Опаленная юность

Глава третья Начало

Ветер дул с юга. Теплые, сыроватые воздушные волны таили в себе тончайшие ароматы, и наиболее ощутимым из них был запах талого снега — вестник надвигающейся весны.

Хороша весна в Подмосковье! Утром мерзлая земля одета в ледяной покров, под ногами хрустит ледок, на зеленых иглах хвои стынут жемчужные слезы. Скучное, хмурое небо низко свисает над лесом. В лесу безмолвно… Но вот веселый ветер расшвырял пепельно-серые тучи, и светлое солнце, рассекая хмарь ударами своих сверкающих лучей-клинков, прорвалось сквозь сумрачную пелену и хлынуло потоком на дремлющую землю. И лес ожил, задвигался, загудел, и весь этот многоголосый шум слился в единый гимн свету, теплу, солнцу — гимн наступающей весне.

Закапало с крыш. Потекли, буравя снежные пласты, тысячи ручейков. В лесу послышались невнятные вздохи — с деревьев падали сырые комки снега… А вечером земля опять стынет, до дна промерзают первые лужицы и сверху, из бездонной тьмы, летят горсти сухой, колючей снежной крупы.

Вечерами старшеклассники, как всегда, собирались на катке, сгребали снег фанерными лопатами, лихо катались, скользя мимо бугристых берегов пруда. Часам к одиннадцати каток пустел. Оставшиеся садились на поваленную иссохшую сосну и тихо разговаривали…

Луна заливала ледяное поле голубым огнем, и в ее холодном призрачном свете казались совсем ненатуральными, ненужными блеклые светлячки дешевых папиросок — «гвоздиков», которые тайком курили Вовка Панов и Кузя.

Все слушали Петю Родина. Он рассказывал о кружке юных натуралистов. Родин давно уже занимался в этом кружке при Московском зоопарке. Минувшим летом юннаты совершили интересную поездку на Дальний Восток, и Родин до сих пор не мог ее забыть.

— А какая там природа, ребята! Мы десять дней в тайге жили. Тайга — такая чаша, что хоть топором дорогу прорубай, и животных там тьма! Медведя видели однажды.

— С тобой, конечно, после этого медвежья болезнь случилась? — презрительно прищурился Вовка.

— Дурак!

— Что ты сказал? — Панов грозно поднялся, и все затаили дыхание в ожидании неминуемой драки.

— Оставь его, — негромко сказала Лара.

Она даже не повернулась к Панову, а он мгновенно утих и молча, стуча коньками по льду, пошел к центру пруда. Золотой огонек его папироски удалялся.

— Разыгрывает из себя героя!

— Нос задрал!

— Спускать ему не надо, вот что! — горячо проговорил Бобров.

— Довольно, — певуче сказала Лара и вскользь посмотрела на рассерженных ребят. — Панов не так уж плох. В хоккей играет лучше всех.

— Да вы знаете, что такое Володимер Панов? — невозмутимо проговорил Кузя. (Ребята заулыбались, так как вспомнили, что еще в третьем классе Панов вывел на своей тетрадке тушью «Володимер».) — Панов — это прыщ на здоровом теле нашего класса, да к тому же гнойный. — Маленький, худой, неимоверно гибкий и подвижной, Кузя любил посмешить ребят, сам оставаясь при этом совершенно серьезным. Все расхохотались, и звонче всех Лара.

— Зачем же так жестоко? И за что ты его не любишь?

— Я? Да я его люблю и обожаю, беру за хвост и провожаю.

Нехитрая шутка опять вызвала смех. Особенно веселился Ника Черных, деятельный помощник Кузи в его невинных, а порою и злых шутках.

Сегодня обсуждалась очередная проделка: Андрей достал мышеловку и за два дня наловил в сарае несколько десятков мышей. Ловушка была особенная. Ее изобретатель, Кузя, изготовил аппарат с таким расчетом, чтобы пойманная мышь не погибала, как в капканчике, а оставалась невредимой. Такой метод ловли грызунов применялся вовсе не из гуманных соображений. Пойманных мышей сдавали в лабораторию.

На этот раз несколько живых грызунов посадили в банку из-под варенья. Но по вине конструктора ловушка покалечила мышам хвосты. Настроение у пострадавших было явно испорчено. В банке царила суматоха, слышался писк. Андрей принес банку в школу, предварительно обернув ее газетой. Ему хотелось попросту попугать девчонок, но Кузя отверг этот примитивный план и предложил свой, который и был с восторгом принят.

