Опаленная юность

Глава тринадцатая В школе

В начале октября артиллерийскую батарею 45-миллиметровых орущий, которой командовал лейтенант Хаштария, придали пехотному батальону ополченской дивизии. Дивизия только что вышла из боя, понеся значительные потери.

Батальон, которому придали батарею, находился в арьергарде, прикрывая отход наших частей. Люди были измотаны двадцатичасовым боем настолько, что на коротких привалах падали прямо в грязь, в лужи и мгновенно засыпали.

Ночью противник прекратил преследование. Немцы стремились подтянуть свои тылы, дать солдатам отдых, заправить танки и бронетранспортеры горючим.

Батальон занял оборону на окраине большого села и стал поспешно окапываться. В этот момент появился Хаштария со своими пушками и, слегка иронически поглядывая на пехотинцев, роющихся в сырой земле, начал устанавливать орудия на позиции.

Вместе с комсоргом батареи наводчиком сержантом Козловым, неторопливым сибиряком, и командирами орудий лейтенант засек танкоопасные направления, подыскал ориентиры и, проинструктировав своего заместителя Панюшкина, сказал:

— Пойду навещу соседей, заодно договорюсь насчет питания. Ты тут за меня покомандуй.

— Давай, — согласился Панюшкин. — И насчет кухни поскорее — есть здорово хочется.

Лейтенант прихватил с собой старшину батареи Галиева, широкогрудого, крепко сбитого казанца, и зашагал к видневшимся впереди окопчикам. Тонкий серпик луны освещал окрестность голубоватым холодным светом. Месяц частенько скрывался за быстро бегущими облаками, и тогда все вокруг погружалось в сплошной, непроглядный мрак. В такие минуты Галиев молча брал под руку лейтенанта.

Еще на Украине взрывом снаряда лейтенанту обожгло лицо. Ожог прошел без последствий для внешнего вида лица, за чем, кстати говоря, Хаштария любовно следил, но отразился на зрении. Хаштария стал плохо видеть. Галиев же, в прошлом артиллерийский наблюдатель, видел ночью, как кошка.

Вскоре ветер донес приглушенные голоса, и зоркие глаза Галиева различили в темноте двигающиеся фигуры.

— Стой! — тихо окликнул часовой. — Кто идет?

— Свои. Артиллеристы.

— Пропуск.

— Не знаю, дорогой! Нас двое, зови командира, пожалуйста.

Из сумрака вырос человек в фуражке и прохрипел:

— Я командир!

Лейтенант полез за документами, но командир остановил его:

— Знаю. Мне звонили сверху. Прикрывать нас будете.

— Правильно, дорогой! Вас в обиду не дадим.

— Хорошо. Какой калибр?

— Сорокпятки.

— А, прощай родина! — хохотнул пехотинец.

— Не надо так говорить, дорогой. Мы еще пригодимся!

— Я шучу. Давай знакомиться, земляк. Из Грузии?

— Нет, абхазец. А ты?

— Вологодский.

— Вот так земляки! От меня до тебя два пролета по тысяче километров.

— Слушай, а под Вязьмой это не ты фрицевские танки жег?

Хаштария радостно вскрикнул:

— Быков! Ей-богу, Быков!

— Товарищ старший лейтенант, — зоркие глаза Галиева рассмотрели звание командира роты, — надо бы о питании договориться, кухни у нас нет.

Из мрака вынырнул посыльный:

— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает комбат. Немедленно!

— Иду. А что стряслось?

— Да так, ничего особенного. Полковая разведка вернулась. Фрицы вроде атаковать собираются.

— Бельский! — позвал командир роты. — Разберись тут с артиллерией, я к начальству пошел.

Артиллерия подошла? — довольно улыбнулся Бельский. Сейчас с питанием уладим. Хоть и не положено стрелковой роте вас содержать…

Ай, какой скупой! Старым друзьям жалеешь?

Светало. Хаштария, Галиев и Бельский шли по линии обороны. Бойцы стояли по пояс в окопчиках, курили, жевали хлеб. Пожилой, аккуратно заправленный боец приметил приближающееся начальство, негромко скомандовал:

— Внимание!

