Оружие для убийцы

Глава 13

Пашкевич знал: как начнешь день, так он и пройдет.

День начался скверно.

Пока Виктор раскапывал от снега и разогревал машину, он пил кофе в своем кабинете. Лариса еще спала. За окном стояла темень. Без десяти восемь Клава зашла убрать поднос. Пашкевич вспомнил недавний разговор с Шевчуком.

— Я тебе оставлял роман «Утренняя звезда», прочитала?

— Не прочитала, Андрей Иванович, — отмучила.

— Вот как? Чем же он тебе не понравился?

— А там все как у нас. Шахтерский городок, работяги, грязь, нищета… Я как–то к брату в Горловку ездила, ну будто оттуда списано. Шахты закрываются, людей выбрасывают на улицу, мужики пьют по–черному… И любовь там какая–то… я целую ночь проплакала. Представляете, туда приехала молодая учительница. В нее один офицерик втрескался. И такой гад — в первый же вечер под юбку полез. А она не дала. Так он до чего, сволочь, додумался! Сказал своим солдатам, что она — проститутка, и адрес дал. Они в увольнительную поддали в этом… в пабе, ну, в кабаке, по–нашему, и завалились к ней — человек десять. Учительница — в крик, а они решили: цену набивает. Изнасиловали ее, скоты, всем стадом, а она от этого умом повредилась и повесилась. — Клавдия вытерла журнальный столик, за которым он завтракал, и этой же тряпочкой мазнула по глазам. — Ну подумайте сами, кому охота про такие ужасы читать? У нас своего горя — хоть веревочкой завей, мне лично чужое без надобности.

— Принеси.

Закипая злостью, Пашкевич сунул папку с оригинал–макетом в портфель, погладил Барса, вскочившего при его появлении со своего коврика в прихожей, и вышел.

Что ж, так он и думал. «У нас своего горя — хоть веревочкой завей…» Идиоты, неужели они этого не понимают — ни Злотник, ни Шевчук? У нас если про горе, то надо как–то по–бразильски или там по–мексикански. Одним словом, «Богатые тоже плачут». Это — пожалуйста. Как плачут бедные, мы сами знаем. Получше многих.

В восемь Пашкевич уже был на работе. Ни одно окно в издательском офисе еще не светилось; все работали «от» и «до», как при социализме. А хотели бы зарабатывать столько же, сколько он. Нет, братцы, так в наше время не бывает.

Пашкевич открыл кодовый замок и поднялся к себе на второй этаж. Он любил это тихое время, когда не звонил телефон, не входили сотрудники с неотложными делами, когда ничего не нужно решать наспех, а можно посидеть в тишине, все тщательно обдумать и взвесить, прежде чем с головой окунуться в текучку. Разделся, сел за стол и набросал на листке проект приказа: работу над книгой «Утренняя звезда» прекратить, все расходы на перевод и подготовку оригинал–макета возложить на Злотника и Шевчука. За некачественный отбор литературы лишить обоих премиальных за ноябрь на сто процентов.

Выпустив пар, придвинул пачку газет и журналов, которые не успел просмотреть вчера днем. «Книжное обозрение», «Книжный бизнес», «Книга и жизнь»… Все они печатали на своих первых страницах списки бестселлеров — чемпионов продаж последней недели, двух, трех недель и месяца. До недавнего времени в этих списках постоянно мелькали три — пять названий «Афродиты». Это был как бы показатель температуры: есть хоть одно название — организм здоров и работает нормально, нет — что–то разладилось, произошел сбой. Ищи и исправляй, пока болезнь не зашла слишком далеко, иначе будет поздно.

За шесть недель книги «Афродиты» в списках бестселлеров не появилась ни разу. Не было их и сейчас. Он с раздражением отодвинул газеты. Значит, двенадцать последних вышедших книг — двенадцать выстрелов в «молоко». Они не вызвали интереса у покупателей и будут расходиться долго и трудно, часть тиражей придется уценивать. Вместо дохода — убытки. Нет, до убытков, конечно, дело не дойдет, но и запланированной прибыли не будет. Во всем виновата редакция, которая отобрала эти книги, перевела, подготовила к печати. Не слишком ли часто они стали мазать?

Пашкевич взял листок с наброском приказа. Через две минуты премиальных была лишена вся редакция, а Шевчук и Злотник — еще и половины дивидендов по итогам года. «Посмотрим, как вы проглотите эту пилюлю!» — злорадно подумал он.

