдата (!). Только угроза пистолетного выстрела со стороны арестованного заставила администрацию академии снять охрану. Пользуясь щедростью ученого, некоторые коллеги позволяли себе заимствовать результаты сибирских исследований Лаксмана без ссылок на его труды. Даже великий Паллас, безоговорочно признававший талант молодого коллеги, не постеснялся в одном из своих трудов использовать находки Лаксмана, выдав их за собственные.

Неприятности по службе докатились до шведских ученых и они, воспользовавшись ситуацией, послали Лаксману официальное приглашение на заведование университетской кафедрой. Недооцененному в России ученому, отвергнутому академией (Лаксмана в наказание за строптивость перевели в почетные академики), казалось, ничего другого не оставалось, как принять лестное предложение. Но Лаксман остается до конца верным своей любви к Сибири и едет, несмотря на препятствия со стороны Домашнева, в Нерчинск простым чиновником. Оскорбление, нанесенное президентом, перевесило чашу весов, и решение об ускоренном отъезде в Сибирь состоялось без промедления.

Возможно также, что на неожиданное решение повлияли сказанные незадолго до описываемых событий слова знаменитого Карла Линнея (1707–1778 гг.). В одном из своих писем Лаксману он писал: «С неизъяснимым удовольствием получил сегодня письмо Ваше от 31 января, из которого усматриваю, что провидение определило Вам такое место, в которое почти никто не попадал с открытыми глазами. Да изольется на Вас милость всевышнего и Вы, видя там чудеса его, да явите некогда оные миру».

Ирония судьбы: человек с мировым именем, академик, член многих международных научных обществ, знакомство с которым считали за честь великие умы Европы, оказался вдали от научных центров на границе с Китаем в должности служащего. Но и здесь он вскоре не поладил со своим начальником, отказавшись принять местные нравы с их нескрываемым мздоимством и казнокрадством. В 1781 году ученый навсегда перебирается в Иркутск, ставший для него последним приютом.

За годы вторичного пребывания в Сибири (1781–1796 гг.) Э.Г. Лаксман неоднократно, а если точнее пять раз, посещал Санкт-Петербург. Столько же он проезжал туда и обратно через Тюмень, останавливался на постоялых дворах в Байкалово, Тобольске, Абацкой слободе и в других местах транссибирского тракта, с 1762 года проложенного губернатором Ф.И. Соймоновым на Омск по новому южному направлению. Последнюю поездку в столицу, связанную с хлопотами за судьбу своих сыновей и затянувшуюся почти на два года, он предпринял в 1794 году. На обратном пути в Иркутск в январе 1796 года на месте современной деревни Сычево сердце неутомимого путешественника и пытливого исследователя не выдержало многочисленных невзгод...

До недавнего времени считалось, что до нас не дошел портрет Э.Г. Лаксмана. Только в одном из прижизненно опубликованных трудов учёного «Серебряная роговая руда...» (1775 год), а это первая минералогическая монография на русском языке, помещен рисунок группы путешественников из трех человек с минералогом, предположительно – самим Лаксманом. Фрагмент рисунка воспроизводится в книге (илл. 10). Справа, прислонившись к скале, показан Э.Г. Лаксман. Он рассматривает горную породу или минерал в лупу.

В марте 2000 года почта донесла мне письмо директора Вагайского районного краеведческого музея Галины Васильевны Глухих. По моей просьбе она щедро поделилась теми материалами о Э.Г. Лаксмане, которыми располагает музей. Они оказались в музее благодаря деятельности клуба путешественников «Русь» из г. Орла. Как выяснилось, упомянутый клуб давно, еще с 1991 года, интересовался судьбой Лаксмана. Неутомимые исследователи побывали на его родине в Финляндии в городе Савонлинна, что недалеко от границы с Карелией. Город расположен в живописной местности на берегу озера Патусенселькя и знаменит средневековым замком Олавинлинна(1475 г.)

Самым неожиданными для меня стали сведения о находке портрета неизвестного художника.

Портрет найден в Португалии у единственного из ныне живущих потомков Э.Г. Лаксмана Эдгара Лаксмана – крупного бизнесмена. Репродукция портрета сначала оказалась у финских краеведов, а ксерокопия – у клуба «Русь» и в Вагайском музее. Вместе с портретом сохранился автограф ученого (илл. 11).

Памятный знак возле Сычево был сооружен руководителем экспедиции В.Я. Сальниковым (на илл. 12 – слева) ведущим программы «Версты» Орловского телевидения, и врачом-краеведом Н.А. Акуловым 2 августа 1996 года. Щит с памятным текстом привезли из Орла, а стойки и сварочные работы выполнены местным умельцем Н. Мельниченко. При установке памятной доски присутствовала и Г. В. Глухих.

Стоит заметить, что еще в 1985 году, также по инициативе В.Я. Сальникова и редакции журнала «Турист», в устье реки Вагай на месте гибели Ермака был сооружен памятный гурий – каменная кладка высотой один метр и с металлической доской-табличкой. На табличке текст: «Атаману Ермаку – открывателю Сибири, 1585–1985. Экспедиция журнала «Турист».

Мои сомнения относительно редкого географического курьеза – совпадение в одном месте двух названий одного и того же села – окончательно развеяла статья в Вагайской районной газете «Сельский труженик» от 11 сентября 1996 года под названием «Так где же была Дресвянка?» Ее автор Н. Плесовских – ветеран войны из села Вагай, написал свою статью по воспоминаниям старожилов района. Как оказалось, село Дресвянка существовало еще в 30-х годах ушедшего столетия, была она и на карте района в первые послевоенные годы. Две деревни, Сычи и Дресвянка, стояли почти рядом, их разделяла деревянная церковь, сохранившаяся с конца XIX века, с кладбищем. Постепенно Сычево раздвинуло свои границы и после объединения двух соседних деревень осталось одно название – существующее.

Если Вы, читатель, знакомы с трудами одного из энциклопедистов Сибири П. А. Словцова (1767–1843 гг.), то, вероятно, помните, как в своем сочинении «Историческое обозрение Сибири» великий тобольчанин с похвалой отзывался о приборах (термометр, барометр), которые собственноручно изготовил и передал в Тобольск Э.Г. Лаксман и которые пережили своего создателя на многие десятки лет.

ШТРИХ К БИОГРАФИИ ОТКРЫВАТЕЛЯ ВОЛЬТОВОЙ ДУГИ

Среди замечательных имен русских ученых конца XVIII – и начала XIX веков почетное место отводится академику Петрову Василию Владимировичу (1761–1834 гг.) – основоположнику отечественной практической электротехники. Будучи профессором Инженерного училища и Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, он, знаток нескольких европейских языков, заинтересованно следил за достижениями в области физики и химии, регулярно просматривая зарубежные публикации. Особенно внимательно он прочитал статью Александра Вольта, напечатанную в 1800 году, о созданном в его лаборатории «искусственном электрическом органе», позже во всем мире названном вольтовым столбом.

Первый в истории человечества постоянный источник электрического тока не только заинтересовал В. В. Петрова, но и вдохновил его на усовершенствование необычного прибора. Русский физик поставил перед собой задачу построить грандиозный по тому времени генератор высоковольтного напряжения, надеясь с помощью последнего провести исследования в совершенно неведомой области знания. В итоге Петров соорудил «огромную наипаче баттерею» длиной около 12,5 метра, содержащую 4200 гальванических пар из медных и цинковых кружков диаметром полтора дюйма.

Строительство батареи, впервые в мире позволившей получить небывалое по тому времени напряжение около 6000 вольт, было закончено в апреле 1802 года. В одном из опытов на концах угольных стержней при размыкании электрической цепи В. В. Петров с изумлением наблюдал яркое свечение – «вольтову» дугу, как ее позже и совершенно необоснованно назвали за рубежом. По недоразумению открытие дуги приписывают англичанину Г. Дэви, опубликовавшему в Лондоне аналогичные опыты спустя 10 лет, в 1812 году. Заслуга Дэви состоит только в том, что он первым назвал дугу вольтовой в честь великого исследователя гальванического электричества. Выдающееся открытие положило начало таким отраслям техники как электрическое освещение, сварка, электрохимия и электрометаллургия.

Кроме классического открытия вольтовой дуги, В.В. Петров занимался изучением люминесценции, изолирующих свойств и окисления различных материалов, изобрел электрофорную машину с воздушным насосом и многим др. Только одного открытия вольтовой дуги оказалось бы достаточным, чтобы имя русского физика навеки осталось в памяти благодарного человечества. Мы, сибиряки, можем также гордиться тем, что свои молодые годы будущий академик провел в наших краях. А случилось это так.

В 1788 году правительственная комиссия с участием академика С.Я. Румовского отбирала в Санкт-Петербурге учителей для горных училищ Урала и Алтая. Академик, наслышанный об успехах Петрова при обучении в учительской семинарии, рекомендовал командировать перспективного выпускника на Алтай сроком на два года. Получив назначение, В. Петров отправляется в Барнаул в горную школу при Колыванско-Воскресенских заводах в качестве преподавателя математики, а также русского и латинского языков.

В конце XVIII столетия путь на Алтай проходил по знаменитому Сибирскому тракту через Екатеринбург, Тюмень и Тобольск. Вряд ли столь малозаметное событие, как проезд молодого учителя через зауральские города, осталось зафиксированным в каких-либо документах. По-видимому, мы никогда не узнаем места, где останавливался будущий ученый с мировым именем. Разве что не возбраняются попытки поиска постоялых дворов в деревнях по Сибирскому тракту, если их пощадило время. С такими намерениями мне недавно довелось побывать в старинном селе Байкалово, что недалеко от Тобольска.

Когда-то поселение стояло на бойком месте, через него проходил путь в Сибирь. В деревне находились почтовая контора и постоялый двор при ней (илл. 13). По свидетельству местных знатоков двор, построенный в конце XVIII или начале XIX веков, сохранился до нашего времени рядом с почтовым отделением, изрядно перестроенным за два века. Мне оставалось снять двор памятник истории, на пленку, пока его шаткие конструкции не рухнули из-за ветхости или подругам случайным или намеренным причинам, столь характерным для нашего времени. С большой долей вероятности постоялый двор в Байкалово посещал герой моего рассказа. И не однажды, поскольку два года спустя, в самом начале 1891-го, В. В. Петров на обратном пути с Алтая в Петербург снова проезжал по тем же местам.

Двухлетнее пребывание Петрова в заводской среде Алтая, ознакомление с традициями выдающихся алтайских инженеров, заложенных трудами механика И. И. Ползунова, гидротехников К.Д. Фролова, П.К. Фролова и др., оказало решающее влияние на формирование научных интересов ученого, жестко привязанных к промышленной практике. Из Санкт-Петербурга на Алтай уезжал семинарист, а возвращался в центральную Россию ученый Муж.

К сожалению, история не оставила нам ни одного фотопортрета В.В. Петрова: зачатки фотографии появились только в конце жизненного пути русского физика. Уже в наше время, а это случилось в 1952 году[1], небольшой акварельный портрет (1804 г.) был обнаружен в запасниках Государственного Эрмитажа. В.В. Петров в возрасте 40 лет изображен на нем за производством опыта с магнитом и... машиной, возможно вольтовым столбом. Протекание тока по проводам исследуется при нагревании последнего спиртовкой (илл. 14).

ГУБЕРНАТОР-ПРОСВЕТИТЕЛЬ

Собирая материалы о замечательном сибирском ученом, лауреате премии Стокгольмской (Линнеевской) академии, члене Русского географического общества, археологических обществ Финляндии и Берлина, основателе в Тюмени Александровского реального училища И.Я. Словцове, я не однажды встречал на страницах его книги ссылки на причастность к исследованиям сибирского генерал-губернатора Николая Геннадьевича Казнакова. Иногда это были благодарные посвящения за содействие и помощь, а чаще – перечисление научных заслуги неустанных губернаторских инициатив по развитию в крае науки и просвещения. Кем же был этот человек и чем запомнился современникам?

Чрезвычайные трудности в управлении обширнейшим сибирским краем заставляли власти постоянно думать о совершенствовании районирования Сибири. Появились губернии, области, казачьи войска и, наконец, генерал-губернаторство. Первым генерал-губернатором Западной Сибири с резиденцией в Тобольске стал П.М. Капцевич, он же настоял на переводе в Омск Главного управления. С тех пор почти на протяжении века нашим краем, включая Тобольск, Тюмень и северные районы, управляли омские генерал-губернаторы. Из них наиболее заметный след в сибирской истории оставили Г.Х. Гасфорд, А.О. Дюгамель и особенно Н.Г. Казнаков (годы жизни 1824–1885, губернаторства 1875–1881).

Будущий губернатор родился в Твери в дворянской семье, окончил курс Военной академии. где несколько лет работал адъюнкт-профессором, служил в Генеральном штабе и был зачислен в свиту Александра Второго. Имел двухлетний опыт губернаторства в Киеве.

Как уже говорилось, существовало тесное сотрудничество талантливого педагога, знатока природы и географии Сибири, Тобольского края и Казахстана И.Я. Словцова и Н.Г. Казнакова. Их первое знакомство состоялось вскоре после приезда в 1875 году в Омск вновь назначенного губернатора. Словцов к тому времени жил в Омске уже десять лет и был одним из учредителей Общества исследователей Сибири и его ученым секретарем. Из-за отсутствия средств Общество больше существовало на бумаге, чем на деле. Обращение к губернатору не только разрешило финансовую проблему, но и позволило поднять исследовательские работы на совершенно неожиданный уровень: Казнаков предложил Словцову вместе с его коллегами основать в Омске в рамках Русского географического общества сибирский филиал. Заботы, связанные с получением необходимого разрешения, губернатор взял на себя.

Так родился в наших краях с его легкой руки Западно-Сибирский отдел императорского Русского географического общества (ЗСОИРГО) – первая в Сибири научно-исследовательская организация. Губернатор-учредитель добился не только открытия отдела и его финансирования, но и права на публикации научных трудов – «Записок ЗСОИРГО». Щедрость, понимание нужд сибирской науки и заинтересованное участие Н.Г. Казнакова вызвало необыкновенный энтузиазм членов отдела и, в первую очередь, И.Я. Словцова. Экспедиции, публикации, многочисленные музейные экспозиции, участие в первой статистической переписи населения Омска – все это стало деловым ответом ученого на проявленную заботу. Словцов настолько запомнился губернатору, что когда городская Дума Тюмени обратилась с просьбой подобрать подходящего человека для руководства реальным училищем, он без колебаний предложил тюменцам Ивана Яковлевича. История подтвердила единственно верный выбор проницательного губернатора.

К заслуге Казнакова относят открытие реального училища в Тюмени, мужской гимназии и женской прогимназии в Омске. Главное же его достижение – он сумел убедить императора Александра Второго в необходимости заложить Сибирский университет в Томске, что и было сделано в 1880 году.

