Опасайтесь бешеного пса

Глава 56. Во сне

К середине ночи ветер стал стихать, а вслед за этим успокоилась и Нева. Угроза очередного наводнения отпала. Во сне Савва об этом не догадывался, но ему опять привиделся мальчик и молодая женщина, которая смотрела на него усталыми глазами.

— Смотри, папочка, смотри, какие мы стали большие, — говорила женщина, повернувшись к большой фотографии, которая висела на стене в железной рамке. — Это дядя Миша подарил нам костюмчик. Видишь, какие мы красивые.

Пацаненок важно прошелся по комнате. На нем было все, как у взрослых, — брючки, белая рубашка с галстуком-бабочкой и пиджак.

— Мы уже говорить научились, — докладывала женщина фотографии, на которой был изображен он, Савва. — Ну-ка, скажи «ма-ма», скажи «ма-ма», — обратилась она к ребенку.

Тот остановился, взялся за сиденье стула, надул щеки, а потом басом несколько раз выкрикнул:

— Мама! Мама! Мама!

— Слышал, папочка? — гордо спросила женщина. — Вот как мы уже говорим. — А теперь скажи: «па-па».

Малыш, все еще держась за стул, проговорил невнятно что-то среднее между «папа» и «дядя» и отправился в новое путешествие по комнате.

— Вот так, папочка. Хоть бы прислал письмо, где ты? Меня уже дурой считают, а я все жду, жду — не иду оформлять свидетельство о твоей смерти. Вдруг ты живой! И в церкви — тоже. Ни разу еще свечку за упокой не ставила. Мы как раз сегодня были на службе с дядей Мишей, и он мне: «Поставь за упокой души! Поставь за упокой души!» Так и не поставила. А сейчас, когда в лифте поднимались, папочка, он мне руку под пальто просунул и на грудь положил, прямо при ребенке, и я ее не стряхнула. Вот так. Первый раз не отодвинулась. Я ведь тоже не каменная. И когда он стал меня целовать, не отодвинулась. Умом знаю, что нельзя поддаваться, потому что уж тогда ты точно к нам не вернешься, а сделать ничего с собой не могу. Такие у нас дела, папочка!

Пока она все это говорила, Савва, глядя на нее с фотографии, в который уж раз стал думать о том, что прежде они с сыном ему только снились, а сейчас — все по-настоящему, он не спит. И стоит ей только назвать его по имени, как он сразу вспомнит свою прежнюю жизнь, разыщет их. Он снова пытался подать ей какой-нибудь сигнал — глазом моргнуть, прищуриться, а еще лучше — громко чихнуть, чтобы она поняла: живой он, живой смотрит на них с фотографии. Но застывшее лицо не подчинялось.

— Эх, папочка, папочка! — продолжала говорить она с упреком. — Скоро совсем забудем тебя. Я в одной газете прочитала объявление. Ужасно дурацкое. Какая-то тетка встретила мужика, который ничего не помнит. И чтобы все, у кого потерялся муж, пришли на него посмотреть: вдруг это их мужик. Я хотела ей наши фотки послать, твою и мою, где мы вместе, но дядя Миша в тот день отговорил, мол, нечего ерундой заниматься. А потом и газета потерялась. Не знаю, может, правда, за него замуж выйти, пока зовет?

Савва, как и в прошлых снах, готов был заплакать от отчаяния и безнадежности. Он и этому был бы рад: вдруг они бы заметили, что по фотографии катится живая слеза. Но комната стала словно растворяться в тумане, и только когда стала невидимой, он ощутил на щеках слезы. Проснувшись, он еще долго лежал, чувствуя тоску и одиночество. А потом вспомнил Олега Глебовича, которого они сегодня поедут выручать.

— Чуть не посоветовал запастись в дорогу едой, — сказал Олег Глебович во время торопливого завтрака на второй или третий день их совместной жизни. — Никак не могу запомнить, что вам никогда ничем запасаться не нужно.

И в самом деле, когда Савва впервые привел его в магазин и продавщица с улыбкой вручила ему пачку творога, а потом в другом отделе он получил точно так же несколько яблок, с несчастным ветеринаром чуть не случился нервный приступ.

— Это вам передать велели, — объяснила продавщица, почти извиняясь.

— Савва! Даже в воровском государстве уважающая себя личность должна жить по законам совести! — стал убеждать ветеринар, успокоившись.

— Я и живу так, — спокойно ответил Савва. — Этой еды нам хватит на день, а лишнего я не взял. Я всегда беру только то, что необходимо.

Пришлось Олегу Глебовичу постепенно смириться с его странным способом жить. А когда однажды в «Гостином дворе» Савва брал себе рубашку, он едва не начал уговаривать взять и вторую такую же — они были удобны, красивы и стоили по-божески.

— Зачем? — удивился тогда Савва. — Лишних вещей я не беру. А если понадобится, приду снова.

И все-таки однажды за завтраком Олег Глебович не удержался:

— Ну хорошо в России вас поймет каждый. А за границей как вы станете объясняться с людьми, на каком языке?

— На самом обычном. У людей намного больше общего, чем некоторые думают. И одному человеку понять другого очень просто. Ведь если бы они оказались на необитаемом острове, неужели они бы не объяснились?

— Ну, сравнил необитаемый остров, где сплошные инстинкты, и государство. Здесь национальная политика. Знаете, Савва, я одно время увлекся политикой, меня даже депутатом выдвигали. Да, что вы удивляетесь? — спросил Олег Глебович, упаковывая одноразовые шприцы в свой докторский саквояж. — А сейчас — полное разочарование. В политике и политиках. Теория малых дел гораздо более истинна, чем я думал раньше…

Савва все эти дни постоянно вспоминал Олега Глебовича. Он чувствовал связь с ним. Только ощущал ли ее Олег Глебович — вот вопрос?