Шевчук, Шевчук… Совсем недавно он был и смел, и рисков, пробивал книги, от которых все морщились, особенно этот чистоплюй Гриша Злотник. Но Володя умел настоять на своем. Достаточно вспомнить «Русские народные сказки» Афанасьева, «Счастливую проститутку» и «Секс — мое ремесло», наделавшие столько шума и разлетевшиеся миллионными тиражами. А теперь он предлагает такую муру, как «Утренняя звезда». Погас азартный блеск в глазах, прекратились бесконечные командировки — погоня за ходовыми новинками, в ответ на все упреки — холодное равнодушие. Нет, даже не так. Саботаж, тихий, молчаливый саботаж. Как ты ко мне, так и я. Забыл, дурак, кто я и кто он. То, что уже два месяца ни одной нашей книги нет в списках бестселлеров, лишь подтверждает, что я прав — обоих пора на свалку. Слишком они уверились в своей неприкасаемости, значимости, в том, что без них все здесь рухнет. Глупость, господа хорошие, «Афродита» рухнет без меня, без вас она выстоит. В городе полно безработных редакторов и журналистов. Из шкуры станут лезть, чтобы удержаться, каждый за пятерых будет вкалывать. Конечно, друзья, однокашники, начинали вместе и вместе не один пуд соли съели, но одной солью сыт не будешь. Кто это сказал, что у Британии нет постоянных друзей и постоянных врагов, есть лишь постоянные интересы? В бизнесе — тоже. Интересы «Афродиты» перестали быть личными интересами Шевчука. В сущности, я сам в этом виноват. Но уже ничего не переделаешь.

Первые годы существования «Афродиты» был для Пашкевича, как он это сам окрестил, годами сопливого идеализма, попыткой построить в отдельно взятой фирме капитализм с коммунистической физиономией. Огромные, словно с неба свалившиеся деньги вскружили головы. Не только Шевчуку и Злотнику, но и ему. Правда, уже тогда Пашкевич начал отводить от волшебного потока, который, казалось, никогда не кончится, ручейки на собственные счета, но, не остановись он вовремя, эти ручейки давно пересохли бы.

Что с ним тогда случилось? Почему он так легко пошел на поводу у Володи и Гриши, он, человек трезвый и расчетливый? Славы захотелось, популярности, одних денег показалось мало. Захотелось, чтобы о нем на каждом углу судачили. Как будто мало было славы, которую когда–то принесли пьесы, как будто он не обожрался известностью… Опьяненный первым успехом, он решил стать вровень с Фордом и другими создателями так называемого народного капитализма, забыв святое правило: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Он, сопляк, еще не заложивший основ для долговременного процветания фирмы, возомнил себя Юпитером, хотя был даже не быком, а теленком. Под настойчивое жужжание Шевчука и Злотника часть денег бросили не на дело, а на показуху. Пусть не такая уж это была значительная часть, но показуха развратила всех, халява всегда развращает. Затеяли кормить сотрудников в соседнем кафе бесплатными обедами. То есть для тех, кто обедал, они были бесплатными, издательству же влетали в хорошую копейку. Каждому ко дню рождения — оклад, к отпуску — пять. Ошалеть можно! Быстренько накупили легковых машин, на них раскатывали все — жук и жаба, бензин и ремонт за счет издательства. Миллионы ушли на попойки — коллективные поездки на природу, встречи и проводы праздников. На два–три дня брали в аренду спортивные базы, дома отдыха, автобусы. Выезжали с женами, с мужьями, с любовницами, кутили, как ошалевшие купчики. Шевчук устраивал всевозможные лотереи и розыгрыши. За пять копеек по копейке — все уже давно забыли, как они выглядят, — можно было выиграть цветной телевизор, двухкамерный холодильник или японский видеомагнитофон. Не беда, что призы доставались одним и тем же — ему, Аксючицу, Тихоне, Ситникову, Злотнику и самому Шевчуку, все издательство пребывало в телячьем восторге. Каждый надеялся выиграть, не теперь, так в четверг. А еще три квартиры для сотрудников купили. Ладно бы — в собственность издательства, как советовал Тарлецкий, так же нет, не послушался, дурак, умного совета, очень хотелось самому торжественно вручить ордера.

Сколько дополнительных книг можно было выпустить за эти деньги именно тогда, когда рынок еще не был так переполнен, как сейчас, и заглатывал все, словно пылесос мусор, сколько прибыли получить дополнительно! И все это называлось — сплачивать коллектив. Дурацкая догма, которую они впитали на лекциях по политэкономии социализма. Но ведь само появление «Афродиты» уже свидетельствовало о том, что социализм приказал долго жить, почему же он засиделся на развалинах? Почему сразу не понял, что играть в народный капитализм с распределением части прибыли среди работников могут лишь фирмы с вековой историей, с миллиардными оборотами, с устойчивым рынком, а главное — со сложившейся государственной системой, установившей для всех единые правила игры. У нас же, где все так зыбко, непредсказуемо, где сегодня не знаешь, куда повернут руль завтра, где никак не утихомирят инфляцию и бешеный рост цен, играют совсем в иные игры — хватай, что можешь, припрятывай понадежнее и снова хватай. Все, что нахапал и припрятал — твое. Пашкевич понял это раньше, чем Шевчук и Злотник, но все–таки поздно; уйма времени и возможностей была упущена. Коллектив следовало не объединять, а разобщать, чтобы все глядели друг на друга с опаской, чтобы каждый боялся, что его подсидят, займут его место, донесут да еще и присочинят при этом. Человек человеку — не друг и брат, а волк. Страх остаться без куска хлеба, понимание, что издательские двери подпирает толпа безработных, готовых заменить тебя и пахать за меньшую зарплату, — куда более надежное и дешевое средство держать людей в узде, чем сопливые рассуждения о преданности фирме, заинтересованности в конечном результате и прочей японской муре, которой так увлекаются его главные помощники и компаньоны, а теперь едва ли не главные противники Шевчук и Злотник.