Воспользовавшись переменой, дежурный Ника удалил всех из класса и заложил дверь стулом. Андрей и Кузя запихнули мышей в ящик для мела. При этом несколько грызунов убежало, но Кузя сказал, что это не имеет значения — эффект все равно будет разительный…

Перед самым началом урока к ящику подошла Надя, чтобы взять мел. Она дернула ящик. Очумевшие от длительного сидения взаперти зверьки стайкой рванулись вперед. Девчата на разные голоса заголосили. Надя вскочила на стул. Класс взорвался хохотом. Кто-то бросился ловить разбежавшихся грызунов, кто-то, громко крича, бежал по коридору.

Сейчас ребята со смехом и шутками вспоминали этот случай. Только маленький Игорь Копалкин осуждающе покачивал головой. Втайне Игорь завидовал ловкости и силе Панова, смелости Боброва, который рисковал один ночевать в лесу, веселым проделкам Кузи и тому вниманию, каким он пользовался у товарищей. Но сам Игорь был тщедушный, слабый и, как он себе в душе признавался, вовсе не храбрый. Он много читал и особенно любил приключения и путешествия. У него была целая библиотечка приключенческих повестей и романов. Любимыми писателями его были Фенимор Купер, Майн Рид, Жюль Верн. В книжном шкафчике на нижних полках хранились комплекты журналов «Вокруг света», «Мир приключений», «Всемирный следопыт». Вместе с героями любимых книг он пробивался сквозь льды океана к полюсу, брел с караваном по пескам Сахары, летел в стратосферу, а сам в жизни был тихий, робкий и болезненный.

Копалкин посмотрел на одиноко кружившего по темному зеркалу пруда Панова и вздохнул. Панов быстро резал коньками лед, рисуя на нем причудливые восьмерки. Вот он подкатил ближе, но никто из ребят его не окликнул, и Вовка, обиженный невниманием к его искусству, проехал мимо товарищей и, попрощавшись на ходу, исчез.

Ушел и Ника, сославшись на незаконченный этюд. Бобров и Захаров, который теперь работал на заводе, пошли вместе. Родии оборвал интересный рассказ о дальневосточных черепашках и, сняв коньки, заспешил домой: он вспомнил, что его ждут голодные лисята, которых вчера привез его дядя, лесник.

— Пойдемте все, пора! — поднялась Лара.

Андрей неловко затоптался на месте. Он медлил уходить, и Лара, внимательно взглянув на него, что-то шепнула подругам. Надя и Нина, весело попрощавшись, убежали. Лара взяла Андрея за руку. В свете луны она казалась еще прекраснее. Андрей сжал ее узкую девичью кисть. Хотел что-то сказать, но не смог, задохнулся.

— Лара, я…

— Только молчи. Ничего не говори.

Весенними ручейками, торопливо бурля, мчались дни. Торопким шагом шла весна, а вместе с ней надвигались экзамены, трудная, ответственная пора.

Андрей много занимался, особенно по математике. Вечерами он почти не выходил из дому, просиживая над учебниками и тетрадями. Иногда заходил Ника, и они немного отвлекались от занятий. Ника соблазнял Андрея сходить в кино или побродить по лесу. Возвращаясь поздно вечером, Андрей всякий раз заставал отца склоненным над бумагами — он всегда что-то писал, всегда вокруг него были люди, которым он помогал.

Как-то вскоре после веселых майских праздников Андрей застал у отца пожилую женщину. Присмотревшись, он узнал мать Лени Захарова. Слегка удивленный ее приходом, Андрей прошел к себе и долго дожидался, когда она уйдет. Из смежной комнаты доносились рокочущие раскаты отцовского баса. Наконец мать Лени ушла. Андрей захлопнул пухлый томик Пинкертона и оттолкнулся от тахты. Навстречу ему тяжело шагал отец.

— Не спишь?

— Нет, читал…

— Пинкертоновщина? Хм! Дрянь. Горького читай, Островского, Фурманова. Понял? Настоящие люди!

Иван Савельевич сердито тряхнул серебряным витым чубом.

— Да ведь интересно, папа…

— Э… чепуха! Вот была у меня сейчас Захарова Елена Васильевна, рассказала… Вы что же с парнем сделали, а? Из комсомола исключили, из школы ушел.