После вчерашнего безумного ветра светило солнце, и он решил погулять до трех часов по улицам. Несильные солнечные лучи перед трудной поездкой были ему очень полезны.

Савва ходил по улицам, с удовольствием подставляя лицо солнцу, а потом взял у лоточника газету и сел на скамейку, подстелив ее под себя.

Было не холодно, и он посидел некоторое время в небольшом скверике, прикрыв глаза. И тут рядом с ним плюхнулась Римма.

— Савва! Савеночек! Я же тебя и ищу. Ну где, думаю, он еще может быть? И точно — сидит на солнце греется. Слушай, куда Олежка запропал? Почему ты сказал Ольге, что его похитили? Ты что, пошутил? Так разве шутят!

Савва не мог обманывать, но и правду говорить не хотел. Римма могла только помешать, а не помочь.

— Когда Ольга мне сказала, я сразу стала в милицию звонить и такой бенц им устроила!

— А они?

— Они начали придираться к словам, а потом допрашивать: «Откуда у вас такие сведения?» Я им говорю: «Откуда, откуда! От воробья!» Там такой злюка есть, Самарин его фамилия, это, когда уже дозвонилась в прокуратуру, он мне: «Вот с воробьями и разговаривайте. А мне не мешайте работать». Нет, ты понимаешь, Савенок! Я ему говорю, Верните мне мужа, а он хамит! Ты скажи, это шутка или как? Олежка все время от меня прятался. Я ему звоню, а он женским голосом со мной разговаривает. Так пискляво сообщает: «А Олега Глебовича дома нет». Это же сколько раз было. Я не выдержала и как заору: «Дурак, ну что ты бабой-то прикидываешься? Совсем уж меня за ненормальную считаешь?» Значит, теперь взялся тебя использовать? Похитили его! Да кому он нужен, золото самоварное. Кроме своих псов да меня, никому и не нужен. Ладно, — она взяла Савву за рукав. — Пойдем скорее со мной, тут недалеко.

Савве пора уже было идти к дому Дмитрия Самарина, он чувствовал, что до трех часов осталось чуть-чуть.

— Я уже Ольгу достала, у нее, кстати, муж по-настоящему исчез, все вы, мужики, какие-то стали полоумные, так вот я ей говорю: «Ты-то хоть понимаешь, я же Савве жену нашла». Идем, Савенок, идем скорей, я тебя верну в твою семью.

— В какую семью? — переспросил Савва. — В какую семью, Римма Семеновна?

— Женщина с тремя детьми, вон ты какой у нас плодовитый. А то все пел: «Не могу, да не могу». Майя Сергеевна Сухорукова. Она мне позвонила. Сейчас же телефон по адресу легко отыскивается. Я ей как тебя описала, она сразу: «Это мой, точно! Он у меня всегда был чудиком, чудиком и остался».

— Римма Семеновна, вы меня извините, но я сейчас уезжаю. Но Римма крепко вцепилась ему в руку.

— Ну что ты, Савенок, родной. Ты своей семьи испугался? Троих детей. Мы же тебе будем помогать. И я, и Ольга. Даже мой, этот, Олег — все поможем. Пойдем, пойдем домой, — стала уговаривать она его, как ребенка.

— Это немыслимо! Римма Семеновна, мне нужно немедленно идти, иначе я опоздаю. Я должен ехать в Эстонию, чтобы спасти одного человека. Вы его может быть знаете, это коллега Олега Глебовича.

— Ну что ты, Савеночек, — Римма по-прежнему цепко держала его руку. — Никуда тебе не нужно ехать. Это тебе только кажется, что ты должен ехать. Тебе нужно к своим детям, к жене. Пойдем. Я ей обещала, что сегодня тебя приведу, даже взяла отгул. Во мужики, а? Нет, честное слово, это же нужно, как стали бояться семейной жизни! Пойдем, Савенок, пойдем, жена тебя любит; ждет.

— Римма Семеновна, это не моя жена! — твердо проговорил Савва.

— А мы с тобой сходим вместе, посмотрим. Даже если и не совсем твоя, вдруг она тебе понравится?

— И не нужно устраивать смотрин. У меня есть жена, я знаю. Но не Сухорукова Майя Сергеевна. Такого имени у моей жены не было, это я тоже знаю.

— Все равно, я от тебя не отстану, Савенок. Я же ей слово дала, ты пойми, я так ей и сказала: «Не подумайте, он человек очень хороший, хотя и все перезабыл, но у нас с ним ничего не было. Он даже живет у моего мужа».

Савве было пора немедленно уходить или отказываться от мысли о поездке. Летать по воздуху он пока не умел.

И тогда он всего лишь на мгновение бросил на Римму странный взгляд, откинулся на спинку скамейки, прикрыв глаза, снова открыл и взглянул на Римму.

Та сразу убрала руку, отодвинулась и смущенно, произнесла:

— Ой, извините, мужчина! Я вас за своего знакомого приняла. Надо же!

Савва кивнул в ответ, как бы извиняя ее за оплошность.

Она вскочила и помчалась на улицу. Савва тоже встал и поспешно направился в другую сторону.

Он подошел к дому Самарина ровно в три. У подворотни стоял микроавтобус, и все, кому было назначено ехать, уже сидели внутри.