Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ)

Глава 6. Остров несвободы

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. САСШ, 17 июня 1920 г.

Не прошло и двух часов как «белоснежный пароход» провез его мимо зеленого шипастого чудовища острова Белоус. Трёхсотфутовая статуя показалась из-за горизонта, когда они только проплывали мимо песчаной косы Санди-Хук. «Свобода, просвещающая мiр» встала во всей своей полноте, когда они вошли в Лоуэр-Бей — Нижнюю бухту Нью-Йорка. Этот медный колосс, вознесенный на постаменте над старым звездообразным фортом уже лет тридцать встречал гостей Большого города. Как и её древний прототип, статуя указывала путь высоко-вознесенным факелом. Только в отличии от павшего Колосса она несла не лук, а скрижаль. Да и вообще, она была женщиной, что в свете побеждающего феминизма было еще символичнее.

Сиодор не удивился бы тому что царь Михаил, поставит что-то такое в Константинополе, — «Только у русского рутинёра плыли бы суда не мимо. а под статуей, как и было в древнем мире. И обозревали бы все целомудренно не фиговый лист, а огромные труселя-слип от «Натали», если бы «ампиратор» решил поставить над Босфором женщину» — с сарказмом подумал Сиодор, — «Сестренку же управлять там поставил. Вот с неё или супружницы своей «прославленной Маши» лепить бы и приказал».

Сиодор давно не был в родном отечестве, но рассказы товарищей только укрепляли его в мысли, что за всей этой позолотой «ответственного правительства» и «прогресса» скрывается тот же кровавый царизм во всей его патриархальной замшелости.

«Всё у нас как на болоте растет — криво. Вот думаю даже статую назовут «Статуя «Освобожденчества». Впрочем, и здесь назвав «Свободой» и стране, и статуе льстят» — думал, опершись на леер, Сиодор. Впрочем, правильнее Фёдор, но он уже привык произносить и писать своё имя не через «фиту».

«Совсем обангличанился, или как по-русски то будет? Вот уже и не вспомню».

Остров статуи «Свободы» остался за кормой, сами собой всплыли строчки:

«Оставьте, земли древние, хвалу веков себе!»

Взывает молча. «Дайте мне усталый ваш народ,

Всех жаждущих вздохнуть свободно, брошенных в нужде,

Из тесных берегов гонимых, бедных и сирот.

Так шлите их, бездомных и измотанных, ко мне,

Я поднимаю факел мой у золотых ворот!»

«Красиво звучит по-английски, да и по — русски наверно будет хорошо. Только вот многие ли здесь утолят нужду и жажду свободы?» — подумал он.

Да вот и то что реально встречает здесь «бездомных и измотанных» — остров Эллис. Остров где эмигрантов принимают в Америке и сортируют как скот. Остров несвободы. Хорошо, что он не эмигрант, а коммивояжер из второго класса и его после прохождения таможни не ждут все прелести многодневного созерцания зада этой уродливой громады. Впрочем, не стоит зарекаться от американских прелестей.

«Illustrated Daily News», Нью-Йорк, 17 июня 1920 г.

Трое подозреваемых в насилии над белой женщиной негров повешены

ДУЛУТ. МИННЕСОТА. 15 июня. По сообщениям местных газет более 5000 белых горожан участвовали в суде Линча.

По сообщениям местных газет 14 июня к шерифу Дулута обратился парень заявивший, что вчера он были избит и его девушка изнасилована 3 неграми из приехавшего в город Цирка. Шериф тут же арестовал шесть циркачей которые показались заявившему похожими на нападавших. Утром местный врач осмотрел девушку, но не обнаружил признаков насилия. Однако, разгоряченная сообщениями пятитысячный митинг потребовал выдачи обвиненных. А потом, взломав двери местной тюрьмы, толпа вытащила трёх негров и чуть позже вынесла им вердикт суда Линча и повесила обвинённых в насилии.

Для охраны остальных заключенных к тюрьме Дулута отправлена национальная гвардия штата.

САСШ делают решительные заявления Пекину после убийства преподобного У. Реймерта

ПЕКИН, 15 июня. Американское Представительство здесь было проинформировано сегодня о том, что Северные отряды генерала Чан Цзин-яо, отступая из Чанша, столицы провинции Хунань, атаковали миссию Реформатской церкви в Ви-чоу, в пятидесяти милях к северу от Чанша, и убили преподобного доктора У. А. Реймерта. Это наведение продолжает волну варварского насилия над гражданами САСШ непрекращающегося после чудовищной «Резни в Дальневосточном Экспрессе» в апреле этого года.

