Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ)

Глава 8. Интервью Президента

САСШ. Нью-Йорк. Манхеттен. Отель «Астор».

Из воспоминаний Томаса Маршалла 19 июня 1920 г.

Государственные дела часто не располагают к отдыху. Вот и то утро я встретил не выспавшись. Сначала вечерний поезд, а потом стенания Бейбриджа Колби в автомобиле, не расположили меня к радости от лучей нью-йоркского солнца. Да и лег почти на заре. Но на верфи мне было к полудню. Из новомодной громады Отеля Астора на Тайм-сквер я бы успел на Бруклин за полчаса даже на метро, не говоря о самоходном или конском экипаже.

Поспав от силы часов шесть мы с Лоис успели принять душ и выпить кофе. Я снова повторил свою речь и даже успел прочитать свежую прессу. Утренняя «Нью-Йорк Уорлд» с отчетом Луиса Сейболда крепко меня озадачило. Я пробежал и само интервью Президента Вильсона, взятое тем же Сейболдом. Выделил пару мыслей с намерением вставить в свою речь. Но «отчет» развеял моё сумрачное настроение. Я понял, что или Сайлард столь талантливый сочинитель и не миновать ему Пулитцеровской премии, или я раньше не замечал, что пребываю в заместителях у величайшей воли к жизни человека. Я бы предпочел второе, но как оказалось полностью был прав в первом.

САСШ. Нью-Йорк. «New York World». 19 июня 1920 г.

Отчет о встрече нашего корреспондента с Президентом САСШ

Луис Сейболд, находившийся с Трехчасовым Визитом в Белом Доме, Считает, Что Душевная Энергия Президента Не Ослабла!

ВАШИНГТОН, 19 июня. — Девять месяцев мужественной борьбы за исправление последствий болезней, вызванных расточительностью, с которой все серьезные люди полагаются на свой баланс в банке природы, не ослабили дух и ни в малейшей степени не умалили великолепный интеллект Вудро Вильсона…

В течение трех часов, которые я провел с Президентом, я видел, как он выполнял и разбирал важные дела с присущей ему решительностью, методичностью и остротой интеллектуальной оценки.

Легкость выражения.

Мне удалось слышать, как он диктовал свои решения по вопросам большой государственной важности с легкостью выражения и прямотой смысла, которые не указывали на ухудшение работоспособности умственной машины, которая в течение 40 лет знала только самый тяжелый вид работы.

Мы беседовали с ним более часа, в ходе которого обсуждался широкий круг тем, по поводу которых он высказывался не только с вильсоновской энергией, но и демонстрируя еще более отрадное сохранение спасительного чувства юмора…

Лучшим доказательством значительного улучшения физического состояния президента стало то, что он поднялся по трем импровизированным деревянным ступенькам и сел в автомобиль только с такой помощью, которая, естественно, была оказана человеку, выздоравливающему после тяжелой болезни.

Внешне президент выглядел почти так же, как и по возвращении из Стокгольма. За последние два месяца он набрал более 20 фунтов веса. Его лицо ни в малейшей степени не искажено, как утверждают некоторые недруги. Лицо Вильсона почти такое же, как и было, хотя на нем и лежит отпечаток сильных физических страданий.

После того как он поработал, и мы поговорили в течение часа, Президент поднялся со своего офисного кресла на балконе и направился в кино в восточной комнате, медленно, осторожно, но уверенно. Миссис Вильсон, президент и корреспондент составили небольшую и избранную кампанию, которая стала зрителями триллера "Билл" Уильяма Харта в затемненной комнате.

После шоу миссис Вильсон, Президент, доктор Грейсон, секретарь Тумалти и корреспондент обсудили обед и более легкие фазы текущих событий. Аппетит у президента оказался очень хорошим, и он был в веселом настроении и даже начал сочинять лимерик.

"Визит" к людям.

Интервью с Президентом, в ходе которого мы обсудили широкий круг тем, носило характер "визита" с его стороны к народу страны. Это было организовано в соответствии с предложением, чтобы президент позволил себе (через "Нью-Йорк уорлд" и "Пост-депеш") посетить граждан Соединенных Штатов для обсуждения тех интимных и личных тем, которым нет места в официальных документах, с помощью которых он ведет дела нации. Первоначально дата была назначена на первое июня, но ее перенесли на прошлый вторник.