— Закончили, Иванов? — отрывисто спросил Бельский.

— Кончаем, немного осталось, товарищ лейтенант!

Бельский кивнул, пошел дальше и остановился возле неглубокого окопчика. Сидевший на куче вынутой земли солдат вскочил на ноги, торопливо отряхиваясь.

— Это что? — процедил Бельский.

— Окоп, товарищ лейтенант!

Бельский ловко спрыгнул в окоп. Он доходил ему до пояса.

— По-вашему, товарищ Захаров, это окоп, а по-моему, безобразие. Как вы будете выглядеть, если через наши позиции танки пойдут? Будет, как под Вязьмой, когда вашего дружка ранило.

Захаров молчал, переминаясь с ноги на ногу.

Когда командиры ушли, Ленька Захаров сказал Иванову:

— Под Вязьмой окоп, конечно, был глубже, а толку что? Все равно отступили. Куда ж теперь отступать?

— Да я скорее сдохну, чем фашистов теперь хотя бы на один шаг пропущу! — забасил Бобров, тронув свежий лучистый рубец на обветренной щеке.

— Да, ребята, дошли почти что до дому, — вздохнул Копалкин.

Несмотря на тщедушное сложение, он давно отрыл свой окопчик, замаскировал его желто-зеленым дерном и помогал теперь медлительному Тютину оттаскивать песок от окопа.

Подошел Иванов и, попыхивая самокруткой, сказал:

— Вязьмы нам нечего стыдиться. Воевали там правильно, как надо. А отступили по приказу. Мы ж военные: дисциплина.

У порывистого Каневского заблестели глаза.

— Дальше отступать некуда, за нами Москва, и кто мне такое слово скажет, я штыком!

— Что вы все заладили: отступать, отступать!.. — раздраженно вмешался Кузя. — Хватит, наотступались! Приказ один: стоять насмерть!

Все посмотрели на Кузю. Всегда веселый, озорной, он говорил сейчас необычайно серьезно, товарищи никогда не видели его таким. Кузя смутился, снова стал самим собой и спел веселую песенку, которая заканчивалась словами:

Перед вечером Иванов пошел сменять часового. Сопровождал его Бобров.

Когда подошли к посту, часовой их не окликнул и заметил подошедших только тогда, когда Бобров сердито толкнул его:

— Спишь, что ли, лопух?

Копалкин виновато щурился, краснел.

— Читал! — сердито проговорил Иванов. — Читал на посту! Вот это часовой! Да ты в уме ли, парень?

— Простите, — бормотал Копалкин, — больше не буду!

Бобров вырвал у него книгу, протянул Иванову.

— «Следопыт. Ку-пер», — раздельно прочел Иванов. — Про охотника, что ли?

— Про индейцев.

— Про индейцев? — протянул пораженный Иванов и покачал головой.

А горячий Бобров погрозил Игорю кулаком:

— Вот подкрались бы фрицы, они бы тебе показали индейцев! На комсомольском собрании разберем тебя, шляпа!

Бобров принял пост, а Иванов и смущенный Копалкин двинулись по траншее обратно. Маленький Игорь сунул книгу за борт шинели совсем так, как это делали московские школьники. Всю дорогу он молчал, наконец не выдержал:

— Вы уж простите меня, товарищ командир! Очень люблю приключения. А читать совсем не успеваю, за всю войну только двадцать три странички и прочитал!

— Ладно, — буркнул Иванов, — но ежели ты еще раз…

«Ну настоящие ребятишки! — подумал он. — За такой поступок полагается суток пять отсидки, а с него что возьмешь: несмышленыш еще…»

Быков возвращался из штаба батальона — в задумчивости. Командир батальона, седой, краснолицый майор Гарин, сообщил командирам рот, что ожидается мощное наступление противника.

— Танков у него много, — нервно потирая руки, говорил Гарин, большинство средних и легких, но есть и тяжелые. Опять же пехоты многовато. Против нас — две дивизии, переброшенные из Франции.

