ОМУ

Глава 39 Джермин оказывает нам большую услугу. Дружба в Полинезии

Избавившись от «Джулии», мы горели нетерпением поскорее узнать, как собираются теперь поступить с нами. Капитан Боб об этом ничего не мог сказать, разве лишь то, что он по-прежнему считает себя обязанным сторожить нас. Впрочем, он перестал укладывать нас спать, и мы были полностью предоставлены самим себе.

На следующий день после ухода «Джулии» старик явился сильно опечаленный и сообщил, что Уилсон отказался присылать нам что-либо взамен бадьи с сухарями, которая больше не будет доставляться. Мы все как один приняли это за намек, что можем спокойно разойтись и заняться своими делами. Но так легко от нас не должны были избавиться; находя злобное удовольствие в том, чтобы досадить нашему заклятому врагу, мы решили пока оставаться на месте.

Роль, которую консул сыграл в нашем деле, сделала его посмешищем в глазах всех белых, живших на побережье, и они без конца издевались над ним по поводу его многообещающих подопечных из «Калабуса беретани».

Мы не имели никаких средств к существованию, а потому, пока оставались на острове, трудно было рассчитывать на лучшее пристанище, чем у капитана Боба. К тому же мы искренне полюбили старика и не представляли себе, как расстанемся с ним. Итак, сказав ему, чтобы он больше не заботился об одежде и пище для нас, мы решили сами снабжать себя всем необходимым, расширив и придав систематический характер нашим фуражировочным операциям.

Большую помощь нам оказал неожиданный подарок, оставленный на прощание Джермином. Ему мы были обязаны тем, что наши сундуки со всем их содержимым отправили на берег. Их передали на хранение одному второстепенному вождю, обитавшему поблизости; консул распорядился, чтобы сундуки нам не отдавали, но мы могли когда угодно приходить и брать что-либо из своей одежды.

Мы отправились к старому вождю Махини; капитан Боб пошел с нами и решительно потребовал выдачи нашего имущества. Наконец, это было сделано, и туземцы торжественно принесли сундуки в Калабусу. Там мы их расставили со вкусом, и помещение приобрело столь изысканный вид, что в глазах старого Боба и его приятелей «Калабуса беретани» стала самым пышным салоном на Таити.

Все время, пока она была так обставлена, в ней происходили заседания туземного суда здешнего округа; судья Махини и его коллеги сидели на одном из сундуков, а обвиняемые и зрители лежали на земле, растянувшись во весь рост, кто внутри здания, а кто снаружи в тени деревьев. Нагнувшись над колодками, словно с галереи, почтенная команда «Джулии» наблюдала за происходившим, оживленно обмениваясь мнениями.

Я забыл упомянуть, что до отплытия судна матросы выменяли на пищу всю одежду, без которой могли хоть как-нибудь обойтись, но теперь они решили быть более бережливыми.

Чего только не было в наших сундуках: принадлежности для шитья, свайки, лоскуты ситца, обрывки веревки, складные ножи — одним словом почти все, что может понадобиться моряку. Но из одежды не сохранилось ничего, кроме старых курток, остатков фланелевых рубашек, отдельных штанин и — кое у кого — рваных чулок. Все это представляло, впрочем, определенную ценность, так как более бедные из таитян очень падки на любые европейские вещи. Их привозят из «Беретани, фенуа парари» (Британии, страны чудес), и этого достаточно.

Самые сундуки считались большой драгоценностью, в особенности если замок не был сломан, исправно щелкал и владелец мог разгуливать с ключом. Всякие царапины и вмятины рассматривались, однако, как крупные изъяны. Одного старика, очарованного принадлежавшим доктору большим сундуком красного дерева (кстати, изрядно набитым) и испытавшего бесконечное удовольствие, если ему просто удавалось посидеть на нем, как-то застали за тем, что он прикладывал целебную мазь к ужасной царапине, портившей красоту крышки.

Трудно передать, какую любовь питают таитяне к матросским сундукам. Они служат лучшим украшением домашней обстановки, и каждая женщина с утра до вечера пилит своего мужа, чтобы тот не сидел сложа руки, а достал ей в подарок столь замечательную вещь. Когда сундук удается раздобыть, женщины приходят в такой восторг, какого никогда не вызывает ни одна консоль,[72] только что поставленная в гостиной. Вот по этим-то причинам возвращение нам нашего имущества оказалось важным событием.

