Оружие для убийцы

Глава 6

Метель, посвистывавшая за окном всю ночь, кончилась, утром даже на часок выглянуло солнце. Блеклое, вымороженное, на него можно было смотреть не щурясь. Толстая снежная подушка на подоконнике заискрилась в невидимых лучах, словно засахаренная. На нее спикировали откуда–то сверху два сизых голубя. Они уминали рыхлый снег красными озябшими лапками и ворковали. Шевчук открыл форточку и сыпанул им хлебных крошек. Голуби жадно набросились на угощение. К ним тут же присоединился воробышек. Голуби отгоняли его, сердито ворча, но воробышек отчаянно хватал крошки у них из–под клювов.

Сквозь щели в окне остро тянуло холодом. Шевчук поежился и снова забрался в теплую постель. У него уже побывала участковая врачиха, выписала бюллетень на три дня, кучу рецептов, велела лежать. Раньше любое недомогание он переносил на ногах, если крепко поджимало, отлеживался в выходные. Глупо. Пашкевич не из тех, кто способен оценить преданность работе, он ценит только личную преданность.

Несколько лет перед «Афродитой» Шевчук работал в БелТА — белорусском телеграфном агентстве. Именно там в конце восьмидесятых — с опозданием на целую эпоху — появились первые компьютеры, струйные и лазерные принтеры, сканеры — техника, которой предстояло совершить подлинную революцию в издательском деле. На первых порах компьютеры использовались как удобные пишущие машинки, их настоящих возможностей никто не знал.

Шевчук первым сообразил, какое огромное будущее у этих «машинок». Он легко добился, что его назначили заведующим компьютерской — на эту должность никто не рвался. После краткосрочных курсов в Москве засел за книги, уговорил начальство выделить денег на закупку программного обеспечения.

Когда в стране стали возникать первые коммерческие издательства, Шевчук понял, что пора действовать. Своими мыслями он поделился с Пашкевичем. Тот как раз метался в поисках подходящего дела. Пьесы, очень даже неплохо кормившие его добрый десяток лет, одна за другой сходили со сцен театров, новыми никто не интересовался. Все рушилось на глазах. Надо было успеть ухватить свой кусок. Книжный рынок был пуст, как Сахара, по доходности издание художественной литературы уступало разве лишь производству водки. Собрали команду. Грише Злотнику предстояло отобрать и составить несколько первых книг; Шевчуку — набрать и сверстать их, подготовить оригинал–макеты, Саше Трояновскому — сделать обложки и оформление, Пашкевичу — достать денег и договориться с типографией, Тарлецкому — разработать необходимые документы. Когда Андрей получил миллионный кредит и дело стало принимать реальные очертания, Злотник тут же подобрал в своей библиотеке парочку давно не переиздававшихся детективных повестей американских авторов. Чтобы придать книге видимость новинки, выудил в польском журнале еще одну, более свежую, и перевел на русский. На титульном листе написали: перевод с английского, поди проверь.

В шесть вечера компьютерскую сдавали под охрану — включалась сигнализация. До самого утра, до прихода своей заместительницы Селезневой, отключавшей сигнализацию, Шевчук оставался в тюрьме, не менее надежной, чем Бутырка. Что бы с ним ни случилось, выйти из компьютерской он не мог — тут же нагрянула бы милиция. Самое большое, что он мог себе позволить, чтобы размять немеющее тело — походить вдоль столов с машинами.

Две недели Шевчук работал, как одержимый. Кофе уже не помогал, он засыпал за письменным столом. Запали воспаленные от недосыпания глаза, втянулись щеки. Сотрудницы встревожились — не заболел ли? Но уже через две недели он отдал Грише на вычитку рукопись. Затем быстро выправил ошибки и опечатки, сверстал весь том и распечатал оригинал–макет. В сущности, это была уже готовая книга, только в одном экземпляре. Саша Трояновский украсил ее броским переплетом: полуобнаженная красотка с пистолетом в руке склонилась над трупом мужчины с красным пятном крови на груди.

Купить бумагу, картон, пленку и все остальное, чтобы превратить единственный экземпляр «Обнаженной с пистолетом» в триста тысяч экземпляров, было практически невозможно. Уже никто ничего не продавал. Признавался только бартер: товар — товар, обесценивающиеся деньги никого не интересовали. Использовав старые связи, Борис Ситников всучил кому надо солидную взятку и добыл несколько десятков холодильников и морозильников, загрузил их в железнодорожные контейнеры и отправился в Карелию, на бумажный комбинат. Вскоре он пригнал в Минск три вагона бумаги и обложечного картона. И по популярному выражению того времени «процесс пошел».

В государственных издательствах книгу делали год, а то и полтора. Они выпустили свой первый бестселлер за пять недель. Позже, когда Шевчук создал собственную компьютерскую, где книги набирались и верстались в три смены и в типографию сдавались уже не оригинал–макеты, а готовые пленки, они стали выпускать до десяти томов в месяц.