— Он работает на заводе и учится там…

— А почему вы его упустили? Ошибся человек, и всё — значит, бей, топи, гони. Что он, такой неисправимый?.. Ну, чего ты молчишь?..

— Его исключили за драку.

— Эх вы, товарищи! Воспитывать надо, учить, а вы гоните. Ну, я с секретарем партийной организации поговорю.

— Ленька сам ушел из школы…

— И правильно сделал, нечего ему среди таких друзей, как вы, находиться. Заводские ребята дружнее…

Иван Савельевич ударил по самому больному месту. История с несправедливым исключением Захарова, которое произошло отчасти и по его, Андрея, вине, не давала покоя. Правда, в школе поговаривали, что райком комсомола не утвердил решения школьной организации и ограничился выговором, но и этого наказания Захаров, по совести говоря, не заслуживал.

«Отец прав, — подумал Андрей, — я поступил мерзко, Надо будет во что бы то ни стало поговорить с Ленькой».

Последний месяц весны. В садах бушует вишневая метель. Ночью земля горяча — отдает набранное за день тепло. Тонкий, только что народившийся серебряный серпик луны прокладывает путь по небу, отражаясь в дегтярной воде пруда.

Ну разве можно в такое время спать? Кто из семнадцатилетних усидит дома?

В эту ночь одноклассники, как всегда, на своем старом, излюбленном месте — на берегу пруда. Пылает костер, выхватывая из темноты радостные лица, хмельные от пьянящего ночного воздуха, напоенного ароматом цветов и отдающего терпким запахом зацветающей сосны. Вспыхивает и угасает пламя, вспыхивает и гаснет разговор. В такую пору неплохо и помолчать, особенно когда рядом с тобой любимая девушка, когда тебя касаются ее локоны, ты слышишь ее дыхание, слышишь торопливые удары двух сердец.

В такую пору не везет рассказчикам. Петя Родин принялся было расхваливать разнообразную фауну пруда (караси, жуки-плавунцы и головастики), но ему коротко посоветовали:

— Заткни фонтан!

Даже Кузя, отчаянный выдумщик, сегодня не в почете.

К берегу подходит милиционер. Его знает все население поселка. Грозный страж порядка неодобрительно смотрит на костер: «Запрещено!»

Ребята упорствуют. Милиционер говорит задумчиво:

— Пожалуй, он только красоту портит… Заря плывет…

…Дымит затоптанный костер, дымится земля, белесые полосы тумана колышутся над сонной водой.

Милиционер, охватив руками колени, смотрит вдаль, туда, где разливается вишневый сок зари.

Слышен стук каблучков на ветхом мостике. Негромкий девичий смех. Звук поцелуя. Кузя повторяет его, чмокая на всю округу. На мостике движение — дробь каблучков. Кузя режет предрассветный сумрак двухпалым свистом. От мостика плывет искорка — яркий глазок огня. Пыхая папироской, подходит высокий молодой человек. Это Мишель Сорокин. Он затягивается папиросой, и огонек на мгновение освещает красивый тонкий профиль, косо подрубленные бачки.

— Я, кажется, спугнул твою девушку, — виновато замечает Кузя. — Прости, Мишель.

— Наоборот, ты меня выручил — надоела.

Смех. Лара бросает, не оборачиваясь:

— Это подлость!

— Да, да, да! — вторят Надя и Нина. — Не нравится — не ходи.

— Пожалуй, — охотно соглашается Мишель. — Но мир держится на подлости. Я по сравнению с другими — комашка.

Странный человек Мишель Сорокин. Он молод, недурен собой, неплохо зарабатывает, но для него нет ничего святого. Он охотно вступает с ребятами в споры, но отвечает снисходительно, хотя немногим старше их.

Вот и сейчас Мишель Сорокин не смог отказать себе в удовольствии задеть ребят.

— Мир стоит на подлости? — удивленно говорят Надя и Нина, поглядывая на Лару.

— Смотря какой мир. Горький об Америке что писал?

— Он и о России кое-что писал… У нас и сейчас прохвостов и негодяев немало…

— Ну, сел Мишель на своего конька! — бросает Бобров. — Начинается демагогия — развешивайте уши.

— Не буду вам мешать. — Сорокин поднялся. — Наслаждайтесь природой, цыплята, пока живете на родительской шее, а слезете с нее — жизнь вас не помилует. Не думайте, что кругом все в ажуре…

— Не пугай, не пугай! Живы будем — не помрем, — перебил его Кузя, — а помрем, так спляшем!