Губернатор превращает Омск не только в один из культурных, но и научных центров Сибири, устанавливает контакты с западными учеными, способствуя благоприятному исходу их сибирских экспедиций. В 1876 году он принимает руководителя шведской экспедиции по Енисейскому Северу доктора Тэля – соратника Норденшельда. Встречается с доктором А. Бремом из Бремена – автором всемирно известной энциклопедии «Жизнь животных», и с его спутником О. Финшем, знакомит их с И.Я. Словцовым и собранием его коллекций при кадетском корпусе. По рекомендации гостеприимного хозяина знаменитые бременцы посещают Тюмень, Тюкалинск, Ишим, Обдорск и берега Карского моря. Когда несколько лет спустя в Германии вышла книга Отто Финша «Путешествие в Западную Сибирь», о И.Я. Словцове и губернаторе-просветителе узнала вся Европа. Финш, в частности, писал: «В короткое время своей деятельности генерал Казнаков... сделал более для процветания Западной Сибири, чем кто-либо из его предшественников, притом по всем отраслям управления».

Высоко оцененный современниками. Н.Г. Казнаков в наше время, к сожалению, почти забыт. Смею надеяться, что предложенная читателям публикация возродит в памяти сибиряков одно из замечательных имен нашей недавней истории.

СИБИРСКИЙ РЕЙД АДМИРАЛА С.О. МАКАРОВА

В поисках следов пребывания в Сибири русского ученого, флотоводца и адмирала С.О. Макарова (илл. 15) мне удалось выявить интересные и малоизвестные подробности. Однажды в руки попалась хорошая книга о деятельности вице-адмирала С.О. Макарова в судостроении. На одной из страниц с изумлением читаю, что в летне-осенние месяцы 1897 года им была совершена морская поездка в Сибирь по Ледовитому океану до устья Енисея. Этим и исчерпывалась вся информация. Было естественным обращение к сибирским газетам тех лет. Из «Тобольских губернских ведомостей» явствовало, что адмирал посетил Енисейск, Красноярск, Томск, Тобольск и Тюмень. Инициатива поездки принадлежала Д.И. Менделееву, который благословил Макарова на очень сложное, но интересное путешествие.

Сентябрьские и октябрьские номера газет в отделах хроники и сибирских новостей подробно описывали пребывание Макарова в Тобольске. В город он приехал на пароходе «Коссаговский» из Томска 7 сентября и провел в городе два дня, остановившись в бывшем доме С.И. Бронникова (илл. 16). Накануне отъезда в Тюмень «почтенный мореплаватель», как писала газета, сделал сообщение об условиях плавания по Ледовитому океану. Интересна газетная характеристика

С.О. Макарова: «Вице-адмирал еще бодрый, энергичный человек средних лет (ему нет и пятидесяти) с чрезвычайно приятным, чисто русского типа, открытым лицом, живой, приветливый, производит самое благоприятное впечатление».

Мое внимание сосредоточилось также на одном весьма противоречивом обстоятельстве: если встреча С.О. Макарова в Тобольске была торжественно организована и подробно освещалась в печати, то о прибытии адмирала в Тюмень газеты сообщили весьма сдержанно. Создавалось впечатление, что чья-то могущественная рука наложила вето на информацию для газет и не позволила редакторам довести до читателей подробное описание встречи влиятельного и авторитетного гостя. В чем загадка молчания?

...Путь поисков оказался непростым. Поначалу и не предполагалось, что перечень вопросов умножится, появятся новые интересные имена, памятные места. А началось все с небольшого будничного радиосообщения. Из Владивостока передавали о начале регулярной проводки судов через пролив Санникова. Дальневосточные моряки с помощью мощных ледоколов «Ермак» и «Адмирал Макаров» взломали ледовую перемычку, разделяющую моря Лаптевых и Восточно-Сибирское. По каналу во льдах прошел караван судов с грузами для Крайнего Севера.

Рядом работали два ледокола, имена которых были навеки связаны историей друг с другом: адмирал Степан Осипович Макаров известен как создатель первого в мире ледокольного судна «Ермак» (илл. 17). Меня давно занимал вопрос: почему ледоколу было дано имя, связанное с легендарным руководителем похода в Сибирь и с самой Сибирью? Что стояло за этим и кто оказал влияние на С.О. Макарова, когда он выбирал имя судна?

Прямых ответов на поставленные вопросы долго не находилось.

Не прояснили вопроса известные воспоминания С.Ю. Витте, министра финансов русского правительства в конце прошлого века. Он высказал версию появления идеи об имени Ермака в разговоре с царем. Известно, однако, что Витте не раз пытался приписать себе заслуги в развитии русского ледокольного флота, а поскольку воспоминания были опубликованы при жизни царя, то налет верноподданничества в его записках вызывает серьезные сомнения в достоверности излагаемых событий. Известные публикации не содержали нужной информации. Сначала меня заинтересовало тесное сотрудничество Д.И. Менделеева и С. О. Макарова Сибиряк, уроженец Тобольска, Менделеев, разумеется, мог оказать влияние на судьбу имени ледокола. В памяти Д.И. Менделеева сохранились события, связанные с созданием памятника Ермаку в Тобольске. Памятник находился недалеко от дома Менделеевых, а годы рождения Дмитрия Ивановича и закладки памятника, сооруженного по проекту А. Брюллова в 1839 году, почти совпадают. Но только ли влиянием Менделеева ограничивались события, связанные с именем ледокола? Известны, например, далеко не безоблачные личные отношения двух великих ученых...

Поездка в Сибирь многое дала С.О. Макарову. «На обратном пути адмирал, – писали «Тобольские губернские ведомости», – останавливался во многих городах Сибири и вел беседы с представителями делового мира. Обыкновенно все главнейшие лица города съезжались на квартиру, отводившуюся адмиралу, причем тот разъяснял им, в каком положении находится вопрос о морском пути с точки зрения моряка, а затем приглашал присутствующих высказаться о коммерческом значении пути. Совокупность выслушанных доводов от людей, близко стоящих у дела, привела адмирала к заключению, что морской путь на Енисей прежде всего необходим для сбыта хлеба и скота из наших хлебородных сибирских округов. Сибирская пшеница и теперь уже идет на Рыбинск и, несмотря на дальность провозки, может конкурировать в этом месте с европейской пшеницей. Установление правильного морского пути в Енисей и Обь вполне возможно... Главное затруднение заключается, конечно, во льдах Карского моря. Адмирал по этому поводу переговорил со многими лицами, которые вполне могут считаться авторитетными по вопросам плавания во льдах. По всем собранным сведениям видно, что лед Карского моря одногодовалый, а следовательно, совсем не такой толстый, как в середине Ледовитого океана. Присутствие льда в Карском море вполне зависит от ветра... и к августу месяцу лед исчезает вследствие таяния. В августе обыкновенно возможно пройти Карское море со всяким кораблем, но само собой разумеется, что это случайность, и бывают года, когда море было закрыто льдом в продолжение всего лета. Таким образом, плавание в Енисей и Обь станет на твердую почву лишь тогда, когда рейсы судов будут совершаться под конвоем ледоколов и при их содействии».

В краеведческом деле весьма важны беседы со знающими людьми, краеведами, старожилами, работниками музеев. Такое общение раздвигает рамки темы, цель поиска делается яснее, работа облегчается, появляются новые направления и факты. Надежда на документы, безусловно, необходима, но они не позволяют найти все звенья цепи поиска, особенно их временную связь. Однажды в случайном разговоре мне назвали газетную заметку, опубликованную в «Тюменской правде» в конце пятидесятых годов. Наконец, после долгих поисков, газета была обнаружена в одном из архивов и появилась возможность расширить сведения о пребывании в Тюмени в конце прошлого века адмирала С.О. Макарова.

В Тюмень С.О. Макаров приехал на пароходе «Тобольск» 12 (24) сентября. На речной пристани его ждали высокопоставленные чиновники, купцы, местная знать, городской голова А. А. Мальцев и пароходовладельцы И.И. Игнатов и Э.Р. Вардроппер. Были приготовлены хлеб-соль. Роскошные кареты заполнили Пристанскую улицу. Пароход остановился у причала, бросили сходни, толпа двинулась навстречу адмиралу. Но Макаров, не обратив ни на кого внимания, сел в незаметную пролетку рядом с известным в Тюмени политическим ссыльным, журналистом Петром Александровичем Рогозинским. Пролетка тронулась и вскоре остановилась у дома Рогозинских. Макаров стал их гостем.

Возникает вопрос: кто такой П.А. Рогозинский? Мне стало известно, что на Тюменском заводе пластмасс тридцать лет проработал – до ухода на пенсию коренной житель Тюмени Александр Петрович Рогозинский, как оказалось сын журналиста Рогозинского.

Знакомство состоялось и продолжалось почти полтора десятка лет до кончины Александра Петровича. В Тюмени многие знали этого славного, доброго, душевного и мудрого человека, садовода, эрудита, общение с которым было большим праздником.

Естественно, большинство моих вопросов при встречах касалось всего, что можно было узнать об адмирале С.О. Макарове. Выяснилось немало новых сведений.

Отец Александра Петровича. П. А. Рогозинский (1853–1922 гг.), долгие годы жил в Тюмени, куда был сослан на поселение в конце прошлого века из Кронштадта. В Кронштадте он служил правителем канцелярии морского порта и редактировал газету «Кронштадтский Вестник». Газета имела большую популярность в морских кругах столицы.

П.А. Рогозинский был весьма образованным человеком. Он владел основными западными языками, благодаря чему имел широкую служебную связь и доступ к закрытой информации. В Кронштадте и состоялось его близкое знакомство с адмиралом С.О. Макаровым. Как увидим позже. П. А. Рогозинский будет иметь самое прямое отношение к первому оповещению открытия радио, состоявшегося там же, в Кронштадте.

В первые годы царствования Николая Второго Петр Александрович собрал материалы и опубликовал диффамацию на членов семьи царского дома. В частности, были оглашены факты, представляющие не в лучшем свете мать царя, его тетку, графа Воронцова-Дашкова, обер-прокурора Синода Победоносцева и других лиц.

Опубликованные сведения разоблачали связи русского царского двора с греческим королем Георгом Первым. Пользуясь родственными связями (тетка Николая Второго была супругой Георга), греческий двор обкрадывал русскую казну.

В последние годы царствования Александра Третьего и вскоре после восшествия на престол Николая Второго в высших кругах столицы начала создаваться антицарская фронда, в которую, по слухам, входил и вице-адмирал С.О. Макаров.

П.А. Рогозинский был негласно и сурово осужден, лишен всех прав, состояния и навечно сослан в Сибирь. Чтобы придать негласному суду видимость законности, Рогозинскому приписали бесхозяйственность в Кронштадтском порту и нанесение убытков казне. Ему грозила ссылка в весьма отдаленные места, но Макаров, пользовавшийся большим авторитетом, способствовал поселению Рогозинского поближе к центру России, в Тюмени. Город стал местом его ссылки до самой кончины.

П.А. Рогозинский весьма дорожил дружбой с адмиралом С.О. Макаровым, помнил о его поддержке в трудные годы, высоко ценил его деятельность для России и ее будущего. После гибели адмирала в Порт-Артуре во время русско-японской войны Петр Александрович направил на хранение в Тобольский краеведческий музей рукописные материалы Степана Осиповича, касающиеся постройки ледокола «Ермак» в Ньюкастле и предстоящих его испытаний в Ледовитом океане. Заметки до сих пор хранятся в фондах музея.

Интересно сопроводительное письмо П. А. Рогозинского: «Заметки эти написаны собственноручно вице-адмиралом Степаном Осиповичем Макаровым в 1898 году по просьбе Петра Александровича Рогозинского (бывшего редактора-издателя газеты «Кронштадтский Вестник») и препровождены к нему в Тюмень при письме Адмирала от 29 июня 1898 года. В этих заметках (на четырех страницах) покойный наш славный и ученый моряк высказывает свои взгляды на возможность прохода северным морским путем при посредстве ледокола, а также сообщает интересные технические подробности о постройке ледокола «Ермак». Документы эти, как имеющие значение для нашего Севера, приношу в дар Тобольскому музею. Петр Рогозинский, г. Тюмень, 5 сентября 1904 года».

В Тюмени после ссылки П. А. Рогозинский продолжил журналистскую деятельность: он сотрудничал с газетами «Русское слово», «Петербургский листок», «Вестник Западной Сибири», «Урал», «Уральская жизнь», «Сибирская торговая газета», «Ирбитский ярмарочный листок», «Голос Сибири», «Сибирская Новь», «Ермак» и др. Он автор множества заметок, очерков, рассказов, опубликованных в этих изданиях.

Таким образом появился ответ на вопрос, почему прибытие адмирала Макарова в Тюмень сопровождалось практически полным отсутствием реакции в прессе. Тюмень тех лет – город с тридцатитысячным населением, потерявший торгово-промышленное значение после постройки сибирского железнодорожного пути через Челябинск, Курган и Омск. С утратой этого значения снизился и уровень общественной жизни. Для такого города приезд вице-адмирала С.О. Макарова являлся далеко не рядовым событием. После знакомства с необычной судьбой Рогозинского стала ясна причина молчания местных журналистов. Вызывающе пренебрежительное отношение С.О. Макарова к «сильным мира сего», демонстративное посещение дома прогрессивного журналиста, своего давнего друга, добрые чувства к которому не зависели от официального отношения властей, все это не могло быть отражено иначе, как почти полным молчанием губернской прессы.

В Тюмени Макаров побывал на Жабынском судостроительном заводе И.И. Игнатова, обратил внимание на дешевизну изделий, особенно крупного парового катера. Затем им были осмотрены механический и кожевенный заводы предпринимателей Гуллета и братьев Колмогоровых. Адмирал посетил музей при реальном училище и нашел его замечательным. Его заинтересовал целый остов мамонта чрезвычайно редкий экземпляр, которых в России в те годы было всего два: один в Академии наук, другой в Тюмени.

В музее состоялась встреча С.О. Макарова и И.Я. Словцова известного организатора учебного и музейного дела в Тюмени, ученого и просветителя.

Из Тюмени Макаров выехал поездом в Пермь, а затем по Каме, Волге и по железной дороге из Нижнего Новгорода вернулся в Петербург.

Будучи в Тобольске и Тюмени, С.О. Макаров узнал многое из истории Западно-Сибирского края, в том числе и о походе Ермака не по-книжному, а, что называется, из первых рук. Нет ничего удивительного в том, что на различные предложения о названии ледокола («Енисей», «Петербург», «Добрыня Никитич» и просто «Добрыня») был дан отказ и принято ходатайство сибирских организаций от 6 марта 1898 года дать ледоколу имя «Ермак». Оно содержало мысль о втором, хозяйственном покорении Сибири по Северному морскому пути со стороны Ледовитого океана подобно тому, как первое – дружиной Ермака – началось с Урала.

С большой долей вероятности можно предположить, что без поездки в Сибирь любое постороннее предложение о присвоении ледоколу имени «Ермак» вряд ли заинтересовало бы С.О. Макарова.