Встреча с Президентом была назначена на 10:30. Сопровождающий провел корреспондента под длинной решетчатой беседкой, примыкающей к официальному саду, буйной в брызгах благоухающих магнолий, гортензии, роз герцогини де Брабант, японских вишневых деревьев и цепляющихся за кусты роз Дороти Перкинс и Каролины Тестаут.

Президент и миссис Вильсон ждали встречи на южном балконе, выдающимся полукругом из особняка, имеющим глубину 30 футов, ширину 50 футов и выходящим на впечатляющую полосу бархатистой лужайки, окаймленной магнолиями, японской айвой, еловыми соснами, величественными кленами и приземистым кизилом.

Две фигуры вырисовывались силуэтами на краю балкона на фоне открывающегося вида. Одна из этих фигур стояла. Это была миссис Вильсон, первая леди страны, нежная в облике, очаровательная в позе и приветливо улыбающаяся. Другая фигура была Президентом, сидящим в офисном кресле. Миссис Вильсон стояла, положив левую руку на спинку этого кресла, а правой раскладывая какой-то документ в квадратную настольную корзину.

Платье миссис Вильсон было из белого фуляра с рисунком, и на ней не было никаких драгоценностей, кроме обручального кольца. Отдав дань уважения улыбающейся хозяйке Белого дома, я повернулся к президенту. Он протянул правую руку и крепко пожал мою, сказав:

"Сейболд, я очень рад тебя видеть. Было мило с твоей стороны приехать и навестить меня. Присядьте на минуту или две, пока я разберусь с этими вещами, а затем мы нанесем визит в страну. Доктор Грейсон и миссис Вильсон считают, что мне пока не следует бродить по округе, и, конечно, я должен подчиняться их приказам".

Президент возвращается к Своей Работе.

Затем Президент извинился и перешел к рассмотрению некоторых официальных дел. Пока он занимался этим заданием, у меня была очень хорошая возможность изучить его с близкого расстояния и мысленно отметить его систему работы.

Миссис Вильсон достала из корзины документы, требующие внимания Президента. Господин Тумалти придвинул стул к офисному столу, за которым сидел Президент, и дал пояснения по документам и обстоятельствам предмета, когда его об этом попросили…

Президент быстро диктовал свои выводы или распоряжения, и в этом не было и намека на нерешительность. Позже, когда Президент продиктовал более 20 писем объемом от трех строк до 400 или 500 слов, он обратил свое внимание на расположение документов, которые уже были сокращены до машинописного текста, и поставил свою подпись. С расстояния шести футов было видно, что президент писал твердо и без труда, оставив на лежащем перед ним документе, ту же подпись на медной пластинке, которую можно найти на большем количестве официальных документов, вероятно, чем когда-либо подписывал любой человек, живущий сегодня. Он поставил свою подпись с величайшей тщательностью и без малейшего следа смущения…

Президент сделал только одно упоминание о долгой болезни, через которую он прошел. Именно тогда я поздравил его с выздоровлением и выразил надежду, что улучшение, проявившееся в его внешности, будет продолжаться. Он обратил на меня свои добрые глаза и сказал с удивительной храбростью:

"Нельзя отрицать, Сейболд, что мне пришлось нелегко. Я пренебрег неумолимыми законами природы, слишком сильно задействовав свои физические ресурсы, которые были недостаточно сильны, чтобы выдержать такое напряжение. Я, конечно, сожалею об этом, но я сделал это ради дела, которое было ближе всего моему сердцу и которое я не мог игнорировать. И я бы сделал это снова, хотя знание о том, что со мной произойдет, всегда было передо мной. Я привел в себя в уже хорошую форму и мог бы сделать гораздо больше вещей сейчас, если бы миссис Вильсон и доктор Грейсон были бы любезны время от времени смотреть в другую сторону. Я полагаю, что такая нежная бдительность оправдана, но теперь я могу сказать вам, что в этой спокойной обстановке я делал больше, чем раньше, когда проводил свои дни в офисе, принимая всевозможных людей по всевозможным поручениям».

ЛУИС СЕЙБОЛД,

штатный корреспондент

"Пост-Депеш" и "Нью-Йорк Уорлд".

САСШ, Нью-Йорк, Грамерси. Ирвинг-Плейс, 52. 19 июня 1920 г.

