ОМУ

Глава 19 Неожиданность. еще о Бембо

Остров так и манил нас к себе. Заходить в гавань после плавания всегда приятно, и матросы склонны предвкушать всякого рода удовольствия. А для нас, в нашем положении, эта стоянка по многим причинам представляла особую ценность.

Как только «Джулия» взяла курс на землю, мы принялись усердно обсуждать виды на будущее. Многие считали, что если капитан покинет судно, команда не будет больше связана договорами. Таково было мнение наших кубриковых Коков,[45] хотя морские суды, вероятно, с ними не согласились бы. Во всяком случае и судно и экипаж находились в таком состоянии, что все уверенно предсказывали продолжительную стоянку и много веселых дней на Таити, как бы обстоятельства ни сложились.

Все были в прекрасном настроении. Больные день ото дня чувствовали себя лучше, с тех пор как «Джулия» изменила курс, толпились на палубе и, опираясь на фальшборт, любовались, одни не в силах сдержать восторга, другие молча, непревзойденным по своей величественной красоте зрелищем — видом Таити с моря.

Шканцы, однако, являли резкий контраст с тем, что происходило на другом конце судна. Маори, хмурый и молчаливый, как всегда, находился там; Джермин, погрузившись в глубокое раздумье, прохаживался взад и вперед, то и дело бросая взгляд в подветренную сторону, или же мчался в каюту и быстро возвращался на палубу.

Подняв все верхние паруса, чтобы полностью использовать ветер, мы продолжали идти вперед, и, наконец, в подзорную трубу доктора можно было уже различить деревню Папеэте, столицу Таити. В гавани мы увидели несколько судов и среди них темный силуэт большого корабля — судя по двойному ряду оскаленных зубов, фрегата. То была «Королева Бланш», которая недавно пришла с Маркизских островов и несла на фор-брам-стеньге флаг контр-адмирала дю Пти-Туара.[46] Едва успели мы разглядеть фрегат, как над водой разнесся залп его пушек. Он производил салют, как впоследствии выяснилось, в честь заключенного этим утром договора, или, скорее, — с точки зрения туземцев — насильственного присоединения Таити к Франции.

Лишь только канонада смолкла, послышался голос Джермина, давшего столь неожиданную команду, что все вздрогнули:

— Приготовиться к повороту грота-рея!

— Что это значит? — закричали матросы. — Разве мы не войдем в порт?

— Выполнять команду и не разговаривать! — заорал старший помощник; и через несколько мгновений грот-рей был обрасоплен, и с обращенным в сторону открытого моря утлегарем «Джулия» спокойно, как утка, покачивалась на волнах. Озадаченные, мы ждали, что будет дальше.

Вскоре появился юнга, тащивший матрац, он расстелил его на корме капитанской шлюпки и туда же приволок несколько сундуков и другие вещи, принадлежавшие его хозяину.

Все стало понятно. Матросам достаточно легкого намека.

Продолжая упорствовать в своем решении, несмотря ни на что, держать судно в открытом море, капитан несомненно намеревался высадиться на берег, с тем чтобы «Джулия» под командой старшего помощника сразу же пустилась в дальнейшее плавание, но по истечении условленного срока вернулась за ним к острову. Все это, конечно, можно было проделать, не подходя на «Джулии» ближе к берегу. Заболевшие капитаны китобойных судов нередко прибегают к такому способу действий; но в данном случае он был ничем не оправдан и противоречил при сложившихся обстоятельствах общепринятым принципам благоразумия и человечности. И хотя в этом решении Гай проявил больше смелости, чем можно было от него ожидать, оно одновременно свидетельствовало об исключительной наивности: как мог он предполагать, что его команда потерпит подобное нарушение своих прав!