Небезынтересно было бы узнать, где в Тюмени останавливался С.О. Макаров. Если корпуса тюменских заводов, которые посетил адмирал, хорошо сохранились до сих пор и каждый из них в отдельности заслуживает того, чтобы запечатлеть память о пребывании там выдающегося адмирала, русского морского инженера, ученого и флотоводца мемориальной доской, то размещение гостиницы и жилого дома П. А. Рогозинского долгое время оставалось неизвестным, как и вопрос об их сохранности.

Пока С.О. Макаров гостил у журналиста, сопровождающий адмирала лейтенант-адъютант С.Ф. Шульц с багажом отправился с тюменской пристани в дом купчихи М. В. Вьюновой. Но ей принадлежало в городе несколько домов. Какой же из них стал временной и официальной резиденцией путешественников?

Определение по архивным данным местонахождения дома, имеющего конкретное название, представлялось несложным, однако на решение этой задачи у меня ушло более десяти лет. Большую путаницу внесла книга Б.А. Жученко и С.П. Заварихина «Тюмень архитектурная», где дом Вьюновой был указан, но неверно. Самые разноречивые суждения высказывали старожилы Тюмени. В частности, один из них говорил мне (возможно, справедливо), что дом Вьюновой, указанный в упомянутой книге, действительно ей принадлежал и пользовался в городе весьма сомнительной репутацией. Отсюда следовал вывод, что С.О. Макаров в нем останавливаться не мог. Наверное, по этой причине многие из тюменских краеведов, также пытавшиеся проследить места пребывания в городе С.О. Макарова, вынуждены были делать выводы, что, несмотря на указанный точный адрес Вьюновой, адмирал все свои тюменские дни провел в семье Рогозинских.

Поиски были благополучно завершены после обнаружения в областном архиве амбарной книги Тюменской городской Думы 1898 года со списком всех домовладельцев старого города, где был указан адрес дома Вьюновой: ул. Подаруевская, 3. В настоящее время под этим номером находится старый полуразрушенный дом, естественно, никакого отношения к Вьюновой не имевший, однако пенсионерки из соседнего дома рассказали мне, что в сороковых годах, во время войны, начало улицы Семакова выглядело совсем иначе, а обрывистый берег реки был значительно дальше современного расположения. Там стоял большой двухэтажный деревянный дом (на углу улицы Советской). Он и числился под первым номером. В середине сороковых годов он рухнул в Туру. В этом же доме, кстати, в 1920–1922 годах размещалась редакция газеты «Трудовой набат», предшественницы «Тюменской правды».

Таким образом, следующий дом по нечетной стороне улицы за номером 3 действительно принадлежал Вьюновой. Это здание, где недавно находился детский сад, с башенкой над крышей, начинающий в наше время отсчет номеров улицы Семакова (илл. 18).

Когда я изучал в архиве дела городской Думы, датированные концом XIX – началом XX столетий, то обратил внимание на неоднократно повторяющиеся по содержанию бумаги с призывом к богатым людям города побывать в Думе в назначенное ею время. Там в узком кругу обычно принималось решение об устройстве в приличных частных домах приезжающих в Тюмень высокопоставленных чиновников. Размещение их в гостиницах считалось тогда столь же неприличным, как, скажем, в наше время – в общежитии какого-либо учреждения. По добровольному согласию богатых людей города выделялось хорошее здание, а обслуживание гостя хозяин дома полностью брал на себя с последующим восполнением расходов городской Думой. Так случилось и в приезд С.О. Макарова. Дом Вьюновой оказался наиболее подходящим для приема высокого гостя: центр города, прекрасный вид на реку, запоминающиеся архитектура и интерьер.

Таким образом, многолетние поиски увенчались успехом: дом, где останавливался адмирал, был найден. Желательным представлялась установка памятной доски, что и было сделано городским управлением по охране памятников. Текст доски гласит: «Совершая поездку по Западной Сибири 12–14 сентября 1897 года, в этом здании останавливался русский флотоводец, океанограф, вице-адмирал Макаров Степан Осипович (1848–1904 гг.)». А может, найдутся спонсоры и городские скульпторы решатся на создание и установку рядом с домом памятника С.О. Макарову?

Недавно городские власти попытались спасти здание от обрушения забивкой металлических труб, так как берег реки оказался в опасной близости от сооружения. Дом считается памятником деревянной архитектуры XIX века и снабжен охранной доской. Теперь, когда установлена связь его с именем человека не только российского, но и всемирного признания («русский Нельсон», как отзывались о нем англичане), надо срочно, не жалея любых средств, обратить самое пристальное внимание на солидное укрепление берега, разрушение которого продолжается.

Что касается дома Вьюновой, пользовавшегося сомнительной репутацией, то таковой действительно существовал, но к С.О. Макарову он не имел никакого отношения. Речь идет о двухэтажном деревянном доме, недавно сгоревшем. Он располагался на той же улице под номером два, напротив «макаровского» дома. Там до недавнего времени размещался тюменский ОСВод, а в конце XIX века – коммерческое училище Колокольниковых. После упразднения училища дом был приобретен Вьюновой, и в нем она организовала гостиничные номера с сомнительной репутацией дома-ночлежки.

Дом, где квартировал со своей 18-летней женой журналист П. А. Рогозинский, мне не удавалось найти много лет: сведения были скудны и недостоверны. Объяснение тут простое: краеведческие находки сенсационного порядка в таком старинном городе, как Тюмень, с каждым годом становятся все более редкими. Историческая часть города достаточно хорошо изучена, существует множество публикаций известных специалистов. И все же удача иногда сопутствует поискам, если они сопровождаются необходимой настойчивостью и привлечением неизвестных архивных сведений.

Зная почти все места пребывания С.О. Макарова в городе, я с точностью до часа проследил его перемещения по улицам и предприятиям. А вот дом или, по крайней мере, район, где проживал опальный журналист П.А. Рогозинский, был мне известен лишь приблизительно. По словам старейших жителей Тюмени, теперь уже покойных, А.П. Рогозинского – сына журналиста, и А. Г. Галкина семья Рогозинских в 1897 году проживала в самом начале улицы Малая Разъездная (теперь – Ванцетти) на углу с Водопроводной. Там сейчас пустырь, и приходилось считать, что памятное сооружение утрачено.

Совсем недавно в фондах Российского государственного архива Военно-Морского Флота в Санкт-Петербурге мне удалось познакомиться с записной книжкой С.О. Макарова за 1898 год. В его сибирских записях по Тюмени значился адрес П.А. Рогозинского: Разъездная, 13 (?!). Но дом с таким номером не мог находиться на углу улиц Ванцетти – Малая Разъездная и Водопроводная, так как счет домов начинается с улицы Водопроводной в глубь жилого массива и в сторону от центра города. Следовательно, из поисков полностью исключался упомянутый пустырь.

После тщательного обследования улицы Ванцетти я выяснил, что нумерация домов за последнее столетие не изменилась, и дом под номером 13 существует и сейчас.

В Тюмени до 1917 года было две улицы Разъездные: Малая и Большая (Сакко). Вторая из них полностью исключалась из поисков, т. к. дом с тем же номером оказывался далеко в стороне от места, указанного старожилами. А если в записной книжке С.О. Макарова слово «Малая» не указывалось, то лишь в целях сокращения текста, что обычно бывает при торопливых записях.

По воспоминаниям А.П. Рогозинского и А.Г. Галкина, семья Рогозинских жила во дворе дома в отдельном флигеле. Он сохранился до нашего времени (илл. 19). Как выяснилось из разговора с жителями, много лет назад два соседних дома – двухэтажный деревянный под номером 13 и расположенный рядом с ним в том же дворе одноэтажный под номером 15 (его и сейчас, как столетие назад, называют флигелем) принадлежали одному хозяину. Объединенные одним двором оба дома имели один и тот же номер – 13. Нет сомнения, что сохранившийся доныне под номером 15 одноэтажный деревянный флигель, примыкающий к противопожарной кирпичной стене, и есть тот дом, где проживали Рогозинские и который посещал адмирал С.О. Макаров.

Вероятно, для приема гостя использовался как скромный флигель, так и двухэтажный особняк: вряд ли хозяин дома отказался бы от чести принять прославленного адмирала и посланца правительства России. Тем более, что хозяин был предпринимателем, имел свечную мастерскую. Остатки ее – большой деревянный сарай – до сих пор сохранился в дальнем углу двора.

Дом по улице Ванцетти 13–15, а вернее сказать, усадьба, подлежит государственной охране в не меньшей мере, чем многочисленные городские сооружения, за их архитектурные особенности отмеченные охранными досками. Принадлежность его к памятникам истории Тюмени нельзя недооценивать. Здание флигеля должно иметь хорошую, со вкусом оформленную мемориальную доску с барельефом С.О. Макарова.

Могут возразить, что в архитектурном отношении флигель не представляет интереса, хотя в Тюмени домов с возрастом более века не так уж много. Но в связи с замечательными именами С.О. Макарова и П.А. Рогозинского флигель не менее ценен, чем любой архитектурный уникум или дом, украшенный деревянной резьбой. Надо сохранить и кирпичную противопожарную стенку. Их в городе беспощадно уничтожают. А ведь каменные противопожарные стены или, как их называли прежде, брандмауэры – мало почитаемая современными архитекторами, но весьма ценная особенность застройки старой Тюмени с богатым разнообразием архитектурных форм. Кстати, в одном из разговоров Александр Петрович Рогозинский вспоминал, что флигель, кажется, был каменным. Теперь ясно, что в его памяти сохранилась достаточно яркая картина стоящей рядом кирпичной противопожарной стены.

Установка мемориальной доски необходима и для создания прецедента: в Тюмени не так много памятников выдающимся деятелям науки и техники России.

С.О. Макаров погиб в Порт-Артуре 31 марта 1904 года в разгар русско-японской войны при взрыве флагмана русского Дальневосточного флота броненосца «Петропавловск» на случайной мине. Узнав о гибели друга, П. А. Рогозинский отослал 1 апреля 1904 года вдове С.О. Макарова в Петербург письмо с соболезнованиями по случаю гибели адмирала. Мне удалось обнаружить его в архиве ВМФ вместе с записной книжкой С.О. Макарова. Ниже следует полный текст письма.

«Глубокоуважаемая Капитолина Николаевна! С величайшей и невыразимой скорбью я и семья моя прочли страшную весть о кончине дорогого Степана Осиповича. Мысль цепенеет и ум отказывается верить возможности столь ужасного для всех несчастья.

Я знал Степана Осиповича много лет тому назад, в годы его юности. Последняя встреча с ним была в 1897 году. При встрече Степан Осипович высказал все величие своей благородной души, ободрив меня и семью мою словами утешения и сочувствия.

Вся Россия оплакивает кончину своего доблестного Адмирала, на которого возлагали самые светлые надежды. Но судьбы Божии неисповедимы! Я и семья моя горькими слезами оплакиваем кончину дорогого Степана Осиповича. Позвольте мне, глубокоуважаемая Капитолина Николаевна, принести Вам от себя, семьи моей и крестника Степана Осиповича, старшего сына моего Александра, от преисполненной скорбью души выражения величайшего сочувствия.» (ф. 17, оп.1 ,д.396,лл. 12–13).

В стране не было издания, которое бы в той или иной мере не откликнулось на печальное событие. В частности, широко известный журнал «Иллюстрированное всемирное обозрение» (приложение к журналу «Родина») опубликовал подробности, о которых еще совсем недавно не принято было писать. Например, о молебне, состоявшемся в Кронштадте в Андреевском соборе накануне отъезда С.О. Макарова в Порт-Артур. На фотографии запечатлен священник, благословляющий адмирала, стоящего на коленях перед алтарем.

Скорбному событию посвящались многочисленные почтовые открытки, изданные в 1904–1905 годах как в России, так и за рубежом. Некоторые из них, сохранившиеся в моем архиве, возможно, будут интересны читателям, например, открытка-репродукция с картины одного американского художника, напечатанная в США в 1906 году. На ней изображен капитанский мостик с адмиралом С.О. Макаровым в момент рокового взрыва броненосца «Петропавловск». Открытка издана в цвете, ее содержание («Смерть адмирала Макарова») продублировано на семи языках, в том числе на русском и японском. Это документ, свидетельствующий об уважении, которым пользовался прославленный адмирал С.О. Макаров во всем мире.

Среди открыток – портреты адмирала на фоне Тихоокеанской эскадры и броненосцев с Андреевским флагом, минуты гибели «Петропавловска», скорбящая женщина-Родина.

В июне 1915 года в Кронштадте был открыт памятник С.О. Макарову с надписью «Помни войну!». Памятник сохранился до нашего времени. Не одно поколение военных кораблей и ледоколов носило имя выдающегося флотоводца. Мало кто знает, что броненосец «Петропавловск» был поднят японцами со дна моря вместе с телами адмирала и художника В. В. Верещагина. Его морская шинель до сих пор хранится в часовне одного из кладбищ Порт-Артура.

Адмирал С.О. Макаров провел в Тобольске и Тюмени несколько дней, но его приезд оставил глубокий след в истории тюменского края, в судьбах и памяти многих людей. А ведь все началось с загадки о таинственном молчании репортеров. Маленький, казалось бы, штрих, а как много он дал краеведу.

В ПОИСКАХ УТЕРЯННЫХ ФОТОГРАФИЙ

События, о которых пойдет речь, настолько насыщены необычайными совпадениями, встречами с интересными людьми и наполнены случайностями, чаще всего – счастливыми, что по элементарным представлениям теории вероятности они вообще не должны иметь место или же быть крайне редкими. Тем не менее, встречи и совпадения происходили на протяжении многих лет. С начала пятидесятых годов и до настоящего времени.

Ну, вот, читатель заинтригован, пора приступать к подробностям. Повествование лучше начать с моей юности. В конце сороковых годов я стал студентом Свердловского горного института. На первом курсе всеобщим любимцем всех слушателей геологических дисциплин стал профессор Модест Онисимович Клер (1879–1966 гг.), один из первых профессоров основанного в 1917 году горного института на Урале. Подвижный, небольшого роста, в очках, с вьющейся седой шевелюрой по обеим сторонам лысины, профессор появлялся на лекциях, нагруженный картами, папками с фотографиями, чертежами, образцами горных пород и запомнился нам на всю жизнь увлеченной манерой чтения курса общей геологии.

Он был человеком яркой, но сложной судьбы. Родился в Екатеринбурге, высшее образование получил на факультете естественных наук в академии швейцарского города Невшателя – родине своего отца Онисима Егоровича Клера (1845–1920 гг.), основателя Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ), музейного деятеля, краеведа, знатока археологии и флоры Урала, и с известностью, далеко выходящей за пределы России. Его близкими знакомыми и корреспондентами по переписке были такие знаменитости как Д.И. Менделеев, член УОЛЕ, исследователь моря Лаптевых и Новосибирских островов Э.В. Толль, академик А.П. Карпинский и Нобелевский лауреат Фритьоф Нансен (1861–1930 гг.). На последнем, главном герое нашего очерка, остановимся несколько позже.