Сорокин ушел.

Ника проводил его недобрым взглядом:

— Вот человек, который смотрит на окружающее через черные очки. Пессимист. А вокруг столько красивого — леса, например, или пруд. А тайга? Это же дивная сила! Мощная, самобытная, необъятная.

— Твоя тайга — что. Заводы наши — вот это действительно грандиозно, — перебил его Бобров. — Техника лежит теперь в основе нашей жизни, все остальное — третьестепенное.

— Не забудьте и об искусстве, — заметила Лара. — Оно помогает людям, учит их. Инженеры, техники и рабочие тоже ходят в театр и любят его.

— Я, собственно, не то хотел сказать, — смешался Бобров. — Я понимаю…

— Чувствую, Валя. Человеку дано ошибаться.

«Какая она умная! — восторженно думает Андрей. — Замечательная девушка!»

Рассвело. Ребята разошлись по домам.

Двадцать первого июня Андрей возвратился домой за полночь. Наскоро поужинав на террасе, он принялся не спеша собирать вещи. Утром должно было осуществиться наконец то, о чем старшеклассники мечтали весь учебный год, — экскурсия по Волге.

К этой поездке ребята готовились целую зиму. Копили деньги, натачивали рыболовные крючки, закупали блесны и лески. Андрей и Валька Бобров бродили по лесу, пристреливая ружья, набивали легкие картонные гильзы тяжелой дробью.

Глава экспедиции, Иван Григорьевич, учитель русского языка, списался со знакомым бакенщиком и заказал две лодки. Маршрут вырабатывали всем классом. Иван Григорьевич, объездивший и исходивший весь Союз, пригласил консультанта из Московского клуба туристов. Консультант одобрил маршрут и рассказал о предстоящем путешествии столько интересного, что собрание затянулось до поздней ночи.

Андрей достал из кладовой рюкзак, вынул записную книжку и стал укладывать вещи по составленному ранее списку. Старые ботинки, компас… Кассеты и пленка… Кружка, особая ложка-вилка, которую отец привез еще с гражданской войны, котелок, топорик… Крохотная подушка, которую бабушка называла подушонкой. Список был длинный, и, покуда Андрей собрался, совсем рассвело.

Уложив вещи в рюкзак, Андрей решил залить воском патроны, чтобы предохранить их от сырости. Едва он успел накапать расплавленный воск свечи на донышко патрона, послышался условный свист.

«Ника!» — обрадовался Андрей и выбежал в сад.

Утро народилось чудесное. Из-за леса всходило солнце. Косые лучи, пробиваясь сквозь многометровую изгородь сосен, мягко ощупывали землю.

— Почивать изволите, уважаемый? — широко улыбнулся Ника. — Нехорошо!

— Ты-то когда встал?

— Полчаса назад.

— А я и не ложился.

— Молодец, Андрейка! Давай по этому случаю разомнемся! — заорал Ника и обхватил приятеля сильными руками.

— Тише, ты! Разбудишь моих. Спят еще…

Ребята проверили содержание мешков. Ника спешно подшил треснувшую лямку рюкзака.

— Пора, — прошептал он. — Иди прощайся с родичами.

У школы собралось уже много народу. Ждали Ивана Григорьевича. Друзей встретил одетый по-походному Валя Бобров.

— Привет, ребята! Теперь все в сборе. Иван-Гриша что-то запаздывает…

— На него не похоже — человек педантичный.

— Да, — серьезно заметил Ника, — мне замечания в дневник записывал очень аккуратно, ни одной недели не пропустил: педант.

Валька Бобров уничтожающе посмотрел на Нику:

— Звонарь!

Андрей поглядывал на скамеечку, где в окружении подруг сидела Лара.

— А что это Панова не видно?

— Раздумал ехать. Этому бахвалу с нами неинтересно.

Солнце поднялось высоко. Ребятам надоело ждать, и они побежали к волейбольной площадке.

Едва успели сыграть партию, как услышали издалека голос Игоря Копалкина:

— Ребята, скорей сюда!

— Иван Григорьевич пришел! — заторопился Бобров. — Бежим, ребята!

У скамейки сгрудилась возбужденная молодежь. Запыхавшийся Андрей прибежал последним, протискался вперед.