Островитяне мало чем отличаются от других народов; новость о том, что мы разбогатели, доставила нам кучу «тайо», или друзей, по национальной традиции жаждавших заключить с нами союз и исполнять малейшие наши желания.

Поистине любопытное обыкновение полинезийцев вступать в тесную дружбу при первом же знакомстве заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробней. Хотя у такого народа, как таитяне, уже испорченного развращающим влиянием, этот обычай в большинстве случаев выродился в чисто корыстные связи, тем не менее в его основе лежит прекрасное, подчас героическое чувство, которое прежде было свойственно их отцам.

В анналах острова имеются примеры необыкновенной дружбы, не уступающие истории Дамона и Финтия,[73] пожалуй, даже еще более изумительные. Ибо во имя дружбы жертвовали всем — подчас жизнью, хотя нередко дружеские чувства возникали с первого взгляда и притом к незнакомому человеку с другого острова.

Полинезийцы проникались к первым посетившим их европейцам такой любовью, так восхищались ими, что немедленно проявляли всю полноту своих чувств предложением дружбы. Поэтому в описании старинных путешествий мы читаем о вождях, которые приезжали на пирогах с берега и странными ужимками выражали свое желание подружиться. Их подданные подобным же образом приветствовали матросов. Такой обычай сохранился на некоторых островах до нашего времени.

На расстоянии нескольких дней пути от Таити расположен островок, редко посещаемый европейскими и американскими моряками; как-то туда пристало судно, на котором я тогда плавал.

Разумеется, у каждого из нас сразу завелся друг среди простодушных туземцев. Моим другом был красивый юноша по имени Поки; что бы он ни делал для меня, ему все казалось мало.

Каждое утро на заре появлялась его пирога, нагруженная всевозможными плодами; разгрузив, он привязывал ее к бушприту, где она покачивалась весь день, всегда готовая к тому, чтобы доставить своего хозяина на берег для выполнения какого-нибудь поручения.

Убедившись в неослабной приязни Поки, я как-то сказал ему, что я большой любитель раковин и всякого рода редкостей. Этого оказалось достаточно: он отправился на лодке в глубь бухты и целые сутки не появлялся. На следующее утро показалась его пирога, медленно скользившая вдоль берега; большая ветка, покрытая густой листвой, служила ей парусом. Чтобы не подмочить груз, он построил ближе к носу пироги нечто вроде помоста с перилами, сплетенными из прутьев; на помосте лежала куча желтых бананов, раковины каури, молодые кокосовые орехи и ветвистые стволы красных кораллов; кроме того, там было несколько кусков дерева с резьбой, маленький карманный идол, черный как смоль, и свертки набивной таппы.

Когда команде дали день отдыха и я съехал на берег, Поки, конечно, сопутствовал мне и служил провожатым. Никто на свете не мог исполнять эту обязанность лучше, чем он; его родной остров был невелик, и он знал на нем каждую пядь. Сопровождая меня повсюду, он останавливал всех встречных и торжественно представлял своему «тайо кархоури», или лучшему белому другу.

Он показал мне всех местных львов, а главное, повел меня посмотреть на очаровательную львицу — молодую девушку, дочь вождя, слава о красоте которой распространилась на соседние острова и даже оттуда привлекала поклонников. К числу последних относился Тубои, наследник Таматоя, короля Рапатеа — одного из островов Товарищества. Девушка была действительно хороша собой. Взгляд ее лучистых глаз приводил в восхищение, а гибкая тонкая рука, выглядывавшая из-под причудливого одеяния из таппы, казалась воплощением красоты.

Хотя услугам Поки не было конца, он ни разу не заикнулся о вознаграждении, но подчас выражение его лица выдавало питаемые им надежды.

Наконец, наступил день отплытия, и пирога моего друга явилась нагруженная доверху запасами плодов. Я отдал ему все, что мог выделить из моего сундука, а затем вышел на палубу и занял свое место у шпиля, так как уже приступали к подъему якоря. Поки последовал за мной и стал толкать ту же вымбовку, что и я.

Вскоре якорь был поднят, и мы направились к выходу из бухты, таща за собой на буксире свыше двадцати лодок. Наконец, они нас покинули; но пока пирога Поки не исчезла окончательно из виду, я мог различить его одинокую фигуру, неподвижно стоявшую на носу.