— Свеженькие, — перебил командир второй роты Савченко, дальневосточник, носивший орден Красной Звезды, полученный за Хасан.

— Подожди, бомбить нас, говорят, будут. И крепко будут. Оборону строить как следует. Глубже зарываться в землю! — Комбат помолчал и закончил, глядя куда-то вбок — Кстати, отхода не будет, иметь это в виду.

«Зачем он это говорит? — досадливо подумал Быков. — Каждому и так ясно».

Худенький командир третьей роты Зорин, аспирант Московского университета, тихий юноша в роговых очках, с темным пушком на верхней губе, протер очки и, прищурившись, посмотрел на Гарина:

— Прошу прощения, товарищ майор! У меня создалось впечатление, что противник будет стремиться прорваться именно через нас.

— Ну, и что же из этого?

— Эрго[3], нам выпала почетная задача задержать врага, и потому…

— Начинаются лекции, приготовьте карандаши и тетради! — Савченко тряхнул выбившимся из-под фуражки чубом и грубо закончил: — Дело надо делать. Не ровен час, полезут! Разрешите идти, товарищ комбат?

Зорин, обидчиво помаргивая, близоруко щурился. Майор примирительно сказал:

— Вячеслав Анатольевич, я выслушаю ваши соображения, но время, батенька…

Савченко откозырял, четко повернулся и сказал Быкову:

— Пошли, чего ждешь?

На околице села Савченко сердито проговорил:

— Потрясающая сверхинтеллигентность! Как это ему удалось военное училище окончить?

— Разве плохой парень?

— Уж больно растяпист. Мямля!

Разговаривая с Савченко, Быков все время думал о другом. Когда оба командира подошли к линии обороны, он повернулся, кивнул Савченко и почти бегом направился в село.

Таким образом (лат.).

— Ты куда? Забыл что-нибудь?

— Скоро вернусь.

Быков вошел в избу, где расположился штаб батальона. Гарин, расстегнув ворот гимнастерки, торопливо ел суп из зеленого солдатского котелка. Его ординарец разогревал на спиртовке консервы, в углу у окна примостился телефонист.

— Ты чего? — удивился Гарин.

— Мыслишка одна пришла, товарищ комбат! — Быков приблизился вплотную к майору и снизил голос до шепота: — А что, если нам ударить, не дожидаясь?

Командир батальона выронил ложку, она со звоном упала на дно котелка.

— Ты что, сдурел? В своем уме?

— Я думаю, мы сорвем их атаку. Надоело отступать, стукнуть их надо!

Гарин открыл рот и вдруг замолчал. Он молчал долго, но это не было пассивным молчанием: майор мучительно обдумывал предложение. Ротный прав! Атаку необходимо сорвать. Но разрешит ли командир полка? Как он отнесется к этой инициативе? Оборона должна быть активной, а это не исключает контратаки.

Не говоря ни слова, комбат взял трубку, соединился с командиром полка и осторожно начал убеждать его дать разрешение. К его удивлению, полковник не возражал…

Быков возвратился в роту запыхавшийся, торжествующий. Собрав командиров взводов, он объявил о решении командования.

— Готовьтесь к наступлению, друзья!

Бельский застыл в непередаваемой позе, а присутствовавший на «совещании» Хаштария порывисто пожал старшему лейтенанту руку:

— Спасибо, дорогой! От всего сердца спасибо!

В десять часов батальон двинулся вперед. Рота Быкова шла в центре, справа и слева двигались бойцы Савченко и Зорина. Артиллеристы катили пушки и не отставали от пехоты.

Сплошной, непроглядный осенний туман скрывал движение. Прошли около двух километров. Вскоре должна была показаться линия немецкой обороны. Батальонные разведчики, ушедшие вперед, доносили, что путь свободен. Рота Быкова, выдвинувшись, вступила в котлован пересохшего пруда неглубокий четырехугольник, окаймленный столетними, в три обхвата, дубами. Здесь Быкова встретил один из разведчиков и попросил обождать с продвижением вперед — разведгруппа прошла дальше и вестей от нее нет.

