Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века

А. П. Ермолов^[6] Записки. 1818–1825

1818 года, в самом начале апреля месяца, выехал я на Кавказскую линию^[7]. Дорога через горы от глубоких тающих снегов была ужаснейшая, и я немалое расстояние проходил пешком. Из Георгиевска отправился я для обозрения правого фланга линии. Темнолесную крепость нашел я, по обстоятельствам, совершенно ненужною. Не знаю, какую она и прежде могла приносить пользу, будучи расположена в таком месте, где ничего не защищала, куда не мог прийти неприятель, по местоположению почти неприступному. Не могла даже вмещать такого числа войск, с которым бы удобно было пуститься на самое легчайшее предприятие. Нельзя было расположить в ней никаких запасов, ибо нет к ней дорог, кроме весьма трудных. Усть-Лабинскую крепость, по многим о ней рассказам, ожидал я найти чрезвычайною; она точно столько обширна, что, по количеству на линии войск, ее занять надлежащим образом некем. В крепости нет ни одного строения каменного, казармы, провиантские магазины, самый арсенал деревянные. Один весьма небольшой колодезь, довольствоваться же водою из Кубани неприятель легко воспрепятствовать может; словом, подобные крепости не могут быть терпимы против неприятеля, каковы вообще здешние.

Кавказская крепость в меньшем гораздо размере и лучше Усть-Лабинской, но крутой берег, на котором она лежит, обрушился от множества заключающихся в оном источников, и уже часть большая крепости в развалинах. Я отменил исправление оной.

Прочный Окоп есть небольшое укрепление, лежащее против малосильных закубанских народов и в худом весьма состоянии.

Укрепление С. Николая устроено предместником моим, генералом Ртищевым, и трудно узнать, чего он желал более, места нездорового или бесполезного. Во время разлития Кубань наполняла водою все укрепление и через окна входила в жилище солдат. Болезни и смертность превосходили вероятие. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление.

Вообще можно сказать о правом фланге Кавказской линии, что, по причине протяжения его и мест повсюду открытых, нет никаких средств сделать его более твердым и оградить от нападений закубанцев, имеющих удобные через Кубань переправы во множестве. Должно приписать одному несогласию живущих за Кубанью народов, что они далеко внутрь линии нашей не делают набегов, на что, по многолюдству их, легко бы могли они решиться. Умножившееся в Кавказской губернии население заставило распространить жилища почти до самой Кубани, и потому наиболее подвержены они опасности. Неприятель имеет весьма сильную конницу, стоявшие на кордоне казаки наши^[8], если бы и не были рассыпаны на большом пространстве, не могли бы противостать оной, по несоразмерности сил, пехота же не имеет достаточной подвижности, чтобы воспрепятствовать набегам.

Я нашел на линии данное всем войскам запрещение не преследовать за границу хищников. Причиною сего боязнь моровой язвы, которая весьма часто появляется между закубанцами, сообщаемая им через Анапу из Константинополя. По связям закубанских народов с кабардинцами и сих последних с чеченцами, против их вообще одинаковая предпринимается осторожность. Они знают о сем запрещении и тем с большей наглостью производят разбой, и бывали даже примеры, что, возвращаясь с набега на земли наши, лишь только вступят на свою сторону, отзываются с насмешкою к преследовавшим их войскам или на кордоне стоящим пикетам и показывают безбоязненно похищенную ими добычу.

С радостью приняли войска приказание преследовать разбойников, и, конечно, не будет упущен ни один случай отмщения.

До сего не испытали мы еще большой опасности от заразы, и несколько раз появлявшаяся на линии была счастливо прекращена.

Я в 1816 году приехал в Грузию вместе с чумою, и нимало не подозревал о том. Конвойная, препровождавшая меня через горы, команда взята была из заразившихся донских полков, следовавших на службу в Грузию. Вскоре потом обнаружилась оная в полках, но уже я был в Тифлисе, и конвойная команда свободно со всеми сообщалась, следовательно, весьма многие могли быть сомнительными, и меры осторожности делались невозможными.

Полки донские успел я не допустить за один марш до Тифлиса, их расположили на открытом поле, свежий воздух октября месяца чрезвычайно способствовал очищению, и вся потеря ограничилась десятью казаками. Одни сутки позднее, если бы получил я известие о заразе, полки прошли бы Тифлис и отправились во все провинции. Нечаянный случай открыл заразу: в полках, при следовании через Кавказскую линию, было два человека умерших казаков. Число весьма обыкновенное, по которому нельзя ничего было подозревать чрезвычайного, но не знаю, почему вздумалось начальнику линии, генерал-майору Дельпоццо, приказать открыть и освидетельствовать умерших, и медицинские чиновники нашли на них знаки моровой язвы. Тотчас же отправленный ко мне курьер успел предупредить прибытие полков, но сами они о существовании между ними заразы ниже помышления не имели.

Впрочем, от заразы в здешней стране едва ли возможно предохраниться. Чиновникам и даже войскам можно внушить, сколько в таковых случаях спасительна предосторожность, но можно ли таковой ожидать от простолюдина, паче от мусульман, верящих предопределению? Таковых у нас весьма много, и у всех живущих близко границы есть родственные связи в соседственных землях и беспрерывные сношения, которых, при всей бдительности, прекратить совершенно невозможно. Тайным сообщениям способствует множество дорог, между коими есть некоторые, нам не известные. Словом, от чумы охраняет нас единое счастье!..

При обозрении линии, со вниманием рассматривал я окрестности города Ставрополя, ибо со временем намереваюсь я перенести туда губернский город и оставить Георгиевск^[9], как место самое губительное для всех, живущих в нем. Я приказал остановить все крепостные работы, жалея о тех, которые произведены с большими весьма издержками, и там, где давно уже видеть можно было, что они совсем ненадобны. Не мешало бы и моим предместникам сие заметить!

Из Георгиевска проехал я Гребенского войска в Червленную станицу, неподалеку от коей приготовлена была на Тереке переправа для войск, назначенных в Чеченскую землю.

Я приказал некоторой части перейти на правый берег и ожидать, пока соберутся прочие войска <…>.

Оставивши одну роту и 2 орудия для охранения переправы, весь отряд в один марш перешел от Терека на реку Сунжу.

Все владельцы селений чеченских, расположенных по берегу Терека, именующихся мирными^[10], находились при войсках.

Селения сии не менее прочих наполнены были разбойниками, которые участвовали прежде во всех набегах чеченцев на линию. В них собирались хищники и укрывались до того, пока мирные чеченцы, всегда беспрепятственно приезжавшие на линию, высмотрев какую-нибудь оплошность со стороны войск наших или поселян, могли провождать их к верным успехам.

Чеченцы, издали высматривая движение наше, не сделали ни одного выстрела до прибытия нашего к Сунже. Весьма немногие из самых злейших разбойников бежали из селений, по левому берегу лежащих, все прочие бывали в лагере, и я особенно ласкал их, дабы, оставаясь покойными в домах своих, могли привозить на продажу нужные для войск съестные припасы. В лагерь взяты были от сих селений аманаты^[11].

Старшины почти всех главнейших деревень чеченских были созваны ко мне, и я объяснил им, что прибытие войск наших не должно устрашать их, и если они прекратят свои хищничества; что я не пришел наказывать их за злодеяния прошедшего времени, но требую, чтобы вперед оных делаемо не было, и в удостоверение должны они возобновить давнюю присягу на покорность, возвратить содержащихся у них пленных. Если же ничего не исполнять из требований моих, сами будут виною бедствий, которых не избегнут, как явные неприятели. Старшины просили время на размышление и совещание с обществом, ничего не обещали, отзываясь, что ни к чему приступить не могут без согласия других. Приезжая нередко в лагерь, уверяли в стараниях своих наклонить народ к жизни покойно, но между тем из многих неосновательных рассуждений их, сколько неудобно исполнение требования о возврате пленных, можно было заметить, что они не имеют вовсе намерения отдать их. В совещаниях их находились всегда люди, нам приверженные, и от них обстоятельно знали мы, что известные из разбойников, не надеявшиеся на прощение за свои преступления, возмущали прочих; что многие из селений, по связям родства с ними, взяли их сторону и отказались ездить в собрание. Прочих же успели они уверить, что русские, как и прежде, пришли для наказания их, не потому не приступают к оному, что опасаются в летнее время вдаться в леса непроходимые. Что устроение крепости есть вымысел для устранения их, но что того не имеем мы намерения, и даже ни малейших нет к тому приготовлений; чеченцам нужно иметь твердость, и мы, пробывши некоторое время, возвратимся на линию.

Продолжавшиеся сряду три недели проливные дожди и холодная чрезвычайно погода препятствовали нам приступить не только к работам крепостным, но даже к приуготовлению нужных для того вещей и к начертанию укрепления. Сие наиболее утверждало чеченцев в мнении, что пребывание наше на земле их временное, и когда потом приступлено было к работам, они не переставали думать, что мы делаем только вид того и их оставим.

Впоследствии приказано было селениям, от коих были у нас аманаты, доставлять лес на постройку. Ближайшие не смели оказать непослушания, те же из селений, которые расположены были в отдалении или за известным урочищем, называемым Хан-Кале, где узкое дефиле, поросшее частым весьма лесом, делало дорогу непроходимою, отказали в доставке леса и объявили, что никаких обязанностей на себя не приемлют и ни в какие сношения с русскими не вступят. Повинующихся нам начали устрашать отгоном скота их и даже нападениями на их жилища. Урочище Хан-Кале начали укреплять глубоким рвом и валом, по всем дорогам выставили караулы и пикеты. Редкая ночь проходила без тревог; ибо подъезжая к противоположному берегу реки, стреляли они из ружей в лагерь. Нападая на передовые наши посты и разъезды в лесу, где вырубали мы хворост, всегда происходила перестрелка; словом, во всех случаях встречали мы их готовыми на сопротивление. К соседственным лезгинцам и другим народам горским послали они просить помощи.

В продолжении сего получил я от Шамиля Тарковского^[12] уведомление, что брат хана Аварского, управляющий небольшою провинцией^[13], называемой Мехтулли, смежною с владениями шамхала, давно прежде угрожавший овладеть его деревнями, собрав толпу вооруженных, захватил некоторые из оных. Что акушинский народ, сильнейший в Дагестане и воинственный, подстрекаем будучи Аварским ханом, и более еще беглым дербентским Ших-Али-Ханом, которого укрывал у себя, и грузинским царевичем Александром^[14], присылает к шамхалу старшин своих с требованием, чтобы, отказавшись от повиновения русским, присоединился он к нему и содействовал в предпринимаемых им намерениях, или, в случае несогласия, выгонят они его из владений. В подвластных своих примечал уже шамхал большое непослушание, и многие взяли сторону акушинцев.

Командующий войсками, в Кубинской провинции и Дербенте расположенными, генерал-майор Пестель, донес, что в Дагестане приметен рождающийся дух мятежа. Что горские народы, наиболее злобствуя на шамхала за приверженность его к нашему правительству, намереваются напасть на его земли; страшат так же уцмея каракайдацкого^[15], прибегнувшего наконец к покровительству нашему и, хотя поздно узнавшему, однако же, что нет для него другой надежнейшей защиты. Таковые известия сообщал беглый царевич Александр наследнику Персии, Аббас-Мирзе, и министру его, Мирзе Бюзурку, приписывая деятельности своей и усердию к пользам Персии, что он возмутил Дагестан против русских.

Письма сии были перехвачены, и явно открылось, что Аббас-Мирза для сего предмета доставлял царевичу деньги. Но всегда оных было, однако же, недостаточно, ибо царевич жаловался на свою бедность и точно претерпевал оную.

Аварский хан, имеющий вражду с уцмеем каракайдацким, давал у себя убежище людям, для него вредным, и подослал таковых для произведения возмущения в его владениях.

Генералу Пестелю дал я немедленно подробнейшие наставления.

С двумя батальонами пехоты, шестью орудиями артиллерии и, сколько можно собрав казаков, выступить к реке Дарбцах или ближе к городу Башлы^[16], буде есть место удобное для расположения лагеря. Город сей, имеющий до 3 тысяч семейств, заключал в себе всех людей, не повинующихся уцмею и явно недоброжелательствующих нам. Связи с горцами заставляли и прежних владетелей с осторожностью употреблять власть свою, снисходить к винам жителей, и сии наконец вошли в привычку худо повиноваться.

При войсках наших должны были находиться полковник Аслан-Хан Кюринский, со своею конницей, и конница Кубинская и Дербентская.

Генерал-майору Пестелю запрещено было начинать военные действия, но, оказывая к тому готовность, пропустя слух о следовании трех тысяч войск в Дагестан, для которых требовать заготовление продовольствия от шамхала, удерживать акушинцев во внимании к собственной защите и не допускать к оскорблению находящихся под покровительством нашим. Смиряя присутствием войск самовольство жителей города Башлы, удерживать их в повиновении уцмею, и тем усилить власть его. Взять под надзор в Дербент подосланных Аварским ханом, живущих во вражде с уцмеем, его родственников, делающих в подвластных ему разврат и беспорядки, уверив их, что предосторожность сия употребляется для охранения их от опасности, по злобе к ним уцмея.

Найти приличное средство войти в сношение с акушинским народом и требовать от него аманатов, или иначе могут в опасности быть, пасущиеся на плоскости в осеннее время, стада их.