После окончания академии М.О. Клер работал преподавателем университета в Женеве, где в 1904 году стал обладателем ученой степени доктора естественных наук. В молодости он исходил все Альпы и соседний с Невшателем хребет Юры, от которого получил название один из отрезков геологического времени. Обогащенный знаниями, в 1907 году М.О. Клер возвратился в Россию, а с 1911 года навсегда связал свою судьбу с родным Уралом.

Модест Онисимович читал свой курс не по учебникам, а по маршрутам своих геологических экспедиций и поездок по Европе и по России от Западной Украины до Владивостока. Привлекали нас и таинственные пробелы в его биографии, о которых профессор упорно умалчивал, но, как говорят, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Дотошным студентам стали известны и его отход в годы гражданской войны до Владивостока с частями Колчака вместе с большинством профессуры горного института, и необоснованный арест в середине 20-х годов с подозрениями на государственную измену и на экономические преступления в пользу Франции. Как рассказывали очевидцы, лекции в горном институте профессор читал в присутствии охранника...

Надолго запомнилась мне геологическая практика летом 1950 года в окрестностях Сухого Лога на реке Пышме. Профессор – руководитель практики, несмотря на свое 70-летие, ни в чем не уступал нам, молодым, бодро взбирался на скалы, метко и профессионально, нам на зависть, наносил удары геологическим молотком по обнажениям горных пород, с утра до вечера бойко шагал и неутомимо вел нас по геологическим маршрутам. Сохранилась любительская фотография, на которой М.О.Клер снялся вместе с нами на скалистом берегу Пышмы (илл. 20).

Как это часто случается с выпускниками учебных заведений, спустя несколько лет после окончания института их охватывает ностальгия по родному вузу и годам, в нем проведенных. Малознакомое для молодого инженера чувство, особенно когда он работает в отдаленных геологоразведочных партиях, напомнило и мне, бывшему студенту, импровизированные лекции М.О. Клера и многочисленные встречи с ним. Я завел отдельную папку и стал собирать доступные мне материалы о жизни и научной деятельности профессора, включая все его публикации, в том числе газетные. А когда однажды довелось побывать в Женеве, то не преминул посетить университет и его геологический музей, смотрителем которого в свои молодые годы был Модест Онисимович.

Нерядовое для меня событие происходило летом в каникулярное время. В вестибюле главного здания обратил внимание на стены, сплошь и в несколько слоев оклеенные листками бумаги. Листки содержали объявления профессоров о начале чтения своих лекций и приглашали студентов записаться на выбранный курс. Уже один этот факт поразил своей необычностью. Дальше – больше. Коридоры пусты, нет ни студентов, ни преподавателей, ни служителей. Аудитории на ключ не заперты, как и музей университета. В музее ни души, вопросы задать некому. Недолго думая, открыл фотоаппарат и стал снимать на пленку витрины, отдельные экспонаты и археологические коллекции. За все время моего пребывания в здании никто не поинтересовался подозрительным посетителем и его намерениями. Можно ли себе представить столь демократическую атмосферу у нас в российском вузе? Надо полагать, что и во времена, когда здесь работал М.О. Клер, обстановка максимально возможного доверия к посетителям и студентам была такая же. Трудно переоценить ее высочайшее воспитательное значение.

Когда собираешь материал о своем герое, даже маленькая и случайная находка доставляет не только радость, но и направляет поиски в неожиданном для тебя направлении. Как-то в руки попал популярный журнал «Огонек» за 1958 год, в котором я обнаружил заметку М.О. Клера о пребывании в 1913 году в Екатеринбурге известного норвежского полярного исследователя Ф. Нансена. Ученый муж посетил своего уральского знакомого Онисима Егоровича, отца М.О. Клера, и музей УОЛЕ. Весь визит проходил в присутствии Модеста Онисимовича. Столь знаменательное, если не сказать больше – историческое событие в многочисленных вариантах снималось фотоаппаратом в залах музея, где пояснения давал президент УОЛЕ О.Е.Клер, и на улице у входа в музей возле автомобиля. Одна из таких фотографий, сохранившаяся в архиве М.О. Клера, была помещена в журнале. О других было сказано, что они безнадежно утрачены.

С этой заметки и начались те малообъяснимые совпадения, о которых говорилось в самом начале рассказа. Летом 1985 года в газете «Тюменская правда» я опубликовал статью «Потемкинцы в Зауралье» (статья помещена в книгу). В ней, в частности, говорилось о руководителе Красного Креста советской России Леоне Христофоровиче Попове. В годы гражданской войны он работал врачом передвижного санэпидемотряда в г. Ишиме. Заразившись сыпным тифом, он тяжело заболел и скончался. Похоронили его там же, в Ишиме. Газета со статьей каким-то непостижимым образом оказалась в Москве в руках сына. Попова Андрея Леоновича – кандидата военных наук, ветерана Вооруженных Сил, краеведа, увлеченного коллекционера, обладателя редчайшего собрания документов, вещей и реликвий, сохранившихся в мире в одном или в ограниченном количестве экземпляров, журналиста, автора многочисленных публикаций по истории России и просто отзывчивого и душевного человека, весьма щедрого на передачу своих находок тому, кто быстрее или лучше введет их в научный оборот.

Вскоре в почтовом ящике обнаружилось его благодарственное письмо. Более всего поразили строки моего неожиданного корреспондента, имеющие отношение к Ф. Нансену. «4 апреля 1986 года. ...Меня крайне заинтересовало в Вашем письме сообщение о музее науки и техники, созданном в Вашем вузе. Это прекрасное начинание, и мне бы хотелось оказать посильное содействие в пополнении музея материалами. Конечно, я чистый гуманитарщик и мало разбираюсь в вопросах техники, но как историк кое-что знаю, что, возможно, еще не отражено в соответствующей литературе. Например, известно ли Вам, что железную дорогу Тюмень–Омск строил инженер Сергей Алексеевич Беэр? Его предки были шведы, приглашенные Петром Первым для строительства судоверфи. Все последующие поколения этой семьи стали горными инженерами, путейцами, мостостроителями. Они породнились с рядом выдающихся деятелей России: Буниными, Елагиными, Протасовыми, Толстыми, Сытиными, Чайковскими и др. Жена С.А. Беэра, в девичестве М.В. Елагина, отдала, кстати, Третьяковке прижизненный портрет А.С. Пушкина кисти Тропинина (!). Их сын А.С. Беэр был одним из любимых учеников академика Н.Е. Жуковского. Сам же С. А. Беэр всю жизнь дружил с замечательным полярным исследователем и обаятельным человеком Ф. Нансеном, который к нему приезжал в гости в Екатеринбург. У меня даже имеется неизвестная никому и неопубликованная фотография Ф. Нансена того времени с его автографом, подаренная им лично С. А. Беэру, а также снимок Нансена и Беэра в Екатеринбурге около автомобиля».

Воистину, на ловца и зверь бежит! Нет необходимости описывать мое волнение, с которым в ответном письме я обратился к Андрею Леоновичу с нетерпеливой просьбой о подробностях. Два последующих письма, полученные в июне и августе, подсказали мне новую нить поисков, но главное, чем обогатился мой архив, это ксерокопиями тех редких снимков, о которых меня известил А.Л. Попов. Вскоре мне довелось побывать в Москве в квартире Андрея Леоновича, познакомиться с его гостеприимной супругой Галиной Петровной, целиком разделявшей все коллекционные увлечения и поиски мужа.

Между тем переписка с А.Л. Поповым продолжалась с еще большей интенсивностью. Он писал:«10 августа 1986 года. Удивлен, что ни в Свердловске, ни в Перми не оказалось материалов о деятельности С.А. Беэра в Екатеринбурге в начале века. Ведь он был главным инженером строительства железной дороги. Нансен приезжал к нему лично. Я хорошо обо всем этом знаю из разговоров с его потомками. К сожалению, сейчас его прямой внук Николай Андреевич Беэр находится на Севере. Надеюсь, что зимой он вернется и тогда я попрошу его послать Вам все материалы о его предках. Знаю, что у них в семье есть даже грамота от Петра Первого, пожалованная родоначальнику этой фамилии бригадиру Андрею Беэру, на воеводство в одном из сибирских городов, где его, кстати сказать, обокрали...».

И еще: «25 октября 1986 года. Москва. Уважаемый Виктор Ефимович! Учитывая переживаемый период ускорения и руководствуясь желанием быстрее выполнить Вашу просьбу, посылаю до праздников, а не после таковых, фотокопии с оставшихся у меня фотографий по Нансену, а также копию дарственной от прежней их владелицы в мой адрес. Буду рад, если эти материалы Вас заинтересуют. Держите нас в курсе дел Ваших поисков и находок. Галина Петровна передает Вам привет и упрекает меня в скаредности, так как я не отдал Вам подлинники снимков и статей, а только их копии. Может, она и права...».

Упомянутую в письме прежнюю владелицу фотографий звали Анной Владимировной Нифонтовой. Она – дочь известного хирурга В.Н. Нифонтова. Ее мать, О.С. Нифонтова, урожденная Беэр, сохранила у себя фотографии Нансена, унаследованные ею от своего отца, инженера С.А. Беэра (1858–1917 гг.). А.Л. Попов прислал мне и копию дарственной записки в свой адрес, датированной 10-м июлем 1962 года. Вот так, обойдя немыслимый круг своих прежних владельцев, сквозь череду имен и дат две бесценные фотографии оказались, наконец, в Тюмени.

На одной из них (илл. 21) в центре снимка сфотографирован Ф. Нансен в гостях у Е.О. Клера в одном из залов музея УОЛЕ в Екатеринбурге. Справа от него стоит Клер, слева – инженер Вурцель. Над фотографией разместился подлинный автограф Ф. Нансена с двойной датой (старый и новый стили) посещения музея: 11 (24) октября 1913 года.

Другой снимок (илл. 22) с автомобилем сделан перед отъездом Ф. Нансена из музея в оперный театр, где он слушал оперу П. И. Чайковского «Пиковая дама». Здесь Нансен в шляпе сидит в машине на переднем плане. За машиной видна табличка у входа в музей. На обороте фотографии рукой А. В. Нифонтовой Беэр, дочери инженера С.А. Беэр и М.В. Елагиной-Беэр, сделана следующая надпись: «Фритьоф Нансен у нас в гостях в Екатеринбурге. Крайний слева папа, рядом с ним стоит Востротин. В машине сидят Нансен, рядом Вурцель и швед Стрем». Там же на обороте имеется штамп: «Фотограф Н.Н. Введенский».

Похожий снимок, как уже говорилось, опубликовал в журнале «Огонек» М.О. Клер. Он есть также в «Уральском следопыте» за тот же год. При схожих сюжетах расположение участников съемки на предложенной читателю фотографии заметно различается. Так что фотография с автомобилем действительно уникальна. К сожалению, неизвестна судьба еще одной фотографии, сделанной на вокзале Екатеринбурга при встрече высокого гостя.

Каким же образом Ф. Нансен оказался в Екатеринбурге? В 1913 году на грузовом пароходе «Коррект» Нансен попытался достигнуть устья Енисея, чтобы доказать возможность грузовых перевозок по Карскому морю из Европы. В устье Енисея путешественники пересели на местный пароходик «Омуль» и посетили Енисейск и Красноярск. Управляющий казенными сибирскими железными дорогами Е.Д. Вурцель предложил Нансену проехать по Сибири в железнодорожном вагоне от Красноярска до Владивостока. Он, совместно с енисейским золотопромышленником С. В. Востротиным, сопровождал ученого на протяжении всего пути, включая обратный, до Челябинска и Екатеринбурга. Здесь он остановился вместе с Вурцелем на квартире Беэра.

Знаменитого Ф. Нансена история связала и с нашим краем. Задолго до сибирской и уральской поездки Нансен организовал в 1893–1896 годах Норвежскую полярную экспедицию на корабле «Фрам», основной целью которой стало достижение морским путем Северного полюса. На случай, если «Фрам» окажется затертым льдами, дальнейшее продвижение к полюсу предполагалось продолжить на собаках. Их приобретение Нансен возложил через барона Э.В. Толля на тобольчанина Антона Ивановича Тронтхейма, известного в России и за рубежом как неутомимого, если не сказать больше – отчаянного путешественника с глубоким интересом к любой новизне, исследователя и знатока тобольского Севера. Тронтхейм, польщенный доверием, отправился в Березов, где закупил три десятка собак, нанял проводника и через три месяца путешествия встретился с кораблем Нансена у села Хабарово на сопряжении горного Полярного Урала с побережьем Карского моря. В память о свидании Ф. Нансен подарил Тронтхейму золотую медаль, а позже – свою книгу, изданную на немецком языке, с автографом: «А.И. Тронтхейму с благодарностью за оказанную услугу от Ф. Нансена. 26 августа 1897 года». Книга хранится в библиотеке Тобольского краеведческого музея-заповедника.

А.И. Тронтхейм, родом из Норвегии, поселился в Тобольске как колонист в 1876 году. Жил в Подчувашском предместье в собственном доме. Служил у А.М. Сибирякова, на его пароходе «Обь» плавал в Швецию и Норвегию, сопровождал знатных особ в путешествиях по Сибири, встречался в Тобольске в 1897 году с адмиралом С.О. Макаровым, участвовал в поисках экспедиции Седова. Умер в Тобольске в 1934 году, похоронен на Завальном кладбище недалеко от могил декабристов.

Некоторым успехом увенчались мои поиски документов в областном архиве и в железнодорожном музее Санкт-Петербурга о деятельности С.А. Беэра в нашем крае как начальника работ от Екатеринбургского управления по постройке Т юмень-Омской железной дороги Министерства путей сообщения. Так, найдены обращения по текущим делам в Тюменскую городскую Думу, его автографы и ряд фотографий с участием Беэра, на которых запечатлена приемка дороги государственной комиссией в 1912 году. С одной из них я знакомлю читателей (илл. 23).

К сожалению, недавно, в начале 1999 года, до меня дошла печальная весть о кончине А.Л. Попова.

ИСКАТЕЛЬ И ЗНАТОК ПЛАТИНЫ

Знает ли читатель, сколько минералов на Земле известно человечеству? Совсем немного, чуть меньше 3-х тысяч – мизер по сравнению с миллионами особей живого мира. И вот среди этого крохотного семейства минералов имеется один, весьма необычный для тюменцев. Он носит имя нашего земляка – высоцкит, и назван в честь первооткрывателя минерала платиновопалладиевой группы Николая Константиновича Высоцкого (1864–1932 гг.), выдающегося русского геолога с мировой известностью.