Бледный Иван Григорьевич, как-то странно улыбаясь, молча смотрел на своих учеников.

— Что такое? — перевел дух Андрей.

—. Дорогие мои ребятишки, — ласково заговорил Деревянщиков, — рухнула наша затея.

Ребята замерли. Больше всего их поразил необычный тон учителя. Грубоватый, шумный, он никогда так не разговаривал.

Иван Григорьевич пошел к зданию школы, и ребята безмолвно потянулись за ним.

Деревянщиков попросил сторожа отпереть учительскую и включил радио. Четкий голос диктора передавал правительственное сообщение.

Учитель молча стоял у стены, не сводя глаз с ребят, напряженно ловивших каждое слово. Неуловимые тени блуждали по их лицам. Девять лет он знал эти лица. Девять лет смотрел в их глаза. Он изучил характер каждого — его способности, качества, наклонности, слабости. Он мог часами, говорить о каждом из них, настолько хорошо, обстоятельно он знал их. Но теперь перед Иваном Григорьевичем, казалось, стояли другие ребята. Нахмуренный, серьезный Валя Бобров, мгновенно повзрослевший, разминал пальцами папироску. Не улыбался Черных — лицо его, лишенное белозубой улыбки, выглядело необычно суровым. Хмурила красивые брови Лара. Красный от волнения Андрей сжимал двустволку. Кругленькая Надя и маленький Игорь Копалкин слушали, открыв рот. Нина Шишкова сушила платочком слезы. Кузя, озорной, отчаянный Кузя, приносивший столько хлопот школе и родителям, неподвижно стоял у приемника и задумчиво крутил пуговицу на старенькой куртке.

Радио смолкло.

— Ну, друзья, — проговорил Иван Григорьевич, — ступайте по домам и подумайте, как помочь родине в трудный час.

Через час на станционной платформе Андрей поджидал товарищей. Дома он застал только бабушку — веселую, говорливую старуху. Отец уехал в райком партии, мать пошла на рынок.

— Значит, не едешь, Андрюшенька? — бабушка жевала беззубым ртом, довольно улыбалась. — Ну и слава тебе, господи, как говорится…

Старушка ничего толком не поняла: Андрей так и не решился сказать ей правду.

Нетерпеливо он ходил взад и вперед по дощатой платформе.

Первым прибежал Кузя с тем самым потертым чемоданчиком, в котором таскал в школу учебники, тетради и завернутый в старую газету завтрак. По определенным дням оттуда извлекалась блестевшая никелем труба: Кузя ходил на сыгровку прямо с занятий.

— Ты и инструмент свой захватил?

— Чудак! Собрал кое-что по мелочи. Мыло, зубную щетку и подобное.

Пришел Ника Черных, немного погодя появились Родин и Копалкин. Не хватало одного Валентина.

Наконец прибежал и он, весь мокрый от пота.

— Чего запаздываешь? — накинулись на него.

— Отцепитесь! Я уже первый бой выдержал. Батя так вопил, наверное в Москве слышно.

Мягко скользя по рельсам, подкатила электричка.

— Садись, ребята!

— Погодите, а билеты?

— Какие там билеты, время военное! — уверенно бросил Бобров.

…Площадь перед районным военным комиссариатом чернела морем голов. Несмотря на сильную жару, жители Подмосковья, любящие надеть летом легкую безрукавку с широким вырезом ворота, с апреля до ноября ходившие без головного убора, сегодня надели плотные пиджаки, до бровей натянули круглые, с пуговкой кепки. Многие поверх пиджаков надели ремни, и это придавало штатским людям подтянутый, молодцеватый вид.

Увидев столько народа, ребята слегка оробели.

— Неужели придется стоять в очереди? — встревожился Родин.

Бобров уверенно сказал:

— Не придется. А ну, построиться!

Построив ребят парами, он скомандовал:

— За мной!

— Вы куда, пацаны? — остановил их у ворот дежурный с красной повязкой.

— К районному военкому, комсомольцы! — по-венному отрапортовал Бобров и грозно нахмурил брови. — Чего стали? Проходи быстрей!

— Проходите, — сорванным голосом просипел дежурный, — вторая дверь направо.

В помещении военкомата не протолкнешься. Повсюду сидели и стояли люди различных профессий и возрастов. Из комнаты в комнату сновали военные с малиновыми петлицами.

