Оружие для убийцы

Глава 36

В середине января в «Афродите», в бывшем кабинете Пашкевича собрался совет учредителей, вернее то, что от него осталось: Шевчук, Злотник, Аксючиц и Тихоня. И еще три человека: Лариса, дочь Пашкевича Ольга и адвокат Тарлецкий. В кабинете ничего не изменилось, только заменили кресло бывшего шефа. Его отвезли на новый склад к радости сторожа — уж очень удобно было в нем дремать по ночам.

За все минувшее время Шевчук зашел в этот кабинет во второй раз. Рано утром он проверил его на радиоактивность бытовым дозиметром. Фон был такой же, как на улице. Колосенок не соврал, все получилось как он и предсказывал.

Почтили память Пашкевича минутой молчания. Затем выступил Тарлецкий.

— К глубокому сожалению, Андрей Иванович не оставил завещания, — сказал Вацлав Францевич. — В этом есть и моя вина. Он словно предчувствовал, что дело плохо, и попросил меня приехать с нотариусом в больницу, но я улетал в Москву, а когда вернулся, уже было поздно. Однако Лариса Владимировна и Ольга решили все вопросы, связанные с наследством, полюбовно, как и подобает людям, любившим и почитавшим его. Конечно, все договоренности еще должны пройти через суд, но это, как говорится, вопрос технический. Отныне права на долю Андрея Ивановича в имуществе и активах «Афродиты» принадлежат его дочери. Предлагаю принять ее в члены совета учредителей, тогда мы сможем двигаться дальше.

«Высокое собрание» проголосовало единогласно. Тарлецкий дождался, пока секретарь Людмила внесла решение в протокол.

— После консультаций с членами совета Ольга Ивановна решила рекомендовать генеральным директором «Афродиты» Владимира Васильевича Шевчука как ближайшего друга и соратника Андрея Ивановича, опытного и хорошо знающего издательское дело профессионала. В свою очередь мы с Ларисой Владимировной предлагаем назначить ее заместителем генерального директора по маркетингу. Возражений нет? Принимается.

Через десять минут Шевчук подписал свой первый приказ. Там было еще два пункта: о назначении Григория Семеновича Злотника главным редактором и об увольнении Виктора Дмитриевича Стрижака согласно поданному заявлению.

На этом заседание совета закончилось. Людмила принесла поднос с шампанским. Шевчук пригубил свой бокал и, попрощавшись, уехал в больницу забирать Риту.

О том, что ее выпишут, врачи предупредили Шевчука за неделю, чтобы он мог как следует подготовиться. Они не скрывали, что совершили маленькое чудо — вытянули Риту с того света. Дальше держать ее в больнице не имело смысла: медсестра и массажистка будут приходить домой, ну, а уход — дело родственников.

Заплатив за год вперед, Шевчук уговорил санитарку, ухаживавшую за женой в больнице, оставить работу. Вчера она уже переехала к ним. Нина Савельевна была женщиной опытной, еще крепкой и добросердечной, в больнице за Ритой присматривала, как за родной дочерью; то, что она согласилась уволиться и заниматься только ею, было для Шевчука большой удачей. Он уже давно не дергался, не переживал за жену — привык. Такая судьба…Не думал он и о Пашкевиче — ушел и ушел, тоже судьба. И не важно, что Ритиной распорядился Господь, а судьбой Андрея он сам. Не он затеял эту войну — Андрей, а на войне, как известно, убивают.

Шевчук медленно ехал по заснеженному городу. Затормозил у тумбы с театральными афишами, возле которой совсем недавно встретился с Олегом Колосенком. Почти всю ее занимала огромная, в человеческий рост афиша с фотографией его дочери. Вероника была снята в высоком прыжке, казалось, она парила в воздухе с венком из белых цветов на гордо вздернутой головке. Огромные буквы на афише кричали: «Жизель. Главная премьера сезона! Партию Жизели танцует восходящая звезда мирового балета Вероника Некрашевич!». Премьера с триумфом прошла в канун Нового года. Все газеты были переполнены восторженными рецензиями.

До этого Шевчук несколько раз встречался с дочерью в больнице. Вероника холодно кивала ему, односложно отвечала на вопросы. Жаловалась, что устает, что совсем нет времени — идут последние прогоны спектакля. Жалела, что мать не побывает на премьере. Его не пригласила, наверное, не могла забыть, как он выгнал ее из дому. Но Шевчук купил билет в кассе, не в партер, а на галерку, чтобы не нарваться на кого–нибудь из знакомых, и просидел там, на верхотуре, весь спектакль, отослав Веронике в антракте с женщиной, продававшей программки, букет белых роз. Она так и не узнала, от кого розы, да это и неважно — цветами была завалена вся сцена. Танцевала она действительно прекрасно, легко и вдохновенно, у Шевчука слезы на глаза наворачивались, когда он любовался ею в театральный бинокль.

«Ну вот, доченька, ты и добилась своего, — подумал Шевчук, сметая перчаткой с афиши налипший снег. — И я добился. Первый, наконец–то первый, а не вечно второй. Только почему так пусто, так безрадостно на душе? И ничего не хочется. Дождаться красного светофора, вылететь на перекресток, где погиб Олег Колосенок, и гори оно все ясным огнем…»

Над городом, набирая силу, кружила метель.

Конец