Оленья кавалерия или смерть от кота своего...

Глава 13 «Корейский нос» и «сверхъестественные ружья». Часть II

Три с половиной века назад корейские мушкетёры, лучшие стрелки Дальнего Востока той эпохи, стали невольными противниками русских первопроходцев. Битва на Амуре, начавшаяся 30 июня 1658 года, не только предопределила будущую границу России и Китая, но и стала поводом для первого, доподлинно известного в нашей истории разговора русского и корейца. Обоим народам ещё предстояла долгая и непростая история знакомства и познания столь непохожих друг на друга цивилизаций…

30 июня 1658 года генерал Син Ню, командир корейского отряда в маньчжурском войске, записал в дневнике: «Наши корабли один за другим, маневрируя, приблизились к вражеским на расстояние около одного ли (примерно 500 метров — прим. А.В.) и все разом выстрелили из пушек, начав атаку. Враги ответили тем же, выстрелив из пушек. В этот момент все наши корабли одновременно устремились вперед, беспрерывно стреляя из луков и ружей. Пули и стрелы падали, как струи дождя, так что солдаты противника не могли перевести дух. Те из них, что стреляли сверху, наконец, не выдержали и спрятались внутри кораблей…»

На каждом маньчжурском судне находилось по 5 корейских мушкетёров. Именно они и многочисленные пушки составили главную силу огня, обрушившегося на казаков. Под прикрытием стрельбы, войско Шархуды попыталось взять казачьи суда на абордаж — маньчжурского барона манили драгоценные собольи шкуры, собранные первопроходцами за несколько лет по всему Амуру.

«Наши корабли окружили вражеские корабли и, забросив металлические крюки, подтянули их к себе…» — так описывает те минуты Син Ню в дневнике. Казалось, русские сейчас будут окончательно смяты превосходящими силами противника. Но тут первопроходцы продемонстрировали свою боеспособность — подпустив врага поближе, они неожиданно выскочили на палубы и разом дали залп из ружей почти в упор. Казачьи кремневые ружья были совершеннее и смертоноснее корейских фитильных мушкетов. За секунду маньчжуры потеряли почти сотню убитыми и еще больше ранеными.

Потери корейских стрелков так же были велики — 7 убитых и 24 раненых, в том числе десяток тяжело. Благодаря дневнику генерала Син Ню мы сегодня поимённо знаем корейцев, погибших в тот день от русских пуль посреди Амура: Юн Геин, Ким Дэчхун, Ким Сарим, Чон Герён, Пэ Мёнджан, Лю Бок и Ли Ынсен.

Русский залп заставил флотилию Шархуды отступить и начать забрасывать казаков ядрами и горящими стрелами издалека, уже не думая о захвате трофеев. «Срочно стали стрелять огненными стрелами, в результате чего по очереди загорелись семь вражеских кораблей…» — записал Син Ню в дневнике.

Русские сопротивлялись отчаянно, даже сумели перейти в контратаку и захватить один из маньчжурских кораблей. Но сказалось численное превосходство противника, в рукопашной схватке контратаковавших казаков задавили массой маньчжурских латников. В той резне пал и командующий первопроходцами — атаман или, как тогда говорили наши предки, «приказной человек великой реки Амура новой Даурской земли» Онуфрий Степанов, семь лет назад простым кузнецом пришедший в Приамурье с отрядом Ерофея Хабарова.

История не любит проигравших — сегодня Хабарова знают все, хотя бы по одноимённому городу и краю, а вот Онуфрию Степанову, сделавшему для присоединения берегов Амура к России ничуть не меньше, исторической памяти не досталось. Хотя в том нет его вины — атаман по прозвищу Кузнец, «приказной человек великой реки», сражался умело и храбро — но свой главный бой он проиграл.

К вечеру 30 июня 1658 года главные силы русских на Амуре были разгромлены. Из 11 наших кораблей семь были сожжены, три захвачены маньчжурами и только одному удалось вырваться из окружения и уйти от погони. Из трёх сотен казаков выжило менее трети — 45 во главе с раненым племянником Хабарова, Артёмом Петриловским, прорвались на спасшемся корабле и еще четыре десятка тех, кто, выпрыгнув с горящих судов, сумел в последующие дни и недели выжить во враждебной тайге.

