Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ)

Глава 3. Охота на кугуара

Озеро Мичиган, территориальные воды штата Висконсин, САСШ, 14.06.1920 г.

Большие озёра — маленькие моря. Второй и третий день плавания по Мичигану не раз заставили Энеля в этом убедится. Пока невозмутимый Ольсен, дымивший на пару со своим паровым катером настоящей капитанской трубкой, и вечно находивший себе работу корабельный матрос и кочегар негр Брайн привычно вели сою «Литл Брейв» на север, их пассажира успела снова посетить морская болезнь. Но она не стала единственным незабываемым впечатлением. После Манивока движение стало оживлённым, и они приняли мористее. Смотря на проплывающую по траверзу Ту-Риверз Майк вспоминал Невский проспект в будний день, когда ломовые телеги и господские экипажи, а в последние годы и автомобили почти толкались меж собой и с трамваями. Там он был за рулем, первым из немногих. Конечно, с тем что он увидел здесь в Детройте и Нью-Йорке, то Петербургское столпотворение в сравнение не шло. Здесь авеню уже почти сплошь наполняли автомобили, полностью перебивая конские запахи. Впрочем, каждый третий самоходный экипаж не чадил. Именно электромобили в начале века потеснили в «Большом Яблоке» лошадь.

Говорят, что у императора в Константинополе теперь так же: пассажирские автомобили только от «Электрической Ромеи». Грузовики и трактора правда на нефтяных двигателях. Но для простого люда почти везде провели трамвай. Ну и лошади, куда же от них денешься. Эх, взглянуть бы. Он, Михаил Скарятин, и в родном Питере то, почитай два с половиной года не был. Берег мой, хоть ненадолго…

Протяжный гудок вырвал Энеля из ностальгии. Между ним и берегом проплывал золотистым айсбергом в лучах вечернего солнца «J. B. Ford», закрывая полгоризонта. Их «Маленький Смельчак» смотрелся перед этим лейкером как Давид перед Голиафом.

Старый Ольсен ответил на гудок величавому озерному балкеру.

— Цемент везет. В Милуоки. Что раньше таких не видели? — спросил датчанин пассажира

— Таких нет. В Кейпе или Ливерпуле встречал и крупнее, но этот другой какой-то — ответил Майкл

— Так это наш «озёрник». Они и крупнее есть, но на тех в море не выйдешь, — со знанием дела сказал старик

— А строят так что б в шторм не топило. В наших водах пострашнее чем в море бывает.

Старый капитан завел свою любимую историю о коварном треугольнике, что одной вершиной упирается в спешно пройденный Манивок и о Великом шторме 1913 года который застал его в примерно в этих широтах. Айдж любил рассказывать свои «озерные истории». Пассажира вроде полдня уже не укачивало, и он пришел в нужную степень задумчивости. Вот и сменил Ольсен датские песни и бурчание на просвещение этого странного африканского голландца.

Что-то было в нем неправильное. Голландцев Айдж знавал. Его гость был явно не моряк, а загар вполне объяснялся солёным солнцем Кейптауна. Но на простака или коммивояжера он тоже не похож. Чувствуется какая-то внутренняя стать, военная выправка и при этом осторожность. Впрочем, Майк отрекомендовался как охотник. И плывут они не только на рыбалку, но и за какой— то большой кошкой. Впрочем, не всё ли равно кто ему за рейс платит хорошие деньги? Да ещё и слушает с таким вниманием.

Энель слушал. Но давно уже был в своих мыслях. С самого того момента как капитан стал расписывать снесенную ледяным штормом набережную Милуоки и то, как он сам грелся у собственного котла. Как-то само собой вспомнилась метель в Троицком, потом ранение на Северном фронте и бои за Царьград. Одна половина его внимала неспешной каркающей сказке американского скандинава, а вторая уже переходила с русского на древнегреческий, а с него на язык Египта.

