Опасайтесь бешеного пса

Глава 64. Исчезновение

Валентин отвык отдыхать в одиночестве. А с тех пор как у них с Любой началась общая жизнь и появилась тайна, он, оставаясь без нее и работы, сразу чувствовал себя неуютно. Это состояние его удивляло: после дежурства ему часто нужно было почитать какую-нибудь статью в журнале, а Люба хотела поговорить, и он обрывал ее. Чтобы ему не мешать, она уходила в свою квартиру. Но стоило ей закрыть за собой дверь, как он сразу лишался покоя. И теперь ему хотелось немедленно пойти следом за ней.

Когда-то, когда он без устали резал трупы, — у лаборанта патологоанатома работа малоаппетитна, — он думал, что теперь-то уж ему не дано никогда никого полюбить. Любовь — дело сокровенное, таинственное, а для него с человеческого тела сняты все покровы. Некоторое время так и было — его девушки приходили и уходили, иногда задерживаясь лишь на ночь, иногда продлевая общение на неделю-две. Тогда он прощался с ними сам, потому что они начинали его тяготить. Интим с ними он воспринимал как приятную гимнастику.

А потом появилась Люба.

Еще до нее в отделение однажды доставили пожилую супружескую пару. Она была балериной на пенсии, сохранившей изящную стройность, он — известным искусствоведом, профессором. Они попали в аварию и оба ковыляли по отделению в гипсе. Муж работал над рукописью в палате, присутствие больных ему не мешало, загипсованная нога — тоже. А супруга, когда у Валентина было время, приходила с ним поболтать. Она была умна, иронична и с нею было интересно разговаривать, тем более что Валентин никогда прежде не вел откровенных бесед с пожилыми мудрыми дамами. Как-то раз они заговорили о любви в балете.

— То, что вы видите на сцене и что происходит в жизни — день и ночь, где жизнь — это ночь. На сцене он изображает обожание и любовь, а в жизни, за сценой, партнерша ему отвратительна, — говорила она с горечью. — Много вы видели браков между балериной и ее партнером? В балете этого почти не бывает. И знаете почему?

— Не представляю.

Она помолчала, прикурила сигарету.

— Вам, как врачу, я могу это сказать. Еще в балетной школе он, подросток, юноша, поднимает на руки партнершу, а она, простите, вся мокрая! Балет — это же лошадиный труд. Какое после этого может быть обожание! Балет — страшная драма для артиста. У юношей с детства воспитывается отвращение и брезгливость к женскому телу. Поэтому они часто находят другие утехи.

— А девушки?

— Мечта балерины, выйдя на пенсию, — а пенсия у нас рано, встретить хорошего мужчину. Вы не представляете степень невежества большинства балерин. Они же с утра до вечера занимаются тяжелейшим физическим трудом! От дровосека и землекопа вы ждете большого интеллекта?

— Не знаю, землекопы разные бывают… Вы ведь тоже балерина. И ничего…

— У меня — воспитание. А потом муж — умница. Он мне очень много дал. Это счастье, что он — теоретик балета, а не танцор. Мы же с ним сорок лет в браке, но детей — ни-ни! Живем друг для друга. И знаете, я вам как доктору признаюсь, у нас с ним очень сильное либидо. Вы, конечно, понимаете, что это значит, — балерина посмотрела на него со значением.

Он понял. Попросил перетащить в свой кабинет топчан — другой лишней мебели у них на отделении тогда не было. А потом, поигрывая ключом, отыскал балерину в женской палате. Ее муж, соответственно, находился в мужской.

— Я ухожу часа на четыре в операционную, вам наверняка нужно поговорить со знакомыми по телефону.

Она взяла ключ с легкой улыбкой.

— Спасибо, вы очень милы.

Что они там могли делать с ногами, закованными в гипс, — оставалось загадкой.

Но когда он вернулся ровно через четыре часа, на его утлом столе стоял букет роскошных тюльпанов.

Он и думал о себе, примерно, как рассказывала балерина — какое уж для него может быть очарование в женском теле.

