Опаленная юность

Заключение

«…Внимание, внимание! Говорит школьный радиоузел. Добрый вечер, старшие товарищи! Просим вас не стесняться в нашей и вашей школе. Надеемся, вы не забыли ваши классы, где можно найти старых друзей».

Да, конечно, все пришедшие сюда сегодня не забыли этого. Школа полна народу, у всех веселые, праздничные лица, повсюду слышен смех, шум, радостные возгласы:

— Здорово, старина!

Мишка! Ты с бородой! Ай да дед-мороз!

— Клавочка, это твои карапузики?

— Но-но! На будущий год уже в школу пойдут, а ты карапузики!

Оркестр играет веселый вальс. Кружатся пары. Плавают в воздухе ленты серпантина.

Очень много людей в школе сегодня. У таблички с надписью «Год окончания — 1957» бывшие десятиклассники, взявшись за руки, поют задорную песенку…

По коридору трудно пройти, проплывают мимо таблички. Год окончания… 1956, 1953… 1945… 1944… 1943… Здесь народу уже меньше, но тоже весело и оживленно.

И вот еще одна табличка: «Год окончания 1942». Здесь никого.

За учительским столом сидит пожилой человек. В его руках альбом. Человек не спеша перелистывает страницы, вглядывается в наклеенные фотографии. Время от времени он поднимает глаза, будто ждет кого-то. Оглядывается: вокруг все то же море радости, веселья, смеха.

Сквозь стайку десятиклассников, с почтением взирающих на «ветеранов», к столу подходит высокий, стройный военный с золотыми полковничьими погонами с фуражкой в руках.

Старик поднимается ему навстречу:

— Здравствуй, Борис!

— Здравствуйте, Иван Григорьевич!

Они целуются. Курганов сидит рядом с учителем. Он сидит чуть сгорбившись, положив руки на стол. Карандаш, сжатый в больших, тяжелых руках, кажется очень маленьким. У Курганова седые виски, мягкий взгляд темных, чуть усталых глаз.

Вместе со старым учителем склоняется он над альбомом, перелистывает страницы.

— Наши…

Иван Григорьевич молча кивает. Молча смотрят они на страницы альбома.

Перед ними фотография класса, того самого 9-го «Б», где учился Андрей. Борис узнает смуглое улыбающееся лицо брата. Вот Валька Бобров. У него сосредоточенно нахмуренные брови: комсорг должен быть серьезным… Захаров, Родин, Лара, Кузя…

— В сорок пятом под Берлином, — тихо говорит Курганов, глядя на фотографию Лары.

Он пристально рассматривает фотоснимок, и глаза его видят другую Лару, но не в шелковой блузке, а в грубой гимнастерке, пилотке, такую, какой он встретил ее на фронте.

Борис смотрит на фотографии и перед ним вместо застывших лиц — живые, виденные в последнем бою.

…Разгоряченный в рукопашной схватке Бобров…

…Вечно улыбающийся Черных…

…Хитроумный, отчаянный Кузя…

…Сосредоточенный, чуточку угрюмый Захаров…

…Наивный Игорек Копалкин…

— Наши… — глухо говорит Иван Григорьевич и вдруг отворачивается.

Так и сидят они, грустные, торжественно-печальные, а вокруг шумит жизнь, бурлит, смеется, танцует, поет, не опаленная железным дыханием войны юность…