Здесь село недалеко, метров восемьсот, — доложил разведчик. — Ребята посмотрят, что и как, и вернутся.

Быкова позвали к телефону. Говорил Гарин:

— Доложи обстановку. Немцев видишь?

Быков ответил. Майор задал еще несколько коротких вопросов и в заключение сказал:

— Следи за связью. Перервется — осуществляй посыльным. И вообще смотри!

— Есть! тихо ответил Быков, почувствовав в этом «смотри» всю ответственность, возложенную на него.

Небо светлело. Сквозь слой перистых облаков пробивалось солнце, его скупые лучи пронизывали туман, рассекая белесую завесу.

Отделение Иванова расположилось за двумя кряжистыми дубками. Красноармейцы возбужденно переговаривались. Тютин неторопливо устанавливал ручной пулемет, переставлял сошки, прицеливался, выбирал сектор обстрела. Толстые корни, выползшие из размытого берега, переплетались, как клубок встревоженных змей, совершенно скрывая воронку пламегасителя.

— Неплохо замаскировались, — сказал Каневский, укладывая запасные диски. — Пусть теперь полезут…

Бобров положил винтовку на пень, как на бруствер. Рядом пристроились Черных и Родин. Захаров вставлял запалы в гранаты, непоседливый Кузя перебегал с места на место, пока его не остановил Иванов.

Неожиданно прямо перед Ивановым выросли три фигуры разведчиков.

— Где старший лейтенант? Скорее!

Подошел Быков.

— Немцы идут, товарищ командир, минут через пять здесь будут!

Быков, на ходу отдавая распоряжения командирам взводов, поспешил к телефону.

— Приготовиться, — негромко сказал Бельский.

Бойцы прижались к земле.

Вскоре туман заколыхался. Из него проступили тени. Их было немного, но они казались огромными. Фашисты приближались. Впереди шагал длинноногий офицер в фуражке и короткой шинели. Рядом ссутулившийся гитлеровец в стальном шлеме с рожками прижимал к груди черный автомат. Дальше маячили черные каски.

Иванов заметил, что у худого гитлеровца необычайно толстые ноги. Приглядевшись, он догадался, что фашист заложил за широкие голенища несколько запасных обойм для автомата.

Гитлеровцы шли медленно, настороженно ощупывая местность. Они были совсем близко, в нескольких метрах, когда Быков одну за другой швырнул две гранаты.

Дробно застрочил пулемет, дружно ударили автоматы.

— Вперед! — крикнул Быков, выскакивая из котлована.

— Вперед! — закричал Бельский и побежал вслед за командиром роты.

Бой продолжался несколько минут. Гитлеровский офицер и десяток солдат были скошены первым же залпом. Уцелевшие фашисты яростно сопротивлялись. Откуда-то из-за клочьев тумана выскочили два солдата. Один из них прижал автомат к животу и дал очередь. Тотчас же Родин ударом штыка опрокинул его на землю. Захаров в упор застрелил другого.

Контратака русских была полнейшей неожиданностью для гитлеровцев. Растерявшись, они не сумели организовать оборону села. Красноармейцы убыстряли бег. Неожиданно из тумана выплыли очертания домов. От крайней хаты застрочил пулемет, и стайка пуль пронеслась над головами атакующих.

— Высоко взял немец! — крикнул Иванов.

Черных вскинул винтовку и выстрелил на бегу. Фашистский пулеметчик рухнул на пулемет, и в то же мгновение перед пулеметом упала граната. Ударил взрыв.

Рота Быкова пробивалась к центру села. Гитлеровцы в беспорядке отступали.

— Товарищ командир! — К Быкову подбежал разведчик — На западной окраине села танки!

Подтверждая эти слова, раздался орудийный выстрел, и в конце широкой улицы показался крутой лоб тяжелого танка. Пришедшие в себя фашисты ринулись в атаку. Быкова снова вызвали к телефону.

— Ворвался в село, веду бой!