Наклонить уцмея, чтобы войсками своими изгнал Абдула-Бека, зятя беглого Ших-Али-Хана, который похитил управление Табассарана, провинции, состоявшей частью под нашим покровительством, дав надежду уцмею, что сын его заступит его место.

Шамхала и уцмея уведомил я о назначении войск собственно для их защиты.

Аварскому хану, который до того казался приверженным, писал я, чтобы он старался воздержать акушинский народ от наглых угроз, которые смеет он делать владетелям подданным Императора, и чтобы брату своему воспретил поступать неприязненно с шамхалом.

Акушинскому народу дал я знать, что, приняв на себя обязанность не делать набегов на владения российские и утвердив то данною присягою, нарушение оной не оставит Правительство без наказания. Что неприязненным действием почту я нападение на земли, шамхалу и уцмею принадлежащие; что я лучше хочу предостеречь народ, которого желаю я спокойствия я нежели впоследствии подвергнуть себя упреку, что оставил его в неведении, какие бедствия он себе приуготовляет.

В Чеченской земле между тем приступлено к построению крепости, которая, по положению своему, стесняя жителей во владении лучшими землями, стоя на удобнейшей дороге к Кавказской линии и недалеко от входа через урочище Хан-Кале, названа Грозною.

В производстве работ, сколько могли, чеченцы делали препятствия. Нередко случалось, что солдаты, оставляя шанцовый инструмент, тут же брали ружья и отражали нападение. Но когда через реку Сунжу сделана была переправа и на противоположном берегу устроено укрепление, чеченцы менее появлялись на нашей стороне.

Все ближайшие к урочищу Хан-Кале селения или те, к коим полагали они, что войска удобнее пройти могут, вывезли лучшее свое имущество, жены и дети оставались в таком положении, чтобы при первой тревоге, удалиться в ближайшие леса, где приготовлены были шалаши. На ближайших полях брошен был хлеб, который, по боязни, не собирали, и уже в летнее время чувствуем был в оном недостаток.

Пришли наконец в помощь лезгины, и между чеченцами примечена большая деятельность в приуготовлениях к сражению. Повсюду показывались они в больших уже силах. Деревни по левому берегу Сунжи и одна на правом берегу, называемая Сунженскою, сохраняя все наружности преданности, не только лезгин, но и самих даже чеченцев, явно противящихся нам, к себе не принимали.

Между многих перестрелок с отрядами нашими, была одна весьма сильная, когда квартирмейстерской части^[17] подполковник Верховский послан был занять лес, в котором надобно было произвести порубку для строений.

Войска Донского генерал-майор Сысоев с малым числом казаков, сделав атаку на сильную чеченскую конницу, наказал за сделанное нападение на отводные наши караулы, причем изрубили они несколько человек.

Главное же дело происходило 4 августа.

С Кавказской линии должен был прибыть в лагерь большой транспорт с провиантом и разными другими вещами, при которых много было едущих к войскам чиновников. В конвое находились одна рота пехоты с пушкою и несколько казаков. Чеченцы с лезгинами вместе вознамерились сделать на транспорте нападение. О сем незадолго дали нам известие, и я навстречу транспорту отправил часть войск. Когда же из крепости замечено было движение в больших силах, то отправил я еще в помощь с частью начальника корпусного штаба, полковника Вельяминова. Неприятельская конница успела уже перейти реку Сунжу и пустилась на транспорт, часть пехоты шла вслед за оною, и еще довольно оной оставалось для охранения переправы. Увидев идущие из крепости войска наши, конница тотчас обратилась к своей пехоте, и сия двинулась навстречу нашей. Толпы ее, боясь действия артиллерии, не смели весьма приближаться, но стрелки вышли во множестве, и начался весьма сильный огонь.

В сей день чеченцы дрались необычайно смело; ибо, хотя недолго, могли, однако же, они стоять на открытом поле и под картечными выстрелами; но когда полковник Вельяминов приказал войскам идти поспешнее к деревне Ачага, куда бросилась неприятельская конница, как приметно, к переправе, ибо известен был в сем месте хороший брод, то чеченская пехота обратилась в бегство в величайшем беспорядке. На переправе происходило замешательство, и немало людей потонуло. Полковник Вельяминов мог их стеснить в селении Ачага, и артиллерии удобно было действовать с большим успехом, но жители селения сего, нам покорные и не участвовавшие в предприятии чеченцев, выбежали к нему навстречу, прося пощады. Он не мог не исполнить их просьбы.

Потеря в сем деле с нашей стороны была ничтожная, и транспорт без всякого вреда прибыл в крепость.

Вскоре после всего произошли между чеченцами и лезгинами несогласия и ссоры, и сии последние, не в состоянии будучи переносить жаркого летнего времени, потерпели ужаснейшие болезни и, оставивши не менее половины людей до выздоровления, удалились в дома свои.

Сим кончились все подвиги лезгин, и чеченцы, знавшие их, по молве, за людей весьма храбрых, вразумились, что подобными трусами они нас устрашали. Прежде в ожидании от них большого вспомоществования, разглашали они о прибытии их в больших силах; открылось наконец, что их было до тысячи человек.

Из Грузии известие, что укрывавшийся в горах беглый грузинский царевич Александр проехал тайным образом и с весьма малым числом приближенных нему людей в Ахалцыхский пашлык^[18], правдоподобно потому, что в Персию опаснее было проехать, ибо по дорогам туда повсюду поставлены были караулы, и татарам строго подтверждено было о тщательном наблюдении. Царевич проехал недалеко от штаба одного из донских казачьих полков, и, конечно, от оплошности командующего оным, который потому только избавлен мною ответственности, что я не хотел показать грузинам, что я желал достать его; ибо они, по невежеству, всегда почитали его опасным для нас человеком, и многие, недоброжелательствующие нам, старались размножить мнение, что правительство в некоторых случаях потому поступает снисходительно, что опасается огорчить дворянство, чтобы оно не приклонило народ на сторону царевича.

В бегстве его сей раз в Турцию провожатыми были чарские лезгины, имеющие повсюду связи, и, конечно, многие из наших, если не способствовали тому, то, без сомнения, знали. Начальство же было предупреждено с большою подробностью и к поимке все нужнейшие приняты меры.

Из Дагестана генерал-майор Пестель сообщил мне известие, что акушинцы намереваются прийти с войском и потом вступить с ним в переговоры; что жители города Башлы, видя расположенные недалеко от них войска наши, тайно приглашают их к себе на помощь; что уцмей, показывая притворно вражду с ними, сам того желает; ибо по свойствам недоверчивости, имеет сомнение, чтобы мы для пользы его хотели смирить башлынцев.

Я предписал, если точно придут акушинцы и захотят иметь с нами переговоры, не входя с ними ни в какое объяснение, требовать аманатов.

Если шамхал, уцмей, хан Аварский, будут предлагать какие-нибудь условия, напомнить им просто обязанности верноподданных. Между тем стоять лагерем в открытых местах, никак не вдаваясь в горы, или трудные местоположения, что в равнине, и имея с собою артиллерию, может он противостать всяким их усилиям.

Если нужна будет ему большая в войсках подвижность, чтобы все тягости отправить назад, и самый необходимый имея обоз, сохранял бы его в укреплении хорошо защищенном.

Подтвердил не побуждать неприятеля к действию; напротив, ничего решительного не предпринимая, дать время несогласию поселиться между ними; ибо без единоначалия и без привычки к послушанию, необходимы будут различные мнения, и следствие оных — раздор. Что собравшись в значительных силах, без приуготовления способов продовольствия, долго вместе пробыть не могут и возвратятся домой, а тогда на оставленных башлынцев напасть будет удобно; или, если по обширности города и по многолюдству в оном, нельзя будет разорить его, то, по крайней мере, нанести действием артиллерии большой вред в стесненном его расположении. Пользоваться случаями отгонять лошадей и скот, коих потеря тем чувствительнее, что составляет главнейшее здешних народов богатство.

Для усиления отряда генерал-майора Пестеля, из батальона, расположенного в Елисаветпольской крепости, приказал я отправить 300 человек.

В Дербенте распоряжено иметь огнестрельные запасы.

1-го числа октября поехал я из крепости Грозной на линии, где в селении Прохладном пригласил, к свиданию со мною, князей Кабардинских, главнейших из священнослужителей и знатнейших из узденей^[19]. Все почти приехали, кроме малого числа злейших разбойников, которые явиться не смели.

С досадою упрекал я им в нарушении обещаний вести жизнь мирную и самой присяги в том, несколько раз ими данной. Упоминал о многих в недавнем времени происшествиях, которые обнаруживают их самыми подлыми мошенниками, и что известные некогда храбрость их и воинственная между горскими народами слава помрачена презрительнейшими делами, одним гнусным ворам свойственными.

Поставил им в пример, того же года наказанный за укрывательство разбойников, Трамова аул, неподалеку от Константиногорска отстоявший, который, по приказанию моему, разрушен до основания, взято до 2 тысяч лошадей и весь скот, и что жителям оного только позволено было вывести жен своих и детей. Обещал, что равное сему и их ожидает наказание, если не переменят своего поведения, если родители не будут воздерживать детей своих и родственников, помещики своих подвластных; если священнослужители, имеющие большое в народе влияние, не будут делать предписываемых законом наставлений и внушения. Предложил им средством избегнуть грозящих бедствий то, чтобы, наказывая сами за воровство и возвращая похищенное, убийц представляли для наказания к российскому начальству. Что несколько таковых примеров воздержать разбойников, и за преступления злодеев не потерпят менее виновные, а начальство не будет принуждено посылать беспрерывно войска, которые разоряют землю прекраснейшую. Справедливость замечаний моих не допустила возражения, многие говорили, что есть средства исполнить требования мои и что они о том будут стараться, видя, что в советах моих заключается собственное их благо, но только два или три человека осмелились сказать при всех, что льстят мне обещаниями ложными, что ничего не сделают; ибо первейшим из князей надлежит сделать пример над своими ближними и выдать к наказанию за разбой, что трудно быть первым в подобном случае, ибо все прочие поругаться сим будут. Если же так поступят знатнейшие, то они готовы то исполнить, и ручаются, что средством сим прекратятся все беспорядки и боязнь, которую теперь имеют от русских, превратится в прежнее к ним расположение.

После сего расстался я с ними и тут же видел, что свидание было бесполезно. Со мною был генерал-майор Дельпоццо, который коротко знал их, и, бывши некогда главным в Кабарде приставом, чрезмерною кротостью своею и снисхождением, оставляя вины без наказания, наконец пропустил их и на самые преступления. Он был причиною уничтожения родовых судов, и с сим вместе начались разврат и беспорядки. Если странным казалось кабардинцам видеть главного начальника без той пышности, каковая окружала всегда моих предместников, то не менее удивлялись они, что на свидание с ними приехал я в сопровождении 180 человек пехоты, малого весьма числа казаков и с двумя пушками гарнизонной артиллерии, запряженной мужичьими лошадьми, с прислугою обветшалых гарнизонных канониров, когда все они вместе составляли не менее 600 человек. Я мог сие сделать с намерением, чтобы не показать особенного внимания, которым напрасно давно их баловали, но причина настоящая была та, что не можно было найти более войск праздных.

В сие время получил я из Дагестана донесение, что генерал-майор Пестель, заметив беспрерывные обманы жителей города Башлы и получив Аварского хана уведомление, что акушинцы идут в помощь каракайдацкому народу, решился он занять Башлы, что и сделал без всякого сопротивления. В то же время дал он знать, что хотя уцмей ведет себя со всею осторожностью и показывает вид приверженности, ибо за противные его поступки боится подвергнуть наказанию старшего сына его, живущего аманатом в Дербенте, но многие причины заставляют его думать, что он в сообществе с акушинцами и внушениями своими возмущает против нас башлынцев. Аварский же хан, о коем писал генерал-майор Пестель, как о участвующем в предприятиях акушинцев, тогда же прислал мне письмо с уверениями, что он старается наклонить их к отдаче аманатов, но я уже предуведомлен был о сомнительном его поведении и ему не верил.

Генерал-майору Пестелю приказал я взять от уцмея объяснения, каким образом идут к нему в помощь акушинцы, если он их не требовал, и почему ему нужна оная, когда российские войска ни ему, ни его подвластным обид не причиняют? И что если придут они к городу Башлы, то объявит ему, что я почту сие за измену с его стороны императору, и тотчас другой возведен будет в достоинство уцмея. В сношениях с акушинцами отдалят всякое влияние Аварского хана и ему отозваться, что не входите с ним в объяснение, как с человеком, народу сему не принадлежащим.

Акушинцам, по прибытии к Башлы, отразить оружием, и для того всегда в готовности оставить занимаемые в городе квартиры, ибо удобнее несравненно напасть на них в поле. С башлынцев взять непременно аманатов из лучших фамилий.

Вскоре после сего известил генерал-майор Пестель, что акушинцы, вместе с другими народами Дагестана, прибыли и расположились в 30 верстах от Башлы, с намерением напасть на войска наши и их истребить, надеясь на свою многочисленность.

От башлынцев взял уж он аманатов, и они объявили ему, что будут вместе с войсками нашими защищаться, в провианте делают охотно помощь. Генерал-майор Пестель, устроив некоторые около города укрепления, дожидался неприятеля спокойно.