Он влюбился в пески Нила ещё в детстве. Глотая все книги их фамильной библиотеке к двадцати годам освоил пять древних языков. С его здоровьем ему был рекомендован сухой климат и до университета он почти два года прожил в Стране пирамид. Его отец, орловский помещик и ЕИВ Двора егермейстер, заботился о будущем наследника. Потом был холодный Санкт-Петербург с юридическим факультетом и службой в кавалергардах. Но главное, в столице было много древних манускриптов и мистических обществ. Великая война сначала забраковала его, но настоящий военный юрист и потомственный дворянин не мог не попасть на фронт. Ранение, госпиталь, краткая служба в Константинопольской комендатуре в отделе древностей… Наследственное звание егермейстера… И снова Египет — страна его мечты. Правда в марте 1918-го в Александрии сошел с трапа не полковник Михаил Владимирович Скарятин, а поверенный в делах нескольких американских фирм южноафриканец Мичил Виллем ван Энель. Но разве это важно, если иностранец богат, а его доверители заинтересованы во вложениях в Египте и покупке древних манускриптов и артефактов?

Собственно, ни чиновники султана, ни англичане долго ему не докучали. Бизнес любит тишины. А уж бизнес на древностях тем более. Ему приходилось встречаться с многими египтянами, как правило влиятельными и состоятельными. Встречался он и с людьми попроще, но знающими историю своей страны и разбирающимися не только в её археологии. То, что они через одного оказали фаронистами (1), не его вина. И уж тем более не его вина в том, что их устремления не совпадают с интересами английских захватчиков. Но сколько веревочке не виться… После убийства англичанами делегации Саад Заглюля (2) в стране стали вспыхивать открытые восстания. И трудно долго не замечать, что исследовательские маршруты одного бура совпадаю с появлением оружия у повстанцев. Не удивительно, что в январе его новый связной «Поводырь» передала ему пакет с приказом срочно убывать, а также средства и документы. Повезло Тахе Хуссейну с его француженкой (3). Что ж, пусть самые яркие события пройдут без него. Но он уверен, что князь Арвадский нашел на его место хорошего охотника. Ему же самому завтра предстоит своя большая и тихая охота.

1. Отрицающее панарабизм египетское национальное движение освобождения.

2. Видный египетский политик, бывшие премьер лидер сторонников независимости.

3. Идеолог фараонизма, будучи слепым окончил Сорбонну и женился на сокурснице Сюзанне Брессо работавшей у него чтицей.

Вашингтон, Округ Колумбия, САСШ, Пенсильвания авеню. 15.06.1920 г.

По понедельникам Джозеф обычно не спешил. В субботу он уезжал к Грейс и детям в Джерси-сити. Где успевал с семьёй на мессу в деревянный готический храм Святого Винсента де Поля на 47-й улице, и пообщаться с детьми и женой до ужина. После него преодолевал обратно 200 миль до Вашингтона на поезде, успевая по прибытии лечь спать до полуночи.

Он бы снова перевез семью в столицу, но Грейс, обиженная тем что Вильсон уволил его по настоянию новой жены, решительно отказалась возвращаться. Тогда Вудро уговорил вернуть своего личного секретаря Дэвид Лоуренс. Но они с Дэви были старые бойцы. Грейс же не была обязана терпеть антикатолические выпады Эдит Боллинг, успевшую побыть Гальт и ставшую затем Вильсон. Многодетная мать Грейс Тумалти понимала на кого выльет свой яд эта светская вдовствующая пустышка. Но ему надо было терпеть. Выжить его, как вице-президента Маршалла с женой и малышом, из Белого дома Эдит не могла. А после удара, случившегося с Вудро они друг к другу вынужденно притерпелись.

Сегодня же Джозефу Патрику Тумалти надо было торопиться. День флага совпал с воскресением, и он вчера не ездил к семье. Разговор с Полком на пороге Конгресса побудил Джозефа сегодня поспешить к Первому часу в церковь Святого Доминика на Саус-весте.

Как влиятельный член ирландской общины Джозеф всегда заботился о соплеменниках. И не удивительно что в марте пристроил молодого Керри Махони водителем к ставшему госсекретарем Колби. Двадцатитрехлетний шофер, как и его пассажир любил поговорить. Махони успел повоевать под Гавром и в Корке, и Бейбридж как-то проговорился, что ценит мнение своего водителя. Как и любой ирландец Керри был набожен, а из-за работы он не поспевал на Мессы и даже к Третьему часу. Потому молился утром. И Тумалти обосновано рассчитывал застать его на шестичасовой утренней службе.