В дневнике корейский генерал отметил, что многие русские предпочли смерть плену: «Пятеро солдат из разгромленного вражеского отряда сделали из камыша и веток плот и поплыли на нем… Стали их преследовать, и они не могли убежать. Тогда они решили: „Чем умирать от ваших рук, лучше убьём себя сами“. Бросились в воду и умерли. Еще три человека, которые не смогли сесть в одновесельную лодку и которым было некуда идти, бросились в воду и умерли…»

Более 200 казаков, включая атамана Онуфрия Степанова, погибли. Согласно дневнику Син Ню, подчинённые маньчжурам «жители собачьих посёлков» — так кореец обозвал людей, ездивших на собачьих упряжках — резали и поедали трупы русских. Видимо, Син Ню стал свидетелем первобытной традиции некоторых плёмен Приамурья, практиковавших ритуальное поедание кусочка печени убитого врага.

Но главное внимание корейского генерала привлекли сами русские и захваченные у них трофеи. «Их стрелковое искусство превосходно. В предыдущих войнах маньчжуры терпели от них серьезные поражения и несли большие потери убитыми…» — написал Син Ню о поверженном враге через два дня после сражения.

Маньчжуры захватили в плен десять казаков, и корейский генерал попытался понять, что же это за люди. «Их лица и волосы очень сильно напоминают варваров, но выглядят они более свирепыми… Переводчик говорит, что они О-ро-со, я раньше о такой стране не слышал… Видно и маньчжуры не знают откуда они пришли» — записал Син Ню в дневнике.

Больше всего командира корейских мушкетёров заинтересовали и поразили, конечно же, доставшиеся победителям русские ружья. Корейцы использовали фитильные мушкеты, в которых порох поджигался тлеющим шнуром, тогда как у русских первопроходцев имелись на вооружении более совершенные кремневые ружья. Поражённый генерал Син Ню назвал эти трофеи «оружием со сверхъестественной системой воспламенения пороха». Он писал в дневнике: «В ружьях врагов, в отличие от наших, не используют фитиль. Внутри них находится металлическое огниво и каменное кресало. Металл и камень ударяются друг о друга и высекают пламя. Это удивительный механизм…»

Корейский генерал попросил барона Шархуду дать ему хотя бы немного столь совершенного русского оружия: «Поскольку ружья врагов особенные, то радость триумфа ещё больше возрастет, если подарить нашему государству несколько стволов…» Однако, маньчжур отказал корейцу и все трофеи отправил в Пекин, а обиженный Син Ню записал в дневнике о своём командующем: «Этот подлец жадничает…»

Из десятка русских пленных, один оказался на корабле Син Ню. Корейский генерал попытался поговорить с ним, через маньчжурского переводчика, знавшего лишь приамурские диалекты и не владевшего русским. Однако кое-что кореец сумел понять даже из такого общения, и выясненные им факты потрясли его ещё больше.

«Вражеский пленник говорил, что после того, как они покинули свою страну, они четыре года добрались сюда, на Амур. Как можно четыре года идти по чужим землям, а после этого ещё и сражаться в этих местах? Этому невозможно поверить…» — записал в дневнике корейский генерал, поражённый фантастическим и невообразимым для него расстоянием, покорившимся русским казакам. Обитатель ещё средневековой Кореи просто не мог даже представить себе те пять тысяч вёрст, лежащих между Уралом и границами его родины.

Разговор, столь поразивший Син Ню и состоявшийся в июле 1658 года где-то на реке Сунгари, стал первым достоверно известным фактом общения русского и корейца. Сегодня мы знаем слишком мало о дальнейшей жизни даже знаменитого в Корее генерала, тем более навсегда неведомой остаётся для нас и судьба того русского пленника, первого в нашей истории поговорившего с жителем «Страны утренней свежести».