О шамхале Тарковском дошли до меня слухи, что, невзирая ни на какие угрозы его неприятелей, он не согласился на предложения их с ними соединиться против нас и остался в приверженности своей непоколебимым, но что возмущение в его владениях понудило его оставить Тарки и удалить семейство его и имущество в место безопасное, а жители города, боясь нападения лезгин, большей частью рассеялись.

Генерал-майору Пестелю поручил я дать знать шамхалу, что как скоро только мне возможно будет действовать в пользу его, я ничего не упущу для владетеля, оказывающего столько похвальный пример верности Императору. До того же предложил Дербент убежищем для его семейства, где также могло сохраняться его имущество.

Возвратясь с линии в крепость Грозную, нашел я Сунженскую деревню, одну из богатейших, которой жителей особенно ласкал я, с намерением сберегая деревню, дабы лежащая поблизости крепость могла получать из нее все необходимые потребности, уже разоренною. Один из жителей оной выстрелил из ружья в солдата посланной за покупками команды, когда не отдавали ему вола из казенной повозки, которого называл он своим. Офицер приказал схватить преступника, но самого офицера лошадь схватили за повода, и он едва избавился от смерти. Команда должна была возвратиться. Начальник корпусного штаба послал успокоить жителей, чтобы за вину одного мошенника не боялись они мщения, но чтобы выдали преступника для должного наказания, которое он и потому заслуживает, что дерзостью своею подвергал опасности всю деревню. Посланный нашел жителей, поспешно выбирающихся из домов и удаляющихся в лес, и ему ответственно, что стрелявшего по солдату не отдадут и будут защищаться, если войска придут.

Начальник корпусного штаба пошел сам с несколькими ротами, желая, однако же, прежде уговорить их, но встречен был выстрелами; жены, дети и лучшее имущество были уже отосланы, оставались одни люди для защиты домов. Когда атаковали деревню, части же войск приказано было обойти, дабы отхватить отступление к лесу, все бросились бежать с такою поспешностью, что догнать было невозможно. Деревня взята, хлеб, фураж и годный лес на строение вывозились несколько дней.

После сего происшествия, деревни, лежащие на левом берегу Сунжи, недалеко от крепости, все были оставлены жителями, без всякой с нашей стороны причины. В них были многие благонамеренные люди и которые весьма желали спокойствия, но как между чеченцами совершенное безначалие, и ни воздерживать своевольных, ни наказывать преступных, никто не имеет права, ибо все почитают себя равными, то люди порядочные боятся подвергнуться ответственности за мошенников и оттого удаляются от места пребывания русских. Выдавать же злодеев в руки неверных, каковыми христиан разумеют, почитают погрешением против своего закона. Никакие благодеяния, ничто не может в душах чеченцев ослабить их недоверчивости, вселить в них чувство благодарности.

Во всех случаях, где в отношении к ним хотел я быть великодушным, самым наглым образом бывал обманут. Так поступили со мной жители деревень Ауллара и Аман-Хан-Кечу, но сих последних успел я наказать довольно чувствительным образом.

Все земляные работы крепости Грозной были приведены к окончанию в половине октября месяца, на зиму приуготовлялись для жилища гарнизону землянки, и для вооружения крепости доставлена была артиллерия. Чеченцы верили уже, что пребывание на Сунже русских не временное.

В сие время пронеслись разные слухи, что дагестанцы в больших весьма силах сделали на генерал-майора Пестеля нападение и дрались при Башлах в продолжении двух дней, и что намерены возобновить сражение, а часть войск отправить для разграбления Кубинской провинции, где войск почти не было. От генерал-майора Пестеля давно уже не было донесения, а из Казиюртского укрепления нашего на реке Сулаке дали знать, что сообщение с Дербентом прервано, и последнее предписание мое генерал-майору Пестелю не могло быть отослано.

По расчислению времени не мог я успеть прийти ему на помощь, но знал, что если появлюсь во владениях шамхала или угрожать стану провинции Мехтулинской, принадлежащей брату Аварского хана, бывшему причиною всех беспокойств, то находящиеся против генерал-майора Пестеля дагестанцы, особенно акушинцы, возвратятся, для защиты собственных границ. И потому, не медля, выступил я из крепости Грозной 25 октября.

Войска мои состояли из:

В крепости Грозной осталось девять рот 16-го Егерского полка, шесть орудий артиллерии и четыреста человек линейных казаков.

Переправившись через реку Сунжу, в устье ее, у селения Брагунского, пришел я в город Андрей 29-го числа и дал войскам день отдохновения. Здесь подтвердились слухи, что генерал-майор Пестель был атакован, но что находится в Башлах. Многие говорили, что в сражении мы много потеряли, что взяты у нас пушки, но в сем последнем мог я усомниться, ибо число пушек показывали более того, каковое у него было. Все утверждали, что аварский хан предводительствует возмутившимися дагестанцами.

В Андреево были подосланные акушинцами люди, для наблюдения за движениями и числом войск наших.

Я растягивал батальоны так, что казались они гораздо многочисленнейшими. Батарейные орудия играли важную весьма роль.

В город Тарки прибыл я 3 ноября и расположил войска по квартирам, ибо проливные дожди препятствовали идти далее. Шамхал находился при генерал-майоре Пестеле, жены его готовы были выехать из города и только потому остановились, что услышали о движении войск; лучшее имущество отправлено было за реку Сулак. Многие из жителей разбежались, боясь возмущения собственных подвластных шамхала. Все они вышли из послушания, некоторые пошли с оружием против русских, ибо в то самое время аварский хан возвращался от города Башлы и собирал войска для защиты Мехтулинской провинции, принадлежащей ему с братом его, Гассан-Ханом. В окрестных селениях привезены были раненные в сражении против генерал-майора Пестеля и для погребения тела убитых там. В измене генерал-майора Аварского хана не было уже сомнения.

Здесь получил я от генерал-майора Пестеля рапорт, что дагестанцы не менее 30 тысяч напали на него в городе Башлы и сражение было самое упорнейшее. В первый день мог он защищать построенную им вне города батарею и небольшие окопы, но жители города, оборонявшие некоторую часть укреплений, изменили и впустили неприятеля, который легко мог отрезать сообщение его с войсками, защищавшими ту батарею, и он должен был оставить ее и с нею вместе часть города, и расположиться по каналу, проходящему посередине города, что сосредоточило более его силы. Неприятель, по многочисленности своей, испытывал атаки со всех сторон, но безуспешно. Левый фланг войск наших был наиболее опасный, ибо неприятель все усилия употреблял, чтобы овладеть замком уцмея, который занимали две роты с одною пушкой. Он, прикрыт будучи возвышением, мог легко приблизиться к замку и начал рыть род траншей, дабы укрыться от ружейных выстрелов и, вероятно, чтобы удобнее зажечь деревянное строение, которое поверх стен замка расположено было. Пушка не могла уже действовать, и опасно было потерять замок, ибо одна дорога, для отступления войск возможная, проходила в самой близи от оного.

Генерал-майор Пестель удерживал замок сей и половину города еще одни сутки, беспрерывно сражаясь с упорностью, ибо неприятель сменял атакующих свежими войсками. Артиллерия наша наносила ужаснейший вред, и, конечно, она была причиною, что таким несоразмерным силам противостать было возможно. Наконец, войска наши отступили ночью, взяв с собою всех раненых. Неприятель долго не заметил отступления, ибо большой в городе пожар препятствовал. После хотя и преследовал, но отбит был с уроном. Жители города Башлы с большим остервенением бросались, чтобы отбить детей своих, которые взяты были в аманаты, но не могли успеть в том.

Генерал-майор Пестель на дороге к Дербенту должен был проходить некоторые деревни каракайдацкие. Все дороги были перекопаны или завалены, мосты истреблены, но слабо преследуемый неприятелем, без препятствия, обошел он их, склонившись к дороге, идущей по берегу моря.

Во всех сих сражениях, к удивлению, потеря наша в убитых и раненых не достигает 400 человек.

11 ноября, лишь только немного переменилась погода, выступил я из Тарки, по направлению на селение Параул в Мехтулинской провинции, где прежде живал аварский хан, будучи бахтулинским беком, до возвышения его в сие последнее достоинство.

За четыре дня до сего предписал я генерал-майору Пестелю, чтобы немедленно возвратился к Башлам и разорил город до основания, что удобно сделать он может; ибо все внимание дагестанцев обратилось к пришедшим со мною войскам, следовательно, не встретит он другого сопротивления кроме жителей Башлы.

В небольшом от города Тарки расстоянии увидели мы неприятеля, большими толпами занимающего вершины хребта, называемого Талгин, у подошвы коего должны мы были, прошедши несколько верст через него самого, переправиться. Короткий день, трудное движение артиллерии по грязной весьма дороге сблизили к вечеру прибытие к тому месту, где был въезд на гору по чрезвычайно крутой отлогости. Неприятель, перекопавши оную во многих местах, защищал большими силами. Поздно было начать дело, ибо надлежало изыскивать обход, и не иначе, как в виду неприятеля, следовательно, он повсюду предупреждая и имея выгоду местоположения, мог затруднять подъем войск на гору.

Я приказал им отойти и расположиться на ночлег.

Авангард мой сделал несколько пушечных и ружейных выстрелов и, конечно, не принесши никакой другой пользы кроме той, что увидел я, до какой степени лезгины боятся пушек. Некоторые из сопровождавших меня подвластных шамхала заметили на вершине горы самого Аварского хана. По крикам, во всю ночь продолжавшимся, и песням войск видна была его радость, что они нас не пропустили. Я готовился с рассветом начать действие и предвидел ощутительную потерю по трудности всхода на гору. Нельзя было отступлением ободрить неприятеля. В первый раз в стране сей появились русские войска и с ними главный начальник. Горские народы смотрели с вниманием на происшествия, и малейшая со стороны нашей неудача или действие, которому бы можно было дать невыгодное истолкование, соединяли всех их, и мгновенно имел бы я против себя большие силы; ибо в сие самое время все дагестанцы возвращались от города Башлы в дома свои, гордые успехом, что принудили генерал-майора Пестеля к отступлению.

Один из проводников, давний житель земли, хорошо знающий места, объявляет, что в четырех верстах есть дорога, которая, по трудности ее, оставлена жителями, но легко по оной может взойти пехота, и вероятно, что неприятель или малыми силами, или небрежно, ее охраняет. В полночь на сию дорогу послал я один батальон с тем, что если может он взойти на вершину, то чтобы, заняв находящийся на оной лес, присоединил к себе составляющие резерв две роты и ими старался взвести на гору два при них бывших орудия, а мне немедленно дать знать об успехе. Между тем, дабы развлечь внимание неприятеля со стороны хорошей дороги, где он ожидал нас, производилась в ночи перестрелка.

Бурная и чрезвычайно мрачная ночь посланному в обход батальону способствовала, пробираясь через густой лес, дойти неприметно до самых неприятельских караулов, которые были столько же нетрезвы, как и неосторожны.

Залп бывших впереди стрелков, крик «ура» и барабан такой произвели страх, что неприятель рассеялся, оставя на месте все, что имел с собою, и даже немало оружия. При сем случае было у нас только два раненых солдата, и батальон беспрепятственно овладел вершиною хребта; дорогу сию охранял брат аварского хана довольно с большим числом людей, но он бежал первый.

Всем прочим войскам приказал я туда следовать: не менее суток подымали мы на гору артиллерию нашу и обозы, но неприятель тотчас бежал со всех пунктов и не было противящегося.

Из некоторых близких селений явились старшины с покорностью, между прочими из одного, где в ту же ночь главный кадий акушинский^[20] с 4000 человек имел ночлег свой. Они пришли в помощь изменнику Аварскому хану.

В селении Параул не застали мы ни души, жители бежали из оного, но войска нашли богатое продовольствие и некоторую добычу; отсюда на донесение генерал-майора Пестеля, что в скорости не может выступить к городу Башлы, по неимению провианта и готовых огнестрельных запасов, повторил я, чтобы непременно исполнено было прежнее мое предписание, и что, по обстоятельствам, весьма правдоподобно, что он никакого не встретит сопротивления.

Надобно было разрушить сие давнее гнездо разбойников и нам злодейски изменивших; наконец уведомился, что он вышел с отрядом в Башлы и что в городе нашел весьма малое число жителей, которые при появлении войск разбежались, и он без помешательства мог зажечь город.

14 ноября приблизились мы к селению Большой Джангутай, где дожидался нас неприятель, занявший лежащие впереди довольно крутые возвышения, на коих были сделаны окопы и засеки. При самом начале сражения, когда нельзя еще было хорошо осмотреть местоположение, сделался такой густой туман, что в близком расстоянии различать предметов было невозможно, и сие необходимо, умедлив наши успехи, могло немало затруднить, ибо в шести верстах находившийся с 4000 человек кадий акушинский, мог прийти совершенно в тыл нам. И хотя взял я против того предосторожности, но, разделяя силы, уменьшал число сражавшихся. Возвышения были взяты на штыках, но неприятель с такой побежал поспешностью, что его могла догнать одна та часть войск, которая, с левого фланга обойдя, занимала уже часть селения. Выбежав из селения, встречен он был нечаянно казаками, которые нанесли ему вред. Спасением своим совершенно обязан он туману; ибо местоположение, как усмотрено после, представляло удобность отрезать отступление и всех истребить. Потерю, однако же, имел он довольно чувствительную; аварский хан в сем случае не находился, брат же бежал из первых; с нашей стороны ранено три офицера и рядовых убитых и раненых до пятидесяти человек.