Еще в студенческие годы (1949–1954 гг.), проведенные мною в Свердловском горном институте им. В.В. Вахрушева (сейчас Уральская государственная горно-геологическая академия), мне приходилось слышать имя геолога Н.К. Высоцкого на лекциях доцента Трифонова В.П. первого биографа ученого и его ученика. Имя запомнилось главным образом по той причине, что Н.К. Высоцкий много лет занимался поисками россыпной и коренной платины в моих родных местах: в Висиме и Черно-Источинске, что вблизи г. Нижнего Тагила.

Семья Высоцких в Тюмени стала известной с середины прошлого столетия. Ее родоначальник К.Н. Высоцкий – сын офицера и участника польского восстания 1830 года, сосланного в Сибирь в г. Тару. С 1857 года, рано лишившись отца. К.Н. Высоцкий учительствовал в Тюмени, позже открыл первую в городе фотомастерскую и литографию. Дом семьи Высоцких сохранился до сих пор (ул. Ленина. 10). Здание известно тюменцам больше как дом пролетарского поэта А. Князева – внука К.Н. Высоцкого, с соответствующей мемориальной доской. Здесь провел свое детство и юношеские годы будущий геолог Николай Высоцкий.

Он родился в Барнауле, но вовсе не потому, что семья постоянно проживала в этом городе. В те годы уровень акушерского обслуживания в Тюмени значительно уступал развитым центрам Сибири. По-видимому, немалую роль сыграли и личные связи Высоцких с барнаульскими врачами. Кстати, акушерскими услугами Барнаула и Омска пользовались и другие семьи Тюмени среднего достатка, например, семья И.Я. Словцова – основателя реального училища.

Детство свое, исключая несколько первых недель от рождения, Коля Высоцкий провел в Тюмени. Здесь он окончил реальное училище.

Поскольку реальное образование не давало возможности приобщиться к высшему, родители перевели сына в Екатеринбург в мужскую гимназию. После завершения среднего образования в 1886 г. он поступает в Петербургский университет, но вскоре переходит в горный институт. С тех пор судьба его навсегда оказалась связанной с горным делом.

Еще будучи гимназистом, Николай опубликовал в 1885 году свою первую геологическую работу совместно с профессором Казанского университета А.А. Штукенбергом – своим первым наставником, оказавшим решающее влияние на выбор Высоцким профессии.

В горном институте учителями Н.К. Высоцкого были известные русские ученые А.А. Карпинский, И.В. Мушкетов и Г.Д. Романовский. В летние каникулы студент Высоцкий непременно посещал Тюмень. Сохранилась фотография Николая в форме студента-горняка (илл. 24). Она была сделана в фотомастерской известного тюменского фотографа Т.К. Огибенина, выходца из уральского поселка Висим. Мог ли предполагать и мастер, и его клиент, что уже через несколько лет студент в красивой форме прославит свое имя изучением платиновых приисков именно Висимского района?

Молодой горный инженер в 1891 году становится обладателем диплома о высшем образовании и зачисляется сотрудником Геологического комитета России. Здесь он проработал всю свою жизнь. Исключая двухлетние исследования в Воронежской губернии, Н.К. Высоцкий с 1893 года ведет геологические изыскания на линии строящейся Сибирской железной дороги и по берегам рек Иртыш, Ишим, Тобол, Обь (участок Самарово–Обдорск). На опубликованные ученым отчеты до сих пор ссылаются наши геологи-нефтяники, как на одни из первых, предшествующих детальному исследованию осадочных толщ Западной Сибири. Н.К. Высоцкий сделал обстоятельные заключения о поисках питьевой воды, в том числе по скважинам, пробуренным на городской территории Тюмени.

С 1896 года Н.К. Высоцкий был привлечен Геологическим комитетом к изучению уникальных уральских месторождений платины и, в меньшей степени, золота. С целью повышения квалификации он командируется на месяц в Западную Европу (Швейцария, Германия, Франция). В моем архиве хранится оригинал почтовой открытки, отправленной Н.К. Высоцким 26 апреля 1897 года из Цюриха в Тюмень сестре Л.К. Высоцкой (илл. 25).

Уральские изыскания начались с южных районов: (Кочкарь. Ахуновская дача, Карагайская станица, Миасс). В последующие годы Н.К. Высоцкий занимался изучением платиновых приисков в Висимо-Шайтанской, Черноисточинской, Нижнетагильской, Исовской. Бисерской и Николае-Павдинской дачах Среднего и Северного Урала, в истоках родной ему еще с тюменского детства реки Туры. Основной базой геолога стал знаменитый Валериановский прииск близ горы Качканар (илл. 26). Накопленный в 1900–191З гг. материал был обобщен в монографии «Месторождения платины Исовского и Нижнетагильского районов на Урале» (1913 г.). Книга стала введением к более поздней (1923 г.) многотомной всемирно известной монографии «Платина и районы ее добычи».

Н.К. Высоцкий постоянно консультировал уральских геологов – специалистов по платине, намечал пути поисков новых месторождений, сотрудничал с трестом «Уралплатина» (Екатеринбург). В годы гражданской войны, лишенный возможности возвращения в Геолком (Петроград), ученый работает в 1917–1922 годах в Екатеринбурге, преподает в горном институте, не прекращая полевых геологических изысканий (илл. 27).

С 1922 года Н.К. Высоцкий трудится в Петрограде-Ленинграде. Изучает фонды Геолкома, составляет первую подробнейшую геологическую карту Урала. Многолетняя работа вдали от дома и семьи, питание всухомятку, ночевки под открытым небом или в сырой палатке в дождь, снег или в зной стали причиной тяжелой формы туберкулеза – спутника работников приисков, большую часть времени вынужденных проводить в условиях повышенной сырости. Болезнь не оставляла Н. К. Высоцкого до конца его дней. Мало помогла лечению сложная операция на легких. Скончался ученый в 1932 году за просмотром гранок объяснительной записки к главному детищу своих последних лет – карте. За выдающиеся геологические исследования Н.К. Высоцкому, одному из первых, было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР (илл. 28).

Влияние незаурядных личностей на развитие науки не прекращается с их физическим уходом из жизни. Н.К. Высоцкий при изучении в 1921–1923 гг. в фондах Геолкома образцов минералов и руд норильских месторождений впервые обнаружил в них наличие платиново-палладиевых металлов. Открытие было сделано, как принято говорить, на кончике пера, так как в Норильске Н.К. Высоцкий никогда не был.

Более поздние рентгеноскопические исследования норильских руд в пятидесятые годы позволили уверенно выделить новый платиносодержащий минерал, получивший название – высоцкита. Это произошло в 1962 году (публикации А.Д. Генкина, О.Е. Звягинцева). Этим названием, признанным всем миром, отражена не только выдающаяся роль нашего замечательного земляка, но и отдана честь городу Тюмени, воспитавшему всемирно известного ученого.

В памяти геологов-уральцев и сибиряков Н.К. Высоцкий остался великим тружеником, не жалевшим здоровья во имя науки. Воспитанник классической геологической школы, он учил своих помощников скрупулезному изучению и тщательной фиксации фактов, удивлял сотрудников неожиданной их интерпретацией. Современников поражала необыкновенная способность ученого к обобщению разрозненных сведений. В жизни он был прост в обращении с рабочими, по-петербургски вежлив с любым собеседником, очень любил проводить время с детьми. От отца ученый наследовал любовь к фотографии и умело использовал последнюю в своей практической и научной деятельности. Книги Н.К. Высоцкого насыщены прекрасными снимками его собственного изготовления.

Геологические прогнозы геолога отличались абсолютной безошибочностью. Так, благодаря настоянию Н.К. Высоцкого в 20-х годах началось строительство Норильского комбината в районе промышленных медно-никелевых месторождений. Заслуга ученого состоит в том, что руды этих месторождений, согласно анализам, содержали платину и палладий. Ради меди и никеля бедная в двадцатые годы Россия вряд ли решилась бы осваивать Норильск.

Другим весьма важным результатом исследований Н.К. Высоцкого стало выделение на Урале двух таинственных типов коренного оруденения платины: рассеянный в дунитах и в виде скоплений в гнездах хромитов. Эти сведения расширили районы поисков платины, ранее ориентированных только на россыпи.

Полная независимость суждений от каких-либо научных авторитетов ярко отличала всю научную деятельность Н.К. Высоцкого. Характерная деталь: в опубликованном А. А. Карпинским некрологе, где вряд ли уместны упоминания о прошлых спорах, академик и президент АН СССР не удержался от критики своего ученика за строптивость и несогласие со взглядами научных светил.

За внешней суровой оболочкой постоянно думающего и озабоченного человека скрывалась ранимая, добрая и человеколюбивая натура. Неслучайно на Урале до сих пор помнят Н.К. Высоцкого не только его ученики, но и более позднее поколение. Мне помнится, в 1964 году в Свердловском горном институте была проведена научная конференция, посвященная столетию со дня рождения ученого. Первый биограф Н.К. Высоцкого профессор этого института В.П. Трифонов, теперь покойный, подготовил богатые материалы к биографии ученого, настойчиво пропагандируя их в печати. К сожалению, он совершенно не располагал сведениями о тюменском периоде жизни ученого. Поэтому настоящую публикацию о Высоцком-тюменце можно считать первой. Не была известна В.П. Трифонову и подборка фотографий Н.К. Высоцкого, которой располагает автор. Имя Н.К. Высоцкого отражено в БСЭ (второе и третье издания), в Биографическом словаре деятелей естествознания и техники, в Уральской советской энциклопедии (первый том, 1933 г.), а также в многочисленных книгах по минералогии вместе с пояснениями о происхождении названий минералов.

В старинном уральском поселке Ис, центре платиновой промышленности Урала, в здании Дома культуры разместился музей истории уральской платины. Мне довелось посетить его летом 1990 года. Здесь собраны уникальные экспонаты и материалы. В свое время организатор музея В.И. Попков, бывший управляющий Исовскими приисками, безуспешно пытался присвоить музею имя ученого. С уходом из жизни В. И. Попкова другого такого энтузиаста в поселке не нашлось, и сейчас музей влачит жалкое существование. Посетители допускаются в него, деликатно выражаясь, неохотно...

К сожалению, и в Тюмени к наследию семьи Высоцкого было проявлено недопустимое пренебрежение. Так, не сохранился обширный архив семьи с многочисленными письмами, фотографиями, негативами и открытками. Он был сожжен в начале 50-х годов в огороде дома в Затюменке, где до своей кончины в 1944 году проживала сестра Н.К. Высоцкого Людмила Константиновна – тоже заметная фигура в истории города.

Можно сожалеть, что память о выдающемся геологе в Тюмени, в его родном городе, совершенно не отражена. Два здания в городе ждут мемориальных досок: дом по ул. Ленина, 10 и бывшее реальное училище.

НОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ

Постановлением правительства России в стране 26 сентября 1999 года проводились юбилейные торжества по случаю 150-летия великого русского ученого, лауреата Нобелевской премии выдающегося физиолога, академика России Ивана Петровича Павлова (1849–1836 гг.). Инициативу организации торжеств по ряду необычных обстоятельств, изложенных ниже, взял на себя Тюменский нефтегазовый университет. Тема «Павлов и Тюмень» оказалась весьма занятной и представляет немалый интерес для читателей.

В центре города Тюмени на территории областной клинической больницы с 1967 года стоит памятник И.П. Павлову, скульптор Л. Клюкин (илл. 29). Для меня много лет оставалась неразрешимой загадка появления памятника в нашем городе: может быть, ученый посещал Тюмень или имел с городом какие-то связи? Любопытство подогревалось множеством вопросов, но в первую очередь – тремя немаловажными обстоятельствами. Во-первых, предстоящим юбилеем основателя учения о высшей нервной деятельности. С другой стороны, если бы сбылись предположения о посещении И.П. Павловым Тюмени, то событием подобного рода можно было бы вполне гордиться: не так уж часто нобелевские лауреаты посещают наш город. И, наконец, третья причина. Впрочем, о ней чуть позже...

Тщательное изучение биографии академика по летописи его жизни и деятельности, изданной в 1969 году, с почти ежедневным описанием событий за 1849–1917 годы, позволило сделать вполне определенный вывод: в Сибири И.П. Павлов никогда не был. Случился, правда, в судьбе ученого один «сибирский» эпизод, связанный с попыткой И.П. Павлова пройти в 1887 году по конкурсу на профессорскую должность медицинского факультета Томского университета. Конкурс, к великому удовлетворению первого ректора сибирского университета профессора В.М. Флоринского, прошел успешно, состоялось зачисление И.П. Павлова на профессорскую должность. К сожалению, столичные власти, спохватившись в самый последний момент, не пожелали отпустить в Сибирь подающего надежды молодого специалиста. Как часто случается в российской высшей школе, обещанные блага тотчас оказались позабытыми, как только ученый отказался от переезда в Сибирь. В результате Павлов стал профессором кафедры фармакологии в Санкт-Петербурге спустя лишь три года, в 1890 году. Можно добавить, что он всю жизнь гордился тем, что в свои студенческие годы слушал лекции по химии замечательного сибиряка, великого учителя Д.И. Менделеева.

Итак, Сибирь в судьбе ученого не сыграла какой-либо заметной роли. И все же в жизни И.П. Павлова-физиолога произошли события, имеющие прямую связь с нашим краем и, в частности, с семьей Словцовых. Дело в том, что в семье Ивана Яковлевича Словцова, основателя реального образования в Тюмени, в 1874 году родился сын Борис. Молодые годы он провел в Тюмени, закончил здесь реальное училище, затем – классическую гимназию в Екатеринбурге и, наконец, Военно-медицинскую академию (ВМА) в Санкт-Петербурге (1897). Еще в студенческие годы Бориса Ивановича Словцова (несколько позже мы вернемся к этому имени) старшие коллеги-учителя академии, включая И.П. Павлова – профессора ВМА с 1890 года, заметили у молодого ученого необыкновенное трудолюбие, печать одаренности и раннюю склонность к научным исследованиям. Будучи студентом, он уже имел научные публикации по физиологии пищеварения – направления, которому остался верен всю свою короткую жизнь. Иван Петрович постоянно опекал своего воспитанника. Вот краткая хронология некоторых событий.

1900 год. И.П. Павлов выступает в прениях по докладу Б.И. Словцова «О лейкоцитозе, вызываемом некоторыми сырыми пищевыми средствами». В 1903 году Иван Петрович оппонирует докторскую диссертацию Б.И. Словцова. В последующие годы постоянно, почти после каждого публичного доклада Словцова, дискутирует с ним (1904, 1908, 1910 и др. годы). Председательствуя, например, на заседании Общества русских врачей (1909 г.), он подвел итог обсуждения сообщения Б.И. Словцова «Действие рыбной пищи на обмен фосфора, кальция и магния» следующими словами: «Только точные исследования над усвояемостью пищевых веществ делают диетическое лечение рациональным».