Но вся эта смесь из цинизма, скепсиса и паталогоанатомической практики мгновенно растаяла, едва начались встречи с Любой. Словно был он юн, неопытен, словно все у него происходило впервые. А может, так и было…

Люба не возвращалась, и Валентин решил пойти вдоль океана ей навстречу. Он ушел довольно далеко, и вдруг напротив него затормозил красный «ягуар». Это была Рафаэла.

— Сеньор Валентин, вы не заблудились? — спросила она, опустив стекло. — Дом находится в противоположной стороне.

— Я встречаю жену.

— Она разве не вернулась?

— Пока нет.

— Странно. Я видела ее часа два назад, даже помогла выбрать шляпу. Она собиралась взять такси и ехать домой.

— Дома ее не было.

— Может, она проехала мимо вас на такси, и вы друг друга не заметили? У вас был такой задумчивый вид. Предлагаю вернуться домой. Даже если ее нет, она вот-вот должна подъехать.

Путь, который он по жаре прошел за час, они преодолели минут за пять. Дома по-прежнему никого не было.

Валентин отказался от обеда, выпив лишь бокал прохладного сока, и поднялся к себе, чтобы не раздражать своим беспокойством хозяйку.

Скоро он услышал шум подъезжающей машины. И даже приготовил слова, с какими встретит Любу. Что-нибудь типа: «Ты как-то чересчур увлеклась!»

Но это была не Люба. Это вернулся Карлос.

Солнце опускалось все ниже, и, естественно, в голову стали приходить всевозможные мысли, которые он безуспешно отгонял.

Наконец Карлос пригласил его к ужину, и Валентин понял, что хозяева тоже обеспокоены.

— У нас в городе красавиц не воруют, — пробовал пошутить Карлос. — Хотя русская мафия добралась и до Тихого океана.

— Да-да! Эти новые русские скупают у нас самые дорогие поместья! — поддержала Рафаэла. — Просто ужас!

— Но полиция у вас есть?

Как только Валентин спросил о полиции, раздался телефонный звонок

Валентин напряженно наблюдал, как Карлос взял трубку, послушал несколько секунд, а потом с недоумением положил на стол.

— Это звонили не нам, — объяснил он. — В полицию я, конечно, позвонил сразу, как только Рафаэла известила меня о вашем беспокойстве.

Валентин благодарно кивнул.

— Никаких происшествий не было. В горах столкнулись две машины, но ваша жена вряд ли поедет в горы одна.

Он еще не договорил, как телефон зазвонил снова.

— Похоже, вас, — проговорил с удивлением Карлос, послушав. — У вас в городе есть знакомые? Какие-то поляки… Или чехи.

Валентин взял трубку, не ожидая ничего хорошего.

— Ты, скот! — услышал он на чистом родном языке. — Думал, убежал? Бабой решил заслониться? Твоя девочка у нас, понял?

— Да, понял, — медленно и очень спокойно проговорил Валентин. Чего уж дергаться, когда все свершилось. — Слушаю ваши условия.

На том конце заржали. Судя по всему, говорили двое — по параллельному телефону.

— Условия такие: мы с тобой забиваем стрелку.

Эти голоса, «стрелка» и традиционный родной мат звучали здесь, на цветущей земле вдалеке от России особенно чудовищно.

— Ну?

— Баранки гну. Для непонятливых повторяю. Придешь на стрелку один, без ствола. Будешь не один — красотулю уже не увидишь. У нас и так на нее прентенденты есть.

Он так и сказал: «пренденденты».

Валентин взглянул на Карлоса. Лица хозяев были напряжены. Видимо, о чем-то они догадались.

— Поговорите с ними еще, а я позвоню в полицию, чтобы их засекли, — негромко предложил Карлос, и Рафаэла подала ему трубочку мобильника.

— Ваши условия неприемлемы. Да, неприемлемы. Откуда гарантия, что, получив меня, вы ее отпустите? Договоримся иначе: как только она возвращается домой, я еду к назначенному вами месту.

— Ты, хлебало-то закрой! Гарантия ему нужна, — проговорили недовольно на том конце.

И Валентин услышал, как у них началось своего рода совещание.

— Ладно, отпустим, — согласились они. — Но если ты туфту гонишь, мы тебя подорвем вместе с домом и хозяевами. Понял? Валентин хотел ответить, но связь мгновенно оборвалась.