Селение Большой Джангутай имело до 600 дворов, и в нем был дом брата Аварского хана довольно обширный.

Все приказано истребить, кроме одной небольшой части селения, которую оставили в пользу пришедшим просить пощады жителей, которые, всего лишившись, должны были проводить зиму без пристанища. От них узнали мы многие подробности и что Гассан-Хан имел немало войска, ибо в помощь к нему приходили живущие по реке Койсу народы.

На другой день послал я отряд разорить селение Малый Джангутай — 200 дворов, но далее не пошел, ибо выпал глубокий снег и начались довольно сильные морозы. Старшины многих деревень пришли просить помилования, и мне приличествовало даровать пощаду.

Войска возвратились в Параул, где в хороших квартирах дано им два дня отдохновения.

Акушинцы отправились домой, Аварский хан ожидал ответа на присланное ко мне письмо, в котором, признаваясь виновным в глупом поведении своем, просил прощения. Я отвечал ему, что нет подлым изменникам прощения, что он лишился чина своего и жалованья.

Он тотчас уехал в Аварское ханство, а я, в прокламации описавши подлую его измену, именем Императора лишил его чина генерал-майорского и получаемого им 5 тысяч рублей серебром жалованья.

В Парауле истреблен дом сего изменника, строение огромное и изрядное. Селение осталось сохранено, ибо в земле сей хотел иметь я людей благодарных.

Из Параула пошел я на Карабудаггент — принадлежащее шамхалу большое селение и против него бунтовавшее. Все трепетало от страха, жители вышли войскам навстречу.

Собранным старшинам и жителям истолкованы обязанности повиновения шамхалу, прощено прежнее преступление, по просьбе его, но, в пример справедливой строгости, повешен при всех один из здешних изменников, семейство его выгнано из селения, дом разорен до основания.

Во владениях шамхала водворилось совершенное спокойствие и тишина. В Карабудаггенте в первый раз увиделся я с шамхалом, который только что возвратился из Дербента.

Привыкши слышать о пышности многих из моих предместников, видев некоторое великолепие, когда с войсками отца своего находился он при генерал-аншефе графе Зубове, в походе против персиян^[21], он удивлялся неприхотливой жизни моей и простой одежде солдата. Короче познакомившись со мною, он признался, что имел сомнение, чтобы я был настоящий начальник, но что пришла ему мысль, что под именем своим прислал я другого генерала. Всякие нелепости находят место в головах здешних жителей!

В городе Тарки пробыл я три дня. Шамхал доволен был приведением в покорность земли его, уверился, что готов помогать я ему во всяком возможном случае. Он желал, чтобы, для охранения его, часть войск расположена была в городе, ибо опасался он акушинцев и брата аварского хана.

Имея другие намерения, не мог я уделить войск, и потому советовал ему стараться подвластных своих в таком расположении удерживать, чтобы они готовы были на его защиту, склонял его до некоторого времени не раздражать акушинцев и возобновить связи, которые прежде имел он между ними, не щадя некоторых для того издержек.

Шамхал скупостью своею потерял людей, ему доброжелательствовавших; ибо, но обычаям земли, чем знатнее владетель, тем большее число должен иметь приверженцев, которые не иначе приобретаются, как подарками и деньгами. Акушинцы же издавна сими единственно средствами всеми прежними шамхалами удерживаемы были на своей стороне.

Поручил шамхалу, по связям близкого родства его с уцмеем, внушать сему последнему, чтобы не изменил обязанностям верноподданного Государю, и старался обратить к повиновению возмутившиеся его владения, и, буде может, чтобы наказал дерзнувших поднять против нас оружие, в особенности лежащие на плоскости Терекешинские селения.

30 ноября возвратился я на линию и переправился через Терек к Старогладковской станице, откуда войска отпущены на назначенные им квартиры. В сем году были они на работе при крепости Грозной и в походе сряду 7 месяцев. Государю Императору донес я, что лично, видев положение Андреевских, Костековских и Аксаевских владений, нахожу необходимым устроение крепости при селении Андрей, которое, произведя богатый торг, удовлетворяет всем необходимым потребностям горцев, и что сих последних со временем, не употребляя оружие, но одними нуждами их, можно будет содержать в зависимости; что крепость сия на спокойствие левого фланга Кавказской линии будет иметь немалое влияние, и довел также до сведения, что старшего андреевского владельца или князя по неспособности его и невоздержанному поведению переменил я другим, испытанной к нам приверженности.

Командующему в крепости Грозной приказано в зимнее время порубить лес, покрывающий ущелье Хан-Кале, через которое проходит лучшая и кратчайшая дорога ко всем большим чеченским деревням. Для сообщения от Терека до сей крепости и при селении Старый Юрт устроен редут, и в нем расположена рота. Всем владельцам лежащих по правому берегу Терека деревень дано наставление не терпеть у себя вредных людей, не пропускать через земли свои хищников и выставить в известных местах караулы.

Начертаны правила самые строгие, коими руководствоваться должны начальники воинские, в отношении к владельцам, каким сии последние обязаны им послушание и подвластные их повинностями. Вместо дани постановлено, по наряду начальников, высылать на службу людей с собственным вооружением и на своем содержании.

Еще не было примера, чтобы кто заставить мог чеченцев употреблять оружие против своих единоземцев, но уже сделан первый к тому шаг, и им внушено, что того всегда от них требовать будут. Прекраснейшая земля и другие выгоды, коими они пользуются, и боязнь, с потерею их, подвергнуться бедности, которую претерпевают непокорствующие, строго преследуемые, вынуждают со стороны их сие повиновение.

В продолжительное отсутствие мое прибыли из России виртембергские колонисты^[22], в числе 500 семейств. Министр внутренних дел, по неосмотрительности, препроводил их тогда, как не только не сделано было никаких, для водворения их, приуготовлений, даже не было достаточно казенной земли для них. Старшины сих колонистов представили прошение свое Государю, во время его путешествия, и ему угодно было приказать, чтобы они отправили ко мне несколько человек, которые бы могли предварительно узнать, какие предложу я им для поселения земли, и найдут ли они ожидаемые ими выгоды? Они приезжали в Грузию, все рассматривали в подробности, но прежде нежели уведомить могли свое общество о сделанных наблюдениях, на возвратном пути своем нашли оное на Кавказской линии. Колонисты, не ожидая никаких известий, отправились вслед за ними. Большую часть из них застигло в городах холодное время, надобно было снабдить их теплою одеждою, недостаток способов к препровождению их через горы умедлил движение их, люди испытали болезни, много пало скота, и колонисты, вместо обещаний правительству не требовать никаких пособий, стоили оному одним своим доставлением около миллиона рублей, включая вспоможение, данное некоторым семействам на обзаведение.

Я, желая дать грузинам пример хозяйственного порядка и показать праздным и развратным жителям здешней страны, каким благосостоянием обязан бывает поселянин своему трудолюбию, желая упорствующих в невежестве своем познакомить с некоторою, им незнакомою, промышленностью и домашними изделиями, могущими служить к их обогащению, выписал тридцать семейств колонистов, изыскивая тех из жителей Германии, которые, при испытанной нравственности, отличаются порядком домашнего устройства. Министр доставил мне первых ему попавшихся, и я не достиг своей цели. Но такого количества, в каковом прибыли колонисты, я никогда не желал, а еще менее мог быть довольным, нашедши их секты сепаратистов, без всякой нравственности, преданных разврату, невоздержанных, небережливых и праздных.

Многие из них бывали солдатами в числе контингента, который давал Рейнский Союз Наполеону^[23].

Наделение землями колонистов тем большее представляло затруднение, что не было достаточно оных на левом берегу Куры, где желал я расположить их поселения, дабы в безопасности сохранить заведения, больших казне издержек стоящие.

На правом же берегу нет благонадежных средств ограждения, в случае войны с персиянами или турками, ибо для разорения поселений не нужны значительные силы, которые всегда почти отразить возможно, недостаточно набега конной партии, от чего остеречься решительно нет способов, по множеству у неприятелей конницы, по множеству дорог. Итак колонисты, по необходимости, поселены на правом берегу, чего не должно было случиться, если бы прежде нежели прислать их в большом, несоразмерно способам, количестве, спрошено было мнение местного начальства.

Во время пребывания моего на Кавказской линии проехал в Петербург и возвратился обратно чиновник, посланный от шаха персидского с письмами и подарками к высочайшему двору. Желая предупредить о сем министерство, я приказал открыть письма и сделать им перевод, удержав некоторое время чиновника. Ему предоставлено было, что то же самое сделано было с письмом моим, прежде нежели предоставили его шаху. Письма и подарки были только предлогом, но чиновнику сему поручено было просить о признании Аббас-Мирзы наследником Персии, чего не сделал я, бывши там в качестве посла.

Причины сего и сделанные мною по сему предмету представления не найдены уважительными, хотя, между прочим, замечал я, что не приличествует взять в защиту сторону неправую, ибо шах избрал наследника вопреки закону земли, предоставляющему право старшему из сыновей, и Аббас-Мирза признан наследником, о чем объявило мне министерство, спустя десять месяцев, совестясь, быть может, основательных моих возражений! Достойный сей наследник с удовольствием окружает себя всеми вредными для нас мошенниками, в беспрерывном сношении с обитателями Кавказа, возбуждая их против нас и расточая на то деньги. Ласкает и осыпает дарами недовольных правительством или недоброжелательствующих оному.

В начале сего года предоставлен мною Императору проект системы крепостей для здешнего края.

Главнейших предположено пять крепостей:

В Редут-Кале, на берегу Черного моря, где склад привозимого из России провианта для войск, находящихся в Имеретии, Мингрелии и Гурии, для них воинских припасов и всех вообще потребностей, и в котором месте единственная, хотя весьма небезопасная, пристань для торговли, со временем могущей распространиться.

В Гумри, на границах с Турцией и Персией, откуда в сию последнюю удобнейший путь во всякое время года, и здесь устроенная крепость закрывает дороги в Грузию.

В Карабагском ханстве, ближе к Араксу, сколько для защиты земли, столько на случай действий против самой открытой и менее удобной к обороне части Персии.

В оставленном городе Старой Шамахе — для закрытия дорог, идущих к Дагестану, который удобно возмутить, дав ему некоторое пособие войсками, то есть действуя оными против Кубинской провинции.

На урочище Гарцилсал — для охранения единственного сообщения с Россиею через Кавказские горы. Крепость сия предполагается необходимою в таком случае, если бы соединенным усилием соседей наших противостать и имели мы средств и Грузия должна была подпасть власти их.

Обладание сие будет мгновенным, ибо неприятель не в состоянии употребить, для удержания оной, достаточных сил во всегдашней готовности, которых бы порознь не могли мы преодолеть. Особенно же имея за собою свободный вход в Грузию, которого отнять нет никакой возможности.

Проекты сих крепостей и сметы должны быть рассмотрены Инженерным департаментом и взнесены на утверждение Государю.

Меньшие или второго разряда крепости, смотря по обстоятельствам, строятся или уничтожаются, по распоряжению главного в здешней стране начальника.

Для обороны сих крепостей предлагал я, независимо от действующих войск, составить особенные гарнизоны на равных преимуществах с армейскими полками, с тем, чтобы часть оных была подвижною и во всегдашней готовности для защиты края, ибо не все вдруг крепости могут быть угрожаемы неприятелем. Обозы для оных предположены были чрезвычайно умеренные, следовательно, мало лошадей и потому издержек.

Одежду для солдат предлагал я более с климатом согласованную, различествующую от теперешней, повсюду единообразной и для знойной Грузии и для Камчатки ледовитой. На случай, если бы не скоро был рассмотрен проект мой или бы совершенно не удостоился одобрения, просил я усилить корпус тремя полками пехоты и двумя ротами легкой артиллерии.

В то же время сделано Государю представление, чтобы, если присланы будут из России два батальона пехоты, то, успокоив совершенно Абхазию, можно будет для Черноморского флота доставить неистощимые корабельные леса наилучшего качества. В пример поставлены строящиеся при тамошних берегах большие купеческие суда турецких подданных, потому что нигде за столько ничтожную цену сделать таковые невозможно. Предположено в бухте, именуемой Пицунда, лучшей по всему Восточному берегу Черного моря, сделать заведение, в котором бы хранились заготовляемые леса для отправления по назначению. Охранение сего заведения, как и устроение на границе Абхазии крепостцы при урочище Гогра, для пресечения пути, от стороны Анапы, делающим набеги горцам, подданным Порты, должен возлежать на сих двух батальонах, и по расчету, их для того весьма достаточно.

Дорогою, чрезвычайною ценою поставленный в Черноморское адмиралтейство корабельный лес должен проект сей сделать заслуживающим особенного внимания.

Декабря 25-го дня возвратился я в Тифлис.

В Грузии, в продолжении лета, лезгинами делаемы были набеги на Кахетию, но повсюду были отражены и чувствительного вреда не причиняли. Живущие в Ахалцыхском пашалыке, семьями поселившиеся лезгины, делали в Карталинии хищничества. На письма заступающего место мое, генерал-лейтенанта Вельяминова 1-го отзывался паша Ахалцыхский, что вышлет их на прежние жительства в горы.

