Опаленная юность

Глава седьмая Перед бурей

Фашистские самолеты стали летать на Москву каждый вечер. С немецкой аккуратностью появлялись они над столицей ровно в половине одиннадцатого. По ним можно было проверять часы. И, когда кто-либо из бойцов спрашивал, скоро ли можно ложиться спать, Кузя отвечал:

— Не скоро, еще фрицы не пролетали. Вот как пролетят, останется ровно полчаса.

Зато обратно самолеты улетали всегда в разное время. Иные вынуждены были поворачивать назад у самой Москвы, не рискуя проникнуть за огненный зенитный пояс столицы. Обозленно жужжа, они кружили в вышине, выискивали подходящую цель и в конце концов сбрасывали бомбы куда попало.

В середине августа ополченскую дивизию перебросили за Вязьму. Теперь фронт был совсем недалеко. Иногда ветром доносило глухой гул, грохот грандиозного сражения. Фашистские армии упрямо рвались к Москве.

На рассвете 17 августа часовые заметили на окраине лесного массива подозрительное движение и подняли тревогу.

— В ружье! — хриплым спросонок голосом закричал Бельский.

Красноармейцы с винтовками выскакивали из палаток. Быков повел роту к лесу.

Оттуда ударили плотными залпами, кто-то в цепи громко застонал.

— Огонь! — скомандовал Быков. — Перебежкой вперед!

Над головой посвистывали пули. Пригибаясь, припадая к земле, бойцы продвигались к опушке. Среди стволов замелькали фигурки гитлеровцев. С флангов размеренно строчили пулеметы.

Красноармейцы спустились в овраг, накапливаясь перед атакой.

— Товарищ командир, откуда они взялись? Неужели фронт прорвали?

— Десант! — коротко объяснил запыхавшийся Быков. — Бельский! Иди прямо! Второй взвод — левее, третий — по опушке! Красная ракета — сигнал атаки!

Перестрелка стихла, противник затаился в лесу. Немцы не предполагали, что им в обход послан целый батальон.

Добровольцы залегли, маскируясь в кустах, за пнями деревьев. Взволнованный Андрей осторожно осмотрелся — рядом лежали Захаров и Черных, поодаль — Тютин, Бобров, Каневский. Неподалеку, за пнем, тяжело дышал Иванов. Он не торопясь надевал на гранату оборонительную рубашку.

Послышался шорох. Ужом подполз Кузя. Он приблизился к командиру взвода, подмигнул Андрею круглым черным птичьим глазом.

Где-то далеко в глубине леса вспыхнула яростная перестрелка. Постепенно выстрелы стали приближаться и становились все громче и громче.

— Фашисты в кольце! Наши их гонят… — шепнул Бельский. — Приготовиться!

Внезапно невдалеке, как из-под земли, выросли три солдата в черных мундирах. Командир взвода от неожиданности даже попятился, приник к земле.

Андрей спокойно поймал в прорезь прицела грудь приближающегося фашиста. Немцы остановились. Маленький длинноволосый солдат с нашивками ефрейтора, в железных очках и лихо сбитой пилотке, тихо свистнул. В кустах зачернели мундиры с блестящими пуговицами.

— Огонь! — гаркнул Иванов и метнул гранату.

Андрей тронул спусковой крючок. Затрещали выстрелы.

— Батальон, вперед! Бей фашистов!

Непередаваемое чувство подняло Андрея с земли. Он бросился вперед. Его обгоняли другие.

Заработал ручной пулемет. Здоровяк Тютин, уперев приклад в живот, водил пулеметом, словно брандспойтом поливая улицу.

Иванов одним прыжком догнал удиравшего немца и сходу ударил его штыком.

Бой перешел в рукопашную. К Андрею по траве подкатился какой-то клубок. Обезумевший гитлеровец душил бойца. Андрей не понимал, не знал, что делать: стрелять или колоть, он боялся — можно было задеть своего.

— Чего смотришь? — прокричали рядом. — Их вот как надо!