В свои холостяцкие апартаменты на верхнем этаже первого высотного многоквартирника в Гремерси Михаил Скарятин поднялся только к трем часам ночи. Полностью оборудованная студия давала всё для спокойного отдыха. Въехав сюда по прибытии в Нью-Йорк, Михаил даже испытал ощущение, что попал в будущее. Широкие окна, быстрый лифт, горячая и холодная вода, электрические освещение и кухонная плита, ватерклозет, ванная, паровое отопление… Даже радио и граммофон были предусмотрены для одинокого скитальца. Рядом имелись здания и повыше, но обставлены они были хуже, и наличие радиоприемника с отдельной антенной на крыше было по настоящему решающим обстоятельством для русского егеря Двора.

Михаил сварил кофе. Добавил в него коньяка. Сделал глоток и, сняв с полки «Ветхий Завет», открыл «Премудрость Соломона». Он не первый раз уже удивился продуманности своей службы. Эта часть Священного писания не входила ни в православный, ни в иудейский канон и предположить, что кто-то кроме пославших его откроет этот текст для чтения посланий было трудно. Тем более, что писать он будет на арамейском. Да и найдя ключ или эту книжицу, не сразу заподозрят в передаче православного. Эта часть работы ему нравилась. Он мог для дела оживлять любимые им мертвые языки. Энель уже убедился в пользе конспирации. Но в Экспедиции Службы Егермейстера Двора явно перебирали с маскировкой своего дела. Впрочем, не ему судить. Во всяком случае, агенты ЭСЕД ещё ни разу не прокололись.

Он открыл тетрадь. Записал краткий отчет. Зашифровал его по второй странице выбранного текста. Кофе кончилось. Он прислушался. На этаже было тихо.

Подойдя к радио, он отключил его, переключив антенну к изъятому из расположенного в комоде саквояжа более мощному устройству — передатчику. Как ему объясняли его передача будет отражаться от атмосферы и достигнет хоть Буэнос — Айреса, хоть Константинополя, но может и не дойти. Потому где-то недалеко есть станция, которая примет и усилит сигнал. Но кода, адресата и адресанта там знать не будут.

Ещё раз убедившись, что окна зашторены, а дверь закрыта Энель приступил к передаче.

ЦЕНТР

БАСКУ

ОХОТА ПРОШЛА УСПЕШНО. ПОЙМАЛИ КУГУАРА

БУР

Используя этот позывной, он указывал что будет вторая шифровка, уже со следующей страницы «Премудрости Соломона» и без условностей. Если бы Лафоллеты не приняли бы камешки, то было бы «ПАТРОНЫ ПОДОШЛИ.» с обязательной конечной точкой. Но фортуна была в это раз экономна к знакам препинания.

АРЧИБАЛЬДУ

ВСТРЕТИЛ НИНУ КРУЗЕНШТЕРН. БОРИС ПРЕДЛОЖИЛ УСТРОИТЬ ЕЁ К ОДИНОКОМУ ВОЛКУ НАСТАВНИЦЕЙ ИЗАБЕЛЬ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ПРОШУ СКОРЕЙШЕЙ ПРОВЕРКИ И РЕШЕНИЯ О ВОЗМОЖНОСТИ. ЗАВТРА ИДУ В ТЕАТР.

ЮСТИНИАН.

Сообщения ушли. Через полчаса Энель поймал четыре тройки цифр, подтверждающих получение. Сначала, судя по скорости и последовательности — местные, потом из центра. В Константинополе одиннадцать часов дня. Можно располагаться спать. Центр если срочно нужны уточнения проведет передачу в восемнадцать часов по царьградскому времени. Это будет час до полудня местного и можно часиков шесть спокойно поспать.

САСШ. Нью-Йорк. Бруклинская военно-морская верфь.

Из воспоминаний Томаса Маршалла 19 июня 1920 г.

Наша жизнь состоит из совпадений. В тот день мне выпала великая для уроженца «Индианы» честь. Правда не как хузеру — коренному индианскому мужлану, а как вице-президенту Соединённых штатов, которым по странному совпадению уже почти восемь лет этот хузер и являлся.

В доке Бруклинской верфи закладывался третий линкор серии «Южная Дакота» и давалось имя моего родного Штата.

Красавица «Индиана» вместе со своими систер-шипами должна была стать сильнейшим кораблем в мире. По калибру, числу пушек, бронированию они били хвалёный английский «Худ», вступивший в строй как раз месяц назад. Да и была она, как и положено индианке — верзилой. В отличии от рожденного убегать английского крейсера, «Индиана» была настоящим линкором.