В ханствах было покойно. В Шекинском озлобленные прежними поступками хана жители явную оказывали к нему ненависть, и я должен был употреблять меры для удержания их в послушании. Хан строгим наблюдением определенного мною пристава содержим был в пределах умеренности. Жители довольны были защитою правительства, ибо послан был от меня штаб-офицер для понуждения хана удовлетворить их за присвоенное несправедливо имущество, за прихотливо наложенные на них денежные штрафы, и взыскание сие простиралось до ста тысяч рублей ассигнациями.

Мустафа-Хан Ширванский способствовал живущим в горах, беглому царевичу Александру и изменнику Ших-Али-Хану Дербентскому, в тайных их с Персией сношениях, пропускал через земли свои посланцев от горских народов, и сим Персия обещевала или дать деньги, или умножить на границе свои войска, заставить нас развлечь силы наши и тем доставить средства дагестанцам производить опустошение в наших провинциях.

Замыслы сии принадлежат Аббас-Мирзе, но в исполнение приводил их находящийся при нем Мирза Бюзурк, который, образуя его в юности и впоследствии сохранив над ним влияние, совершенно управлял им.

По наружности же Мустафа-Хан старался казаться приверженным, и я не имел до сего средств изобличить его в поведении, хотя многие весьма подробности об изменнических поступках его сообщены мне были одним из чиновников его, служившим в походе в Дагестан.

Сурхай-Хан Казыкумыцкий, самый хитрейший из мусульманских владетелей и ненавидящий русских, возбуждал против нас дагестанские народы, но, сохраняя вид доброжелательствующего нам, не раз писал ко мне, что оскорбляется, оставаясь без воздания за непоколебимую верность. Со всеми ими был я в приязненной переписке, в ожидании удобного случая воздать каждому по заслугам.

В самом городе Тифлисе начинали оказываться некоторые перемены. Сколько можно расширялись улицы, разорением строений грозящих падением, учреждались площади и возводились как казенные, так и некоторые частные здания, лучшие прежних. Я приказал разрушить обветшалые и ни к чему не надобные городские стены, дабы соединить форштадт^[24], на котором, по привычке страшиться прежних беспокойств, жители никак не хотели поселяться. Против меня был ужаснейший в городе ропот, и действия мои называли прихотливыми. Так, бранили меня за армянское старое кладбище, находившееся в лучшей части города, которое велел я обратить в площадь, но на сей площади менее нежели через две недели хорошо расположенная иллюминация, поставленная музыка и песенники привлекли множество народа, и порицавшие меня перестали быть недовольными моим распоряжением. Надеяться можно, что город примет другой вид, и даже в скором времени могло бы сие последовать, если бы здешнее дворянство не было чрезвычайно запутано в своих делах и весьма бедно.

Для возведения казенных зданий пожаловано было Императором, по представлению моему, сто тысяч рублей медною монетою, которая при моем предместнике, генерале Ртищеве, прислана была для мелочной войскам раздачи; ибо медь обращалась здесь в выгодном весьма курсе. Так же сто тысяч рублей ассигнациями (в червонцах), которые представил я в казну, по возвращении из Персии, сбереженные от сумм, на содержание посольства отпущенных.

Предположив в сем году отправиться на Кавказскую линии, сделал я поручение об изыскании новой дороги из Грузии в Имеретию или исправлении прежней, для движения тягостей.

Из Нухинского ханства послано было несколько человек для исследования о дороге на Кубинскую провинцию, через ветвь гор, отделяющуюся от Кавказа и вообще называемую Солват. По тому же предмету производились изыскания и от стороны Кубы.

Гвардейского Генерального штаба капитана Муравьева 4-го назначил в экспедицию, для обозрения восточного берега Каспийского моря, собрания сведений о народах туркменских, по оному обитающих, об их количестве, торговле, промышленности и о прочем.

Ему поручено было изыскать удобную для судов пристань и место для устроения крепости и, буде нет особенной опасности в переезде степи, отделяющей Хиву от моря, отправиться с письмами от меня к хивинскому хану, на каковый случай дал я капитану Муравьеву приличные подарки и приказал употребить возможные убеждения в дружественном расположении к хану российского правительства, и сколько торговля, обеспеченная от набегов живущих на степи народов, может принести взаимных выгод.

Основание торгового заведения на Восточном берегу было мнением адмирала Николая Семеновича Мордвинова, предложенным им на рассмотрение Комитета министров, от коего и получил я оное при отъезде в 1816 году в Грузию, дабы, при удобном случае, собрал я нужные по сему предмету сведения и их представил.

Что же касается до сношений с ханом хивинским, я начал их сам, рассуждая, что, не имея некоторых познаний о самой земле, с которою намереваемся распространить торговые связи, не можно с верным расчетом приступить к оным, и еще менее решиться на заведения, требующие от казны издержек, немало значащих. Сношения от имени моего предпринял потому, что знал своеобычный и гордый характер хана и что скорее мне приличествовало снести, нежели самому правительству, если бы он сделал гордый и дерзкий отзыв, который мог последовать, по его понятию о своем могуществе и в надежде на ограждение степями непреодолимыми. К тому же имел я в предмете живущих в Персии английских Индийской компании^[25] чиновников, которым посланная от правительства экспедиция могла наводить сомнение, а от меня отправленный офицер ни малейших не возбуждал подозрений, особенно когда я нарочно не скрыл о том и писал к персидскому министерству, чтобы суда наши приняты были дружественно, если им случится зайти в Астарабат.

Берег восточный Каспийского моря со времен Петра Великого обращал на себя внимание^[26], и есть довольно хорошее описание оного нашими офицерами, но о пути в Хиву по сему направлению, и собственно о самой земле, не мог я ничего сообщить капитану Муравьеву в руководство.

В письмах моих к хану употреблены скромные выражения собственно на счет мой, например: Великий и Могущественный Главнокомандующий, и тому подобное. Долго писал я обыкновенным образом, но приметил, что здравое суждение не столько внятно здешним народам, как пышные глупости.

От шамхала Тарковского и военного начальника в Кубинской провинции получал я известия, что акушинцы возмущают соседственные им дагестанские народы, и в особенности наказанных в прошедшем году жителей Мехтулинской области, обращая сих последних на шамхала; что башлынцы живут по-прежнему в городе, в надежде, что акушинцы защитят их, если бы русские вздумали их выгнать; что владения уцмея каракайдацкого готовы к возмущению, хотя сам он нимало не примечен в участии; что идущие от Дербента на линию торговые караваны подвергаются грабежу и уже нет безопасного сообщения.

Словом, видна была необходимость наказать акушинцев, которых самонадеянность и дерзости начинали быть несносными.

По поводу сего, повторив представление о прибавлении войск, я, в рапорте моем, от 12 февраля, писал следующее:

«Государь! Внешней войны опасаться не можно. Голова моя должна ответствовать, если вина будет со стороны нашей. Если сама Персия будет причиною оной, и за то ответствую, что другой на месте моем не будет иметь равных со мною способов. Государь, употребив меня в качестве посла, дал мне средства иметь те сведения о земле, которые другой долго собрать не может.

Видел я, каких стоит Персии усилий одна Хорасанская провинция, в которой не может в продолжении девяти лет погасить возгоревшееся пламя мятежа, и Хорасан не повинуется.

В мое пребывание в Султании и, можно сказать, под моими глазами, с поспешностью отправлены были войска на место истребленных хорасанцами. Не укрылся от меня ропот подданных на беспутное управление, на изнуряющие налоги; знаю, что не встретим сопротивления со стороны жителей пограничных провинций, напротив ожидать можем пособий.

Сии сведения составляют преимущество мое над теми, которые займут мое место, и она обратиться во вред ей. Внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее. Горские народы примером независимости своей в самых подданных Вашего Императорского Величества порождают дух мятежный и любовь к независимости. Теперь средствами малыми можно отвратить худые следствия; несколько позднее и умноженных будет не достаточно. В Дагестане возобновляются беспокойства, и утесняемы хранящие Вам верность! Они просят справедливой защиты у Государя Великого, и что произведут тщетные их ожидания?

Защита сия не состоит в бесславном рассеянии и наказании мятежников, ибо они появляются после, но необходимо между ними пребывание войск, и сей есть единственный способ смирить их.

Народ дагестанский, акушинцы, о коих доносил я прежде, виною всех беспокойств, и так далеко простирается его дерзость, что если Вашего Величества и не будет Высочайшего соизволения на дополнение корпуса, я должен непременно идти для наказания сего народа, и мне, Государь, не за себя страшиться надобно будет. Иначе Кубинская богатейшая наша провинция может быть угрожаема нападением, и за ее непоколебимость ответствовать не можно. Теперь уже нет у нас сообщения верного Кавказской линии с Дербентом, пресеклась торговля от расхищения караванов и убийства торгующих. Так было и прежде, и, конечно, ничего не будет хуже того, что было при последних моих предместниках, но не в моих правилах терпеть, чтобы власть Государя моего была не уважаема разбойниками и чтобы народы покорствующие вотще надеялись на его защиту».

Начальником в Дагестане определил я генерал-майора барона Вреде, на место генерал-майора Пестеля, которому выпросил отпуск с состоянием по армии. О нем узнал я, что во время пребывания его в городе Башлы с отрядом войск он редкий день не был пьян, жителей города не только не умел содержать в должном повиновении и не видел, что они вывозят семейства свои и имущество и явное имели с неприятелем сношение, но, сверх того, раздражал их самым оскорбительным распутством. Старшим по нем чиновником был командир Севастопольского пехотного полка, подполковник Рябинин, во всех его упражнениях лучший ему товарищ; оба они не были при войсках в сражении, генерал-майор же Пестель замечен еще весьма робким, и даже вне опасности не способным распоряжать, и если бы не управляли войсками артиллерии подполковник Мищенко и майор Износков, командующий батальоном, то могли они испытать величайшую потерю и быть совершенно разбитыми, и генерал-майору Пестелю дано было место и подполковнику Рябинину полк, по наилучшим о них свидетельствам, и таковыми обманут будучи, представил я их обоих к награждению за сражение при Башлы.

Начальника корпусного штаба, генерал-майора Вельяминова, отправил я во Владикавказ, приказал ему, проходя до крепости Грозной, осмотреть реку Сунжу и лежащие на ней временные укрепления, Надзрановский редут при ингушевских селениях и преградный стан, построенный генерал-майором Дельпоццо, по моему разрешению. Далее должен он был видеть прорубленную через урочище Хан-Кале дорогу, и потом, собрав на Кавказской линии войска и переправясь у Шелководского селения за реку Терек, следовать к городу Андрей, где на устроение крепости имел уже я высочайшее соизволение.

В продолжении зимы приказано было старшему андреевскому князю заготовить лес для строений, за чем обязан был наблюдать и главный пристав; но некоторые из жителей, обыкшие к своевольствам, не желая исполнить сей первой для них повинности, и прочих от послушания отвратили.

Прибывши с войском, начальник корпусного штаба привел все в должный порядок, и начались нужные к работам приуготовления.

Я остался в Грузии, по случаю некоторых беспокойств в Шамшадильской дистанции^[27]. Там агалары^[28], недовольные введенными мною в управлении переменами, наклоняли народ к возмущению, дабы тем понудить меня оставить все на прежнем основании. Обширные родственные связи шамшадильского султана способствовали ему иметь сильное влияние на большую часть простого народа, и сей, по привычке покорствовать ему, не вникнув в выгоды нового постановления, умышленно толкуемого ему в превратном смысле, так же приносил мне просьбы об отмене оного. Приближалось время, в которое жители дистанции удаляются на кочевья в горы, к самым границам Персии; приносились слухи, что султан намеревается бежать и увлечь с собою народ.

Я приказал усилить войска, которые обыкновенно высылаются для караула при кочевьях, а генерал-майору князю Мадатову взять под стражу сулатана и одного из главнейших агаларов Казахской дистанции, которые и отправлены на жительство в Россию. Строгость водворила спокойствие, и здешние жители увидели пример, что упрямство не всегда средство благонадежное против распоряжений начальства.

Наконец, получил я высочайший рескрипт, коим одобрено предложение мое об устранении в здешней стране крепостей, без всякой перемены.

Проект о составлении особенной обороны крепостей, независимо от действующих войск, не утвержден. Император назначил новый комплект для полков Грузинского корпуса, и впредь каждый из них, в трех батальонах состава своего, должен иметь унтер-офицеров 300, рядовых 3600 человек. Средние батальоны должны быть обращены на защиту крепостей.

Для укомплектования по-новому корпуса, вместо рекрут, в которых всегда чувствительная от климата происходила потеря, назначены полки, и им дано повеление расположиться и ближайших губерниях, откуда мог я взять их, когда надобно.

Полки сии суть следующие:

Находившийся временно при корпусе 8-й Егерский полк поступил так же в укомплектование прочих.

От прежних полков корпуса должны составиться кадры и отправиться для сформирования в России полков. Из штаб- и обер-офицеров, не исключая самих командиров полков, предоставлено мне было оставить в Грузии тех, кои могли мне быть нужными.

Назначены были, сверх того, две легкие артиллерийские роты. Государь приказал во всех войсках переменить старое и к употреблению не годное оружие. Было еще таковое со времен покойной Екатерины II.

Состоявший в корпусе Грузинский гарнизонный из 2-х батальонов полк уничтожен.