Вскоре выяснилась справедливость наших подозрений, и матросы пришли в ярость. Купор и плотник вызвались возглавить бунт; и, пока Джермин был внизу, четыре-пять человек бросились на корму задраить ведущий в каюту люк, другие, отдав брасы грота-рея, звали остальных на помощь, чтобы повернуть к берегу. Все это свершилось в несколько секунд. Положение становилось критическим, когда доктор Долговязый Дух и я принялись уговаривать матросов немного обождать и ничего не предпринимать наспех. Времени было предостаточно, и судно находилось полностью в нашей власти.

Пока в капитанской каюте шли приготовления, мы собрали матросов на баке и стали совещаться.

С большим трудом нам удалось заставить эти горячие головы спокойно обсудить создавшееся положение. Все же влияние доктора в конце концов дало себя знать; когда он заверил, что если дело предоставят ему, «Джулия» в ближайшее время станет на якорь и ни у кого не будет никаких неприятностей, вся команда, за немногими исключениями, согласилась подчиниться его руководству. Однако матросы открыто заявили нам о своем намерении, если мирные способы не приведут к цели, захватить судно и ввести его в гавань Папеэте, хотя бы их всех за это повесили. Но пока что пусть капитан поступает по-своему.

К этому времени все сборы были закончены. Шлюпку спустили и подвели к трапу; старший помощник и юнга помогли капитану подняться на палубу. Мы не видели его две недели, и за это время он сильно изменился. Словно стремясь избегнуть наших взглядов, он надвинул на лоб широкополую перуанскую шляпу, так что его лицо было видно только тогда, когда ветер отгибал поля. При помощи стропа, свисавшего с грота-рея, кок и Бембо спустили капитана в шлюпку. Перелезая со стонами через борт, он, наверно, слышал произнесенные шепотом проклятия команды.

Пока юнга наводил в шлюпке порядок, старший помощник, потихоньку посовещавшись с маори, обернулся и сказал нам, что едет на берег с капитаном, но постарается скоро вернуться. В его отсутствие командование примет на себя Бембо, как следующий по рангу, ибо делать ничего не надо, лишь удерживать судно на безопасном расстоянии от земли. Затем он спрыгнул в шлюпку, где на веслах сидели только кок и юнга, и, усевшись за руль, стал править к берегу.

То, что Гай вопреки совету старшего помощника оставил судно в руках матросов, являлось еще одним доказательством его наивности, так как, не будь на борту доктора и меня, кто знает, до чего они могли бы дойти при создавшемся положении.

Итак, Бембо временно стал капитаном. Поскольку речь шла об искусстве мореплавания как таковом, он подходил для роли командира не меньше кого-либо другого. Во всяком случае матросской руганью он овладел в совершенстве. К слову сказать, этим достижением вместе с поразительной осведомленностью по части множества морских терминов и выражений исчерпывались почти все его познания в английском языке.

По морским обычаям, не терпящим исключения, этот не приобщившийся еще к цивилизации человек, будучи гарпунщиком, а потому имевший доступ в каюту, считался рангом выше, чем матросы; никто не возражал против того, что он был оставлен за старшего на судне, и ни в ком это не вызвало удивления.

Но надо сообщить дополнительные сведения о Бембо. Во-первых, его очень недолюбливали. Все, кроме старшего помощника, не слишком доверяли этому темнокожему угрюмому парню и даже побаивались его. Нерасположение было взаимным. Гарпунщик редко появлялся среди команды, если того не требовали его обязанности. К тому же, о нем ходили страшные слухи, в частности о якобы присущей ему наследственной склонности убивать людей и съедать их. Действительно, он происходил из племени людоедов, но это было все, что мы знали доподлинно.

Внешность маори ни в коей мере не ослабляла неприятного впечатления, возникавшего в связи с рассказами о нем. В отличие от большинства своих соплеменников он был скорее ниже среднего роста, но зато крепко сбит, и под его смуглой татуированной кожей мышцы работали подобно стальным рычагам. Жесткие, черные как смоль волосы нависали кольцами над мохнатыми бровями и почти скрывали маленькие, напряженно смотревшие глазки, всегда сверкавшие злобой. Коротко говоря, он вовсе не походил на тех изнеженных детей природы, о которых так любят писать в романах.