— Быков, Быков! — кричал Гарин. У тебя фланги открыты! Савченко и Зорин не могут тебя поддержать! Действуй самостоятельно!

Телефон смолк.

— Исправить обрыв! — приказал Быков.

Но наладить связь не удалось. Посланный связист прибежал бледный, окровавленный.

— Там немцы!

— Не может быть!

— Точно, товарищ командир! Моего напарника убили…

Рота Быкова вынуждена была отойти к школе.

Гитлеровцы, сдержав наступающий советский батальон, отсекли от него роту Быкова и охватили ее плотным кольцом. Красноармейцы, укрывшись в четырехэтажной школе, тотчас же завалили партами двери и окна, забаррикадировались.

Ночью никто не спал. Бойцы слонялись по классам, тихо разговаривали, курили. Гитлеровцы несколько раз обстреливали школу из пулеметов, но на штурм не шли. Под утро из-за соседнего дома загремел металлический голос:

— Красноармейцы! Бейте коммунистов и комиссаров, сдавайтесь, переходите к нам. Вас ждут ваши жены и матери — армия фюрера вступает в Москву!

Закопченные, голодные, израненные бойцы слушали свистящую металлическую речь.

— Врешь! — скрипнул зубами Чуриков, цыгановатый, диковинно красивый боец. Он только что сменился с поста и собирался воспользоваться затишьем — часок-другой вздремнуть.

— Чудесно по-русски говорит… — покачал головой Родин. — Неужели изменника какого-нибудь заставили?

Чуриков молча сбросил шинель, подтянул пояс, сунул в карман тяжелые рубчатые кругляшки.

— Куда, хлопче? — недоверчиво посмотрел на него старшина. — Не вздумай чего-нибудь опять пошукать.

За Чуриковым числился некрасивый поступок — в одной деревне он раздобыл горшок сметаны и невинно заявил старшине, что сметану купил, а вскоре обнаружилась хозяйка горшка — седенькая старушка. Она не кричала, не ругалась, а только смотрела на бойца жалостливым материнским взглядом.

— И на что ж ты, сынок, замок попортил? Я бы тебе ту сметану и так отдала.

Красный от стыда Иванов дал старушке пятьдесят рублей, а когда она, бормоча благодарность, ушла, трясущийся Каневский, не говоря ни слова, плюнул Чурикову в лицо.

С тех пор дурная слава не выветривалась, хотя Чуриков вел себя исправно.

Услышав обидные слова старшины, он досадливо махнул рукой:

— Будет вам, товарищ старшина! Этого больше никогда не позволю!

Чуриков ушел, а Тютин недовольно сказал старшине:

— Не надо обижать парня, он исправился.

— Побачим.

Чуриков прошел на чердак. Здесь его встретил наблюдатель — незнакомый боец из третьего взвода.

— Смена, что ли?

— Какая смена? Командир на разведку послал.

— А я думал, смена, — разочарованно протянул боец, — хотел напарника будить.

— Так вы вдвоем? А где напарник?

Наблюдатель затянулся цигаркой, бледный огонек вырвал из мрака бесформенную груду тел.

— Так он что ж, рядом с мертвяками? — воскликнул пораженный Чуриков, усмотрев в отдельно лежащем человеке спокойно похрапывающего бойца. — Вот это герой!

Удивленно покачивая головой, Чуриков проверил гранаты, вставил запалы и кивнул наблюдателю:

— Прощевай, дядя! Смотри не трахни в меня, как в обрат полезу.

На крыше свистел холодный ветер, но разгоряченный боец не чувствовал холода, не чувствовал жгучего металла трубы, по которой осторожно спускался вниз. Сапоги Чуриков предусмотрительно оставил на чердаке.

Пользуясь предутренней сгустившейся темнотой, он осторожно прокрадывался через пришкольный сад к дому, из-за которого орал-рупор.

Вдруг он наступил на что-то острое, очевидно, на стекло. Послышался противный хруст, но боль не остановила бойца: он полз вперед.