В целом он всё верно рассчитал. Ещё до начала молитвы он успел поговорить с Махони и узнать, что тот возил позавчера госсекретаря к вице-президенту. Те провели более часа дома. После чего Бейдж хвалил сливочный пирог миссис Маршалл и говорил, что сэр вице-президент чертовски хороший парень, и ему только не хватает его, Колби, решительности. Начиналась служба, которую читал преподобный Тимоти Патрик О’Рурк, и Джозеф решил договорить после. Но пройдя в первый ряд он увидел Имона де Валера рядом со своим привычным местом и понял, что не вашингтонский шофер, а ирландский президент будет тем, с кем ему предстоит говорить после молитвы.

Разговор выдался трудным. Джозеф разделял обиду Имона. Республиканцы на Конвенте Ирландию «не заметили». Вчерашние же речи Маршалла и Колби вернули ирландцам мираж надежды. Де Валера хотел говорить с Президентом, полагая что выступления лидеров его Администрации санкционированы им. Общность позиций, ораторов побуждала поверить в преувеличенность слухов о болезни президента. Но Тумалти, развеивая эти слухи, реальное положение знал. В разговоре пришлось ссылаться на карантин и обещать передать личное письмо прямо в руки президента. Чёрт! Он не меньше Имона хотел справедливости и свободы для Ирландии! И Америка, обильно политая кровью, потом и горем ирландцев давно должна была помочь в этом!

Он Джозеф Патрик Тумалти учился, рос и боролся здесь чтобы помочь своей исторической родине. За это его многие в окружении президента не любили. Тот же полковник Хаус, выживший его в 1916 г. после блестящей победы Вильсона на выборах. А ведь это была и его Тимоти, как начальника выборного штаба, победа! Хаус и прошлой осенью мутил, подводя к Вудро английских банкиров и принцев. После одного из таких приемов Вудро даже сказал: «Джозеф, ты возможно был прав и нам надо признать Ирландию». И Тумалти даже начал готовить документы. Но на следующей неделе в поездке инсульт разбил президента. Стало совершенно не до этого. Джозеф с мисс Вильсон стали тянуть на себе общую ношу, стараясь не принимать решений без крайней нужды. Когда Вудро стало лучше они решали важнейшие вопросы с ним. Но никогда не давали ему решения, по которым меж собой не пришли к согласию.

Разговор с де Валера задержал его и ему пришлось даже взять такси до библиотеки Конгресса. Войдя в корпус офиса Администрации, он привычно приветствовал первых сотрудников. Идя по галереи к старому зданию Белого дома Тумалти подумал, что даже сам этот дом спроектирован ирландцем. Пэдди всегда честно служили Америке. Он и сам по второму имени Пэдди-Патрик, и всегда старался быть честным и верным. Но идя по коридорам и поднимаясь в свой кабинет он внезапно понял, что Имон прав: у Ирландии почти не осталось времени. Вчерашние пассажи в речах, ладно бы госсекретаря, но и вице-президента, услышали не только ирландцы. Он вдруг вспомнил удивленное лицо полковника Хауса на фразе об Ирландской республике. А значит, «удивились» и англичане. Надо спешить! Надо что-то делать! Но что!? Он пока не знает, но обязательно подумает об этом сегодня.

Нью-Йорк, Манхеттен, Парк-авеню, Харальд Платт Хаус, 15 июня 1920 г.

(из книги Э. М. Хаус «Частные записки» в сокр., М. «ИД Сытина», 2021 г., 100 экз., пер. В. А. Сергеев, виконт)

Публика не имеет никакого представления о том, что творится за кулисами. Если бы она могла увидеть авторов и декорации и то, как готовятся исторические трагедии, для публики это было бы откровением. Но я начал сверху, а не снизу… обычно делал номинальным главой кого‑либо другого, чтобы мне не мешали работать те требования, которые предъявляются к председателю… Каждый председатель руководимой мной кампании наслаждался рекламой и аплодисментами в публике и в печати… после чего о них забывали в ходе нескольких месяцев… а когда начиналась новая избирательная кампания, публика и печать столь же охотно принимали новую подставную фигуру. Мне довольно быстро удалось показать себя прозорливым политстратегистом в Техасе и успешно стоять в тени не у одного губернатора. Я стремился в Вашингтон, считая, что лишь двое‑трое в Сенате, и двое или трое в Палате представителей, вместе с президентом, действительно правят страной. Все остальные — только подставные фигуры… поэтому я не стремился к официальным постам, и не старался ораторствовать.