При сем умножении корпуса имел я случай отправить с кадрами офицеров не столько здесь нужных, или которые желали возвратиться в Россию, оставить здесь на службу способнейших из прибывших.

Государь преподал мне большие средства к приведению дел здешней страны в лучшее состояние. Невзирая, однако же, на все количество пришедших из России войск, в корпусе по новому положению был изрядный недостаток до комплекта.

О сделанном мною предложении переменить одежду солдат, приспособляя оную к здешнему климату, вовсе умолчано.

17 июня отправился я на Кавказскую линию и скоро прибыл к городу Андрей. Во владениях Кумыцких было покойно.

К устроению крепости нельзя было приступить, потому что место засеяно было хлебом, и надобно было вырубать много весьма леса. Не прежде половины июля начались работы. Вблизи живущие чеченцы и народ ауха часто беспокоили отводные караулы лагеря.

Отряд войск состоял из:

Один из сих последних составлен был из прибывших рекрут, которые ни на какую не употреблялись службу; батальон же Троицкого полка отделен был на прикрытие через Терек переправы и сообщение с Кавказской линией.

Артиллерии состояло:

Со стороны Кубинской провинции небольшою частью войск наблюдаемы были дороги, выходящие из Казыкумыцкого ханства, ибо явно было неблагонамеренное поведение Сурхай-Хана, также обращали на себя внимание табассаранцы, в совершенном возмущении бывшие.

Дабы с помощью сих народов не могли акушинцы сделать нападение на Кубу или разорить ханство Кюринское, принадлежащее верному нам, полковнику Аслан-Хану, приказано, под начальством генерал-майора князя Мадатова, составить отряд из 1500 человек пехоты, 300 казаков и 8-ми орудий артиллерии; при нем должна была находиться конница, собранная в ханствах Шекинском, Ширванском и Карабахском. Она значительно могла усилить отряд, но между тем не меньшую приносила пользу, служа залогом в поведении ханов. Неохотно приняли они сие поручение, но не смели его не исполнить. Мустафа же Хан Ширванский не прислал ни одного из знатных людей или ему близких.

Аслан-Хан Кюринский с величайшим усердием присоединил к нашим войскам конницу свою и пехоту, которые набрать мог.

Генерал-майор князь Мадатов, сделавший смелый марш в самые твердые места Табассарана, разбил мятежников. Жители, пребывшие верными, много способствовали ему знанием земли и дорог. Главный бунтовщик эрсинский, Абдула-Бек, зять беглого Ших-Али-Хана, имевший большое влияние в народе, потеряв имущество, бежал в горы.

Жители города Башлы, ожидая наказания, пригласили разные народы соседних вольных обществ, и между ними отличающийся храбростью народ, называемый кабодерги, и в силах довольно значительных вознамерились защищать город, в котором успели поправить почти все строения, в прошедшем году генерал-майором Пестелем разоренные. Генерал-майор князь Мадатов атаковал город, и жители, весьма недолго защищавшись, рассеялись. Дом уцмея и весь город разрушен до основания, уцмей, со своей стороны, собрав людей, ему приверженных, войскам нашим содействовал, но сам лично, по недоверчивости, избегал случая быть при войсках.

Желая уничтожить в нем чувство недоверчивости и показать ему, сколько начальство готово благотворить во всяком случае людям, постоянным в своих обязанностях, приказал я отпустить сына его, живущего в Дербенте в виде аманата. Лишь только получил он его, тотчас с ним и со всем семейством удалился в верхний Каракайдак, который не оказывал нам повиновения.

Генерал-майор князь Мадатов имел с ними свидание, но не иначе, как поехав к нему один, тогда как он сам окружен был толпою вооруженных людей. Напрасны были старания уговорить его, чтобы возвратился. Он обещал быть в верности непоколебимым, но приметно было желание изменить. Вскоре потом, набрав партию, делал он набеги на дорогу между Дербентом и Тарки, грабил проезжих и торгующих и вошел в связи с явными нашими врагами, думая, с помощью их, удержать за собою свои владения.

Таковы были многих надежды на Дагестан и дотоле еще могущественных акушинцев. Генерал-майор князь Мадатов, делая с отрядом движения, не давал ему поблизости верного убежища. Родственники его, во вражде с ним бывшие и сильную в народе имевшие партию, действовали против него вместе с нами.

Они успели жителей города Башлы привести в раскаяние, и как они, равно жители селений Терекеминских, приняли присягу на подданство, и им позволено возвратиться на прежнее жительство.

Вместе с сим лишился уцмей всех своих доходов. Не было средств наделять наградами приверженцев, не из чего было составить войск, и те, которые прежде обнадеживали в помощи, видя его ничтожество, к нему охладели. Прокламацией объявил я его изменником и что никто из фамилии его впредь не будет уцмеем.

Таким образом, уничтожилось достоинство уцмея, несколько веков существовавшее в большом между здешними народами уважении.

В течение августа Аварский хан начал собирать горские народы, обещая им не только препятствовать нам производить работы, но прогнать нас за Терек и разорить Кизляр; легковерные последовали за ним, и их составилось не менее 6 или 7 тысяч человек. Он пришел к селению Болтугай, в 16 верстах от Андрея, лежащему на реке Койсу, и занял в ущелье весьма твердое место, которое, сверх того, укрепил завалами и окопами. Чеченцы пришли ему на помощь: жители Кумыхских владений готовы были поднять оружие, из Андрея многие из узденей, отличнейший класс в городе составляющих, с ним соединились. Принадлежащие городу деревни, называемые Салатавскими, нам изменили; словом, все вокруг нас было в заговоре.

Чеченцы сделали нападение на табуны нашего отряда и отогнали не менее 400 упряжных лошадей артиллерии и полкам принадлежащих. Недалеко от лагеря повсюду были неприятельские партии, сообщение с линией удерживаемо было большими конвоями, от самого лагеря и до переправы на Тереке. Пост на Сулаке, при селении Кази-юрт, должен был я усилить двумя ротами и с двумя орудиями, ибо дагестанцы угрожали пройти прямейшею на Кизляр дорогою.

В сем положении производил я работы даже в ночное время, при зажженных кострах, спеша сделать укрепления способными к какой-нибудь обороне, на случай нападения до прибытия войск, которых ежедневно ожидал я из России.

Первый пришел ко мне 42-й егерский полк из Таганрога, и я, дав ему самый краткий растах, в ночь на 29 августа, выступил, чтобы атаковать аварского хана. В крепости, совсем еще не вооруженной, оставил и достаточный гарнизон и несколько пушек.

Неприятель впереди позиции своей встретил мой авангард сильным огнем и бросился с кинжалами. Две роты 8-го егерского полка, удивленные сею, совсем для них новою, атакою, отступили в беспорядке, но артиллерия удерживала стремление напавших. В сие время прибыли все войска, и батальон Кабардинского пехотного полка, ударив в штыки, все опрокинул, и если бы изрытые и скрытые места не способствовали бегству неприятеля, он понес бы ужасную потерю, но скоро мог он собраться позади своих окопов. Деревню Болтугай тотчас заняли наши войска. Я, избегая потери, не допустил атаковать окопы, но удовольствовался тем, что мог стеснить неприятеля в горах, отрезав сообщение с равниною, откуда получал он продовольствие, уверен будучи, что недолго в таковом останется он положении. Перестрелки продолжались сначала довольно горячие, но артиллерия наводила величайший ужас, и неприятель смешным образом прятался от оной.

В ночи на 3-е число бежал с неимоверною поспешностью и в беспорядке. Вслед за ним сделал я один марш в горы, но уже догнать было невозможно.

Войска возвратились в крепость, которой дано наименование Внезапная.

Между бегущими лезгинами произошли драки и убийства. Возмутившиеся ожидали нашего наказания. Салатавские деревни просили пощады, на них наложен штраф и ежегодная дань. Таким образом, вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства. Аварский хан бежал в Авар, сопровождаемый проклятием разорившихся.

В город Андрей, совершенно прежде оставленный, начали жители возвращаться, но главнейшие из возмутителей подвергнуты конскрипции^[29].

Аксаевских и андреевских владельцев наказал я за то, что без ведома их не могли пройти чеченцы, отогнавшие лошадей наших, что было доказано свидетелями, и они должны были доставить мне равное число из собственных лошадей. Таким образом, вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства.

Шамхал, между тем, по наставлению моему, старался удерживать акушинцев в мирном расположении. Они приезжали к нему в большом числе, под видом будто бы примирить его с соседями и заставить брата Аварского хана возвратить захваченные у него деревни, но точное намерение их состояло в том, чтобы, пользуясь его болезнью, брать с него подарки и деньги.

Шамхал имел осторожность не верить обещаниям их и обо всем давал мне известия, прося непрестанно о помощи. Еще прибыли полки: Апшеронский к отряду, Куринский остановлен до особого назначения на линии. <…>

По воспоследовавшей смерти генерал-майора Исмаил-хана Шекинского, приказал я, для описания провинции и доходов, отправиться артиллерии генерал-майору Ахвердову и правителю канцелярии моей, статскому советнику Могилевскому.

Издал прокламацию, что Ханство Шекинское навсегда принимается в российское управление.

Приказал всю фамилию хана отправить в Елисаветполь, дабы не могла производить беспорядков; назначил всем членами оной на первый случай пристойное содержание, вперед до усмотрения, каких вознаграждений они достойны за имущество, обращаемое в распоряжение казны.

Всем персиянам, которые некогда переселились с отцом умершего хана, приказал я дать позволение возвратиться в Персию, если у нас остаться не пожелают.

Удерживать их я не старался; ибо они, будучи другой секты, у жителей провинции были в ненависти, как не менее потому что, находясь при хане в почетнейших должностях, озлобили народ притеснениями.

Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать всех их с земель аксаевских, которые занимали они, сначала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли.

При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.

В сем намерении приказал я войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружив селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и, буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.

Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери; ибо, кроме офицеров, простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек.

Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили, как уже оставшихся без всякой защиты и просивших о помиловании. (Но гораздо больше оных число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара.) Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников, и без их участия, как ближайших к линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили, большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из двухсот домов; 14 сентября разорено до основания.

30 сентября я сам пошел с 6 батальонами и 16 орудиями артиллерии к деревням Качкалыцким, и 2 октября атакована деревня Горячевская, сильнейшая из них. Твердое положение оной местами укреплено было окопами; но чеченцы, будучи выгнаны из них штыками, не могли удержаться в самой деревне, и только производили перестрелку из лесов, ее окружающих. Потеря наша была ничтожная.

Через день войска приблизились к деревням Ноенберды и Аллаяр-аул. Из первой выгнаны чеченцы сильною канонадою, последняя была ими оставлена, потому что легко могла быть окруженною. Обе разорены совершенно. При возвратном войск следовании чеченцы показалась из лесов, но перестрелка не продолжалась.

Деревня Хошгельды просила пощады, обещая жить покойно и не делать разбоев. Аксаевские владельцы ручались за жителей оной, и им дана пощада.

Вообще чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено.

Пример Даданюрта распространил повсюду ужас, и, вероятно, мы нигде уже не найдем женщин и семейств.

В сие самое время генерал-майор Сысоев из крепости Грозной, с батальоном 16-го егерского полка и Куринским пехотным полком, вступал в Чеченскую землю, через урочище Хан-Кале, дабы, согласованным с разных сторон движением, развлекая силы чеченцев, облегчить предприятие против селений Качкалыковских; 5 октября войска возвратились в крепость Внезапную.

Между тем получал я от шамхала Тарковского известия, что брат изменника Аварского хана собирает войска, дабы истребить его; что вся Мехтулинская провинция, забыв потерпенное в прошедшем году наказание, по-прежнему повинуется ему.

Акушинцы не только не сдержали обещания смирить его и заставить возвратить захваченные у шамхала деревни, напротив, в тайне ему благоприятствовали, желая уничтожить шамхала, как человека, нам непоколебимо преданного, хотя по наружности показывали они ему приязненное расположение.

Шамхал оставил Тарки, где не мог защищаться против брата Аварского хана, ибо как жители города, так и большей части его владений, готовы были на него обратиться.

Он удалился в небольшой загородный замок и собрал около себя некоторое количество людей приверженных, решившись погибнуть, сопротивляясь. Желал я дать ему помощь, но, по обстоятельствам, не мог того сделать.

Брат хана аварского сделал на него нападение довольно с большими силами, и хотя шамхал защищался отчаянно, но, конечно, должен бы был уступить им, если бы не устрашил их несколько значительный урон, от чего они поспешно разбежались.

Акушинцы заняли земли вольного общества, Гамри-Юзен называемого и нам приверженного, где расположившись, часть войск их прервала сообщение мое с отрядом генерал-майора князя Мадатова и посылаемые курьеры (верные из татар) проезжали с большой опасностью. В надежде на силы свои и прежние успехи, акушинцы думали понудить нас возвратить уцмею Каракайдацкому его владения, и сей предался им совершенно. К себе русских войск они не ожидали, почитая земли свои огражденными горами непреодолимыми.