Старый принцип: разделяй и властвуй. Прежде чем осознать это, Пашкевич сделал еще один ляп, решающий, и вот его последствия вылезли наружу.

Два года назад, все на той же волне восторженного идиотизма, Пашкевич предложил на совете учредителей часть прибыли пустить на строительство коттеджей для лучших сотрудников издательства. Он понимал: в людях зреет раздражение, каждому хочется урвать долю от общего пирога, а пирог уже потихоньку начал уменьшаться. Аппетит приходит во время еды, все большую часть доходов Тихоня перегоняла на его и свои счета, инфляция обесценивала деньги раньше, чем их успевали заработать, да и штат в издательстве рос, как он ни противился этому, — только на зарплату каждый месяц уходил мешок денег. Правда, редакторы, корректоры, верстальщицы Пашкевича не интересовали: уйдут одни, придут другие, а вот для учредителей следовало придумать что–то, что заставило бы их поверить, будто он решил начать делиться всерьез. Такой приманкой могло стать строительство — кто не мечтает о собственном загородном доме! Не о дачке–скворечнике, а о настоящем особняке, где можно жить круглый год, как уже живут многие богатые люди. Тем более что опыт с покупкой квартир кое–чему Пашкевича научил. Тарлецкий составит такой договор, что построенные коттеджи вроде бы будут принадлежать хозяевам, а на самом деле еще долгие годы оставаться собственностью фирмы. Иначе говоря, его собственностью. Ведь большую часть стоимости строительства придется отрабатывать. Вот пусть и работают, и верят, что не на него, а на себя. Недвижимость во все времена — отличное вложение капитала. Да и зависти поубавится, озлобления.

Предложение, что называется, подняло издательство на дыбы. Общее собрание — а он, идиот, еще проводил общие собрания! — пришло в восторг. Утвердили первую очередь — десять коттеджей. Учредителям персонально, остальные — резерв. Сражайтесь, работайте, лезьте из шкуры во имя процветания «Афродиты», лучшие из лучших попадут в первую десятку. Ну, а все прочие… Каждый может считать себя одиннадцатым.

Больше всех ликовал Шевчук. Куда девались его косые взгляды и ворчливый недовольный тон, постоянные споры о штатах и зарплатах. Оказывается, это была его хрустальная мечта — просторный дом с гаражом, плавательным бассейном, садом. Четыре дачные сотки и невзрачный садовый домик в Крыжовке были тесны ему. Душа жаждала простора, основательности; Пашкевич, что называется, попал в десятку.

Уже через день после собрания Шевчук притащил в издательство кучу проектов. Каких только коттеджей там не было! Одно– и двухэтажных, с мансардами, гаражами и теплицами, банями и сараями, с выложенными плиткой дорожками… Даже те, кому ничего не светило в ближайшие десятилетия, с жаром обсуждали их достоинства и недостатки. Шума было столько, что Пашкевичу пришлось охладить пыл.

— Володя, каждый особняк обойдется примерно в двести тысяч долларов. Надеюсь, ты понимаешь, что нам их никто не подарит, их надо заработать.

Шевчук понял. Он перестал клянчить деньги для редакторов и переводчиков. По его предложению покончили с бесплатными обедами и премиями ко дню рождения, с доплатой к отпускам. С вечеринками и розыгрышем дорогих призов. Снизили ежемесячные премиальные, ввели штрафы за малейший просчет. Тем, кто пользовался легковыми машинами, за бензин и ремонт предложили платить из своего кармана.

Пашкевич был доволен: больше никто в издательстве не говорил о его жадности; в низких зарплатах и гонорарах, в увеличении норм винили Шевчука. Андрей Иванович с брезгливым любопытством наблюдал за тем, как призрачная мечта о роскошном особняке с башней — обязательно с башней; Володя заплатил двести долларов архитектору, который присобачил ему эту башню к выбранному проекту! — превращала еще совсем недавно доброжелательного и покладистого главного редактора, смело отстаивавшего перед ним интересы сотрудников редакции, в цепного пса «Афродиты», более свирепого, чем Барс.