Андрей остановил командира с двумя кубиками. Рассеянно выслушав ребят, он устало махнул рукой:

— Идите вон туда, к столам. Там и запишут.

Ребята стали в очередь. Им выдали небольшие анкеты, листки бумаги для заявления.

— Заявление пишите на имя райвоенкома полковника Горохова, — сказал работник военкомата.

— Андрей, а Андрей! — зашептал Игорь Копалкин. — А «военный» через два эн пишется?

Заполнив анкетку и написав заявление, Андрей подошел к столу. Плечистый, рослый дядя с усталым, бледным лицом поднял красные веки.

— Больно уж молод ты, парень.

— Мне семнадцать исполнилось…

— Когда?

— Двенадцатого июня.

— Десять дней назад? Юнец совсем!

— Ведь семнадцатилетних берут. Правда?

— Берут, — раздраженно проговорил работник военкомата. — Скорей бы пропустить всех вас и самому пойти. Давай паспорт…

Андрей достал новенький паспорт. Сотрудник внимательно проглядел документ. Проверил прописку и бросил паспорт в ящик, стоящий около стола. Андрей заметил, что ящик набит доверху паспортами. Новенький паспорт Андрея затерялся среди множества других.

На улице ребят зачислили в роту, и все они попалив первый взвод, а Кузе коварная судьба уготовила второй. Никакие просьбы и уговоры не помогли. Начальство, рябой, белесый старший лейтенант Быков, отказал наотрез. Командир батальона, щеголеватый, затянутый ремнями капитан Гарин, в ответ на настойчивую просьбу гаркнул:

— Кругом! Шагом марш!

На Кузю было жалко смотреть. Он вздыхал, кляня Быкова на чем свет стоит.

В полдень всех повели в столовую. Обед Андрею не понравился, особенно борщ. Капусту Андрей не любил с детства. Кроме того, старшина все время торопил — приходилось обжигаться.

Маленький Игорь Копалкин робко попросил добавки, его поддержал Бобров.

— Теперь и воевать можно! — благодушно бурчал Валька, уписав две порции.

После обеда рота Быкова отправилась на ночевку. Молодцеватый краснощекий старшина-сверхсрочник критически оглядел отряд.

— А ну, воинство, выше голову! Запевай! — И старшина первый затянул старую солдатскую песню времен гражданской войны:

Добровольцы дружно подхватили припев. Песню знали все. Одни — из тех, кто старше, — сами певали ее в отрядах Чапаева, Щорса, Буденного, Котовского, другие слышали ее от отцов, по радио.

Боевая песня гремела на тихих улочках районного центра, лилась широкой рекой — в ней чувствовались сила, смелость, упорство, неукротимая воля к победе.

Тверже, четче стал шаг, свежее лица бойцов. Все приободрились. подтянулись.

На ночлег ребятам отвели школу-десятилетку. Красное кирпичное четырехэтажное здание было сплошь забито людьми. Наспех сколачивались двухэтажные нары.

Командир взвода Бельский, черноусый моложавый запасник, подозвал Андрея:

— Курганов!

— Я!

— Бери народ, ступай во двор набивать матрацы.

— Есть!

— Поворачиваться не умеешь! — рассердился Бельский. — Наряд получить захотел?

— Товарищ командир, нас еще не обучали.

— Вот как? Ну, не робей — научим.

Во дворе, набивая матрац отходами ваты — целая гора ее громоздилась у ворот, — Андрей сказал Родину:

— Не нравится мне наш командир, грубый какой-то.

— Это усатый-то? Ничего, обтерпимся, привыкнем.

Втащив наверх матрацы, ребята улеглись на нары. Лежали молча.

«Что-то сейчас дома?» — подумал Андрей. К сердцу подкатила волна грусти.

Очевидно, такое же чувство испытывали все. Бобров курил, Петя Родин лежал с закрытыми глазами и потемневшими, подмокшими ресницами. Игорь Копалкин читал засаленный пухлый журнал. Андрей присмотрелся: взгляд Игоря был устремлен поверх страниц, куда-то вдаль.

Дома, подумал Андрей, сейчас только и разговоров, что о нем. Он ясно представил заплаканные глаза матери, ее прерывистый всхлипывающий голос. Вспомнилось, как она всякий раз беспокоилась, когда отправляла его в пионерский лагерь, как волновалась однажды, когда Андрей, не предупредив родителей, поехал к товарищу в Москву. Да, мама, вероятно, плачет. Нехорошо он сделал, что не подождал ее. А вдруг больше не придется свидеться? Эта мысль обожгла душу. Андрей приподнялся с матраца и явственно услышал чей-то приглушенный плач.