Юркий Кузя выбрал момент, хватил врага стальной каской. Наш боец, хрипя, сплевывая кровь, поднялся с земли:

— Спасибо, ребята! Отвели от смерти… — Схватив автомат, он тут же отбежал куда-то.

К вечеру бой окончился. Уцелевшие десантники понуро зашагали к штабу в сопровождении конвоя.

Роту Быкова благодарил сам командир полка. Красноармейцы, стоя навытяжку, розовели от гордости.

За ужином, у костра, размешивая складной ложкой густую кашу-размазню, Иванов говорил:

— Благодарность дело хорошее, но…

— Вот именно, — перебил его Андрей, — Вот если бы орден или медаль…

Бойцы засмеялись. Петя Родин поддержал товарища:

— Ведь бой мы выиграли, а? Иван Иванович, как считаешь?

— Я думаю, нам и благодарность зря объявили.

— Как так?

— А очень просто. Разве это бой? Так себе, стычка, и всё тут. В настоящем бою нам бы досталось на орехи.

— Внимание! — провозгласил сияющий Кузя. — Сейчас наш батя, Иван Иванович, откроет вечер воспоминаний на тему: «Первая мировая война и героические действия солдата Иванова И. И.».

— Балабон, и все! — беззлобно буркнул Иванов. — Я к тому говорю, что плохо мы сегодня действовали.

— Это почему же?

К костру подошел Бельский. Старик смутился и, склонившись над котелком, невнятно заметил:

— Так. В общем, как бы нерешительно действовали…

Бельский понял, о чем разговор, и недружелюбно посмотрел на Иванова:

— Не заметил. Впрочем… Ну ладно… После отбоя, в общем, не положено…

Андрей проводил глазами перехваченную ремнями бравую фигуру командира.

— Он виноват, да? Иван Иванович?

Он от тебя далеко не ушел. Все вы немца в первый раз видите, отсюда и нерешительность. Привыкнем!

Ночью Андрей лежал на спине. Сквозь решетчатую крышу шалаша поблескивали искорки звезд, где-то высоко назойливым комаром нудно гудел фашистский самолет.

Андрей вспоминал убитого им врага. После боя странное, незнакомое доселе чувство заставило его взглянуть на труп. Фашистский офицер лежал, подогнув колени к покрытому рыжеватой порослью острому подбородку. На петлицах мундира белели две буквы: «СС».

Чувство омерзения и страха перед мертвым заставило Андрея поспешно уйти.

«Будет теперь сниться мне всю ночь!» — подумал он.

Но, пощупав плечо спавшего рядом Боброва, Андрей повернулся на бок и заснул тяжелым, крепким сном. Офицер ему не приснился.

Последняя декада сентября. Прозрачное далекое небо. Тончайшие на лужицах ледяные закраины исчезают при первых же лучах желтого солнца. Вокруг багряный бушующий океан лесов, падающие листья. На лесных озерах — кряканье подросшего молодняка. Чувствуется холодное дыхание осени.

Под напором рвущихся вперед немецко-фашистских войск наши части отходили и закреплялись у старинного русского города. Снежными горами белели храмы с золочеными куполами. Видны были вытянувшиеся линии деревянных домиков с резными наличниками и каменные торговые ряды, хранившие память о ганзейских связях древнерусского купечества.

Рота Быкова разместилась на западной окраине Вязьмы. Бойцы, отвыкшие за время лесной жизни от домашних удобств, чувствовали себя здесь прекрасно. Правда, до сих пор ополченская дивизия в серьезных боях не участвовала, все дело ограничивалось операциями против десантников и диверсантов, и бойцы были явно недовольны таким поворотом событий.

Утром, когда красноармейцы чистили оружие у самодельного станка, к ним подошел какой-то старичок, видимо из здешних. Сухонький, с остро выпирающим горбом и длинной, пожелтевшей от времени бородой, он долго молча буравил глазками белорубашечную шеренгу бойцов, а потом, словно ни к кому не обращаясь, сказал:

— Вот подошла армия до нашего краю! Видать, и антихристовы войска вскорости прибудут. Эвот музыка гремит.