После защиты докторской диссертации известность и научный авторитет Б.И. Словцова настолько возросли, что теперь уже ученик стал оказывать внимание и помощь своему учителю. Так, будучи признанным популяризатором медицинских знаний, в 1905 году он опубликовал в «Календаре для врачей... на 1906 год» статью, посвященную 25-летию научной деятельности своего учителя. Позже, в 1916 году, Б.И. Словцов выступает одним из учредителей Общества российских физиологов и просит И.П. Павлова возглавить его. У Министерства просвещения удалось добиться ссуды на издание «Русского физиологического журнала им. И.М. Сеченова» и на организационные дела. Ответственным редактором журнала по рекомендации председателя Общества И.П. Павлова становится Б.И. Словцов. К сожалению, в годы первой мировой и гражданской войн Б.И. Словцов, интенсивно работая над проблемой заменителей пищевых продуктов, подорвал свое здоровье. Он испытывал заменители на себе. Сначала у него обнаружили язву желудка, а позже – раковую опухоль. Борис Иванович скончался в относительно молодом возрасте в 1924 году, пережив своего именитого отца всего лишь на 17 лет. Медицинские энциклопедии России постоянно отмечают его имя в своих публикациях.

Остается добавить, что в своей научной деятельности И.П. Павлов был знаком и плодотворно сотрудничал с первой в России женщиной-профессором, анатомом, уроженкой города Тобольска (1854 г.) Анной Красуской.

История связей И.П. Павлова и Сибири получила в Тюмени еще одно необычное продолжение. Мой сын, Евгений Викторович, рано ушедший из жизни (1956–1994 гг.), в конце 70-х начале 90-х годов работал в Колтушах под Петербургом в Институте физиологии АН России им. И.П. Павлова, был стажером, аспирантом, защитил там кандидатскую диссертацию. В этом институте после кончины его основателя в 1936 году в бывшем кабинете академика, где еженедельно проходили клинические конференции-«среды», была создана мемориальная комната-музей великого ученого. После смены поколений руководителей и ухода энтузиастов, музею со временем стали уделять все меньше и меньше внимания, а затем и вовсе о нем забыли, а комнату, как нередко водится, использовали для расширения производственных площадей.

Экспонаты, а это в основном научные приборы конца XIX – начала XX столетий, которыми лично пользовался И.П. Павлов, редкие фотографии, книги и журналы оказались на чердаке. Случайно обнаружив, Е.В. Копылов бережно их собрал и привез в Тюмень. Сейчас они хранятся в музее истории науки и техники при нефтегазовом университете. Среди них уникальная подборка 18 фотографий И.П. Павлова и его учеников, снятых в научных лабораториях на фоне исследовательских аппаратов и подопытных собак, фотоснимок выступления ученого при вручении Нобелевской премии, совместные снимки с выдающимися учеными и писателями мира (например, с А. И. Куприным), панорама академгородка и др. Из приборов стоит упомянуть старинный микроскоп в бронзовом исполнениии фирмы «Carl Zeiss» в Йене, жидкостный барометр отечественного производства конца прошлого века, метроном фирмы «I. Wagner» из Парижа, термометр с двумя шкалами (Цельсий – Reaumue), чернильница из голубого стекла, шприцы, разного рода датчики. В коллекции находятся несколько книг и журналов 30-х годов с фотографиями лабораторий в Колтушах и перечисленных приборов, статьями об академике и его трудах.

А как же быть с историей появления памятника И.П. Павлову в Тюмени? По всей вероятности, его необычное возникновение связано с уважительным отношением к авторитетному имени и похвальной инициативой кого-то из руководства областной больницы тех лет. И в этом поступке нет ничего особенного: есть же в Тюмени улицы, названные в честь именитых людей, никогда город не посещавших... До недавнего времени памятник находился в запущенном состоянии, но накануне юбилея ученого, нобелевского лауреата, администрация больницы проявила уважительную и похвальную инициативу, кардинально обновив памятник. Облицованный красным гранитом, он стал неузнаваемым. Если бы еще добавить к нему традиционную табличку с именем ученого, предотвращая недоуменные вопросы по части принадлежности мемориального сооружения...

Можно добавить, что по обстоятельствам, сходным с описанными, в Голышманово находился памятник великому хирургу Н.И. Пирогову.

ОСТРОВ, ОТКРЫТЫЙ В КАБИНЕТЕ

В Карском море, между семьдесят вторым и семьдесят восьмым «тюменскими меридианами», разрезающими надвое Ямал и Гыданский полуостров, почти на половине пути от Земли Франца-Иосифа до Северной Земли, лежит сравнительно небольшой остров, носящий имя известного российского полярного исследователя Владимира Юльевича Визе (1886–1954 гг.). История открытия острова необычна.

Французский ученый Леверье открыл в 1846 году неизвестную дотоле планету Нептун, оттолкнувшись от незначительного отклонения орбиты Урана. Вычисления знаменитого исследователя позволили ему точно указать участок неба с местонахождением новой планеты. В том же году астрономы ее обнаружили: состоялось, как принято говорить в таких случаях, «открытие на кончике пера».

Куда меньше известны не столь эффектные открытия из этого ряда. А они были и у нас, в Западной Сибири. Так, изучая в конце двадцатых – начале тридцатых годов морские течения в Карском море по картам, уже упомянутый мною В.Ю. Визе остановил свое внимание на дрейфующих льдах и вмерзших в ледовую толщу кораблях, большей частью трагически погибших в первые два–три десятилетия двадцатого века. К северу от Ямала ученый обнаружил на картах характерный изгиб векторов течения океанских вод. Он предположил наличие в северных широтах Карского моря неизвестного морякам острова. Первая же океанографическая экспедиция зафиксировала этот остров, сняв его очертания и нанеся на карту. Остров получил имя своего первооткрывателя: сравнительно редкий в географии случай, когда имя острову было дано еще при жизни исследователя. Открытие было сделано не с борта корабля или самолета, не при помощи бинокля, а в рабочем кабинете ленинградского ученого.

Говорят, В. Ю. Визе, посетив спустя несколько лет «свой» остров, был разочарован увиденным: его глазам открылась пологая ледяная пустыня без следов растительности. Но это уж, как говорится, частности. С 1945 года на острове Визе непрерывно работает метеостанция. Мне удалось раздобыть памятный почтовый конверт, проштемпелеванный на том далеком острове и посвященный сорокалетию станции в 1985 году. На памятных штемпелях запечатлены географическое очертание острова, юбилейная дата и портрет В.Ю. Визе. Недавно станция отметила свой полувековой юбилей.

ЗЕМЛЯКИ В НАЗВАНИЯХ МИНЕРАЛОВ

Из упомянутых ранее почти трех тысяч минералов, известных на Земле, около трети имеют персональные названия. Другими словами, они названы именами либо их первооткрывателей, либо других известных общественных деятелей или авторитетных служителей науки. Среди таких минералов за последнее столетие появились имена наших замечательных земляков. О двух из них, высоцките и лаксманнте, уже говорилось. Но кроме них имеются еще несколько минералов, названия которых навсегда связали историю минералогии с нашим краем.

Удалось установить, что они названы в честь известных тюменцев и тоболяков. Как выяснилось, этот факт прошел мимо наших специалистов-геологов. Поэтому студенты на моих лекциях узнали о минералах раньше, чем местные именитые профессора. Во-вторых, везде, где приходилось рассказывать о таких минералах, я встречал неподдельное удивление, если не сказать больше изумление типа «как!», «не может быть!» или «надо же!» Вот почему рассказ о таких минералах будет небезынтересен читателю.

Имя Д.И. Менделеева – тоболяка, одного из самых выдающихся умов России, не нуждается в представлении. Менее известно, что в честь Менделеева был назван минерал менделеевит (синоним самирезит). Впервые его нашли в окрестностях озера Байкал. Наименование минералу предложил академик В.И. Вернадский в 1914 году вскоре после кончины Д.И. Менделеева. Минерал окрашен в черный цвет, обладает высоким содержанием урана, радиоактивен (концентрация урана достигает 27%), считается достаточно редким и в других областях земного шара, кроме Сибири, не встречается.

Еще один минерал – еремеевит. Свое название он получил по инициативе французского химика А. Дамура в 1883 году в честь выдающегося русского минералога Павла Владимировича Еремеева (1830–1899 гг.), уроженца г. Тобольска, академика Петербургской академии наук (илл. 30). Редкий случай: минерал был назван по имени первооткрывателя еще при его жизни!

Загадочный минерал, ранее неизвестный геологам, был обнаружен П.В. Еремеевым в пегматитах Забайкалья в Даурии. Как и в случае с менделеевитом, нигде в других местах Земли еремеевит не встречается. Минерал относится к редким прозрачным ограночным камням слабо-желтого цвета.

Академик В.П. Еремеев родился в Тобольске в семье горного инженера. Отец его закончил горный кадетский корпус и в науке известен как автор французско-русского и немецко-русского словарей технических терминов по шахтному делу, геологии, минералогии и кристаллографии. В Санкт-Петербургском горном институте он преподавал иностранные языки. Технические словари В. Еремеева были одними из первых в России.

Они оказали существенное влияние на формирование русской горно-геологической терминологии.

По совету отца молодой Павел Еремеев поступил в корпус горных инженеров, позже переименованный в горный институт, и закончил его в 1851 году. В течение трех лет (1859–1861 гг.) он стажировался за рубежом: в Германии, Франции, Италии. Англии и Австрии, где изучал минералогические коллекции и музеи, прослушал курсы лекций известных ученых.

Заслуги П.В. Еремеева как выдающегося минералога высоко ценятся у нас в стране и за границей. Он дал во многих отношениях непревзойденное до сих пор точнейшее описание многих минералов России. Долгие годы он был профессором в горном институте. Среди его учеников числится академик А.П. Карпинский, будущий президент АН СССР. Американский ученый-минералог Дэн в своей работе «Система минералов» ввел особый знак обозначения имени Еремеева. Знак позволял экономить место при многочисленных ссылках на работы нашего земляка.

Еще один минерал – комаровит. Он назван в память космонавта В. М. Комарова (1927–1967 гг.), погибшего при возвращении космического корабля на Землю в апреле 1967 года. В годы войны будущий космонавт, как и космонавт Л.С. Демин, а также сын выдающегося летчика-испытателя В.П. Чкалова Игорь Чкалов, учились в школе военных летчиков в г. Заводоуковске. Комаровит был впервые обнаружен сравнительно недавно – в 1971 году, геологом А.М. Портновым в Карелии, вблизи водоема Ловозерское, а позже – в Гренландии. Это минерал розового цвета из группы силикатов.

Определенно можно выделить минерал федорит, названный в честь русского минералога и кристаллографа Е.С. Федорова – автора знаменитой конструкции «федоровского столика», знакомого любому геологу. Е.С. Федоров в конце XIX столетия исследовал тюменский Полярный Урал до широт реки Маньи.

Наконец, минерал ермакит, названный в честь основателя русской Сибири. Минерал впервые описан в Сибирской советской энциклопедии в 1929 году известным геологом, искателем сибирских метеоритов П.Л. Дравертом из Омска. Ученый обнаружил скрытно-кристаллический минерал в плиоценовых глинах на правом берегу Иртыша в окрестностях Омска. По химическому составу он представляет собой богатый железом водный атомосиликат с небольшой примесью извести и магнезии. Цвет – темно-бурый, непрозрачный. Справедливости ради следует отметить, что минерал среди части специалистов-минералогов признанием не пользуется.

Мы перечислили только семь минералов, названных в память о наших земляках. Есть еще и другие минералы, запечатлевшие в своем имени замечательных сибиряков, например, обручевит, урванцевит и др. Но это уже другая Сибирь, не Западная.

Кстати, академик В.А. Обручев – знаток геологии Центральной и Восточной Сибири и хорошо известный в геологических кругах, и геолог Н.Н. Урванцев – исследователь норильских недр, многократно бывали в Тюмени и на севере области.

МАГ ВЫЧИСЛЕНИЙ

В уже упомянутом музее истории науки и техники имеется небольшой стенд, посвященный знаменитым четырехзначным математическим таблицам, до сих пор широко применяемым в школах, несмотря на усиливающуюся конкуренцию карманных калькуляторов. Когда к стенду подходят школьники, то оказывается, что они знают об этих таблицах не меньше, чем поколения выпускников средних школ минувших десятилетий. Значительно реже получаешь утвердительный ответ о том, сколько раз переиздавалось популярное учебное пособие, еще реже – об авторе книжки. И уж совсем мало кто знает, не исключая и отдельных учителей, особенно молодых, о связях знаменитого автора с нашим краем.

Профессор-математик педагогического института в Твери, член-корреспондент Академии педагогических наук, доктор педагогических наук, заслуженный деятель науки России Владимир Модестович Брадис (илл. 31) – ученый с мировым именем, признанный глава научного направления приближенных вычислений, впервые издал в Твери небольшим тиражом свои тоненькие «Таблицы...» в мягкой обложке еще в далеком 1921 году. С тех пор они издавались столь часто, что вполне могли бы стать, но почему-то не стали, постоянной номинацией знаменитой книги рекордов Гиннесса. Посудите сами: второе издание было предпринято в 1930 году, двадцать пятое вышло в свет в 1954-м, пятьдесят пятое посмертно издано в 1986-м, а в 1993 одно из последних – 59-е. К моменту издания этой книги номер выпусков, наверное, увеличился еще более. Редкий автор может блеснуть столь высокой популярностью своего произведения.

Как ни покажется странным, но повсеместное признание заслуг профессора, вызванное появлением весьма полезных для практики таблиц, почти полностью заслонило другие научные труды В.М. Брадиса, для науки более значимые и весомые. Такие перекосы судеб научных и педагогических работников случаются гораздо чаще, чем принято считать. Между тем Брадис за свою долгую жизнь (1890–1975 гг.) опубликовал более семидесяти научных трудов, среди которых насчитывается около двух с половиной десятков монографий. Среди последних – учебники по алгебре, арифметике и аналитической геометрии для школ и педагогических институтов, знаменитые книги «Методика преподавания математики», «Теоретическая арифметика», «Арифметика приближенных вычислений» и «Ошибки в математических рассуждениях». В Большой советской энциклопедии опубликованы его статьи «Округление», «Погрешность», «Приближенные вычисления и формулы» и др. Коллеги считали В.М. Брадиса непревзойденным изобретателем школьных математических задач и примеров. Сам он относился к подобного рода деятельности наравне с сочинением музыки или составлением сложных шахматных позиций. Владение виртуозным искусством решения задач можно проследить на примере, о котором любят вспоминать коллеги В.М. Брадиса.

Как-то еще в молодости будущий профессор занимался с мальчиком, не проявлявшим особенного интереса к арифметике, и предложил ему задачу: на дворе бегают куры и кролики, всего 100 ноги 36 голов. Спрашивается, сколько во дворе кур и сколько кроликов? С целью растолковать ученику способ решения задачки, учитель предложил:

– Давай мысленно отрубим у каждого кролика по две лапки. Тогда каждый из них будет иметь по две ноги, а так как голов всего 36, то ног – 72. Сколько лапок мы отрубили?

