Из палаты вышла Ольга. Обессиленно прислонилась к косяку. Лариса обняла ее за плечи. Ольга уткнулась лицом ей в грудь, ее бил озноб.
— Успокойтесь, — Лариса ласково погладила ее по голове. — Он здорово сдал за эти две недели, но все образуется.
— Почему все так глупо получилось? — кусая губы, сказала Ольга. — Как обидно… если бы вы только знали!
— Виктор сказал мне, что вы не заехали в банк. Мы ведь договорились…
— Я не возьму эти деньги. Простите меня, вчера я просто спятила. И не будем больше об этом. Вы хотели отвести меня к профессору.
Представив Ольгу Рахили Самуиловне, Лариса вернулась в палату. Андрей, ссутулившись, стоял у окна.
— Зачем ты встал? — всполошилась она. — Сейчас же в постель!
Он послушно присел на край кровати.
— Слушай, она прелесть. Умница. У меня будто камень с души… Столько бездарно потерянных лет!..
— Не терзайся, это не только твоя вина. А дочь у тебя хорошая, я это сразу поняла. С первого взгляда.
— Они бедствуют! — Пашкевич скрипнул зубами. — Подумай только, Лариса, моя единственная дочь и внук живут на какую–то жалкую пенсию и алименты. С ума сойти!. Так она не возьмет, я знаю, характер у нее мой. Надо что–то придумать. А что?
— Не беспокойся, я уже все придумала, — улыбнулась Лариса. — Вечером переговорю с Некрашевичем, он откроет счет на имя твоего бывшего тестя. Ну как будто тот перед смертью положил у него в банке деньги и завещал их дочери и внучке.
— Наташе? Мне это не нравится.
— Еще бы! Но если ты хочешь помочь Ольге и Мишке… Не жадничай, Андрей, и не злобствуй, жизнь с твоей бывшей женой разочлась сполна. Старик не мог завещать свои деньги одной, обделив другую, это неправдоподобно. Кончится тем, что обе от них откажутся, гордости им не занимать. Да и вообще… Неужели ты думаешь, что Ольга сможет отделиться от матери? Она ведь даже ради того, чтобы сохранить семью, ее не бросила.
— Ты права, — задумчиво произнес Пашкевич. — Ну что ж, поговори с Павлушей, он знает, как это сделать, чтобы комар носа не подточил. А вообще ты чудо! — помолчав, воскликнул он, схватил и больно сжал ее руку. — Спасибо тебе за все! За дочь, и за внука, и за доброту твою и понимание. — Господи, — Андрей отвернулся, и Ларисе показалось, что из его груди вырвалось задушенное рыдание, — а ведь я мог потерять тебя. Я точно потерял бы тебя, если бы не эта болезнь. Проклятая или благословенная? Даже не знаю… Уж очень горько мне было в последнее время.
— А мне, думаешь, сладко? — Лариса прикусила губу и отвернулась. — Я ведь все знаю, милый. И о Жене, и о ее беременности, и о том, что ты обещал на ней жениться. Сейчас не время об этом… Главное, чтобы ты хорошо перенес операцию. Поправишься, сядем друг против друга, как раньше, и все спокойно обсудим. Мы ведь не самые глупые люди на свете, правда? До чего–то договоримся. Знай только одно — мне не хотелось бы тебя терять. Несмотря ни на что. А там… как получится.
Пашкевич съежился. Ее голос, в котором не было ни раздражения, ни обиды, кнутом хлестал его по взвинченным нервам. Она права: сейчас не время об этом.
Едва за Ларисой закрылась дверь, пришла медсестра с капельницей. Пашкевич лежал на кровати и смотрел, как из бутылки, закрепленной на высоком штативе, равномерно падают и падают капли, догоняя друг друга и разбиваясь о пластмассовый стерженек, чтобы через длинную трубку попасть к нему в вену, смешаться с больной кровью, помочь ей бороться с хворью. Легко и спокойно было у него на душе. Лариса все знает… Что ж, это даже хорошо. В душе он все–таки боялся скандала, истерики, слез и упреков, а она оказалась выше этого. Потому что знает свою силу? Наверное. Во всяком случае смешно сравнивать ее с Женей. Она вернула ему Олю и внука — какая еще женщина на такое способна? Только Лариса! Это безумие — развестись с нею ради какой–то потаскушки. Сын — да… Но он ведь уже думал об этом. Они с Ларисой вырастят его, Лариса станет ему настоящей матерью. И все наладится: семья, работа… Именно так, сначала семья, а уже потом работа. Книги «Афродиты» снова войдут в списки бестселлеров, но это будут другие книги. И никакого завещания он сочинять не будет! Ведь это словно признать, что обречен, подписать себе смертный приговор, а он с этим никогда не согласится. Он поправится, обязательно поправится! Смешно умирать, когда жизнь наконец–то обрела смысл, когда есть для кого и жить, и работать.
Кап–кап–кап — падали из бутылки в пластмассовую колбочку бесцветные капли. Глядя на них, Пашкевич не мог даже представить, что жить ему осталось всего ничего — семь часов и двадцать восемь минут.