В то же самое время на крепостцу Чираг, лежащую на границе, отделяющей Кюринское ханство от Казыкумыцкого, сделали нападение дагестанские народы, соседственные акушинцам. Сии последние не могли не иметь в том участия, и Сурхай-Хан Казыкумыцкий, хотя старался уверять, что народы сии перешли через его земли, не прося его на то согласия и когда не имел он о намерении их ни малейшего известия, но весьма ощутительна была его измена, и я приказал принять нужные против коварства его меры, запретив принимать подвластных ему казыкумыхцев во всех наших провинциях, дабы потерею выгод торговли, возродить в них на него неудовольствие.

Небольшой гарнизон крепостцы Чираг отразил нападение, и неприятель рассеялся.

Если бы предприятие сие имело некоторый успех, вероятно, что Казыкумыцкое ханство, Табассаран и с ними соединившись прочие вольные общества, вспомоществуемые сильною партией, которую беглый Ших-Али-Хан имел в Дербенте, произвели бы беспокойство в Кубинской провинции, где войск чрезвычайно было мало. Я должен бы был обратить туда отряд генерал-майора князя Мадатова, которому предстояло другое назначение.

Примечено так же было сомнительное поведение Мустафы, хана Ширванского, который принимал посланных к нему акушинцев старших, с просьбою о помощи против русских, отправить с обнадеживанием и щедрыми подарками. Так же служащая при войсках наших, набранная в ханстве его, конница вся почти возвратилась в дома свои, и он не только не присылал других людей, но и ни малейшего не сделал наказания самовольно отлучившимся.

Все сии обстоятельства показывали мне необходимость идти с войском в Дагестан и наказать акушинцев, которые служили твердою опорою всем прочим народам и могущественным своим влиянием их против нас вооружали. Известно было, что удар, им нанесенный, прочие народы, как слабейшие, удержит в страхе и покорности.

В крепости Внезапной ускорены были работы сколько возможно. Жилища для гарнизона, на зимнее время необходимые, устроены, артиллерия для вооружения крепости доставлена. Оставив один батальон в гарнизоне, для охранения оной, 11 ноября выступил я в город Тарки, куда двумя днями прежде отправил часть войск с полковником Верховским. Ему приказано было приуготовить квартиры, ибо некоторое время должен я был остановиться, дабы отряд генерал-майора князя Мадатова мог прибыть из Каракайдацкой области.

14 ноября пришел я в Тарки, немедленно отправил приказание генерал-майору князю Мадатову прибыть с войсками и всею татарскою конницей в селение Карабудагент, от Тарки в тридцати верстах, и, расположив оную, приехать самому за приказанием.

Начавшаяся дождливая погода вскоре переменилась на весьма холодную, и несколько дней беспрерывно шедший снег выпал в таком количестве, что артиллерия и обозы были совершенно оным покрыты. Тесные улицы города так завалены были, что прекращено было сообщение. Отряд генерал-майора князя Мадатова с величайшими затруднениями перешел из Каракайдака, испытав в пути жестокие метели и холод.

В ожидании перемены погоды, пробыл я в Тарках семнадцать дней, между тем подвозился из Кизляра провиант, ибо находившийся в запасе был уже большей частью в расходе.

Акушинцам отправил я бумагу, коей требовал, чтобы они дали присягу на верность подданства Императору, прислали лучших фамилий аманатов, не давали у себя убежища неблагонамеренным и беглецам, возвратили имеющихся у них русских пленных.

Обещал, если не согласятся, наказать оружием и взять главный город, Акуша называемый. Жителям провинции Мехтулли, коих акушинцы склонили на свою сторону, послал я объявить, что если не останутся они покойными в домах своих, разорю их до основания и пленных отошлю в Россию. Сии были в ужаснейшем страхе, ибо участвовали в возмущении изменника аварского хана, были в сражении при Боутугае и сопровождали брата его, когда сделал он на шамхала нападение.

Сей последний, бывший главною причиною беспокойств в Дагестане, незадолго перед сим умер. Его отравила прекрасная жена его, которой начинал он замечать распутство.

К шамхалу приезжали некоторые из старшин акушинских под разными предлогами, но главное их желание состояло в том, чтобы узнать о числе войск наших и точно ли есть намерение наше вступить в их землю. Всякий раз бывали они у меня, и сего не мог я скрывать от них, раз объявивши мое требование, которое, впрочем, почитали они за одни угрозы.

Шамхал имел между акушинцами верных людей, и потому знал обо всем, что между ними происходило, и о решительном намерении их защищаться. Достоверно известно было, что они, приуготовляя все свои силы, приглашают соседей.

Декабря 2-го числа собранные до 2 тысяч человек жители исправили дорогу, а в некоторых местах расчищали глубокий снег до самой земли, и я выступил в селение Кумторкали, авангард вошел в Мехтулинскую провинцию. Все потребное для войск было в готовности и повсюду совершенное спокойствие. Погода стояла прекраснейшая против обыкновенной, и признака не было снега, хотя уже приближались мы к горам.

В селении Шора соединил я все войска, и отряд генерал-майора Мадатова прибыл из Карабудагента. Незадолго перед сим акушинцы довольно в больших силах занимали гору Калантау, через которую лежит лучшая дорога в их владения. Подъем, не менее шести верст и в некоторых местах чрезвычайно крутой, затруднял всход на гору; неприятель, с удобностью защищая оный, мог причинить нам чувствительный урон; но мне удалось посредством шамхала внушить акушинцам, что они раздражают русских, занимая землю, принадлежащую Мехтулинской провинции, находящейся под их покровительством. Они оставили гору Калантау, и сие немало облегчало мои предприятия.

Немедленно часть войск расположил я на вершине горы, и не менее трех дней продолжался подъем на гору артиллерии и сколько возможно меньшего числа прочих тягостей. Все надобно было втаскивать волами; ибо по крутизне горы, лошади не могли быть употреблены без изнурения.

Генерал-майор князь Мадатов, с четырьмя батальонами пехоты и частью артиллерии, расположился у селения Урума, близ границы акушинской.

Селение сие, принадлежащее мехтулинцам, разорено было пребыванием войск акушинских.

Взятые в проводники жители земли, не веря успеху предприятия нашего, посланному для обозрения мест подполковнику Верховскому показывали как бы в насмешку места, где разбиты были войска шаха Надира, дороги, по коим спасались они рассеянные. Таково было мнение о могуществе акушинского народа, и немало удивляло всех появление наше в сей стране.

Предместники мои не имели такого количества войск, чтобы идти в горы почти неприступные, к народам, славящимся воинственными способностями.

12 декабря генерал-майор князь Мадатов оттеснил неприятельские передовые караулы и осмотрел им занимаемую не в дальнем расстоянии позицию.

16-го числа пришел я с остальными войсками к селению Урума, на другой день делал обозрение расположения неприятельских войск.

Приметны были многочисленные толпы, занимающие обширное пространство по хребту довольно больших возвышений, к коим доступ чрезвычайно был затруднителен по причине крутизны и защищаем укреплениями, из плитного камня построенными. Нельзя было идти по большой дороге; ибо, по мере приближения к позиции, спускалась она в глубокий и тесный овраг под самыми выстрелами.

Невозможно было при обозрении видеть всех сил неприятельских; ибо оные частью скрывались за высотами; но замечено было более десяти тысяч человек, правое крыло позиции прилегало к речке, протекающей в берегах чрезвычайно утесистых, через которую переправа была неудобна, и потому противоположный берег не был укреплен и только малыми охраняем караулами. Неприятельские стрелки встретили нас, не доходя далеко до позиции, дабы воспрепятствовать обозрению, перестрелка была ничтожная, я не приказал употребить артиллерии.

Со мною находился шамхал, которому поручил я под начальство собранных, по приказанию моему, мехтулинцев, с коими соединил он своих подвластных. Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, но потому приказал набрать оную, чтобы возродить за то вражду к ним акушинцев и поселить раздор, полезный на предбудущее время.

В лагерь наш приезжали многие из старшин акушинских с разными переговорами, никогда не давая прямого на требования моего ответа; вероятно, искали выиграть время, дабы умножить средства обороны; ибо усмотрено было, что работы производились с деятельностью. Или протянуть до ненастной погоды, которой, судя по позднему времени, ожидать надлежало, что могло иметь весьма неприятные для нас последствия. Приметно было, что старались они осмотреть наши войска, но изрытое местоположение скрывало их, и по недостатку дров мало весьма было огней на бивуаках, почему также не могли они судить о количестве.

Не переставал я настоятельно требовать ответа, представляя, сколько упорство со стороны их может быть для них пагубным; но они не только не изъявляли, по гордости своей, никакого согласия, напротив, присланные 18-го числа старшины ответствовали довольно дерзко, уверяя, впрочем, что о настоянии моем рассуждаемо будет в общем совете, которого решение сообщат они мне в непродолжительном времени.

Таковы были отзывы их и прежде, и через людей, подосланных от шамхала, известно было нам, что ежедневно собираемый совет, по разности мнений, ничего твердого поставить не может; что рассуждения многих благоразумнейших из старших остаются без внимания; что молодые люди, наиболее имеющие влияние на главного кадия, так же молодого человека, желают непременно защищаться и народ к тому возбуждают, представляя, что покорностью русским разрушат они воинственную свою славу и знаменитость между дагестанскими народами.

Присланных старшин приказал я, угощая вежливейшим образом, задержать в лагере, и они не прежде отправились обратно, как около полуночи, а в три часа за полночь выступили войска к неприятельской позиции, отстоящей не более восьми верст. Ночь была месячная и чрезвычайно ясная, но войска приблизились почти на пушечный выстрел, не будучи примеченными. До рассвета устроились они в боевой порядок, и пять батальонов пехоты, под командою генерал-майора князя Мадатова, спустясь глубокими рытвинами к реке, перешли беспрепятственно на противоположный берег. Неосторожный неприятель не защищал переправы, и сие одно уже могло ручаться за успех; движение сих войск в гористом местоположении долго не было примечено, и потому прошли они довольно большое расстояние, не будучи встречены неприятелем. Вскоре увидели мы, что из позиции большие толпы поспешно обратились против отряда генерал-майора князя Мадатова и вдруг загорелся сильный ружейный огонь. В сие время войска, при коих я находился, выслав стрелков, сбили передовые посты перед главною позицией, и батарейная артиллерия начала действовать на укрепления. Но с сей стороны менее опасался неприятель, ибо приближение к укреплениям было (как и выше сказано) чрезвычайно затруднительно. Шамхал, со своими толпами занимавший конечность правого нашего фланга, имел перестрелку с небольшими неприятельскими постами, по возвышениям поставленными, и принудил их к отступлению.

Конечно, не с сей стороны могли акушинцы ожидать решительного нападения, но не менее отвлекало оно некоторую часть сил их, и для нас тем полезно было, что прикрывало расположением своим запасный наш парк и за войсками идущие обозы.

Приспевшие к отряду генерал-майора князя Мадатова шесть орудий устроились на продолжении укреплений, и рикошетная стрельба наносила вред полкам. Триста человек линейных казаков, опрокинув слабую неприятельскую конницу, заняли впереди большое пространство и высоту, с которой могли легко спуститься к дороге в тылу неприятеля. Пехота отряда генерал-майора князя Мадатова поддерживала казаков стрелками, которые в то же время начинали приближаться к дороге, угрожая овладеть оною.

В позиции неприятельской происходило величайшее смятение, и вскоре толпы бросились в поспешнейшее бегство, так что из некоторых укреплений, наиболее подверженных действию артиллерии, исчезли они мгновенно. Со стороны, где я находился, татарская наша конница, набранная в ханствах, с решительностью ударивши на неприятеля, бегущего по большой дороге, изрубила несколько человек и понудила его оставить дорогу. С частью войск начальник корпусного штаба, генерал-майор Вельяминов, пошел поспешно за неприятелем, поддерживая татарскую конницу, которую неприятель беспокоил с гор выстрелами. Пехота отряда генерал-майора князя Мадатова, переправясь обратно на наш берег речки, с ним соединилась, и селение Лаваша, лежащее в верстах четырех от нашего расположения, немедленно занято. Татарская конница и казаки по обеим сторонам речки посланы вперед преследовать бегущих. Перекопанная во многих местах большая дорога исправлена, и на ночлег при селении Лаваша пришла к войскам вся артиллерия и обозы. Толпы шамхаловой милиции^[30] рассеялись грабить ближайшие деревни.

В селении Лаваша захвачено несколько жителей, которые не успели увезти семейств своих и для них оставались.

Они рассказали нам, что тут было во все время пребывания главного кадия акушинского и знатнейших из старшин. Ежедневно собирались совещания, и вчера еще уверяемы были жители, что русские не придут; ибо, по малочисленности своей, сделать нападение не осмеливаются. Один из бывших в лагере нашем старшин, возвратясь, объявил, что нас весьма немного и войска в таком изнуренном состоянии, что против них едва ли оружие употребить достойно. По таковым известиям жители во всех далее деревнях не вывозили семейств своих и имущества, и повсюду совершенное спокойствие.

Тут узнали мы, что с тремя тысячами человек находился единственный сын Сурхай-Хана Казыкумыцкого; что на помощь акушинцам приходили койсубукинские народы и многие другие вольные общества Дагестана, менее их значительные, и весьма правдоподобно было показание жителей, что все вообще силы составляли более двадцати тысяч человек. Уцмей каракайдацкий, известный между здешними народами человеком отличной храбрости, с сыном своим, находился против войск левого нашего крыла, и жители селения Лаваша видели его, бежавшего ранее прочих. Вместе с ним был бунтовавший родной племянник и зять шамхала. Ших-Али-Хан Дербентский составлял главнейшую в совещаниях особу, но в опасности не вдавался и в бегстве не был из последних. Аварский хан не был; из его подданных приходили весьма немногие.