– 28, так как 100 минус 72 равно этой величине.

– Значит, у скольких кроликов мы отрубили эти лапки?

– 28 делим на 2 получаем 14.

– Сколько же было кур?

– 36 минус 14 будет 22...

И тут, к полной растерянности учителя, мальчик расплакался.

– Что случилось?

– Жалко кроликов, это очень плохое решение!

– Ну, хорошо, давай не будем отрубать лапки у кроликов, а привяжем каждой курице по две палочки, вообразив, что у них будут дополнительные ноги. Сколько тогда будет ног?

– 36 умножим на 4 будет 144.

– Правильно, сколько палочек мы привязали курам?

– От 144 отнять 100 получится 44.

– Стало быть, скольким же курам мы их привязали?

– 44 делим на 2 и получаем 22.

– Итак, сколько было кроликов?

– Из 36 вычитаем 22 получаем 14 кроликов. Вот это хорошее решение!

Владимир Модестович родился в Пскове в многодетной семье учителя. Будучи учеником старших классов гимназии, он вместе со своим отцом за участие в собраниях одной из революционных организаций в 1909 году был сослан сначала в Березов, затем в Туринск, а год спустя (илл. 32) – в Тобольск. В Березове он работал на сплаве леса, занимался самообразованием, самостоятельно изучил не только программу старших классов гимназии, но и университетский курс по математическому отделению. В Туринске он совершенствовал свои знания по английскому языку и стенографии. Его перевод с английского книги К. Найта «Пробуждение Турции» оказался настолько удачным, что в 1914 году он был издан в Петербурге. В Тобольске Владимир заканчивает мужскую гимназию, посвятив Сибири в общей сложности около четырех лет. Осенью 1912 года Брадис становится студентом Петербургского университета и заканчивает его на год раньше положенного срока. После сдачи государственных экзаменов ему предложили работу в университете на кафедре чистой математики. С тех пор В.М. Брадис всю свою жизнь связал с преподавательской деятельностью в школах и педагогических институтах.

Книги профессора переведены на многие языки мира: немецкий, английский, японский, болгарский и др. Известные в школьной и инженерной среде правила Брадиса по приближенному и ускоренному вычислению применяются в течение более чем трех четвертей века. Знаменитые «Четырехзначные математические таблицы для средней школы», с которых мы начали рассказ и 75-летний юбилей которых отмечался в 1996 году, стали вечным памятником замечательному русскому ученому-сибиряку. Имя В.М. Брадиса можно встретить в БСЭ, в Педагогическом словаре и в Педагогической энциклопедии.

О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ ПРОФЕССОР КАПИЦА, ИЛИ СВИДАНИЕ С ТЕРМЕНВОКСОМ

События, которым посвящается очередной раздел главы, навеяны впечатлениями от недавно просмотренной телевизионной передачи «Очевидное – невероятное», которую, как всегда, провел давний ведущий этой передачи профессор С.П. Капица, сын лауреата Нобелевской премии академика П.Л. Капицы. Речь в передаче шла о замечательном русском изобретателе и ученом-физике Л.С.Термене (1896–1993 гг.), скончавшемся в начале девяностых годов почти в столетнем возрасте.

О Термене я не только много слышал, но и как радиолюбитель с полувековым стажем давно собирал о нем доступный мне материал. С годами накопилась солидная подборка сведений. Нет необходимости пояснять, что телевизионную передачу, объявленную в недельной программе, я ожидал более чем с нетерпением, надеясь увидеть и услышать нечто мне малоизвестное. А начало моего интереса к судьбе ученого можно отнести еще к первым месяцам после окончания войны. Летом 1945 года на рынке уральского рудника, где мои родители проживали в 30–40-е годы, в продаже появились многочисленные радиоприемники довоенного производства, в годы войны конфискованные властями. Вместе с ними продавались отдельные радиодетали и радиожурналы, включая и трофейные немецкие приемники. Неслучайно первые послевоенные годы считаются «золотым веком» радиолюбительства: такого изобилия дешевых радиотоваров в магазинах и на рынках не увидишь и в наше время.

Среди журналов, купленных на сэкономленные монеты, выданные матерью на школьные завтраки, оказался популярный «Радиолюбитель» за 20-е годы. В одном из них за 1927 год и встретилась мне обширная статья, рассказывающая о первых в нашей стране удачных телевизионных опытах Л. Термена, основанных на принципах механической (зеркальной) развертки изображения и с экраном площадью в квадратный метр (илл. 33). Мне тогда и в голову не могло прийти, что в дни, когда я знакомился с выдающимся достижением ученого и которому в свое время рукоплескал цивилизованный мир, сам изобретатель отсиживал свой срок сначала на Колыме, а затем в пресловутых «шарагах»... В конце 20-х годов даже в провинциальной Тюмени знали о Термене. Просматривая как-то подшивку городской газеты «Красное знамя» за 1928 год, в одном из августовских номеров мне удалось обнаружить небольшую заметку: «Увидим и услышим за тысячи верст». В ней рассказывалось об удачном завершении Терменом своих телевизионных опытов.

Наибольшую известность Термену в начале 20-х годов принес изобретенный им простой электронный музыкальный аппарат, названный «терменвоксом» (в дословном переводе – «голос Термена»), В одном из научно-исследовательских институтов в Ленинграде, где работал физик, взволнованные и возбужденные открытием сотрудники шутили: «Термен играет Глюка на вольтметре», а серьезные газеты вполне в духе того времени писали, что «изобретение Термена – это музыкальный трактор, идущий на смену сохе». Характерной особенностью прибора было отсутствие привычных элементов управления типа клавишей, кнопок или струн. Звуки любых тембров и октав, а последних было 60 в отличие от 6 у рояля, извлекались простыми манипуляциями пальцев и руки вблизи антенны и ящика с электронной начинкой. Для тех лет это выглядело настолько необычно, что на концерты Термена, имевшего кроме технического еще и музыкальное образование, стекалась самая разнообразная публика. Авторитетный изобретатель с концертами электронной музыки объездил всю страну, многие европейские страны и почти десятилетие провел в США, не только прославляя отечественную музыку, науку и технику, но и зарабатывая для России валюту в особо крупных размерах. По размерам доходов он входил в первую тридцатку богатых предпринимателей Америки: на его счету находилось свыше трех миллионов долларов. В Нью-Йорке на 54-й Восточной улице Л.С. Термен имел многоэтажный особняк, который, по слухам, до сих пор ему принадлежит.

Необыкновенное сочетание таланта физика, музыканта и предпринимателя привлекало к Термену множество знаменитых людей. В его доме бывали А. Эйнштейн, Л. Стоковский, Д. Гершвин, Ч. Чаплин, будущий президент США, а тогда всего лишь полковник Д. Эйзенхауэр. Он был лично знаком с Дюпоном, Фордом, Рокфеллером и мн. др. В его распоряжение предоставлялись лучшие концертные залы, такие как Метрополитен-опера и Карнеги Холл. Техническое оснащение концертов и необычность звучания электронной музыки обеспечивали успех выше всякого ожидания. Одна из газет не без тонкого намека писала по этому поводу, что гастроли Льва Термена превзошли самого Льва Троцкого: в отличие от последнего ему удалось совершить мировую революцию, но в музыке.

С удовлетворением отмечая подчеркнутое к себе внимание заокеанской общественности, Термен не без оснований полагал, что и родная страна отнесется к нему подобным же образом. В планах ученого на главенствующем месте стояло создание на родине научно-исследовательского института электроакустики, тем более, что необходимые средства для него были заработаны будущим директором собственными руками и головой. Увы! По возвращении в СССР в 1938 году Термен был арестован по стандартным для тех времен обвинениям, и на много лет был лишен возможности заниматься наукой в той области, которая интересовала его больше всего.

После годичного пребывания на Колыме его переправили в Москву в закрытое конструкторское бюро ЦКБ-29, подчиненное тюремному ведомству НКВД. Здесь в «шараге» на берегу Яузы под руководством знаменитого А.Н. Туполева, тоже «зека» и «врага народа», Термен стал работать над проблемами радиоуправления беспилотными самолетами. И вот тут-то начинаются события, которые не были известны Капице. Вскоре после начала войны ЦКБ эвакуировали в Омск. Железнодорожный эшелон с оборудованием и заключенными проследовал станцию Тюмень, входящую в те годы в состав Омской области, и вскоре все содержимое эшелона разместилось в одном из омских домов. Термен продолжил начатые исследования. В помощники к нему определили еще одного «зека», в будущем всемирно известного конструктора космических кораблей, лаборанта С.П. Королева. Таким-то вот образом Л.С. Термен малопредсказуемыми поворотами судьбы на несколько лет оказался связанным с нашим краем. Только после окончания войны его сопроводили в Ленинград, где он находился под стражей до 1948 года.

К Зауралью имеет отношение и малоизвестная судьба первоначального экземпляра терменвокса. Когда я просматривал на экране телевизора кадры документального телефильма о Термене, то обратил внимание, что его авторы вместе с Капицей, несмотря на обилие фактического материала, не смогли найти и показать зрителям объемный экспонат первого терменвокса, считая его, вероятно, утраченным. Без такой демонстрации фильм казался обедненным. Нам предоставили возможность любоваться только современными терменвоксами либо новоделами. Неожиданно мне вспомнилось, что еще в начале 80-х годов при посещении Алапаевского музея музыкальных инструментов – есть у наших соседей такой необычный музей, размещенный в доме Чайковских – я с интересом рассматривал и даже сфотографировал утерянный терменвокс, принадлежащий когда-то его создателю и построенный в середине 20-х годов (илл. 34).

В Алапаевске терменвокс оказался в 1966 году. Его передал музею музыкант К. И. Ковальский, еще с начала 20-х годов, очарованный электронным излучателем звуков, соисполнитель в концертах Л.С. Термена. Он и сохранил первоначальную конструкцию, смонтированную наспех, на скрутках проводов вместо пайки. На фотографии видны характерные для уровня радиотехники тех лет формы деталей, например, конденсаторов, знаменитые радиолампы «микро» с серебристым налетом на внутренней поверхности стеклянной колбы, антенна на подставке, рукоятки управления.

После окончательной реабилитации Л.С. Термен, наверстывая упущенное время, продолжил свои работы по совершенствованию терменвоксов различного назначения. Однако былая слава забылась, а ее свидетелей уже не было в живых. Несмотря на принесенные извинения, настороженное отношение властей к бывшему «врагу народа» не исчезло, особенно в 40-е и 50-е годы. По этой причине прежние условия творческой деятельности так и не были восстановлены. Талант Л.С. Термена в родной стране оказался невостребованным. Термену рукоплескал весь мир, но его оборудование электронной лаборатории в Московской консерватории было выброшено во двор под предлогом «несовместимости электричества и музыки». Он первым в мире создал реально действующую телевизионную установку с большим экраном, но ему ежедневно портила нервы стерва-соседка по коммунальной квартире. В «шараге» он построил оригинальную систему электронного подслушивания, над разгадкой которой не один год бились американские инженеры, но бездушные власти, не оценив уровень достижения, держали его за колючей проволокой целое десятилетие. Хорошо еще – не расстреляли. Парадоксально, но факт: в БСЭ есть статья о терменвоксе, но нет статьи об авторе...

ФЛОРЕНТИЙСКОЕ ЭХО

ВСТРЕЧИ С АКАДЕМИКОМ

В октябре 1998 года известному ученому-сибиряку, академику, археологу с мировым именем, историку Сибири, этнографу Алексею Павловичу Окладникову (1908–1981 гг.) исполнилось бы 90 лет. К этому событию мне довелось подготовить статью с заметками о наших с ним встречах и переписке. Статью опубликовал один из журналов высшей школы, а теперь она включена мною в книгу.

...В один из ноябрьских дней 1977 года я, в те годы ректор Тюменского индустриального института – головного вуза комплексной научно-технической программы «Нефть и газ Западной Сибири», выполняемой совместно с Сибирским отделением (СО) Академии наук СССР, получил приглашение на участие в ежегодном отчетном академическом собрании.

Новосибирск, Академгородок, знаменитая гостиница «Золотая долина», многочисленные голоса, если не сказать больше – гул именитых гостей в зале заседаний Дома ученых, мгновенная тишина при заполнении академиками президиума, приветственное слово председателя и, наконец, докладчик на трибуне: академик А.П. Окладников. Не поддается описанию впечатление от доклада, прозвучавшего в совершенно необычной для меня интонации, почти домашней, без сухих официальных обращений, с юмором («Этих степных идолов называют бабами, на самом деле они не бабы, все они – мужчины!») и забавными воспоминаниями из экспедиционной практики («Тот, что внизу в раскопе, сохранился лучше, чем я – наверху»). Зал, завороженный интереснейшими фактами, не раз рукоплескал докладчику. В перерыве, не без робости, я осмелился подойти к академику со словами восхищения и с просьбой о передаче мне на память текста доклада с автографом. В итоге доброжелательного разговора мне было передано приглашение посетить Институт истории, философии и филологии, возглавляемый А.П. Окладниковым.

...Дорога от академической гостиницы до института идет сквозь лес, не тронутый цивилизацией на всей территории Академгородка. На опушке с удивлением обнаруживаю табличку: “Лес отдыхает, просим не ходить”. Впрочем, белки, во множестве снующие между деревьями, в силу своей безграмотности на подобные предупреждения внимания не обращают. Ну а мне, законопослушному, приходится двигаться в обход по заснеженному асфальту. Вот и цель моего визита. Несмотря на занятость, академик уделил гостю несколько часов.

Сначала, где-то на чердачном помещении, достаточно обжитом, мне показали археологический музей института. В ответ на просьбу гостя показать образцы древних экспонатов со сверлеными отверстиями, меня подвели к обширной коллекции женских украшений-бус, кропотливо собранных А.П. Окладниковым и его сотрудниками на территории всей Сибири при раскопках стоянок доисторического человека. Немалый интерес вызвала одна из них из Усть-Кяхты, датируемая возрастом 9–11 тысяч лет до нашей эры. Ее размер не превышал одного миллиметра, а отверстие в ней составляло по диаметру всего 0,6 мм. Мне пришла в голову схема о возможном способе получения отверстия. Тут же нарисовал вероятную конструкцию составного рабочего инструмента из круглых деревянных стержней, чем вызвал неподдельное удивление академика и его коллег.

– Мысль интересная, надо ее немедленно «застолбить» публикацией, археологи такого инструмента не знают, да и на протяжении тысячелетий он вряд ли мог сохраниться. Готовьте статью. Возможно, ваши предположения о конструкции сверла не подтвердятся, но они дадут повод для дополнительных изысканий: поиск идет легче, если знаешь, что ищешь.

– Разве можно сверлить камень деревом? – недоуменно спросил меня один из молодых сотрудников.

Пришлось экспромтом, на уровне «мозгового штурма», порассуждать вслух о предполагаемой технологии получения отверстия.

