ОМУ

Глава 28 Прием, оказанный французами

Через несколько минут мы уже поднимались по трапу фрегата; старший офицер, пожилой желтолицый моряк в плохо сшитом сюртуке с потускневшими золотыми галунами, стоял на палубе и неодобрительно смотрел на нас.

Голова этого господина представляла собой сплошную лысину; ноги у него были как палочки, и вообще вся его физическая мощь, казалось, исчерпала себя в создании огромных усов. Старый Гуммигут,[56] как его немедленно окрестили, взял у консула бумагу и, развернув ее, принялся сверять доставленный товар с накладной.

После того как нас тщательно сосчитали, старший офицер вызвал скромного маленького мичмана, и вскоре мы были переданы на попечение полудюжины солдат морской пехоты — молодцов в матросской форме и с ружьями. Предшествуемые каким-то напыщенным служакой (в котором мы по трости и золотому галуну на рукаве признали матросского старшину), мы направились затем под конвоем вниз по трапам в жилую палубу.

Там нам всем вежливенько надели ручные кандалы, причем человек с бамбуковой тростью проявил о нас исключительную заботу, подобрав каждому кандалы по руке из большой корзины, где их имелся полный набор всех размеров.

Не ожидавшие столь любезного приема, некоторые из нас пытались вежливо отклонить его услуги; но в конце концов их застенчивость была преодолена, а затем и наши ноги засунули в тяжелые железные кольца, расположенные вдоль металлической полосы, прикрепленной болтами к палубе. После этого мы сочли себя окончательно обосновавшимися на новой квартире.

— Черт бы побрал их ржавое железо! — воскликнул доктор. — Знал бы я, так остался бы на «Джулии».

— То-то! — закричал Жулик Джек, — потому-то вас и заковали, доктор Долговязый Дух.

— Не дух, а только руки и ноги, — последовало в ответ.

К нам приставили часового, настоящего оболтуса, который расхаживал взад и вперед со старым зазубренным тесаком самых невероятных размеров. По длине тесака мы решили, что он специально предназначался для поддержания порядка в толпе — так как им можно было достать через головы, скажем, пяти-шести человек и ударить стоявшего позади.

— Господи помилуй! — с дрожью произнес доктор. — Представляю, каково это, если тебя укокошат подобным орудием.

Мы постились до вечера, когда появился юнга с двумя бачками, содержавшими жидкую похлебку шафранного цвета с плавающими по поверхности частицами жира. Молодой шутник сказал нам, что это суп, на самом деле это оказалась всего лишь маслянистая теплая вода. Так или иначе, но нам пришлось ею поужинать, для чего часовой любезно снял с нас наручники. Бачки переходили из рук в руки и вскоре опустели.

На следующее утро, когда часовой стоял к нам спиной, кто-то (мы решили, что это какой-то матрос-англичанин) бросил нам несколько апельсинов; их корки впоследствии служили нам чашками.

На второй день ничего достойного упоминания не произошло. На третий нас позабавила следующая сцена.

Какой-то человек, которого по серебряному свистку, свисавшему с шеи, мы сочли боцманматом, спустился к нам, подталкивая перед собой двух рыдавших юнг; за ними шла целая толпа заливавшихся слезами мальчишек. Эта пара, по-видимому, была по приказу офицера прислана вниз для наказания; остальные сопровождали ее из сочувствия.

Боцманмат без промедления принялся за дело, схватив бедных провинившихся юнцов за их широкие куртки и безжалостно орудуя бамбуковой тростью. Остальные юнги плакали, умоляюще сжимали руки, становились на колени, но все напрасно; боцманмат и до них дотягивался палкой, и тогда они принимались кричать еще в десять раз громче.

Посреди этого шума спустился мичман и с важным видом приказал творившему расправу моряку отправиться на палубу; затем, ринувшись на юнг, он заставил их разбежаться во все стороны.

Адмиралтейский Боб наблюдал за всем происходившим с бесконечным презрением; много лет назад он служил фор-марсовым старшиной на борту линейного корабля. По его мнению, все это была никудышная работа; в английском военном флоте поступают не так.