Но выпустить книгу — даже не полдела, а четверть; ее еще нужно было продать. Книготорг требовал за реализацию двадцать пять процентов стоимости тиража; это были безумные деньги, жертвовать которыми при огромном неутоленном спросе на литературу Пашкевич не собирался. Он переманил в «Афродиту» Тамару Мельник — ведущего товароведа книготорга, и она организовала в издательстве торговый отдел. Тамара обзвонила знакомых директоров книжных магазинов, написала сотню писем, поместили несколько рекламных объявлений в газетах, и к моменту, когда «Обнаженная с пистолетом» увидела свет, весь тираж был фактически распродан. Люди приезжали на машинах, привозили деньги чемоданами, забирали книги по доверенностям прямо с типографского склада, отправляли контейнерами.

Денежный поток был таким мощным, что все оторопели — «Обнаженная с пистолетом» принесла несколько миллионов рублей чистой прибыли.

Шевчук вздохнул. Это было золотое время. Он и Злотник неделями не вылезали из московских и ленинградских библиотек, рылись в журналах, искали и ксерокопировали книги. В каждую, как приманку для покупателя, следовало включать хоть одну новинку, остальное составляло старье, в котором меняли названия. Все, что он с Григорием привозил, тут же рвалось на куски по десять–пятнадцать страниц и относилось в институт иностранных языков. Переводчиков, не считая Ларисы, не было, немногие профессионалы и преподаватели английского, готовые взяться за эту работу, требовали времени: кто три месяца, а кто и полгода. Такого времени ни у кого не было — куй железо, пока горячо. Куски текста отдавали студентам–старшекурсникам, платили им гроши, но и переводили они, как Бог на душу положит. Гриша и Таиса Хадкевич — к тому времени им пришлось обзавестись корректором и стиль–редактором, по пять раз перечитывали тексты, чтобы как–то свести эти куски воедино, чтобы хоть географические названия и имена основных героев писались одинаково. И все равно в первых книгах случалось, что на пятой странице героя именовали Пол, на двадцать третьей — Поль, а на сто семьдесят второй — Пауль.

Об авторских правах никто не думал. Рукописи бесцеремонно сокращались, кромсались — читателя следовало огорошить уже на первой странице, придумывались сногсшибательные заголовки, зачастую не имевшие никакого отношения к тексту. У Шевчука открылся настоящий талант к подобным переименованиям. Это он стал «крестным отцом» «Кровавого узла», «Ночного маньяка», «Ангела смерти» и других бестселлеров «Афродиты».

Начали они с детективов. Но воистину золотой жилой для издательства стали эротические романы Эммануэли, Ксавьеры Холландер, Сильвии Бурдон, Роджерс и других сексуально озабоченных дамочек, а также произведения маркиза де Сада, Мазоха — то, что вообще раньше никогда не издавалось в стране. Казалось, с отменой цензуры отменили нравственность: все дозволено, деньги не пахнут.

Именно тогда, в угаре всеобщего беззакония в разрушающейся стране, Пашкевич заложил основу своего состояния. Все это делалось руками Шевчука и Злотника, но им доставались только объедки.

Несколько книжных магазинов, которые Пашкевич и Тамара Мельник открыли в Минске, Москве, Калининграде и Ростове, а так же два десятка киосков, разбросанных по всей Белоруссии, давали издательству огромные наличные деньги, проконтролировать которые было невозможно. Тихоня конвертировала их, часть оседала в «Омеге» Некрашевича, часть по липовым контрактам перегонялась в офшорный банк на Багамах на счета Пашкевича и его жены. Но основной доход приносили параллельные издания. В редакции одновременно готовились четыре–пять комплектов одной и той же книги, но с разными переплетами и названиями. Один издавался под грифом «Афродиты», с тиража платились налоги и прочие отчисления, для других в крупных городах России, Украины, Молдавии, Казахстана, где имелась своя полиграфическая база, Аксючиц регистрировал на подставных людей, иногда с ворованными паспортами, фирмы–однодневки. Денег на взятки чиновникам, выдававшим лицензии, и руководителям типографий не жалели: овчинка стоила выделки. Заказы большей частью оплачивали за счет все того же «черного нала». На титульных листах проставлялись названия новых фирм, выходные данные, и книги быстренько выходили в свет. С такой же скоростью их продавали крупным оптовикам на местах, и фирма тут же прекращала свое существование, растворяясь «на просторах родины чудесной».

Выручка от продажи «левых» книг на счета «Афродиты» не возвращалась. Наличные увозили в чемоданах, безналичные, попутешествовав из банка в банк, из республики в республику, словно растворялись в воздухе. Тихоня была гениальным дирижером, она так ловко запутывала денежные потоки, что их не удалось бы распутать самому хитроумному налоговому инспектору, — гигантские расстояния, появляющиеся границы и несовершенство законов стали для Пашкевича и Лидии Николаевны воистину золотым рудником.

Оплачивая выпуск этих книг, «Афродита» терпела серьезные убытки, они сказывались на дивидендах и Шевчука, и Злотника, и других учредителей. Но когда Володя заикнулся, что не мешало бы хоть часть выручки от параллельных изданий возвращать в «Афродиту», Пашкевич, ставший к тому времени с их общего согласия именоваться генеральным директором, резко посоветовал ему не вмешиваться.

— Твое дело — искать и готовить книги, с финансами мы как–нибудь разберемся. Или тебе мало того, что ты получаешь?

Так между ними пролегла первая трещина. Но до разрыва еще было далеко.