ВАШИНГТОН, 16 июня. "Американским представительством в Пекине были сделаны решительные заявления китайскому правительству в связи с убийством преподобного У. А. Реймерта, американского миссионера во время нападения китайских северных войск на миссию Реформатской церкви в Йо-хоу. Миссия проинформировала Государственный департамент о своих действиях в сообщениях, которые были получены сегодня поздно вечером.

ФИЛАДЕЛЬФИЯ, 16 июня. — Доктор Реймерт был назначен старшим в Реформированное миссионерское поле в Китае в 1902 году. На момент своей смерти он исполнял обязанности президента Huping Coliege, в Йо-хоу. Его дом находился в Нью-Триполи, Лихай-Куай-тай, Пенсильвания. Ему было сорок четыре года, и он был выпускником колледжа Урсинус. У него остались жена и четверо детей. Старший сын, Уильям, является студентом Академии Мэй Бург. Миссис Реймерт и трое ее детей были с доктором Реймертом в Йо-хоу. Вскоре они должны были вернуться домой. Доктору Реймерту был предоставлен отпуск.

Вашингтон, округ Колумбия, САСШ, Белый дом, Розовый сад. 17 июня 1920 г.

Сегодня хороший день. Грейсон утром осмотрел его и сказал, что ему показана прогулка. А его Эдит вывезла своего «тигра» из «клетки Белого дома» в этот прекрасный «Розовый сад». Здесь ему немного грустно. Эти розы сажала его первая жена Элен и сегодня она как бы снова была с ними, повторно благословляя с небес его второй брак. Было ещё раннее утро. Никого чужих рядом Вудро не наблюдал. Впрочем, все что дальше кончиков пальцев вытянутой руки уже терялось в блёстках и белёсой дымке. На этом фоне чуть вдалеке что-то стрекотало, хлопало и случайными всполохами освещало его. Наверное, сверчки, солнце и птицы.

Вчера тоже был славный день. Джозеф Тумулти читал ему длинную статью в газету. Вроде бы про него самого. Не секретаря, а президента. Потом был новый фильм. Что-то смешное. Но эти комедии так похожи, что их и не запомнишь. Другое дело «Рождение нации» — первый фильм который показали в Белом доме. Фильм о его гордом юге и месте этих тупых негров. Он тогда сказал кажется, что это «все равно что творить историю при свете молний… Жаль только, что все это — ужасная правда». Вот опять какая-то молния его чуть ослепила, и такое чувство что даже запахло магнием. На месте вспышки начал расползаться черным пятном мрак. Вудро прищурился.

— Все! Оставьте нас! — твердый голос жены, раздался из облака, закрывшего от него эту вспышку.

Ему везло. Его жены его понимали. Элен поддержала его, когда он, будучи ректором, закрыл неграм дорогу в Принстон. Ведь в университете были такие традиции. И он доктор наук и глава Американской исторической ассоциации лучше знает это! Чем тот же дурак Троттер вздумавший возмущаться что Вудро сразу, став президентом, поставил для негров ширмы и сделал отдельные туалеты в Администрации. Но не выгнал же! А что так раньше в Вашингтоне не было — так северяне вечно забывают прописывать регламенты! И не он же тогда, а Палата представителей приняла закон, объявляющий смешанные браки на расовой почве уголовным преступлением в округе Колумбия! Он выгнал этих Троттера и его черных тупиц сказав им: «Сегрегация — это не унижение, а благо, и вы, джентльмены, должны так расценивать ее». Но поймут ли это негры или даже северяне? Вот тот же Маршалл?

Его рука непроизвольно сжалась и соскользнула с подлокотника.

— Милый тебе плохо? — лицо Эдит вынырнула из тумана, и её взгляд кажется начал успокаивать молот застучавший в его голове

— Га, Эис, — выдохнул он

— Разрешите, мадам, — доктор Грейсон был уже у больного. Он осмотрел глаза. Пощупал пульс.

— Всё хорошо, Грей? — спросила Эдит.

— Да госпожа Вильсон, его по-видимому просто ослепила камера, — ответил врач.