У самого дома Чуриков чуть не наткнулся на фашистского часового. Немец с автоматом задумчиво смотрел на дорогу. Он не издал ни звука, когда в его спину по рукоять вошел широкий нож. Чуриков перехватил падающее тело, схватил автомат и замер. Из рупора полилась знакомая с детства мелодия.

«Катюша! Заводят „Катюшу“!» — подумал он. Но слова были чужие, незнакомые.

Чуриков поднялся с земли, не таясь пошел во весь рост, вошел во двор, размахнулся, и в то же мгновение два оглушительных взрыва оборвали знакомую мелодию.

«Вот вам, подлюки, русский язык, вот вам наша „Катюша“!»

Как Чуриков вернулся обратно, он не помнил. Все произошло молниеносно. Только бешено стучало сердце и горели ободранные о шифер крыши ладони.

Он разыскал свои сапоги и спустился вниз под аккомпанемент жесточайшего фашистского обстрела. Когда поутихло, он как ни в чем не бывало подошел к старшине и отдал свои трофей.

Откуда автомат? — отрывисто спросил старшина.

— Купил за два взгляда. Пошукал, словом!

Но старшина не любил шуток.

— Говори без брехни!

— Около двери дохлый фриц лежит, ну, и взял у него патронов-то у нас мало.

Старшину это объяснение удовлетворило, а Чуриков, охватив широченную спину Тютина, шепнул, осторожно косясь на старшину цыганским глазом:

— Ты, Гриша, зря патроны не жги, стреляй метче!

Утром гитлеровцы пошли на штурм. Четыре раза наваливались они на изрешеченное школьное здание и всякий раз откатывались обратно, оставляя десятки трупов. Перед пятой атакой долго бил миномет и, захлебываясь, тараторил тяжелый фашистский пулемет. Мины летели сериями, две из них разворотили крышу, наблюдателя волной выбросило на землю. Второй наблюдатель был убит наповал крупным осколком. Одна мина, влетев в окно, разорвалась в классе, который оборонял взвод Бельского. Взрывом разметало бойцов, осколками сорвало кожу на лбу у лейтенанта Бельского, ранило в мякоть руки Родина, убило бойца, прибывшего с последним пополнением. В класс вошел Быков с перевязанной головой, без фуражки.

— Как дела? Зацепило? Готовьтесь, сейчас пойдут!

Как бы подтверждая его слова, раздалось дикое улюлюкание, свист, замелькали лягушечьи маскировочные накидки — гитлеровцы начали пятую атаку.

— К бойницам! — скомандовал Бельский. — Одиночными — огонь!

Бобров, Каневский, Захаров стали рядом. Бобров сначала стоял на коленях, скрываясь за выступом, но так стрелять было неудобно, и он вытянулся во весь рост. Стрелял он неплохо: быстро уложил троих. Внизу раздалось несколько взрывов, и наверх хлынули обсыпанные известковой и кирпичной пылью красноармейцы.

Гитлеровцы, взорвав стену, бросились в пролом и захватили первый этаж. Весь взвод, оборонявший этаж, погиб. Гитлеровцы упорно рвались вверх, но ружейно-пулеметный огонь сметал их. Бельский отправил отделение Иванова вниз, на помощь командиру роты. Первым на третий этаж вбежал Кузя, здесь его задержали: дальше идти было нельзя немцы. Фашисты держали лестничную клетку под непрерывным огнем. Били трассирующими — огненные стрелы метались по зданию, пули плющились, рикошетили, с воем проносились над головами.

— Всё! — крикнул Каневский, показывая пустой пулеметный диск. — Амба!

Тютин перехватил пулемет обеими руками, изготовясь для рукопашной. Быков, Бельский и командир второго взвода выхватили пистолеты. Стрельба прекратилась.

— Накапливаются, — прохрипел Быков. — Эх, выпить бы!

Чуриков протянул ему фляжку. Быков приложил ее к сухим губам, но тотчас, страшно выпучив глаза, отдернул.

— Крепок? — участливо поинтересовался Чуриков. Жаль, закусить нечем.

— Какая гадость! — Командира роты передернуло. — Я ее в жизни не пил. Водички бы!