Такое начало ребятам не понравилось. Последнее время слишком часто местные жители поглядывают на них с горечью и даже с жалостью. В глазах женщин, глядевших на отступающих, копился невыплаканный упрек.

Бобров хмуро посмотрел на горбуна. Родин со вздохом отвернулся, а маленький Копалкин, поймав щупающий насмешливый взгляд незнакомца, ответил петушиным баском:

— Ты чего, дедка, на меня уставился? Или не видал таких?

— Правильно. Таких малых солдат отродясь видать не приходилось. Бывало, у царя Николашки… богатыри! А тебе годков пятнадцать, поди?

Игорь побледнел от обиды. Задетый за живое, Бельский заступился за своего красноармейца:

— Ты, дед, отсюда ступай! Здесь воинская часть, гражданским находиться не положено.

Иванов, раньше всех окончивший чистку винтовки, подошел к старику и указал на Тютина:

— Ну, дедушка, скажи, чем не гвардеец наш Гришка.

— Н-да-с, — крякнул старик. — Этот действительно. При всей форме. Экая дешевая дубина!

Тютин, беззлобно рассмеявшись, схватил деда на руки и несколько раз высоко подбросил в воздух. Старик испуганно таращил глазки и разевал рот, как пойманная на крючок рыба.

Иванов взял старика под руку и отвел к крыльцу покосившегося домика, на ходу доставая кисет.

— Благодарствую, — перевел дыхание дед. — Ух, ну и медведище! А этот… командир-то ваш с ангельским ликом, со двора гонит. А я здесь родился и семь десятков прожил… Это как же так?

— Не волнуйся, отец! Молод он еще, не объезжен. Давай-ка закурим вместе.

В полдень старшина привез обед. Двуколка с кухней остановилась за оградой у церкви. Перегоняя друг друга, туда устремились бойцы с котелками. Из соседнего домика вышел командир роты с биноклем и посмотрел на небо. Где-то в синеве черным комариком гудел фашистский разведчик. Укрытые в городском парке, захлопали зенитки, но на их выстрелы никто не обратил внимания.

«Привыкли бойцы», — подумал Быков.

День прошел спокойно. Стрельба на западной стороне прекратилась.

— Утих фронт, — задумчиво проговорил Быков, глядя на Бельского. — Не нравится, знаешь, мне эта тишина.

Как и всякий фронтовик, он боялся тишины и не доверял ее обманчивой безмятежности.

— Подтягивают резервы. — Бельский поправил портупею.

К ним подошла группа бойцов. Бобров попросил:

— Разрешите отлучиться, товарищ командир? Хотим посмотреть город.

— Нечего, нечего города рассматривать! — нахмурился Бельский.

— Не пускает, — Бобров отошел к товарищам.

— Формалист! — Андрей с сожалением посмотрел на улицу.

Пришлось погулять по ближайшей улице, в пределах расположения роты.

На улице Ника Черных толкнул Андрея локтем:

— Смотри!

Две девушки в пилотках и гимнастерках с зелеными петличками медленно шли им навстречу.

Через несколько минут состоялось знакомство, и все вместе стали прогуливаться вдоль улицы.

— Какая чудесная церковь! — проговорила черноглазая бойкая девушка. — Изумительно красивое строение!

— Хотите подойти поближе?

Вторая девушка, пышная, курносенькая, вопросительно взглянула на подругу:

— Маша, пойдем?

— Решено, товарищи медики! — Расторопный Бобров и Черных пошли с девушками вперед, Андрей с Копалкиным плелись позади.

У самой церкви на паперти сгрудились бойцы — отделение Иванова. Сам Иванов, надевший недавно два треугольничка младшего сержанта, хозяйственно оглядывал своих немногочисленных подчиненных. В центре на ступеньке сидел знакомый старичок и что-то рассказывал.

— Садитесь, — шепнул ребятам Каневский, — интересно.

