Оленья кавалерия или смерть от кота своего...

Глава 20 «Баба тунгусская» и «жёнка погромная» — женщины в истории первопроходцев

Среди десятков имён знаменитых первопроходцев XVII века, есть только мужские. Женские имена в связи с этой историей, обычно, не звучат. И всё же женщины — в большинстве оставшиеся для нас навсегда безымянными — сыграли в тех открытиях немалую роль.

Четыре века назад первооткрыватели из России, будь то архангельские поморы или «сибирские» и «енисейские» казаки, двигались на Восток без женщин. Многолетние походы за тысячи вёрст в неведомые земли, сквозь дикую тайгу «встречь солнцу», были по сути малой войной — постоянным противоборством с силами природы и местными племенами. В таких условиях первые русские женщины на открытых первопроходцами землях появлялись спустя многие годы и даже десятилетия.

Однако мужскому полу сложно надолго оставаться без прекрасной половины человечества. Первопроходцы тут не были исключением — поэтому их добычей, наряду с драгоценными мехами соболей, становились и дочери местных племён, кочевавших в тайге и тундре между Уралом и Охотским морем.

Но если добыча «ясака», меховой дани с разведанных территорий, была государственным делом, то поиск женщин оставался делом сугубо личным. Вот почему количество добытых первопроходцами соболиных шкур и цены на них хорошо известны из старинных документов, оставшихся от заседавших в сибирских острогах воевод. Личные же истории и драмы в большинстве остались навсегда скрыты от нас во мраке былого…

Об этой стороне жизни первопроходцев остались лишь обрывочные сведения, легенды и редкие косвенные упоминания в старинных «грамотах». Например, первопроходец Семён Дежнёв, открывший пролив между Америкой и Азией был женат на якутской девушке Абакаяде — романтическая легенда повествует, как она родила ему сына по имени Любим и долгие годы ждала мужа из похода на Чукотку.

Сохранившиеся документы, в отличие от поэтичных сказаний, содержат сведения куда более прозаические. Так в марте 1651 года казачий десятник Пантелей Мокрошубов в послании якутскому воеводе, описывая состояние русского острога на реке Алазее, среди прочего имущества и меховой добычи упоминает «толмача юкагирскую жёнку именем Малья». «Толмачами» на старорусском звали переводчиков, а «Малья» — это на самом деле юкагирское слово «мар’иль», означающее всего лишь «девочка» или «девушка». Для пленницы русских казаков это слово превратилось в личное имя, а как её звали на самом деле мы никогда уже не узнаем.

Казачий десятник Пантелей Мокрошубов в письме якутскому воеводе так поясняет положение юкагирской девушки — «а та женка ясырка, владеют ею многие люди, хто купит, тот и держит…» Тюркским словом «ясырка» называли тогда пленниц и рабынь, тюркское слово «ясырь» служило обозначением пленных всех полов.

Не трудно догадаться, что именно пленницы, захваченные в стычках с окрестными племенами, становились первыми жёнами русских покорителей Сибири и Дальнего Востока. Впрочем, в условиях первобытной войны «всех против всех», это была обычная судьба многих местных женщин и до прихода русских. Аборигены тайги и тундры тогда жили ещё в настоящем «каменном веке». И сознание первобытного человека воспринимало набеги на соседей как разновидность охоты — поэтому для многих пленниц их новые русские «хозяева», вероятно, казались лишь более удачливыми охотниками…

Вряд ли грубые первопроходцы были галантными кавалерами, но харизматичными и сильными они были точно. В итоге добровольное или насильственное сожительство русских мужчин и местных женщин имело одно поистине стратегическое значение! Первым последствием такого сожительства становились даже не общие дети, а… общий язык. Захватчики и пленницы неизбежно учились понимать друг друга — прежде всего местные девушки, прожив ряд месяцев в русских «зимовьях» и острогах, в окружении десятков казаков и их языка, учились понимать русские слова. Тонкости филологии в данном случае не требовались, даже несколько десятков простейших терминов и фраз уже позволяли общаться.

Но вспомним, что первопроходцам в поисках новых земель и меховой дани требовалось не только проходить тысячи вёрст без каких-либо карт, но и общаться с множеством племён и родов, говоривших на собственных языках и наречиях. И вот именно в таких условиях невольно выучившие русский язык пленницы становились незаменимыми, позволяя казакам-первопроходцам совмещать приятное с полезным….

Не случайно, числившаяся «толмачом»-переводчиком в Алазейском остроге пленница, юкагирская девушка по имени «Малья», заслужила внимание со стороны самого высшего государственного руководства. Впервые сведения о ней поступили в Якутский острог летом 1651 года, а уже в следующем году в приказе якутского воеводы, отправленном на реку Алазею, новому начальнику русского острога предписывалось «прежнево толмача юкагирского роду жёнку именем Малья принять и велеть той бабе толмачить, а обиды ей никакой не чинить…»

К тому времени в Якутске, тогда «столице» российского Дальнего Востока, хорошо изучили удачный опыт использования в качестве переводчиц местных женщин. К сожалению, для историков и в наше время такие «жёнки» остались в тени первопроходцев.