Меня заметили и дали шанс участвовать в подборе номинантов в президенты. Беда с кандидатами в президенты заключается в том, что самою подходящего для этой должности невозможно провести в кандидаты, а если это и удастся, то его не выберут. Народ редко выбирает наилучших на этот пост, а поэтому приходится продвигать того, у кого более всего шансов быть избранным, в десять лет назад самым подходящим для этого представляется Вильсон, бывший в Принстоне ректором. И мой, сделанный без личного знакомства выбор нашли успешным, а я стал советником на его губернаторской кампании.

В Вашингтоне я убедился, что у власти стоят всего несколько человек; все, находящиеся за пределами этого узкого круга, имеют очень мало значения. Я стремился проникнуть внутрь этого круга, а теперь я уже стараюсь не только быть в нём, но быть им самим … Вудро попросил меня руководить его президентской кампанией… он был выставлен кандидатом и избран, а затем переизбран подавляющим большинством голосов… а я оказался внутри волшебного круга и недалеко от дальнейшей цели. И если первый срок мне приходилось делить влияние на решения Президента с оперативно руководившим его штабом Тумалти, то, после отстранения не одобрявшего повторный брак Вильсона ирландца, я не имел в президентских помыслах больше соперников… Я затянул почти невидимую петлю вокруг людей, которая крепко их держала. Конечно моя петля была не единственной, но держащие их концы были в согласии и советовались со мной.

Но наши достижения не могут быть вечны. Того же Тумалти католическому лобби удалось вернуть в секретари, но не в друзья Президента. Эффектная, но малограмотная мисс Гальт, ставшая Вильсон нуждалась в моей опеке и не доверяла ирландцу-моралисту. На какой-то год мне показалось что даже стоящие за мной позволяют мне самому управление ниточками.

Удаление Тумалти не оставило Вудро шансов уклонится от моего радения. Тем более что я никогда не продавливал своей воли. Желая повлиять на президента, как и на всех других, я всегда старался внушить им, что заимствованные у меня мысли были их собственными. Обычно, если говорить правду, они вовсе не принадлежали мне самому … самое трудное в мире, это проследить источники любой идеи. Мы часто считаем собственными идеи, которые мы в действительности подсознательно восприняли от других.

За внутренней борьбой я тогда проглядел облачко, которой вскоре выросло в шторм приближающийся из дали. Прекрасно составленный мной и моими единомышленниками план сначала дал осечку в России, потом дал вторую, а потом за океаном всё стало катится в тартарары. Видно именно тогда доверие ко мне и влияние моё дали трещину.

Прошедшая война не сильно затронула Америку. С нашего берега бойня в Европе казалась верным шансом необременительно получить куш и снять лишние фигуры с доски. Все ужасы, которые описывают о «кровавой бойне» наши писаки кажутся детской игрой человеку, пережившему Реконструкцию Юга. Мне, помнящему с детства, как преступники из спортивного интереса убивали среди белого дня на городских улицах, сорвиголов, которые управляли целыми бандами, Европейская война казалась не такой ужасной. Вудро — янки, но он имел на Европу твердый прагматичный взгляд. Стабилизация в России воодушевила наших изоляционистов и пришлось жертвовать Францией что бы заставить наших мужланов вцепиться в уплывающий кусок. В те дни приходилось решать дела по наитию и быстро, и мой опыт и политическое чувство не всегда подсказывали верный ход.

Мне хватило полугода, чтобы понять, что мои карты путает новый русский император Михаил. Его действия были выверенными и при этом всякий раз для меня неожиданными. Я не мог их понять или просчитать. Создавалось чувство что в порядочном клубе оказался опытный шулер за столом. Письма посла Джерарда (1) приоткрывали и снова запутывали эту тайну. Мы потратили несколько лет чтобы понять кто, вступив в игру, порушил «план Хауса».

Мы не много в том преуспели. Но я укрепился в бытующей среди англичан мысли, что остальной мир будет жить спокойнее, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная европейская часть страны. Но сейчас это ни в моей, и я даже не представляю в чьей власти.