Скрипучий старческий голос неторопливо, прерывисто журчал:

— …Городишко наш известный. Иоанн Третий его, значит, присоединил к Москве, сделал крепостью. Жгли его враги, рушили. Литовский гетман Кошка жег. Потом отстроили. Боярин Телепень-Овчина пановал. Целая банда у него была. Ох, и многострадальная наша Вязьма! Грозный-царь был, Годунов был, поляки, литовцы, французы. Платов-атаман здесь воевал. Да… А теперь Гитлер подходит…

Старик обвел глазами красноармейцев и дрогнувшим, надтреснутым голосом тихо спросил:

— Удержите ли, выдюжите ли?

Красноармейцы молчали. Старик ударил в самое больное, в нерубцующуюся открытую рану. Горькая правда отступления мучила бойцов. Они видели толпы беженцев, растерянные лица отступающих, горячечный бред обмотанных бинтами раненых.

— Народ жаль. Мне что? Я свое оттопал, да и звание мое — церковный сторож — невелико. А вот бабы, детишечки… — Старик по-детски утирал слезы сморщенным кулачком.

— Дедушка, дедушка, успокойтесь! — Черноглазая девушка обняла старичка.

Красноармейцы, потупившись, молчали, поглядывая на Иванова. К нему прислушивались. Его слова ждали.

— Выдержим. Нужно выдержать, папаша! — Иванов не спеша закуривал и поделился табаком со стариком.

Откуда-то принесли гармонь, и обрадованный Каневский широко распахнул мехи.

— Ты, паря, «Шумел-горел пожар московский» знаешь играть?

Каневский покачал головой.

— Он знает популярную песню «Шумел камыш, деревья гнулись», — вмешался Кузя.

— Хорошая песня, — серьезно одобрил дед, — но под сухую не идет.

Девушки затянули «Стеньку Разина». Кузя хлопнул Каневского по плечу:

— Брось ты эту канитель, давай русского!

Весело заиграла гармошка, в круг выскочила черноглазая.

— Маша, покажи класс!

— А ну, наддай!

Подтянутый Бобров пошел вприсядку. Кузя по-разбойничьи свистнул, Черных, Захаров и Родин ринулись за Бобровым. Игорь Копалкин, выхватив из-за обмотки ложку, лихо пощелкивал в такт танцующим:

— Наддай, москвичи!

Тонкие пальцы Каневского порхали по перламутровым пуговкам, Пляска разгоралась. Дробно пощелкивали девичьи сапожки с маленькими металлическими подковками.

— На паперти, на паперти… ох, грех!

Старичок покрутил головой, секунду смотрел на мечущихся в пляске бойцов и хлопнул в ладоши.

— Пляши, ребята, господь простит!

— Сторонись! — грозно крикнул никем не замеченный Быков и прошелся так ловко, что все остановились, глядя на командира.

— Вот дает! — восторженно сказал Копалкин, усиленно треща ложкой. — Как в ансамбле…

— Вы что ж думаете, ежели командир, так ему и сплясать нельзя? — шутливо проговорил Быков, переводя дух, и, встретившись с неодобрительным взглядом лейтенанта Бельского, крикнул: — Вот так и в Берлине плясать будем! Пляши, ребята, смелее!

Тысячей взрывов лопнула тишина. Грохот орудий слился в мощный гул. Вздрогнув, замерли бойцы, не доиграла гармонь. Прохладный ветер принес дыхание близкого сражения.

Командир роты Быков, лейтенант Бельский, Иванов, сопровождаемые сторожем, поднялись на колокольню. Отсюда хорошо просматривалась местность. Линия фронта была опоясана огнем. Далеко впереди ползла извилистая золотая змея, в темноте расцветали багровые вспышки разрывов. С вражеской стороны началась артподготовка.

Быков крепко потер лоб.

— Немцы перешли в наступление, — прерывающимся от волнения голосом прошептал Бельский, — до нас меньше двадцати километров.

— Ползет-таки фашист! — вздохнул Иванов. — Надо готовиться к встрече.

Старик сторож попросил у Быкова бинокль;

— Огонь сверкает. Германцы — народ упорный, на Москву рвутся.

— Пошли!

Спускаясь, Быков приказал Бельскому быть наготове, а сам быстрым шагом направился в штаб батальона.

Иванов приказал бойцам ложиться спать, а сам еще долго возился в избе, проверяя оружие и боеприпасы.