Собственно, в этом духе после ритуальных пафосных слов я в речи и шутил. Не выдавшись ростом, я всегда поддерживал репутацию индианца остротой языка.

Высказавшись в духе отчета Сейболда об улучшении здоровья президента, я не преминул упомянуть о нашей роли в освобождении последних несвободных народов Европы и о росте влияния Америки при президенте Вильсоне. Мой скепсис касаемо «попечения Польше» и «поддержки полной независимости Ирландии» был общеизвестен, но я выступал от имени Вудро, который был в этих вопросах более решительным.

Не пожалел я похвал для нашего доблестного флота, который после вступления «Индианы» в строй станет без сомнения сильнейшим в мире и сможет обеспечить везде мир и защитить американцев в любой точке света. Досталось от меня похвала и оружейникам, чьи длинные шестнадцатидюймовки были столь удачны, что закупались в Европе всеми, кто мог себе это позволить. Кроме Германии и Британии конечно.

Поговорив ещё о наших успехах, и Америке, как маяке для всех вставших на путь прогресса, я совсем коротко упомянул, что успешный курс республиканской администрации делает Соединённые штаты влиятельными и привлекательными, дает возможность улучшать жизнь простых Американцев. В заключении я выразился в том духе, что нужно продолжать столь успешное правление. И пожелал большому кораблю большого плавания.

Потом мне доверили забить золотой гвоздь в Киль. Хоть я и не высок, но справился быстро и без искр. Так что теперь где-то в трюмах нашего Тихоокеанского флагмана плавает моя «золотая заклёпка».

Ньюйоркцы знают толк в праздниках. Всё было обставлено пышно, с транспарантами, цветами, синематографическими и фотокамерами. Последовавший после фуршет тоже показал достойное индианского гостеприимство. Я был уверен, что корабль будет достоин имени моего любимого штата.

На фуршете мы славно поговорили с Мак-Эду. Зять президента был мрачен. Уильям справился от здоровья Вильсона. Мой ответ, что я давно не видел Вудро, но утренняя «Нью-Йорк Уорлд» меня обнадежила, вызвал больший интерес у Элеоноры Вильсон-Мак-Эду, чем у её мужа. Она тоже пожаловалась, что мачеха её к отцу не пускает. Уильям Мак-Эду сказал, что намерен отказаться от президентской номинации на съезде в Сан-Франциско. Я посоветовал ему не спешить и не раздумывая заявил, что мы с ним были бы хорошей командой. Видя его смущение, я добавил, что отдыхать как я семь лет ему не следует не надеяться. Мои слова заставили его улыбнуться.

САСШ. Нью-Йорк. «New York World» 19 июня 1920 г.

Интервью с Президентом Вудро Вильсоном.

ПРЕЗИДЕНТ ВИЛЬСОН ОБСУЖДАЕТ РЕСПУБЛИКАНСКУЮ ПЛАТФОРМУ И ПОЛИТИКУ

ВАШИНГТОН, 19 июня. — Президент, очень заинтересованный в выдающихся результатах Съезда республиканцев в Чикаго, задал очень много вопросов, касающихся организации, доминирующих фигур и контролирующих влияний, которые диктовали платформу и организовали выдвижение г-на Лоудена. Казалось, он испытывал почти мальчишеское удовольствие от отрывочного описания, которое я смог ему дать. Что касается кандидатов, президент отказался от каких-либо комментариев, кроме выражения убеждения в том, что джентльмены, выбранные на пост президента и вице-президента в Чикаго, «превосходно согласуются с платформой».

«Итак, Сейболд, — сказал он, предостерегающе взмахнув правой рукой, — я говорю тебе, что процессы, с помощью которых будет реализована Чикагская платформа, кажутся мне как по сути, так и с научной точки зрения прусскими по вдохновению и методу. Вместо того, чтобы цитировать Вашингтона и Линкольна, республиканская платформа должна была процитировать Бисмарка и Бернарди, потому что позиция республиканцев в отношении высшего вопроса, от которого нельзя отказаться или игнорировать, убедительно свидетельствует о произвольных влияниях, которые диктовали доктрины этих двух выдающихся личностей.»

Я спросил: «Значит, вы не считаете республиканскую платформу и кандидатов прогрессивными?».

Снова смешок Вильсона.

«Я вряд ли удостоил бы их этого термина», — сухо сказал он.

