Несмотря на занятость, Шевчук по–прежнему каждый вечер, хоть ненадолго, заглядывал в торговый отдел. Рылся в новых книгах, искоса влюбленно поглядывал на Тамару, перебиравшую свои бумаги или названивающую по телефону, и такой же влюбленный взгляд ловил в ответ. Но вместе они бывали не часто. Иногда находили пристанище в квартире одинокой Тамариной подруги; иногда выезжали за город, к Шевчуку на дачу.
О Рите он старался не думать, она как–то враз опостылела ему и стала безразлична. Постепенно Шевчук приучил себя к мысли, что запросто разведется с нею, если Тамара согласится расстаться с Вадимом и выйти за него замуж. Ему претила необходимость скрывать их отношения, лгать, изворачиваться, при каждой встрече поглядывать на часы, озираться в ресторанах и театрах, нет ли знакомых. А что?! Дети выросли, он оставит Рите квартиру, у нее хорошая работа — не пропадет. Не она первая, не она последняя. Он любил ее, а теперь полюбил другую, что с этим сделаешь… Сердцу не прикажешь. В конце концов он имеет право на свой кусочек счастья!
После долгих и трудных раздумий он рассказал о своих мыслях Тамаре. Она выслушала и только головой покачала.
— Ты слишком серьезно ко всему этому относишься, Шевчук. У тебя двое детей, и у меня… семья. Какая уж есть, а все же… Бросить Вадима — убить его, понимаешь? Конечно, я не самая верная жена на свете, но мне вовсе не улыбается ощущать себя убийцей. И вообще… Сегодня нам вместе хорошо, а завтра… Бог его знает, что будет завтра. Не надо больше об этом. Пожалуйста…
Ну, что ж, не надо, так не надо. Ему и впрямь было хорошо. Он вдруг стал замечать то, на что давно перестал обращать внимание: сочную зелень листвы, щебет птиц, пестрое луговое разнотравье, басовитое гудение шмелей… Единственное, что его терзало, не давало покоя — это необходимость время от времени встречаться с Вадимом. Каждая такая встреча превращалась для него в пытку. Шевчук не мог смотреть ему в глаза, словно ничего не произошло, передвигать фигуры по шахматной доске или болтать о дачных делах; ему казалось, что Вадим обо всем догадывается и в глубине души презирает его. И отказаться от этих встреч он не мог.
Душевная смута подтачивала радость от близости с Тамарой, как медведка — корешки клубники. А потом, словно гром с ясного неба, грянула беременность Вероники, аборт, ее уход из хореографического училища в кабак, Ритина болезнь. И все рухнуло, словно снежная лавина в горах.
Вскоре Тихоня начала наступление на торговый отдел. На планерках она твердила, что отдел стал работать плохо, выручка упала, цены на книги занижаются, отчего «Афродита» терпит большие убытки, за оптовиками скопилась огромная задолженность, ничего не делается, чтобы деньги были возвращены. Напрасно Тамара показывала пачки факсов, отправленных должникам, сообщения о своевременных расчетах. Напрасно объясняла, что цены необходимо снижать, потому что рынок уже перенасыщен литературой, а у людей зачастую не хватает денег на хлеб, так что им не до книг; — Пашкевич был в ярости. Шевчук попытался вступиться за несправедливо обиженных, но Лидия Николаевна что–то ядовито обронила насчет кукушки, которая хвалит петуха, и Аксючиц весело заржал, а следом захихикали остальные.
— Уйду я из этого гадюшника, Шевчук, — сказала Тамара. — Пашкевич у Тихони под каблуком, против нее он никогда не пойдет. Меня давно «Книжный мир» переманивает, не хотелось своих бросать. Привыкла… Однако плетью обуха не перебьешь.
Тамара не ушла — ее «ушли». Как ни горько было в этом признаться Шевчуку, ее уход обрадовал его: каждый день встречаться, разговаривать уже стало для него настоящей мукой.