Осенью 1658 года отряд мушкетёров Син Ню возвратился на родину. Маньчжуры показали своим корейским вассалам, кто хозяин положения — не только не поделились добытыми у русских трофеями, но и заставили Син Ню оставить имевшиеся у него боеприпасы.

Однако на родине вернувшегося генерала встретили с большими почестями. Ему присвоили почётное звание «великого мужа исключительных добродетелей», а от имени короля-«вана» по всей Корее распространили официальное сообщение: «В минувший год в северных пограничных районах были свирепые варвары, которые кусали и убивали людей, и их никак не могли изгнать. С этой целью во главе воинов великий муж Син Ню бодро отправился в поход. Ветер был свеж, погода ясная. Нашли вражеское логово и сожгли его, доказав варварам своё превосходство. Возвратились с пением победных гимнов и заслужили похвалу от вана…»

Победа, к которой были причастны корейские стрелки, действительно оказала немалое влияние на историю Дальнего Востока — разгром отряда Онуфрия Степанова остановил русское продвижение в Приамурье. Хотя впереди было ещё три десятилетия упорных «албазинских» войн между маньчжурами и казаками, но именно бой 1658 года у Корчеевской луки стал переломным моментом. В конечном итоге именно он привёл к тому, что нашей стране на полтора столетия пришлось отказаться от Амура.

В Корее же этот бой стал весьма популярным фактом истории. Следующую четверть тысячелетия корейцы не участвовали в войнах и тем более не имели никаких побед, к которым были бы причастны. На фоне обидного подчинения маньчжурскому императору всё это требовало хоть какого-то повода для национальной гордости — таким поводом и стал «северный поход» генерала Син Ню. О нём не раз с гордостью писали корейские литераторы и историки XVIII–XIX веков.

Даже в наши дни, на исходе XX века историк из Южной Кореи, натягивая реалии «холодной войны» и противостояния с СССР на эпоху первопроходцев, так описывает значение той победы с участием корейских мушкетёров: «Успехи в боях на Амуре имели мировое значение, ибо в этих сражениях, благодаря решающей роли отрядов корейских стрелков, впервые был поставлен заслон российскому проникновению в Восточную Азию. В результате их Россия, в течение 10 лет бросавшая вызов мировому порядку, была изгнана из бассейнов рек Амура и Сунгари. Кроме того, была обеспечена безопасность корейских границ…»

Едва ли наследники Хабарова в ту эпоху могли хоть как-то угрожать «безопасности корейских границ». Более того, после боёв с мушкетёрами Пён Гыпа и Син Ню в России следующие два десятилетия всё ещё ничего не знали о Корее. Первые достоверные сведения о «Стране утренней свежести» собрал лишь искусный дипломат Николай Спафарий (см. главу 9-ю «Три китайских казака и шпион из Никанского царства»). По итогам сложной и опасной дипломатической миссии в Пекине в 1674-75 годах он создал книгу «Описание первыя части вселенныя, именуемой Азия», в которой была и глава «Описание государства Кореи и что в нём обретается».

Именно это «Описание» дало русским первые знания о Корее, с него можно и нужно начинать историю российского корееведения. Спафарию так и не удалось самому побывать в «Стране утренней свежести», информацию о ней он собирал в столице маньчжурского Китая, однако ему удалось составить на удивление точное и ёмкое описание прежде неведомой страны.

«Государство Корей стоит меж уездом Леаотунг и рекою Амур, в нём есть хан особной, только поддан китайскому хану…» — писал российский дипломат, имея в виду, что Корея располагается между Амуром и Ляодунским полуостровом, а корейский король подчиняется маньчжурскому императору, царствующему в Пекине.