Осенью 1917 моё великолепное положение, в котором очень нетрудно, не неся никакой ответственности, сидеть с сигарой за стаканом вина и решать, что должно быть сделано было поколеблено. Не занимая государственной должности на предварительную конференцию в Ялту, я не попал. Формально виноваты в том были русские, выставившие строгие требование к участникам «в связи с мерами обеспечения безопасности». Но ревновавший к моему реальному статусу госсекретарь Лансинг не был предупредителен в том, чтобы предоставить мне статус формальный. Как частное лицо я не получил визы и остался вне делегации. Я рассчитался потом с гордецом. Но действительную причину своих бед осознал только в Стокгольме.

Моими соратниками по группе «Исследование» была проделана большая работа по подготовке Европейского Мира. Если контакты в России были порушены, а с Парижем и Римом расстроены, то с маркизом Саиондзи, и сэром Морисом Хэнки мы успели подготовить, как казалось тогда, эффективную стратегию. Но, с настояния императоров Михаила, Виктора и Вильгельма, всё решалось «на высшем уровне». И если Хэнки бывшего секретарём британского Кабинета ещё допускали на встречи технической группы, но нас с маркизом, как частных лиц обеспечили фактически гостевым пропуском. Мы сумели иногда действовать неформально, но в целом нашими предложениями манкировали. На светских раутах маркизу случалось быть в компании легатов Великих Домов. Но в присутствии Джона Рокфеллера-младшего мне и здесь пребывание было «не по статусу». Честно сказать я никогда при внешнем спокойствии не был так внутренне зол. Но злость — плохой советчик.

Незадолго до подписания Мира мне выпало встретится с императором Михаилом. Встретится ритуально, на общем приеме. На беседу с частным лицом у него не нашлось времени. Хотя он и пригласил меня позже прибыть в Россию, я до сего дня так им и не воспользовался. Собственно, и того мимолётного знакомства мне хватило чтобы понять, что при упоминании Михаила заставляет судорожно подбирать слова опытного Джерарда и превращает в застывшего бандерлога юного Липпмана (2). Я давно не замечаю большинства копошащихся вокруг, а на политиков смотрю как на жуков смотрят профессиональные энтомологи. Но посмотрев глаза Михаилу я ощутил себя энтомологом, встретившим Каа. На меня смотрели как на редкого жука, давно подколотого в коллекции. Впервые я встретил взгляд, который, как кажется, видит намного дальше чем я. Мне было трудно, но я не впал в ступор и не спрятал взгляд. Но я тогда понял, что не знаю никто это, ни что с этим делать.

Собственно, следующие годы восточная инфлюэнция и мною же подведённая к Вудро Эдит отдалили меня от Президента. Я и сам уделял больше времени поиску отгадки или хотя бы понимания что теперь делать. Но мои и нашей группы прогнозы не были более точны за пределами Америки. Вот и сейчас я просчитался с республиканской номинацией поставив на Хардинга. А это уже Америка. И значит я ещё менее ценен как прогнозист для доверителей и президента.

Впрочем, президент болен, фактически полутруп. Но судя по речам Маршалла и Колби кто-то за этой ширмой пытается править. Понятно, что это не Эдит или спевшийся с ней Тумалти. Они не способны сами принимать решений. Но вот то что моего доверителя не пригласили на Мраморный остров, а он сам теперь не может попасть Белый дом без Барухов наводит на определённые мысли.

Что-же игра становится интереснее. И его по-прежнему настоящие люди ценят. Не удивительно, что Платт (3) нашел для него пол-этажа в открытом в мае особняке на углу Парк-авеню и 68-й улицы. Сейчас придет Мозес (4) и они со свояком обмоют переезд «Исследования», точнее уже «Совета» (5), на новое место. А заодно подумают, как лучше поступить завтра, кого привлечь к расчетам заката Византийской звезды за горизонт. В ноябре демократы проиграют, но это скорее усилить сейчас нас как властную тень. Может действительно «Медведя» хризантемами со скарабеями покормить, и пусть пару лет ещё «старого Льва» потравят? Покладистей станет. И спеси перед «Белоголовым Орланом» убавит. А тогда уже и с «Черным Орлом» мирить их можно. Медведь же, что и удав, после пира неповоротливый и позволяет быть рядом с ним. За это время можно приноровиться к бочку поаппетитнее. Трудные будут годы, но мы играем в долгую. Экспромты и победные блицы готовятся годами, а месть — блюдо, подаваемое холодным.