Андрей осторожно слез с нар и прошел к уткнувшемуся в матрац человеку. Кузя, отчаянный Кузя, лихая сорвиголовушка, Кузя, гроза всех окрестных садов, плакал!

— Кузя! Что с тобой?

Смущенный тем, что товарищ увидел его слабость, Кузя оторвал от подушки взлохмаченную голову.

— Со мной? Ничего, а что?

— Ты плакал…

— Я?! Да ты что, опух, что ли? Я один случай смешной вспомнил. Со смеху чуть не лопнул. Знаешь, я раз завязал нашему коту глаза…

— Разговорчики! Не положено! — раздался сердитый голос. — Отдыхать надо, а не кошкам глаза завязывать!

— Командир идет, — шепнул Андрей. — А ты, Кузя, все-таки слезы вытри. Разве можно так смеяться — до слез?

Кузя посмотрел на товарища долгим грустным взглядом и, заикаясь, сказал:

— Уж очень мамку жаль. Старая она у меня, больная. Васька на Дальнем Востоке служит… одна она осталась…

Андрей попытался неуклюже обнять товарища, но тот обрел уже прежний тон:

— Ладно, ладно! Нежности телячьи… Иди спать и мне не мешай! Тоже герой — на войну идет, а рассопливился!

Усмехнувшись, Андрей взъерошил Кузины жесткие, как пакля, кудри и направился к своему месту.

Утром после завтрака строем направились в лагерь. Солнце ярко светило, в траве сновали кузнечики, ползали муравьи, шуршали ящерицы, гудели пчелы и шмели.

Ребята повеселели. От вчерашней хандры не осталось и следа.

Рота, бодро отбивая шаг, вошла в белевший стройными рядами палаток лагерь.

Здесь, на полянке, окруженные толпой добровольцев, трудились парикмахеры. Они необыкновенно быстро орудовали никелированными машинками, обстригая наголо головы клиентов.

Ребята попятились.

— А что, стричься обязательно? — спросил Андрей старшину.

— А ты думал как? Вот гляди — седьмой год служу. — И старшина провел ладонью по гладко выбритому сизому затылку.

— Не дам! — решительно сказал Бобров.

Его поддержал маленький Копалкин;

— Мы не за этим сюда шли!

— Эх, юнцы! — снисходительно пробасил старшина. — Знаете, что такое воинская дисциплина? А ну, шагом марш стричься!

— Не пойду! — упорствовал Бобров.

— Оставь, Валька! Раз надо — пойдем.

Андрей первым уселся в широкое кресло.

— Ай, какие волосы! — с татарским акцентом запел парикмахер, приглаживая волнистый чуб Андрея. — Даже жалко стричь!

Машинка, расчищая себе дорогу, заметалась по голове.

Каштановый витой чуб беспомощно свалился на землю — чужой, ненужный. Парикмахер толкнул ногой груду черных, каштановых, русых волос и весело крикнул:

— Готов! Следующий, пожалуйста!

Ребята собрались у палатки, посмотрели друг на друга и захохотали.

— Валька, ты на дыню похож, голова вся в шишках!

— Ты на себя посмотри, черт лопоухий!

— Андрей, держись бодрей, девчатам не показывайся: в обморок упадут!

Особенно смешным стал маленький Игорь. Спасаясь от града насмешек, он выскочил из палатки и едва не сбил с ног низкорослого паренька.

— Ты чего летишь сломя голову?

— А ты не вертись под ногами, мелкота! — заворчал паренек и вдруг воскликнул — Игорь!

— Кузя! Ну и разделали тебя!

Кузя вошел в палатку и огляделся.

— Вот это да! Вас, ребята, узнать нельзя!

— А ты кто такой? — нахмурился Бобров, — Мы тебя не знаем, проваливай!

Посмеявшись, присели на скамейку.

— А ведь я к вам по делу, — заторопился Кузя. — Сейчас, слышал, набирают людей в отдельную разведывательную роту. На особые задания… Пошли, а?

Ребята переглянулись.

Бобров и Андрей вскочили. Родин подтянул ремень, он носил его поверх пиджака.

— Пошли быстрей, — сказал Бобров, — а то мест не хватит.