Чуриков пожал плечами.

— Товарищ сержант, подсчитайте, что у нас осталось.

— Есть! — отозвался Иванов.

Бельский, бледный, сидел на полу. Его мутило, сильно кружилась голова, из ушей шла кровь. Другой лейтенант был новенький, и Быков к нему еще не привык.

— Товарищ старший лейтенант! В строю двадцать один красноармеец, один младший сержант, старшина, три командира, четырнадцать тяжело раненных, доложил Иванов.

— А легких?

— Чего там! — Иванов махнул рукой. — Все легкие! ото не в счет. Гранат три, патронов по обойме.

— Н-да. — озадаченно протянул Быков, просматривая полупустую обойму пистолета.

— У меня еще полдиска! — Чуриков тряхнул трофейным автоматом.

— Н-да… — повторил Быков. — Ситуация!

— Есть еще шанцевый инструмент, — скромно сказал Родин.

— Лопатка солдатская? Что ж, в таком деле все сгодится… — И, как бы между прочим, командир роты добавил — Помни, ребята, в плен не сдаваться!

Никто не ответил ему. То, что сказал командир, разумелось само собой. Только Бельский, постанывая от разламывающей голову боли, прерывисто сказал:

— Нам… в плен… не положено!

И эти избитые слова, которые так не нравились бойцам, были встречены сейчас молчаливым одобрением.

— Товарищ командир! — тревожно крикнул красноармеец. — Танки!

— По местам!

Из забаррикадированных окон бойцы увидели мощный лоб среднего танка, шевелящийся хобот орудия с раструбом дульного тормоза. Блеснул огонек, танк в упор ударил по школе, снаряд пронизал здание насквозь.

«Почему он еще не стреляет? — мучительно думал Быков, — прицеливается, что ли?»

Но танк, помедлив, ударил еще и еще, разворотив верхний этаж. Вновь раздалась бешеная стрельба, сливавшаяся с многоголосым криком штурмующих. На лестничную клетку вбежали гитлеровцы. Изогнувшись, Кузя метнул в них гранату, Быков бросил вторую.

— Последняя! — крикнул Иванов. — Последняя — нам!

— И эту им!

Последняя граната лопнула вблизи, засыпав красноармейцев щебнем.

В едком дыму угадывались силуэты в касках. У Быкова кончились патроны, он швырнул пистолет в голову ближайшего немца и промахнулся. В эту секунду Бельский бросился навстречу фашистам с пистолетом и уложил пятерых.

Заваленная трупами площадка опустела, на миг наступила тишина, и вдруг внизу загрохотали сотни автоматов и грянуло «ура». В село вливалась русская пехота, взмыленные артиллеристы на рысях выкатили орудия, и черноусый командир батареи заорал на всю передовую:

— По фашистским гадам — ого-онь!

Негромко хлопнул залп, и два огненных копья вонзились в бок танка. Танк вздрогнул, взревел, закрылся густым жирным дымом, загудел костром жаркого пламени.

— За мной! — закричал Быков. — Бей фашистов!

Группа окровавленных, грязных, обросших бойцов ринулась вниз, перепрыгивая через трупы, скользя в лужах крови.

— Ура! — едва слышно крикнул Бельский, но ему казалось, что от этого крика пухнет и наливается болью голова.

Иванов выбежал вперед и что было силы крикнул:

— За Москву!

Этот крик услыхали красноармейцы, бежавшие к школе. Иванова схватил в объятия какой-то боец. Другой обнял Бельского. Громадный Тютин тискал невысокого артиллериста, а рядом с уже успокоившимся Быковым стоял чернявый артиллерийский лейтенант Хаштария и радостно говорил:

— Я знал, что ты не сдашься, дорогой, знал, что выдержишь! Сердце подсказывало, понимаешь, дорогой! Давай, дорогой, поцелуемся!

— Жив-здоров, окруженец?

Быков вытянулся перед командиром батальона.

— Ничего, ничего, раз целуешься, значит, здоров. А за танк благодари товарища Хаштарию, он подбил.