— Говорила же Тумалти что не нужно было приглашать фотографов — тихо сказала Эдит.

Они думают о нем. Пусть он сейчас «тигр в клетке Белого дома», но умница Джозеф и стойкая Эдит не помогут ему довести своё дело до конца. Они сейчас ещё более не свободны чем он. И это Божий промысел.

Он вспомнил как когда-то на проповеди говорил его отец: «признание невольного рабства, таким образом, заложено в самом сердце самого морального закона — того закона, который определяет принципы божественного управления людьми, — закона, который составляет, если можно так выразиться, саму конституцию этого царского королевства, чьи правила начинаются и заканчиваются в бесконечная святость Иеговы, и распространение которой через вселенское сердце человечества является целью всего Писания.» Господи! Укрепи и освободи его близких! Дай ему сил оставаться рабом только твоим!

САСШ, Нью-Йорк, Манхэттен, вечер 17 июня 1920 г.

Энель размеренно брел по Бродвею спускаясь к Ирвинг-Плейс. До предстоящей встречи было ещё много времени, да и возвращаться в «Knickerbocker» он до следующей полудни не собирался. Вчера с вокзала он поехал с Ниной в этот отель. Ещё в поезде она поведала ему свою нехитрую историю. А он обещал помочь жене его бывшего зятя и давнего друга Александра Федоровича Келлера.

Бывшая фрейлиной матушки нынешнего Императора после Кровавой пасхи, унесшей жизни Марии Федоровны, её одиннадцати родственников и многих государственных мужей, поссорилась с мужем. Точнее с графом она поссорилась после того как тот, по требованию Михаила II, отрекся от масонской клятвы. Она же считала тогда верность братству священной.

Сначала после ссоры она просто вернулась в Петроград. Но когда император сделал службу обязательной для всех дворян вне зависимости от пола, а не отрёкшихся масонов и прочих розенкрейцеров стали хватать и сажать вместе с разными социалистами, Нина Крузенштерн уплыла в Гельсингфорс. Но покоя членам тайных обществ не было и там и она перебралась в Швецию. Потом было два года скитаний по Европе и уже почти год странствий по Северной Америке. Она находила краткий приют у единомышленников, но нигде не находилось ей места. Нина Ивановна была образованной, знатной и привлекательной дамой. И немало было претендентов на тело, встречались и те что на руку и сердце. Но развод она получить не успела. А без этого она не могла устроится на достойную ей работу и даже долго оставаться достойной женщиной. Накопления её давно кончились, не проданные драгоценности были почти все украдены. Последние деньги ушли у неё на билет до Нью-Йорка. Она не ела до встречи с Михаилом три дня… В общем она теперь считала его своим Спасителем и была готова на всё. Кроме возвращения в Россию. Императора Михаила она по-прежнему не любила, а после своего бегства и злоключений панически опасалась.

Михаилу было жалко Нину, но у него была Родина и была Честь. Потому в «Knickerbocker» они вселились как мистер и миссис Смитс. Отель угасал, но был по-прежнему раскошен. Щедрому земляку были рады, документов не требовали, да и куда еще богатому голландцу вселиться в Нью-Йорке? А что до фамилии, так Смитсов в Голландии не меньше чем Шмитов в Германии, Кузнецовых в России или Хамди в Египте. Впрочем, в глазах Нины он о её репутации скорее заботился.

Спали они в разных комнатах. Днём Энель съездил с «сестрой» по магазинам, в ателье и цирюльни. Он уговорил её несколько дней отдохнуть. Консьержа он же попросил договориться о приме врача на следующей неделе, указав что сестра стала тяжело дышать после морского путешествия. Можно сказать, что у него наконец был отдых. Хотя какой отдых с женщинами если они не любовницы или невесты?

Нина не стала расспрашивать его о делах, спокойно приняв что его не будет до завтрашнего вечера. Сдавая ключ Михаль «Смитс» обмолвился что в случае крайней необходимости его после полуночи можно найти «Национальном клубе искусств». Это известие ещё более подняло авторитет постояльца.