И продолжил: «Я не вижу, как какой-либо подлинный прогрессист может подписаться под методом, мотивами или смыслом — если он может понять смысл, который характеризовал написание Республиканской платформы или выдвижение республиканских кандидатов на пост президента и вице-президента. Я не заметил (он осуждающе покачал головой), что очень многие прогрессисты ликовали с тех пор, как Республиканский съезд завершил свою работу.

«Республиканский съезд был апофеозом реакции. Это была прямая противоположность тому, чем, я надеюсь, окажется съезд демократической партии в Сан-Франциско. Лидеры, которые называют себя Прогрессивными и которые притворялись, что выступают от имени Прогрессивного элемента в Республиканской партии, пожертвовали всеми принципами, которые сделали привлекательным движение восьмилетней давности, чтобы удовлетворить амбиции некоторых современных лидеров помешать народу Соединенных Штатов выполнить свои честные обязательства перед остальным миром и перед самими собой. Отказ от прогрессивного духа в Чикаго был прискорбно трагичен. Я надеюсь и верю, что трагедия в Чикаго послужит Демократическому съезду наглядным уроком в этом направлении, который не останется незамеченным».

Я спросил: «Республиканцы упрекают Вас в отвлечении от внутренних проблем, обременении американцев решением заокеанских дел»

«Каждое изменение, направленное против меня и моей администрации, очевидно, направлено на то, чтобы затуманить и негативно повлиять на важнейшие проблемы, стоящие перед народом Америки, затуманить его чувство ответственности и сделать нарушение взятых на себя обязательств незначительным последствием.

Политика республиканского конгресса была более значимой для уклонения от совместной ответственности в решении проблем, с которыми сталкивается страна, чем для какой-либо моральной оценки самой ответственности. Лидеры республиканцев в Конгрессе потребовали отмены некоторых мер, которые, как они хорошо знали, защищали народ от более серьезных зол, чем они хотели бы, чтобы страна знала.

Закон о контроле за продовольствием оказался одной из наиболее эффективных мер в предотвращении грабежей людей, чем почти любая другая действующая в настоящее время мера. Время для его отмены еще не пришло.

Республиканцы хором выразили серьезный протест против введения и применения закона о шпионаже и некоторых других мер, которые были жизненно необходимы во время войны.

Республиканская, а не демократическая политика несет ответственность за любые негативные последствия, возникшие в результате неспособности Республиканского сената ратифицировать Стокгольмский договор. Республиканская политика отрицания проводилась с единственной целью повысить шансы республиканцев на победу на предстоящих президентских выборах и никогда не отражала искреннего желания улучшить эффект мер, принятых для защиты страны во время войны. Политика республиканцев заключалась скорее в том, чтобы преувеличить эффект этих мер. Потому они не стремятся обеспечить нашу миссию освобождения последних угнетённых народов Европы, не спешат освобождать от бремени военных мер».

ЛУИС СЕЙБОЛД,

штатный корреспондент

"Пост-Депеш" и "Нью-Йорк Уорлд".

САСШ, Нью-Йорк, Грамерси. Ирвинг-Плейс, 52. 19 июня 1920 г.

Михаил встал в одиннадцать. После его второй египетской экспедиции у него сложилась привычка вставать за пять минут до назначенного часа. Приняв душ, сделав гимнастику и кофе, он включил радио. Немногочисленные станции транслировали классическую музыку или новомодный здесь свинг. Не доросла еще Америка до хора Пятницкого и концертов лихих балалаечников. Энель улыбнулся. Переведя волну, он остановился на новостях, которые сообщали о закладке линкора «Индиана» на Бруклинской военно-морской верфи и прибытии на неё вице-президента Томаса Маршала. Далее шли прочие местные вести. Как он заметил, о событиях за рубежом, если в них не участвовали американцы, здесь никогда не сообщалось. Он ещё подкрутил волну и стал ждать условленного сигнала. Ровно в двенадцать морзянка прорвалась через скрежет. Но он сумел разобрать только часть цифр. Через 15 минут передача повторилась на другой волне. Теперь он мог прочитать всё сообщение:

ЦЕНТР

ЮСТИНИАНУ

ВОЛЬЕР ГОТОВ. ВСТРЕТИМСЯ В ЗООПАРКЕ.

БАСК

Работу приняли. Но ему надо задержаться до ночи для ответа. По Нине требуют подробностей.