Осень и зима ушла на поиски подходящего участка. Наконец облисполком выделил издательству два с половиной гектара земли для индивидуальной застройки с условием, что освоение начнется в течение года. Иначе землю заберут.

Участок в районе Кургана славы был замечательный, он явно стоил тех сравнительно небольших денег, которые Аксючиц потратил на взятки чиновникам. Рядом лес, озеро, до Минска рукой подать, перевозка стройматериалов и рабочих обойдется недорого. Заказали проект планировки, Тарлецкий приступил к составлению договора с будущими владельцами. И только тогда, наконец, Пашкевич осознал, в какую безумную авантюру ввязался. Безумную и разорительную. Дело было даже не в том, что ему предложил купить свою дачу зять бывшего партийного сановника, и она полностью устраивала Андрея Ивановича, хотя и это сыграло свою роль. И не в том, что огромным деньгам, которые он намеревался, что называется, закопать в землю, можно было найти более интересное и перспективное применение. Этим строительством он привязывал к себе людей, хотя уже понял, что делать этого не следует. Какой бы хитроумный договор ни сочинил Тарлецкий, вселившись в новый коттедж, тот же Шевчук плевать на тебя хотел. Ты потеряешь над ним власть; даже выгнав его с работы, из дома не выгонишь. Он будет выплачивать долг сто лет, и ты ничего с этим не сделаешь. Это тебе не Америка: не внес очередной взнос — выметайся! А что будет, если кто–то отдаст концы? Покрыть из учредительских? Не у каждого хватит. И зачем тебе вообще совет учредителей? Да, устав общества с ограниченной ответственностью, каким формально является «Афродита», предусматривает создание совета. Но там не оговорено количество членов, не сказано, что они должны занимать свои места пожизненно, как члены Конституционного суда в некоторых странах. Достаточно три человека, к тому же одного можно каждый год менять. Никто не должен чувствовать себя неприкасаемым, даже Тихоня. Почему эта простая, очевидная мысль не пришла ему в голову до того, как он разворошил осиное гнездо?

Разговоры о поисках строительной фирмы заглохли. Пашкевич уехал в Америку покупать книжный магазин на Брайтон–бич, из «Афродиты» за океан отправили первые контейнеры с книгами. Аксючиц лишь плечами пожимал, когда Шевчук наседал на него, выпытывая, когда начнется строительство, — без генерального такие дела не делаются. Он был занят по горло — перед отъездом шеф поручил ему выбить участок под строительство складов. Как можно было одновременно строить коттеджи и склады, Шевчук не понимал, даже у «Афродиты» не хватило бы на это денег. В его душу закралось подозрение, что Пашкевич снова одурачит их. И лишь одна мысль утешала: Андрей тоже мечтает о загородном доме, выбрал проект, говорил, что Ларисе понравился. Не построит же он на таком огромном участке коттедж только для себя, никто этого не допустит.

Когда Пашкевич, наконец, вернулся домой, Шевчук в упор спросил у него, что будет со строительством особняков.

— Придется повременить, — ответил Пашкевич. — Зимой начинать планировку и закладку фундаментов дорого, сам понимаешь.

— А весной у нас заберут участок, — перебил его Шевчук.

— Не заберут, Аксючиц что–нибудь придумает.

Аксючиц, разумеется, не без подсказки Пашкевича, придумал. На совете учредителей он выступил с предложением строительство коттеджей отложить, все средства бросить на сооружение складов и гаражей. Издательство задыхается без складов, часть из них можно будет сдавать в аренду, это сулит большие доходы. Вздохнув, Андрей Иванович был вынужден с ним согласиться. Злотник, Ситников, Тихоня согласно поддакнули — ничего не поделаешь, все одновременно не поднять. И лишь Шевчук встал, яростно отшвырнув стул, и молча вышел из директорского кабинета. А через день он узнал от Бориса Ситникова, что Пашкевич купил себе дачу на Ислочи, чистой лесной речушке, в которой водилась форель. И понял, что этого предательства никогда Андрею не простит. И Пашкевич это понял. Оставалось лишь выждать удобного момента, чтобы выжить Шевчука из издательства. Теперь этот момент наступил. Ничего личного. Отсутствие книг «Афродиты» в списках бестселлеров — лучшее доказательство, что главный редактор перестал справляться со своими обязанностями.

Его размышления прервал телефонный звонок: Звонили из Москвы, из книжного магазина, просили завезти новые книги. Пашкевич пообещал: сейчас же распоряжусь. Набрал номер редакции. Злотник уже был на месте.

— Григорий, привет. Поднимись ко мне.

— Привет, Андрей Иванович. Сейчас буду.