В эпоху, когда еще не было точных карт мира, географические сведения Спафария были весьма достоверны. Он первым чётко описывает «великий морской нос», то есть Корейский полуостров: «То государство стоит на великом носу морском неподалеку от усть Амура. Только та трудность есть, что надобно обходить тот нос далеко по морю. А как бы не было того носа, от усть Амура зело бы было близко ехать в Китай, однакожде и так мочно ехать, только далеко будет объехать. Только тот путь морской ещё не проведан, потому что никто от русских ещё от усть Амура мимо Кореи в Китай не ходили…»

Так что Николая Спафария можно по праву считать и отцом всем нам знакомого термина Корейский полуостров, родившегося от его «корейского великого носа». Наш дипломат 345 лет назад дал и безошибочно меткое описание непростых геополитических раскладов вкруг данного полуострова: «Тутошней корейский хан поддан Китайскому царю, потому что всегда со страхом живут от жителей Японского острова, а китайцы им помогают обороняться от японцев. Однакожде и японцам дань дают корейские ханы…»

Спафарий кратко описывает даже столичный город Пхеньян и этнографию Кореи: «В среди их государства стоит прекрасной и великой стольной город именем Пиниан. И опричь того есть и иные многие городы. Их обычаи, и лицо, и язык, и учение, и вера вся равная, что и у китайцев…» Многие обычаи и культурные особенности Кореи, действительно, были близки и схожи с китайскими. Лишь корейский язык совсем не похож на говоры Поднебесной, но в ту эпоху корейцы использовали для своей письменности исключительно китайские иероглифы, что, в сущности, и отметил Спафарий.

Он же поразительно точно подметил особенности корейской экономики той эпохи, перечислив и «сорочинское пшено», то есть рис, и женьшен-«гинзен» и даже жемчуг, который вылавливали в море на самом юге Кореи. «А государство то — пишет Николай Спафарий, — во всяких вещах зело плодовитое, пшеница и всякие плоды родятся, наипаче сорочинское пшено, которая что и в Японском острове родится… Также всякие овощи здесь родятся, и корень гинзен… Также и жемчугу множество доброго на море промышляют и та страна во всем прехвальная, только ещё не проведанная ни от наших людей русских, ни от иных государств».

Если, благодаря Спафарию, в России уже с конца XVII века знала общие сведения о Корее, то подданные «Страны утренней свежести», наоборот, следующие два столетия почти ничего не ведали о нашей стране. Во многом это произошло по той причине, что Корея тогда являлась самой закрытой на Дальнем Востоке.

«Закрыты» от мира в ту эпоху были и маньчжурский Китай, и островная Япония, но они всё же имели хотя бы по одному порту, где разрешалась торговля с иностранцами, что позволяло хоть как-то черпать сведения о дальних странах. Корея такого «международного» порта не имела, к тому же маньчжурские императоры в Пекине, вассалами которых были корейские короли, пристально следили, чтобыкорейцы, их власти и даже корейские дипломаты не общались ни с кем, кроме маньчжуров и китайцев. Пекинские власти резонно считали, что их власть на Корейском полуострове покоится, в том числе, и на полной закрытости «Страны утренней свежести» от всех иных соседей по планете.

И всё же кое-какие сведения о России просачивались в Корею, в основном благодаря посольствам, которые регулярно направлялись ко двору маньчжурского императора в Пекин, там они могли видеть русских послов и купцов. Многие корейские дипломаты традиционно вели дневники — Корея, не смотря на закрытость, всё же была весьма грамотным государством — и строки этих дневников XVIII столетия, порой, доносят до нас удивительные и колоритные факты о первых русско-корейских встречах.

Первый непосредственный контакт дипломатов Кореи и России состоялся 16 января 1722 года — в Пекине несколько чиновников из свиты Ли Гон Мёна, посланца корейского короля к маньчжурскому императору, встретились с Лоренцем Лангом, членом русской дипломатической миссии. Бывший офицер шведской кавалерии, попавший в русский плен под Полтавой, Лоренц Ланг перешёл на службу к царю Петру I и в итоге оказался, выражаясь современным языком, первым торговым консулом нашей страны в столице Китая.