1. Джеймс Джерард — посол САСШ в Единстве 1917–1921 г.г.

2. Уолтер Липпман — известный американский журналист, писатель, социальный философ

3. Гарольд Ирвинг Пратт — американский нефтяной промышленник и филантроп, основной инвестор "Стандард Ойл» Рокфеллера.

4. Сидней Эдвард Мазес — американский философ, первый руководитель группы «Исследование» ставшей основой «Совета по международным отношениям».

5. Совет по международным отношениям — частная американская организация в сфере международных связей (1920–1944)

Озеро Мичиган, территориальный воды штата Висконсин, САСШ, 15.06.1920 г.

Вторая ночевка выпала на Стерджен-Бей, пройдя до него каналом. Потому к острову Хорсшу подошли заметно позже расчетного часа. Что заставило торопиться, но отпущенный на берег лагуны Брайн сноровисто разбил бивак, а я успел пару рыбин наудить пока, когда из-за восточного рога подковы в бухту вошла небольшая частная яхта. Если честно я ждал что «Белль» окажется так же паровым катером как наша «Литл Брейв». Только сейчас сообразив, что для местных было бы странным идти на рыбалку в прибрежные воды на вечно ворчащей посудине. Передав, судовому негру оливково-белого судака и гольца, здешней называемой alewife-«трактирщицей» селёдки, я решил отойти на лодке к центру лагуны, надеясь поймать что-то более благородное.

Я выудил ещё одного гольца, горбатого сига и желтого окуня, когда от яхты ко мне отчалила лодка. На её руле сидел крепкий седой, но ещё пышноволосый мужчина, а за веслами как будто он же, но заметно моложе.

— Пэтри хэйль (1) — поприветствовал меня, когда лодки сблизились, пожилой мужчина.

— Пэтри данк! — обозначил я успех рыбалки.

— Доброго дня, Майкл, — поздоровался со мной молодой.

— Здравствуй, Робби — ответил я.

— Мы с отцом тоже решили порыбачить, Майк. Папа — это тот голландец, о котором я тебе говорил.

— Очень приятно, Майкл. Я тоже Роберт и тоже Марион, но старший, впрочем, ты знаешь.

— Рад нашему знакомству мистер Лафоллет (2).

— Кого вы хотите наловить в этих спокойных водах, Майкл?

— Форель, сенатор.

— О, сразу видно, что вы не местный. Форель два года как крепко поели миноги. — вскинув руки и чуть отведя голову сказал с «удивлённой» улыбкой Лафоллет-старший.

— И как быть? — сделав грузное лицо ответил я.

— Не беспокойтесь, мой мальчик. С другой стороны острова на быстрине есть клёвые места. — успокоил меня «Боевой Боб».

— Майк, мы уже наловили и форель, и лосося до твоего приезда, — добавил Боб— младший (3).

— Оу! Тогда может объединим наш улов для рыбацкого ужина? У меня уже шесть хвостов белой рыбы и бутылка настоящего шотландского виски. Только для ухи. Да и мне же не возбраняется как иностранцу?

— Учись, сын! Вот она — европейская предусмотрительность.

— Африканская, отец, африканская. Майк из Южной Африки.

— То — то он такой загорелый. Но всё одно европейский. Разворачивай, не гоже отклонять такое приглашение.

Оставшуюся часть дня мы пировали на берегу лагуны. Говорили на привычные рыбацкие темы: о рыбе, женщинах, бизнесе и политике. Перед закатом я отослал Брайна на «Литл Брейв» за питьевой водой и пледами, наказав ещё пару-тройку рыб наудить. Старик уже достаточно доверял мне, и младший Роберт дал мне понять, что готов к основному разговору.

Как негр отплыл Лафоллет-старший перешел к делу.