Например, первым из русских людей на реке Яне в 1638 году побывал казачий десятник Елисей Буза, ранее участвовавший в основании Якутского отрога, будущей столицы Якутии. Однако, углубившись в документы XVII века, можно выяснить, что от Якутска до Яны и обратно — это более 4000 километров! — вместе с русским казаком Елисеем прошла «жёнка якутская погромная». Казаки взяли её с собой в качестве переводчицы. Имя этой женщины мы уже никогда не узнаем, а старинный термин «погромная» в документах той эпохи означал, что женщина была захвачена в ходе боёв с аборигенами дальневосточного Севера…

Хорошо известно, что первым из русских людей повстречался с чукчами (см. главу 16) «боярский сын» Иван Ерастов, он же принёс в Россию и первые сведения о землях к востоку от Колымы. Но если внимательно прочитать оставшиеся от походов Ерастова документы, датированные 1644 годом и рассказывающие о его контактах с колымскими аборигенами, то откроется примечательная фраза — «А толмачила те речи распросные баба тунгуская, Бырчик, которая в толмачах на Ындигирской реке».

И спустя три с лишним века не сложно понять, что «Ындигирская река» в записи «боярского сына» Ивана Ерастова это река Индигирка, протекающая в 500 километрах западнее Колымы, и освоенная русскими первопроходцами раньше. Именно там, на Индигирке, служила русским казакам переводчицей «баба тунгусская», то есть эвенкийская женщина по имени «Бырчик».

В реальности её имя звучало как Бэрчэк — от эвенкийского слова «маленький лук», так эвенки называли охотничьи самострелы, которые устанавливали на таёжных тропах. Из всех женщин-переводчиц она, пожалуй, самая упоминаемая в документах русских первопроходцев XVII века. Через несколько лет после походов Ивана Ерастова, в 1648 году новый руководитель Индигирского зимовья «казачий пятидесятник» Константин Дунай, в письме к якутскому воеводе Василию Пушкину, среди прочих упоминает и «прежнего толмача тунгузкую бабу именем Бырчик».

Спустя два года эта же переводчица Бырчик упоминается в связи с походом отряда казаков к устью реки Яны, на берег Моря Лаптевых, где было основано новое «зимовье». То есть женщина, наряду со «служилыми казаками», совершала продолжительные походы на тысячи вёрст в экстремальных условиях Крайнего Севера.

В 1652 году переводчица Бырчик вновь находится на берегах Индигирки, её упоминает в письме «служилый человек» Василий Бурлак. Он был отправлен во главе отряда, чтобы сменить прежний русский гарнизон на берегах Индигирки — из-за двух вынужденных зимовий во льдах, его путь из Якутска к Индигирскому острогу занял 27 месяцев! В письме якутскому воеводе, Василий Бурлак напишет, что принял острог со всем имуществом и населением, включая «толмача тунгускую бабу Бырчик, новокрещёное имя Матрёнка».

Так местная женщина, более восьми лет служившая переводчиком и участвовавшая во множестве казачьих походов, в итоге приняла православие, став Матрёной. В тех условиях это означало, что она уже была не просто «ясыркой»-пленницей, а полноправным человеком, насколько это было возможно для женщины той эпохи.

Родившийся под Архангельском первопроходец Михаил Васильевич Стадухин сделал немало открытий на севере Дальнего Востока. Именно он считается первооткрывателем Колымы, он же первым из русских несколько месяцев прожил на месте будущего Магадана и достиг границ Камчатского полуострова. Но и походы Стадухина не обошлись без женщины-переводчицы — ею стала, по словам сохранившихся писем самого Стадухина, «жонка погромная колымская ясырка именем Калиба».

«Жонка погромная» означает, что пленница-«ясырка» была не куплена, а захвачена с боем. Известно, что небольшой отряд Стадухина достиг низовий Колымы в июле 1643 года. Здесь ему пришлось много и ожесточённо сражаться с прежде неведомыми «оленными людьми». Скорее всего, это были именно кочевые чукчи-оленеводы, но первопроходец Стадухин о таком народе ещё не знал.

Однако именно здесь, на Колыме, его добычей и стала «жонка погромная колымская ясырка именем Калиба». Имя «Калиба» это на самом деле чукотское словосочетание Кэлевъи, дословно — «Дышащая ду̀хами». Такое имя и в позднейшие столетия нередко встречалось у аборигенов Чукотки, как у женщин, так и у мужчин.

Судя по всему, «жонка погромная Калиба» попала в плен к Стадухину уже будучи пленницей — сама «Дышащая духами» по её рассказам происходила из оседлых приморских чукчей, часто враждовавших с кочевыми родичами, «оленными чукчами».