Но в клуб или купленную для Энеля в том же Гремерси-парке квартиру он пойдет позже. Сейчас он зайдет в «Хили» на углу 18-й и Ирвинг-плейс. Там собирается литературная богема и на их фоне, у просторного окна, легко спрятаться русскому ценителю искусства. Даже двум. Пусть это не закрытый клуб, но туда не захаживают ни Вильсоны, ни Морганы. Да и здешние их с Бехметьевым знакомые калибром чуть пониже не захаживают. Можно поговорить спокойно.

«New-York Tribune», 17 июня 1920 г.

Марк Твен. Соединённые линчующие штаты. 1901 г.

Как я уже говорил, иные считают, что толпа, собирающаяся на линчевание, получает от этого удовольствие. Это, конечно, неправда, этому невозможно поверить. Последнее время стали открыто утверждать — вы не раз могли видеть это в печати, — что до сих пор мы неправильно понимали, какой импульс движет линчевателями; в них-де говорит в эти минуты не чувство мести, а просто звериная жажда поглазеть на людские страдания. Если бы это было так, толпы людей, видевших пожар отеля «Виндзор», пришли бы в восторг от тех ужасов, которым они были свидетелями. А разве они восторгались? Подобная мысль никому и в голову не придет, подобное обвинение никто не осмелится бросить. Многие рисковали жизнью, спасая детей и взрослых от гибели. Почему они это делали? Потому что никто не стал бы порицать их за это. Ничто не связывало и не ограничивало их — они могли следовать велениям сердца. А почему такие же люди, собравшись в Техасе, Колорадо, Индиане, стоят и смотрят на линчевание, всячески показывая, что это зрелище доставляет им безмерное удовольствие, хотя на сердце у них печально и тяжело? Почему никто из этой толпы пальцем не двинет, ни единого слова не скажет в знак протеста? Думается мне, только потому, что такой человек оказался бы в меньшинстве: каждый опасается вызвать неодобрение своего соседа, — для рядового человека это хуже ранения или смерти. Стоит распространиться по округе вести о предстоящем линчевании, как люди запрягают лошадей и с женами и детьми мчатся за несколько миль, чтобы посмотреть на это зрелище. В самом ли деле для того, чтобы посмотреть?.. Нет, они едут только потому, что не свободны, они боятся остаться дома: а вдруг кто-нибудь заметит их отсутствие и неодобрительно отзовется о них потом! Вот этому можно поверить, ибо все мы знаем, как мы сами отнеслись бы к такому зрелищу и как бы мы поступили в таких обстоятельствах. Мы не лучше и не храбрее других, и нечего нам это скрывать.

… Давайте вернем американских миссионеров из Китая и предложим им посвятить себя борьбе с линчеванием. Поскольку каждый из 1511 находящихся там миссионеров обращает по два китайца в год, тогда как ежедневно на свет появляется по тридцать три тысячи язычников*, потребуется свыше миллиона лет, чтобы количество обращенных соответствовало количеству рождающихся, и чтобы «христианизация» Китая стала видна невооруженным глазом. Следовательно, если мы можем предложить нашим миссионерам такое же богатое поле деятельности у себя на родине — притом с меньшими затратами и достаточно опасное, — так почему бы им не вернуться домой и не попытать счастья?

САСШ, Нью-Йорк, Грамерси-парк, «Хили», ночь на 18 июня 1922 г.

Сегодня старая таверна «Хили» гудела от новостей. Страшные фотографии в молодой «Daily News» веско словом недавно почившего классика «иллюстрировала» «New-York Tribune». Потому поэты и писатели, а также прочие литературные критики, всегда и везде отличающиеся тонкой душевной организацией, бурно переживали очередную расправу. И надо же так своевременно было опубликовать этот памфлет Марка Твена его душеприказчикам. Классика— вечна. Собственно, измученные сухим законом американские пииты и прозаики уже минут пять обсуждали именно это. Нью-Йорк город республиканский, и все сочувствовали неграм, да и отсутствие алкоголя в крови мешало обострению любых споров. Только за одним столом явно разгоралась полемика, и сотрапезники явно приступили к публичной декламации.

Энель отложил газеты. Говорили по-русски. Это интриговало и настораживало.

— Учи язык, Дэвид! Никто тебя знать не будет, если не писать лирики; на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет! Хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат. Так вот Бурлюком и проживешь! — вещал молодой не высокий блондин рязанской наружности.

— А это чем тебе не лирика? — возмутился курчавый брюнет, вероятно еврей.