Пекинские власти тогда весьма нервно отреагировали на непосредственную встречу корейцев и русских — Лоренца Ланга быстро выслали из страны. Забавно, что корейцы той эпохи во внутренней переписке именовали этого шведа, как и всех русских, «тэби тальджа», что означает «большеносые татары». В свою очередь Лоренц Ланг, по западноевропейской традиции того времени, называл китайцев и корейцев Orientalium Tartarorum, «восточными татарами».

Первые относительно точные сведения о России содержатся в дневника Ли Юн Сина, корейского дипломата, побывавшего в Пекине в 1735 году. «Недалеко от нас живут большеносые татары, — записал корейский дипломат 20 октября того года, — шестеро пришли к нам и мы вместе пили чай и водку. Их страна находится к западу от Китая. Её западный край от Китая отстоит на 20 тысяч ли (10 000 км — прим. А.В.), а восточный лежит недалеко от Монголии, на расстоянии не более 60 дней хода от Кореи. По виду они большие и некрасивые. По их словам, их страна больше Китая…»

Спустя тридцать лет, русские для корейцев всё ещё оставались почти неизвестным народом, пугающим своим необычным для аборигенов Дальнего Востока внешним видом и совершенно чуждыми традициями. В 1765 году корейский дипломат Хон Дэ Ён, так описывал свои встречи с русскими в Пекине: «Большеносые татары живут в России… Все они большого роста, отвратительные и свирепые. Их страна находится далеко за пустыней, и оттуда вывозят на продажу меха и зеркала, которые наши люди охотно покупают на пекинских рынках…»

Действительно, привезенные русскими купцами драгоценные соболя и лисы из Якутии, Камчатки и побережья Охотского моря пользовались большим спросом в Китае, а так же, как видим, и у корейской знати. Стеклянные зеркала тоже были выгодным предметом русской торговли — со времён Петра I их производили у нас под Москвой, тогда как в Китае и Корее такие делать ещё не умели.

Хон Дэ Ён, искренне считавший себя и своих соотечественников лучше и умнее «западных варваров», с удивлением отметит ещё одну диковинку, замеченную у «большеносых татар» — карманные механические часы. «Как-то раз наш переводчик, — пишет в дневнике кореец, — пошёл к ним и увидел один механизм круглый, гладкий по краю, с множеством кружочков, из которого доносился тихий звук. Он не знал, для чего это нужно, но предположил, что это разновидность часов Обычаи большеносых татар донельзя глупы и невежественны, так что странно, что у них могут быть такие удивительные механизмы…»

Для всё ещё средневековых представителей напрочь закрытой от мира Кореи чужие обычаи и даже сам внешний вид людей, абсолютно непохожих на всё привычное, казались пугающе неправильными и нелепыми. «Привычки их странные. Почему, находясь давно в Китае, они не улучшили свои обычаи? Их учение чрезвычайно странное и непонятное. Странное и здание церкви…» — записал один из корейских дипломатов, два века назад посетивший здание русской духовной миссии в Пекине.

Насколько корейцам той эпохи сложно было понять иную цивилизацию, ярко свидетельствуют записи в дневнике Пак Се Хо, чиновника дипломатической миссии, ровно 190 лет назад посетившего в Пекине русское посольство. Кореец Пак был удивлен иконой с распятием Христа и искренне пытался расспросить русского собеседника о нашей стране и её религии. Беседа представителей России и Кореи шла посредством китайского языка. Русский при помощи иероглифов старался рассказать историю Иисуса Христа и изложить догматы православия о святом духе и сыне божьем. То, как этот рассказ понял средневековый кореец, выросший в абсолютно иной культуре, сегодня нельзя воспринять без улыбки.

Термин «господь» кореец явно перевёл для себя как «монарх». Рассказ о том, что Христа распяли солдаты Римской империи, кореец тоже понял абсолютно по своему — для него единственной в мире империей был исключительно Китай. Поэтому краткое изложение православия в версии Пак Се Хо от 1829 года звучит так: «Их бог это наследный принц, сын царя России, убитый китайцами и ставший духом…»

Впрочем, кое-что из той беседы кореец понял почти правильно, записав в дневнике: «Их страна в три раза больше, чем Китай…»