– Держать бусинку в руках и сверлить отверстие диаметром менее одного миллиметра, конечно, невозможно. Обратите внимание на строго стандартные размеры многочисленных бусинок и отверстий в них. Поскольку изготовление их было массовым, тут не обошлось без специального инструмента, о чем свидетельствует концентричность отверстий. На мой взгляд, бусы мастерились из хорошо обработанной плоской каменной плиты-заготовки, на поверхности которой и велось сверление. Действительно, в музее вскоре нашлись плоские пластинки со следами незаконченного сверления. Сам же рабочий инструмент состоял из двух деревянных стержней из тростника, а для миниатюрных отверстий – из кабаньей щетины, под торец которых насыпался мелкий абразивный порошок из раздробленного песка. Отдельные крупицы песка вдавливались в мягкий торец, закреплялись в нем и при вращении избирательно разрушали камень.

Инструмент давал множество одинаковых заготовок-бус для дальнейшей более легкой операции – шлифовки и отделки. Не исключался и другой вариант: сначала сверлилось внутреннее отверстие бусинки, в него для центровки вставлялся внутренний стержень двойного сверла, и только после этого окончательно высверливалась сама бусинка.

При просмотре коллекции так называемых личин – древних масок и фрагментов глиняных сосудов, в том числе многокрасочных, я посоветовал Алексею Павловичу использовать при их фотографировании стереоскопическую съемку, обширным опытом которой располагал наш индустриальный институт. Стереоизображение, в отличие от обычной фотографии, позволяло наблюдать стереоскопический блеск основы маски и ее красок, недоступный плоскому снимку. Академик тут же дал поручение одному из своих помощников побывать в Тюмени и набраться необходимого опыта.

Почти детский восторг вызвало у А.П. Окладникова мимоходом высказанное мною предложение смонтировать несколько наскальных изображений, последовательно показывающих, как мне виделось, фазы движений бегущего человечка, в виде мультипликационного фильма.

– Вот что значит свежий взгляд неспециалиста, не обремененного привычными штампами! – отозвался Алексей Павлович.

Аспирант, тайком показывая мне на часы, дал понять, что я почти злоупотребляю отведенным мне временем. Как оказалось, в послеобеденные часы академик традиционно отдыхал в своем кабинете на диване, и эта традиция соблюдалась свято. На прощание я обзавелся некоторыми фотографиями сверленых отверстий в камне с разрешением использовать их в своих публикациях, книгой «По Аляске и Алеутским островам» с дарственной надписью («На добрую память и дружбу. А. Окладников»), и приглашением еще раз побывать в институте в любое удобное время.

Встречи с А. П. Окладниковым, а их было несколько, оказали сильное стимулирующее влияние на мои интересы к истории сверления-бурения камня. В трех монографиях, изданных под влиянием наших встреч, некоторые главы содержали необычный фактический материал, которого не было бы без подсказок и советов академика.

А.П. Окладников неоднократно бывал со своими сотрудниками в Тюмени и Тобольске. Так, летом 1972 года он работал над выявлением и описанием древних рукописных и старопечатных книг XV и XVI веков в хранилище областного краеведческого музея. В благодарственном письме, отправленном А.П. Окладниковым на имя заместителя председателя Тюменского облисполкома М.К. Емельяновой, отмечалось, что «для сохранения уникальных сокровищ древней славянской культуры в Тюменском музее немало сделано в прошлые годы и делается сейчас. Среди книГмузея несколько ценнейших рукописей XVI и XVII веков. Коллекция печатных книг включает жемчужины общеславянской и древнерусской культуры, изданные III. Фиолем в Кракове (1491 г.). В. Скориной в Праге (1519 г.) и два издания русского первопечатника Ивана Федорова (Острог, 1580–1581 гг.). Бережное сохранение этих сокровищ – большая заслуга музея. Нам особенно хочется поблагодарить хранителя книжных фондов Марию Петровну Черепанову, от которой в первую очередь зависела сохранность книг». По мнению академика, тюменской коллекцией старинных книг могла бы гордиться любая библиотека мира. В последний раз А.П. Окладников приезжал в Тюмень в 1979 году на 100-летие краеведческого музея.

Воспоминания об А.П. Окладникове нельзя завершить без упоминания еще одного памятного события в жизни индустриального института конца 70-х годов. В начале 1977 года профессор кафедры общей геологии института доктор геолого-минералогических наук Леонид Алексеевич Рагозин (1909–1983 гг.) выехал в Омск на юбилейные торжества, посвященные 100-летию Омского отдела географического общества. Там с докладом о предварительных итогах археологических раскопок на Улалинке вблизи Горно-Алтайска (бывший город Улала) выступил А.П. Окладников. Предварительное определение возраста палеонаходок 100 или 200 тысяч лет – показались Л.А. Рагозину, знатоку геологии Алтая, весьма заниженными. В перерыве заседания он подошел к академику и высказал ему свои сомнения.

– Что? Меньше? – спросил Окладников с нескрываемым разочарованием и с тревожным ожиданием возможного крушения сложившихся представлений и схем.

– Наоборот: много больше, не менее 690 тысяч лет!

С этой фразы, перевернувшей взгляды археологов на историю расселения древнего человека в Сибири, началась многолетняя дружба и сотрудничество Л.А. Рагозина, А.П. Окладникова и двух институтов. Профессор неоднократно участвовал в экспедиционных поездках на Улалинку вместе с академиком (илл. 35). Споров о возрасте находок, несмотря на использование достаточно надежных палеомагнитных методов, было множество. Одни специалисты, включая авторитетного В.Н. Сакса, члена-корреспондента АН и опытнейшего сибирского геолога, отстаивали менее древние сроки происхождения палеонаходок и предостерегали Л.А. Рагозина от чрезмерного «удревления» стоянки. Так или иначе, но все специалисты называли цифру возраста, вдесятеро превышающую известные данные по предыдущим археологическим исследованиям в Сибири. А это уже была научная сенсация. Недаром А.П. Окладников называл Улалинку своим звездным часом. Приятно сознавать, что к этому феноменальному научному открытию имел отношение индустриальный институт, а многочисленные публикации в российских изданиях, включая центральные, укрепляли известность и престиж тюменского вуза среди специалистов самых разных профилей.

Представляют интерес некоторые письма, полученные нами от А.П. Окладникова. Вот одно из них, датированное 10-м маем 1977 года. «Тюменский индустриальный институт, ректору, профессору В.Е. Копылову. Глубокоуважаемый Виктор Ефимович! Наш институт глубоко признателен Вам в связи с тем, что Вы любезно командировали для консультации по вопросам геологии палеолитических поселений на Горном Алтае профессора д. г-м. н. Л. А. Рагозина. В течение сравнительно небольшого времени, которым мы располагали, Леонид Алексеевич проделал большую и плодотворную работу по изучению геологических условий древнейшего в Сибири памятника человеческой культуры – Улалинской стоянки. Его выводы имеют принципиальное значение для истории народов Сибири, так как совершенно по-новому определяют время появления человека к востоку от Урала. Мы глубоко признательны ему за внимание, которое он уделил нашим исследованиям. Рассчитываем, что добрые контакты с Л.А. Рагозиным и Вашим институтом, так успешно начатые в этом году, будут продолжены в дальнейшем. Мы всегда будем рады видеть Л.А. Рагозина и Вас гостем нашего института. С сердечным приветом, академик А.П. Окладников».

В конце 1977 года Л.А. Рагозин получил из Новосибирска еще одно письмо от академика. «Л.А.Рагозину. Рад сообщить Вам, что упомянул о Вашем определении возраста Улалинки на юбилейном заседании общего собрания СО АН. Пусть знают наших питекантропов! Рад также, что Вашего уважаемого ректора, который по-человечески мне очень по душе умом и характером (нам бы здесь такого!), заинтересовали сверленые палеолитические бусы из Усть-Кяхты. Передайте ему прилагаемую справку о труде Б.Л. Богаевского. Тот был великим тружеником и эрудитом. Может быть, что-либо будет полезно. С сердечным приветом. Ваш А. Окладников».

Привожу это письмо не потому, что оно содержит лестную для меня оценку. А.П. Окладников умел извлекать для своих поисков полезную информацию везде и от всех вне зависимости от специальности собеседника, если только услышанная «ересь» давала надежду на свежий взгляд, и стимулировала дальнейший поиск в неожиданном направлении. Кстати о питекантропах. Я как-то спросил Алексея Павловича как они, древние люди, могли бы выглядеть? Велика ли разница между неандертальцем и более ранним человеком? После некоторого раздумья он ответил: «С первым я бы спокойно сел за один стол, а вот что будет со мной, когда сяду рядом с другим, я не знаю...».

Письмо Л.А. Рагозина от 3 июля 1978 года: «Глубокоуважаемый Виктор Ефимович! Алексей Павлович просил меня передать Вам свой привет. Вашу книгу он будет рекомендовать включить в план издательства. Мы с ним успешно поработали на Улалинке, получили новые доказательства очень древнего возраста этого уникального археологического памятника. При мне Алексей Павлович дал интервью корреспонденту «Недели», в котором Улалинке уделил много внимания. Есть публикация в «Курьере» ЮНЕСКО. Ваш Рагозин».

Л.А. Рагозин работал в ТИИ около пяти лет с 1974 по 1979 год. Меня связывали с ним не только будничные отношения ректора и подчиненного. До сих пор храню в своем архиве оттиск одной из его многочисленных статей с дарственным посвящением: «Глубокоуважаемому Виктору Ефимовичу Копылову, способствовавшему проведению этих исследований, от одного из авторов». В конце 1979 года Л. А. Рагозин пожелал уйти по возрасту на пенсию, уехал в Москву и до кончины (он пережил А.П. Окладникова на два года) продолжил свою деятельность консультантом в Центральном научно-исследовательском геолого-разведочном институте цветных и благородных металлов. Когда весть из Москвы о кончине А.П. Окладникова докатилась до Тюмени, я позвонил Л.А. Рагозину и предложил подготовить совместную статью в память об А.П. Окладникове. Вскоре почта доставила ответ профессора и его вариант рукописи. Он писал: «Вы меня вдохновили своим предложением вспомнить об Алексее Павловиче. О таких людях гордости советской науки, надо писать. Особенно это необходимо нашей студенческой молодежи. Посылаю Вам набросок статьи, в ней, как Вы просили, выдержки из писем Алексея Павловича (их у меня свыше 20). Со статьей Вы вправе поступать как найдете нужным: использовать в своей книге, рекомендовать в какой-нибудь местный литературный сборник, подготовить совместную статью в газету или журнал, либо просто положить в архив. Буду Вам признателен за совет. Хотелось бы, чтобы эти материалы все же увидели свет и были опубликованы. В этом я вижу свой долг перед памятью Алексея Павловича. Искренне Ваш, Рагозин».

Мой ответ заслуживает публикации, гак как он в какой-то мере объясняет, почему некоторые выдержки из набросков Л .А. Рагозина только сейчас, спустя много лет, оказались в печати. «Глубокоуважаемый Леонид Алексеевич! Мне очень понравился Ваш материал об А.П. Окладникове, написанный с глубочайшим уважением к нему. Доволен тем, что своим предложением заинтересовал Вас этой темой. Можно было бы дополнить статью своими вставками, но я не очень уверен, что они ее улучшат. Пока нахожусь на перепутье, но в течение летних месяцев что-нибудь придумаю с публикацией. На днях выезжаю в Москву и далее в Швейцарию на газовый конгресс. Поездка отодвинет до начала июля хлопоты по статье, но она мало что потеряет, если чуть-чуть отлежится с моими добавлениями. Окончательный вариант статьи я Вам пришлю. 1 июня 1982 г.».

Увы! Из-за ректорской текучки подготовка окончательного варианта статьи задержалась, а вскоре я получил печальную весть о кончине Леонида Алексеевича. Только сейчас появилась возможность ознакомить читателей с выдержками из материалов Л.А. Рагозина, в которых он вспоминает человеческие качества академика. Вот некоторые из них.

«Вернемся к Улалинке. После детального изучения обновленных расчисток раскопов и условий залегания галечных орудий в позднеплиоценовых ярко-желтых глинах стало ясно, что Улалинское палеолитическое поселение заведомо древнее 690 тысяч лет и поэтому оно не относится к четвертичному периоду.

– Ящик шампанского! – гусарским кличем Алексей Павлович подвел итоГпервого этапа наших исследований.

В тот же вечер символический «ящик шампанского» был испит под торжественные звуки фуги Баха в лагере экспедиции. В стаканах пенился сок черноплодной рябины. В предгорной местности, под крутым холмом, над которым раскинулись наши палатки, шумели воды быстрой Маймы. Алексей Павлович славился своим умением выбирать живописное и удобное место для своих стоянок. Невольно подумалось, что эта способность помогала ему в его удивительных открытиях. Он хорошо понимал и моГпроникаться образом жизни древнейших обитателей Сибири, чувствовал к ним симпатию и всегда говорил о них, как о своих самых близких, хорошо знакомых людях. В этой, на первый взгляд, незначительной детали проявлялась многогранность таланта Алексея Павловича. Он был не только видным историком, археологом с мировым именем, но и тонким знатоком психологии древнего человека и его искусства. Ему были присущи строго научное и поэтическое восприятие мира. Его доброжелательное и уважительное отношение к людям неизменно открывало ему сердца. Общение с ним всегда доставляло истинное удовольствие. Он был красивым Человеком с большой буквы. Не любил суеты, твердо знал пути избранного научного поиска».

Несколько выдержек из писем Окладникова Рагозину. «То, что известно по возрасту Улалинки, чрезвычайно интересно и важно. Хочется узнать у Вас, есть ли еще методы, применение которых возможно для датировки находок. Очень важно было бы полнее датировать и краснодубровскую свиту. Во всяком случае, именно Вы явились мощным стимулом, который в новом свете показал Улалинку и повернул проблему на новый путь. Будем продолжать, как и начали, вместе! 22 дек. 1978».

А вот интересная выдержка из письма от 19 апреля 1979 года: «Напоминаю Вам, что желательно быть на Алтае в начале мая, числа десятого. Будут палатки для всех, кого призовете. Улалинка стоит того, ради нее одной я мог бы покинуть Ленинград для Академгородка». В последней фразе – почти весь Алексей Павлович с его увлеченностью, преданностью науке, родной ему Сибири.

В ответах на вопросы анкеты одной из газет А.П. Окладников на заледенелой палубе парохода, плывущего по Байкалу, ответил корреспонденту настолько нестандартно, что их, ответы, стоит повторить еще раз. «Во что надо верить?» – В лучшее будущее. Когда меня выставили из педагогического училища за то, что я занимался не тем, чем надо, я продолжал верить в лучшее будущее. Ведь «не тем, чем надо» была... археология. «С чего начинается человеческая ограниченность?» – С самонадеянности. «Какие люди нужны человечеству?» – Артельные.

В этих ответах экспромтом – душа академика.