До этого он совершил уже несколько плаваний на сиднейских китобойцах; но всякий раз (как и теперь) он нанимался на судно в Бей-оф-Айлендс[47] и во время обратного перехода там же получал расчет. Его земляки часто так поступают.

Среди нас был матрос, ходивший на промысел вместе с маори, когда тот совершал свое первое плавание. Он сказал мне, что Бембо с той поры ни на йоту не изменился.

Этот парень рассказал мне несколько любопытных историй. Ниже я привожу одну из них (за что купил, за то и продаю). Могу только добавить, что поскольку я знаю Бембо и граничащие с безрассудством отважные подвиги, иногда совершаемые во время ловли кашалотов, то верю, что она в основном правдива.

Как легко можно себе представить, во время погони за добычей Бембо приходил в полное исступление. Надо заметить, что это свойственно всем новозеландцам, занимающимся китобойным промыслом. Из всех английских выражений, усвоенных ими в море, они лучше всего восприняли лозунг матросов китобойного судна, спускающих вельбот для погони за добычей: «Или мертвый кит, или разбитая шлюпка!» Из этих ребят, страстных охотников, обычно подбирают гарпунщиков — роль, в которой нервный, робкий человек чувствовал бы себя не на вместе.

Когда гарпунщик мечет свое орудие, он всегда стоит на носу шлюпки, упершись коленом в брештук. Но Бембо пренебрегал такой предосторожностью и, готовясь поразить добычу, всегда стоял балансируя прямо на планшире.

Так вот, возвращаюсь к прерванному рассказу. Как-то утром на рассвете шлюпка с Бембо приблизилась к большому, плававшему в одиночестве киту. Бембо метнул гарпун, но промахнулся, и животное нырнуло. Через некоторое время чудовище снова появилось на поверхности на расстоянии примерно мили, и шлюпка пустилась за ним. Но кит уже был пуганый; настал полдень, а преследование все продолжалось. На промысле погоню за китом не прекращают ни при каких обстоятельствах, что бы ни пришлось претерпеть команде вельбота, покуда кит окончательно не скроется из виду, разве только наступит ночь, а в наше время, когда добывать китов стало так трудно, преследование часто ведут и в темноте. Наконец, Бембо вторично оказался подле кита и метнул оба гарпуна. Однако, как иногда бывает с самыми опытными охотниками, он по какой-то странной случайности снова промахнулся. Хотя все хорошо знают, что неудача со всяким может приключиться, тем не менее она вызывает у команды шлюпки чувство горчайшей досады, которая обычно проявляется в громкой и крепкой ругани. Удивляться не приходится. Заставьте любого грести изо всех сил много часов подряд под палящим солнцем, и если он не станет несколько сварливым, то он не моряк.

Насмешки матросов, вероятно, привели маори в бешенство; как бы то ни было, едва шлюпка опять сблизилась с китом, он с гарпуном в руке прыгнул зверю на спину, и какой-то головокружительный миг его видели там. В следующее мгновение вода вокруг вспенилась и яростно забурлила, и оба скрылись из глаз. Матросы отгребли в сторону, травя линь со всей быстротой, на какую только были способны. Впереди не было видно ничего, кроме красного от крови водоворота.

Но вот из глубины вынырнуло что-то темное; линь стал натягиваться, затем шлюпка с быстротой молнии понеслась по волнам. Кит был «взят на линь» и теперь со страшной скоростью тащил за собой лодку.

Где же находился маори? Смуглая рука появилась на планшире, и гарпунщика втащили в шлюпку в тот самый момент, когда вода под ее носом закипела.

Вот что за человек или, если угодно, дьявол был Бембо.