Чукотского языка первопроходец Стадухин, естественно, не знал. Но, проведя на берегах Колымы несколько лет, казак и «жонка погромная» по имени Кэлевъи научились понимать друг друга. Вероятно, общались они на смеси русских, чукотских и юкагирских слов. Пленница стала первой, кто рассказал русским людям о жизни на самом севере Чукотки, в районе Чаунской губы — залива на берегу Ледовитого океана.

Для первопроходцев, шедших «встречь солнцу» с вполне материальными целями, рассказы «колымской ясырки» Кэлевъи звучали как сказки про изобильное золотом Эльдорадо для испанских конкистадоров. Ведь «ясырка» рассказывала про фантастические богатства — про острова близ северного побережья Чукотки, которые так густо населены моржами, что местные чукчи сооружают из их голов целые святилища. Пленница явно рассказывала про остров Айон и острова Роутан, расположенные в море напротив современного города Певек, ныне самого северного в России.

Не сложно представить, как от таких рассказов чукотской девушки загорались глаза первопроходцев. Они то знали, что в бесконечно далёкой Москве всего один «рыбий зуб», то есть моржовый клык, стоит дороже, чем пара лошадей, а за два-три клыка покрупнее можно купить хорошую избу неподалёку от Кремля.

Судьба «колымской ясырки» нам неизвестна. Лишь в одном из документов воеводского архива в Якутске за 1647 год вскользь упомянуто как от Стадухина «ушла погромная колымская ясырька, женка». Что понимается под этим «ушла», сегодня можно только гадать…

Однако, известно, что в следующем 1648 году один из кочующих к востоку от Колымы вождей юкагирских родов, «ясачный князец» Нирпа жаловался русским властям в Якутск, что Михаил Стадухин пытался силой отобрать у него жену. «Как тот Михалка Стадухин пошёл с Колымы на море, а взять хотел жену у него в толмачи…» — так звучит та жалоба на языке XVII века.

Едва ли в 1648 году в окрестностях Колымы было много женщин, способных переводить на русский наречия северных берегов Чукотки. Так что можно смело предполагать «любовный треугольник», в котором русский первопроходец и юкагирский вождь боролись за «Дышащую ду̀хами» — чукотскую девушку по имени Кэлевъи.

Зато переводчиц с юкагирского языка в том 1648 году у русских казаков на Колыме было уже две, что в итоге привело к интригам между ними. Нам об этом известно из сохранившегося в архивах Якутска письма «Верхнеколымского приказчика» Василия Власьева, отправленного с берегов Колымы на реку Лену 368 лет назад. «Приказчик» — так в Сибири и на русском Дальнем Востоке тогда называли ответственных за сбор мехового налога — сообщал якутскому воеводе подробности женской интриги, разбушевавшейся в Нижнеколымском зимовье.

Там выучившая русский язык «девочка омоцкая», то есть юкагирская девушка, считавшаяся «ясыркой служилого человека Ивашки Пермяка», рассказала казакам о том, что более старшая юкагирка по имени Онгуто, числившаяся в Нижнеколымском зимовье «толмачом», замешана в заговоре вождей местных юкагирских родов, якобы сговорившихся восстать против русской власти. Однако «приказчик» Власьев сообщал в письме, что по итогам расследования не стал никого наказывать за такие планы «измены» — вероятно, счёл этот донос проявление обычной ревности…

Порой сами переводчицы становились предметом интриг и ссор казачьих отрядов — первопроходцы хорошо понимали ценность «толмача» в походах на неизведанные земли.

Так в 1653 году «якутский служилый человек» Юрий Селиверстов жаловался начальству, что Семен Шубин, начальник Среднеколымского зимовья «не дал ему в толмачи юкагирскую бабу именем Алевайка». В жалобе указывалось, что «та баба прежде сего на море бывала и языки розные знает», и без неё поход с Колымы на Чукотку за «рыбьим зубом» удачным не будет.

В 1656 году знаменитый Семён Дежнёв жаловался начальству в Якутск, что его недавно созданный Анадырский острог остался без переводчицы, так как «толмача юкагирскую бабу Нюрку велено оставить на Колыме реке» с другим отрядом первопроходцев. «Без толмача не мочно розговорить иноземцов», — писал Дежнёв и просил вернуть ему переводчицу: «Чтоб об той бабе толмаче Нюрке государь указал…»

Как видим, даже самые знаменитые первопроходцы не могли обойтись без местных переводчиц. Имена некоторых из них история сохранила для нас, пусть и в тени мужчин-первооткрывателей. Однако, из документов XVII века большинство таких женщин известны нам даже не по именам и прозвищам, а по их принадлежности к определённому мужчине. «Толмач казачья жёнка Офоньки Шестакова», «чюхочья девка промышленого человека Фомки Пермяка», «якуцкая баба Федота Алексеева» — вот и всё что мы сегодня можем вспомнить о тех женщинах, которые прошли с русскими первооткрывателями многие тысячи вёрст по тайге, тундре и льдам Северного океана.