Поднявшись он громко с выносом руки продекламировал:

«У Нью-Йорка глаз вставнойСмотрит им Гудзону в спинуОн качает бородойНа уме скопивши тину. Стал Нью-Йорк мне младшим братомМы играем часто в мячВ небоскреб аэростатомБез уловок и отдач.»

Сидевшие за столиком одобрительно зааплодировали. За другими столиками стали оборачиваться на единственное знакомое им слово. Энель постарался уловить как эту реакцию. Ему ещё не раз может случиться «не понимать» соотечественников.

— Давид! Ты Силен! — долговязый сосед блондина попытался приобнять еврея. Но вышло это неуклюже, похоже в чашках на столе был не только кофе.

— Вижу вжился ты в здешнюю жизнь. А по мне так здесь полно мрази, — вставил блондин.

— Вот напишешь этим буржуям на английской — будешь свой, — продолжил он.

— Не уходи! Ответь, как поэт! Самому то об Америке слабо написать? — не унимался Давид.

— Да, как с листа! —

Сергей неловко встал. Энель теперь смог его рассмотреть. Кажется, это был Есенин. Публиковали здесь его портрет в статьях о приезде русской думской делегации.

В считанные секунды лицо его просветлело, глаза зажглись, тело подобралось. Уверено и размеренно Сергей начал:

«Дело, друзья, не в этом. Мой рассказ вскрывает секрет. Можно сказать перед светом, Что в Америке золота нет. Там есть соль, Там есть нефть и уголь, И железной много руды. Кладоискателей вьюгаЗамела золотые следы. Калифорния — это мечта

Всех пропойц и неумных бродяг.

Тот, кто глуп или мыслить устал,

Прозябает в ее краях…»

Собравшиеся умолкли, и даже не понимающие слов слушали зачаровано.

«…Вместо наших глухих раздолий

Там, на каждой почти полосе,

Перерезано рельсами поле

С цепью каменных рек шоссе.

И по каменным рекам без пыли,

И по рельсам без стона шпал

И экспрессы, и автомобили

От разбега в бензинном мыле

Мчат, секундой считая доллар.

Места нет здесь мечтам и химерам,

Отшумела тех лет пора.

Все курьеры, курьеры, курьеры,

Маклера, маклера, маклера…

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентльмен —

Все в единой графе считаются

Одинаково — бизнесмен.

Знакомые слова встряхнули публику. Впрочем, где — то за дальним столиком пытались переводить. Весьма вольно, но по смыслу, и среди аборигенов стали появляться и осознано восторженные понимающие. Энель краем глаза смотрел и за ними и старался как остальные внимающие удивлённо приоткрывать рот.

«…На цилиндры, шапо и кепи

Дождик акций свистит и льет.

Вот где вам мировые цепи,

Вот где вам мировое жулье.

Если хочешь здесь душу выржать,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она — Мировая Биржа!

Вот они — подлецы всех стран.

Эти люди — гнилая рыба.

Вся Америка — жадная пасть!..»

Русские за столом, слушали склонившись и сложив руки. Даже Давид, кажется готов был по окончании зааплодировать. Есенин вздохнул и выпалил на выдохе:

«…Но Россия… вот это глыба… Лишь бы только царская власть!..»

Лицо Давида сжалось и покраснело, руки сжались в кулаки.

— Ах, ты, гнида! — выплюнул из себя брюнет, попытавшийся во прыжке ударить блондина.

Есенин опешил. Но отстранился. Удар пришелся в плечо и, соскользнув, нападавший упал на пол.

— Бисово племя! — ожил Есенин. Но его удар прошел мимо: выше падающего Бурлюка.

Удержать равновесие не удалось, и блондин упал на брюнета. Началась схватка в партере.

— Царский прихвостень!

— Анархист!

— Кацап!

— Жидовская морда!

За толпой Скарятин не видел схватки поэтов. Но глухие удары, говорили, что размаха ударам не хватало,

— Гнида! Кусачая!-

— Аааа —

— Step aside! Step aside, I say!* — отреагировала наконец охрана бара.

Собравшие уступили дорогу. Михаил на секунду увидел, что один из поединщиков полностью лишен второго свободы. Есенина окровавленной рукой прижимающего лицо Бурлюка к полу, а второй крепко сжимающему ему промежность.

Разойдитесь! Разойдитесь, я говорю! (анг.)