— Майки, сын рассказал мне о твоем предложении. И сейчас я сам убедился, что ты сочувствуешь делу прогресса, но я — опытный политик. Твои намерения похвальны и щедры, но ты не американец, а у нас после войны не отменили актанты о шпионаже (4). Генпрокурор Палмер уже избегался сажать иноагентов. А такие пожертвования без политического или коммерческого расчёта не делаются. Приняв твой взнос, мы попадаем тебе на крючок, не хуже съеденной нами форели. Я бы не хотел, чтобы наша партия или фамилия пострадали, когда пославшие тебя захотят вернуть инвестиции.

Что ж я долго готовился к этому разговору и готовил его.

— Сенатор. Ваши опасения мне понятны. Потому я честно свои резоны и намерения объясню.

Старший собеседник чуть склонил влево голову показывая, что готов внимательно и смотреть, и слушать.

— Как вы уже знаете, мой бизнес пошел в гору после охоты Теодора Рузвельта в нашей саванне. Тедди не только мне хорошо заплатил, но помог иначе взглянуть на вещи. Из этой признательности я бы конечно помог ему или Вам как продолжателям его дела. Но мой вклад был бы, безусловно намного скромнее.

Собеседник смотрел на меня внимательно, и будь я прежним, он не мог бы не почувствовать в моих словах фальши. Впрочем, меня немного оттеняли закатные лучи, светившие из-за спины расчетливо севшего собеседника.

— Но у меня действительно есть бизнес-интерес.

Я сделал пузу закрываясь от слепящего закатного солнца.

— В чём же он, Майкл?

— Радио.

— Радио?

— Да радио и всё что связано с ним.

— В чём же тут могу помочь я?

— За ним сенатор большое будущее. А Вы, можете его раскрыть.

— Раскрыть?

— Для инвестиций. Вы же знаете о законе, запрещающем иностранцам инвестировать в газеты, и поправках, прибавляющих к ним кино.

— Да. Мы будем рассматривать осенью этот закон.

— Газеты и кино мне не интересны. Там уже не пробиться со стороны. Но в радио ещё нет такой толчеи. И оно еще в 1912-м попало в запретный список (5).

— И сколько же вы готовы за сохранение «свободы устного слова» предложить?

Я достал из-за пазухи мешочек и протянул Лафоллету. Он принял его и открыл. Потом удивлённо высыпал на руку несколько камушков заигравших в последних лучах солнца…

— Это же…

— Алмазы.

Сенатор сглотнул и положил камни обратно, завязав мешочек, взвешивая его.

— На это можно весь Висконсин купить. По-моему, Майк, вы платите слишком щедро.

Чувствовалось что отец и сын напряглись.

— Нисколько, Роберт. Я покупаю не штат, а инвестирую в свободу и партию. Я совершенно не против если прогрессисты перед выборами войдут в доли вещательных станций по стране. А на выборах будут заказывать там рекламу, и дорого за неё платить… После выборов вы получите достаточно голосов, чтобы ослабить запрет, а может и отменить. И когда мне разрешат покупать, продадут половину этих долей мне по сходной цене. Партия же нужна, чтобы что бы инвесторы не беспокоились о том, что им помешает хоть одна легислатура.

Роберт старший молчал.

— Сенатор, я реалист. И понимаю, что полностью запрет не снять. Но для бизнеса не нужен полный контроль. Мне достаточно иметь возможность 20–30 % доли в каждом вещателе. Это хороший куш. А Америка только выиграет от таких инвестиций.

В глаза Роберта Мариона Лафоллета-старшего сверкнули искорки от костра. Боевой Боб просчитал мой и свой интерес. Наживка схвачена. Поймал-таки я первую большую рыбу.

1. «(св.)Петру слава» — «Спасибо Петру» — рыбацкое приветствие и отзыв в германоязычных странах.

2. Роберт Марион "Боевой Боб" Лафоллет-старший — 20-й губернатор Висконсина, сенатор САСШ, лидер Прогрессивной партии САСШ 1919–1925, в 1920 и 1924 выдвигался ею на пост президент Соединённых Шатов.

3. Роберт Марион "Молодой Боб" Лафоллет-младший — сенатор САСШ, кандидат в вице-президенты САСШ на выборах 1932 года, 1-й президент Ассоциации Великих Озер.

4. Закон САСШ о шпионаже от 15 июня 1917 года.

5. Закон САСШ о радио 1912 года.