Судя по твердости неприятельской позиции, я решался на довольно значительную потерю, и она, конечно, была бы таковою, если бы отряд генерал-майора князя Мадатова нашел сопротивление при переправе и были заняты трудные места, которые прошел он без выстрела. Но тогда уже встретил его неприятель, когда, воспользовавшись местоположением, мог он развернуть свои силы и уже начинал обходить конечность правого его крыла, после чего вскоре укрепления подверглись действию артиллерии. Сражение вообще продолжалось около двух часов, неприятель не успел употребить четвертой части сил своих, затруднения в переправе на правый берег реки не допустили обратить таковых, которые бы в состоянии были остановить успехи генерал-майора князя Мадатова, коего решительное и весьма быстрое движение было главнейшею причиною его бегства.

Потеря наша, вместе с татарскою конницей, не превзошла пятидесяти человек, что, конечно, не покажется вероятным.

Во весь переход 20 декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успевали.

Приказано было истреблять селения, и, между прочим, разорен прекраснейший городок до восьмисот домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностью бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят.

Разорение нужно было, как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.

Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными.

Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностью могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностью, что они найдут снисхождение.

Посланные партии к стороне главного города Акуши, отстоящего от ночлега нашего в пятнадцати верстах, заметили чрезвычайно большое стечение в городе народа и движение необыкновенное, из чего можно было заключать, что жители приуготовляются к защите. По слухам знал я, что дорога, на расстоянии шести верст к городу, проходить весьма тесною лощиною и местами, где неприятель может нанести нам большой урон, занимая окрестные и во многих пунктах неприступные высоты; что нет дороги, которую бы возможно было обойти оные, и что, сверх того, самый город лежит в самых крепчайших ущельях, среди коих отделившийся холм защищает вход в них на расстояние не более выстрела.

Отправив с начальником корпусного штаба, генерал-майором Вельяминовым и генерал-майором князем Мадатовым казаков и татарскую конницу до 1500 человек, приказал я осмотреть окрестные города места, не вступая с неприятелем в дело до прибытия пехоты, войскам приказано было выступить весьма рано. На пути встречен был я двумя из важнейших старшинами, из коих один был прежде главным кадием. Они просили, чтобы одними сутками умедлил я приближение к городу и что, между тем, употребят они старание согласить жителей просить прощения. На ответ, что мог бы я поверить посланным с воли народа, но тогда не было бы их двое, они же не предлагают от имени его, но собственное свое старание, и потому на одних подобных обещаниях не могу я остановить моих предприятий, и войска продолжали марш свой. Старшины уехали. Начальник корпусного штаба прислал сказать, что беспрепятственно дошли они до города и оный, найдя оставленным жителями его, заняли. Вскоре пришел я с войском и расположился в городе. Все окрестные горы наполнены были спасающимися жителями с их семействами и имуществом; я запретил их преследовать, хотя, рассеянными и объятыми ужасом, легко можно было овладеть ими.

В городе нашли мы несколько хлеба и ничего более.

К шамхалу явились знакомые ему люди и посредством их вызваны многие из знатнейших старшин, а вскоре и сам главный кадий, который весьма боялся явиться, будучи причиною своевольства акушинцев и следуя внушениям вредных нам людей, которых принимал всегда с особенным дружелюбием и оказывал им помощь.

Наконец начали появляться жители и водворяться по-прежнему. В лагерь приходили женщины отыскивать грудных ребят своих, которых солдаты сберегали. Одному из знатнейших старшин возвращена молодая дочь его, которую во время плена ее содержали с должным уважением. В городе разорить приказал я несколько домов, принадлежащих друзьям беглеца Ших-Али-Хана и участвовавших с ним во всех вредных замыслах его против нас. Войскам доставлен был провиант, в котором начинали они нуждаться.

Собравшиеся жители и главнейшие из старшин всех селений приведены были к присяге на подданство Императору в великолепной городовой мечети, войска были под ружьем и сделан сто один выстрел из пушек.

Я назначил главным кадием, бывшего в сем звании незадолго прежде и добровольно сложившего оное старика, известного кроткими свойствами и благонамеренностью, и выбор мой был принят акушинцами с удовольствием. От знатнейших фамилий приказал я взять двадцать четыре аманата и назначил им пребывание в Дербенте. Наложена дань ежегодная, совершенно ничтожная, единственно в доказательство их зависимости. Они обязались никого не терпеть у себя из людей, правительству вредных, были признательны за пощаду и видели, что от меня зависело нанести им величайшие бедствия. Мне, при выражениях весьма лестных, поднесена жителями сабля, в знак особенного уважения.

Многим из отличнейших людей, в особенности пяти кадиям, начальствующим в магалах или округах, роздал я приличные подарки; некоторых, потерпевших разорение, наделил скотом, отбитым во множестве.

Во время пребывания в Акуше явился бунтовавший зять шамхала и некоторые беки, сопровождавшие в бегстве Ших-Али-Хана, прося о помиловании и позволения возвратиться на родину, и получили прощение.

Нескольких магалов жители казыкумыцкие, недовольные поступками Сурхай-Хана, пришли с жалобою на него и просили, чтобы я их отдал под покровительство полковника Аслан-Хана Кюринского, которому они и присягнули в покорности. Аслан-Хан с самого начала военных действий находился со своими войсками при отряде генерал-майора князя Мадатова в Табассаранской и Каракайдацкой провинциях и при мне, в Акуше. Ему за непоколебимую верность и усердие Государю обещал я Казыкумыцкое владение и достоинство хана в непродолжительном времени.

В Акуше с достоверностью узнал я о связях Сурхай-Хана Казыкумыцкого и Мустафы хана Ширванского с Дагестаном, и о стараниях их возмущать оный против нас, думая, что тем обратят на себя большое уважение правительства, из опасения, что они могут участвовать в намерениях народов дагестанских. Из захваченных письменных дел главного кадия открылись тайные действия многих других изменников и злодеев, и в особенности уцмея Каракайдацкого и хана Аварского. Мать сего последнего, имевши двух своих дочерей в замужестве за шамхалом, просила письмом акушинского кадия, чтобы он старался схватить шамхала и доставил бы ей удовольствие напиться его крови. Какие нежные чувства женщины и великодушная попечительность о зяте!

Тут же бежавший от Ших-Али-Хана казначей, долго при нем служивший, сказывал, какие и когда пособия деньгами или в вещах доставляла ему Персия и в каких еще в недавнем времени находился он сношениях с наследником Аббас-Мирзою. Что почасту скудны бывали сии пособия; что недоставало на содержание, и он принужден был войти в долги и находится в беднейшем положении, ибо потеряна надежда, чтобы когда-нибудь заплатить оные Персия согласилась. С начала бегства Ших-Али-Хан имел при себе довольно многочисленную свиту, желая тем придать себе более важности, и сие требовало от него больших издержек и наконец и последние средства его истощило.

26 декабря выступил я из Акуши обратно, сопровождаем поставленным мною главным кадием и всеми почетнейшими старшинами, которых и отпустил я с первого моего ночлега.

Провинция Акушинская имеет жителей не менее пятнадцати тысяч семейств, лежит вся вообще в местах гористых, среди коих заключаются не весьма обширные, но прекрасные, долины. Земля оной весьма плодородна и обработана с чрезвычайным тщанием, нет малейшего пространства невозделанного; каждого поселянина участок отделен межою. В некоторых местах произрастают хорошие леса, но рек весьма мало. Селения все обстроены опрятно, дома содержатся с особенною чистотою, которая приметна на самых дворах и гумнах. Жители главного города, поблизости от оного, имеют загородные дома или хутора.

Отличительные народа свойства есть добронравие и кротость. К воровству нет наклонности ни малейшей, праздность почитается пороком и ободряется трудолюбие. Но начинает вселяться разврат от употребления горячих напитков, к которым большое имеют пристрастие. Доселе роскошнейшим служит казенное наше вино, и разве спасет их то, что вице-губернаторы продают вместо водки воду!..

27 декабря отпустил я в дома набранную в ханствах татарскую конницу; отряд войск генерал-майора князя Мадатова отправился в Дербент и Кубу по квартирам.

От генерал-майора барона Вреде, командующего в Кубинской провинции, получил известие, что Сурхай-Хан Казыкумыцкий с войсками, в числе не менее 5 или 6 тысяч атаковал Чирагское укрепление. Командующий в оном двумя весьма не комплектными ротами, Троицкого пехотного полка штабс-капитан Овечкин, защищаясь отчаянно, два раза отражал штурмовавшие толпы, но, невзирая на понесенный урон, неприятель упорствовал в намерении взять укрепление, приступил к заготовлению лестниц и, может быть, наконец преодолел бы ужасною несоразмерностью сил; ибо находившаяся в укреплении артиллерия, по причине возвышения своего, не могла вредить неприятелю до самого его приближения, и одна сторона довольно удобна была для приступа. Но внезапное известие о занятии войсками нашими Акуши в такой привело ужас Сурхай-Хана, что не только он бежал и толпы его мгновенно рассеялись, но послал даже в город Казыкумык приказание, чтобы семейство его удалилось в горы. Он ожидал, что измена его не будет оставлена без наказания.

При нападении на Чираг случилось следующее примечательное происшествие. Вне укрепления, в близком расстоянии, находилась мечеть, обращенная в провиантский магазин; неприятель хотел занять оную, ибо через то легче мог подойти к укреплению. Один молодой офицер, защищавшись в мечети до последней крайности, видя наконец, что удержать ее не в состоянии, отпустил в укрепление свою команду, сам с четырьмя человеками лучших стрелков, запасшись большим количеством патронов, засел в минарете при мечети и, производя величайший вред толпившемуся неприятелю, не допускал его приблизиться к укреплению. Не иначе мог преодолеть неприятель сего бесстрашного офицера и его товарищей, как подкопавши основание минарета и опрокинув оный на землю. Офицеру и солдатам предложено было сдаться, но они ответствовали на то выстрелами. По сведениям, собранным после, неприятель одними убитыми имел до пятидесяти человек в продолжении полутора суток их защиты. В виду укрепления были они, уже мертвые, изрублены в мелкие части.

Прибывши 1 января в селение Параул, Мехтулинской провинции, дал отдых войскам, расположа их в селениях по квартирам. После чего вскоре началась зима, и весьма жестокая. Я назначил войска, которые, под командою подполковника квартирмейстерской части, Верховского, должны были остаться здесь на зиму. На счет земли учредил снабжение их фуражом и дровами, перевозку провианта из магазинов Кизлярского и Дербентского обратил в повинность мехтулинцам и жителям Табассарана. Отряд войск сих обязан был наблюдать за поведением акушинцев и чтобы они не могли мстить народам, нам содействовавшим.

Шамхалу, дающему собою пример постоянной верности Императору, способствующему нам всеми зависящими от него средствами, в награду за усердие, Высочайшим именем Государя, дал я в Мехтулинской провинции в потомственное владение не менее 2500 семейств, что составит, по крайней мере, 10 тысяч душ, и снабдил его грамотою. В остальных деревнях учредил наиба^[31] (правителя от русского начальства), в пользу двух малолетних детей умершего Гассан-Хана, брата изменника хана Аварского, которых отправил я в Россию вместе с бабкою их, тою злою и гнусною старухою, которой переписка захвачена была в Акуше.

Некоторым из старшин мехтулинских и владельца селения Каферкумыцкого, возбуждавших в последние два года все мятежи и беспокойства, участвовавших во всех предприятиях Аварского хана и его брата, в особенности злобствовавших на шамхала, за его приверженность русским, отправил в Кизляр и приказал некоторых повесить, дабы беспокойные соседи Кавказской губернии знали, что и в Дагестан простирается власть наша, и тщетны их на него надежды!

Желая осмотреть округ Гамры-Езень, отправился я через оный, и 17 января приехал в Дербент, где нужно было мне видеть крепость, которую, не знаю почему, спешил Инженерный департамент^[32] приводить в оборонительное положение. Я нашел, что крепость имеет одно достоинство древности, но что бесполезно укреплять или исправлять оную, ибо часть возвышенная оной, или цитадель, слишком тесна для вмещения малого даже гарнизона, вся же вообще крепость потребовала бы весьма значительный расход. В общем мнении долгое время Дербент почитаем был непреодолимою твердынею, преграждающею путь от стороны России. Мог он казаться нам таковым, пока земля была нам неизвестна, но почему так разумели о нем древние, когда довольно удобно обойти его, и если точно существовала стена, проходившая по горам, то невозможно, по крайней мере, употребить повсюду равные для защиты оной средства.

В Дербенте явился ко мне, возвратившийся из Хивы, гвардейского Генерального штаба капитан Муравьев. С ним приехали два посланца от Хивинского хана, с которым желал я вступить в сношение. Они представили мне пышные письма хана и ничтожные подарки. Я приказал им отправиться в Тифлис, где должны они были прожить зиму и весною возвратиться в отечество. Сколько нимало благосклонен был прием, сделанный в Хиве Муравьеву, посланцы доказывали, однако же, уважение хана к российскому правительству, и я имел надежду на успех в моем намерении.

В Дербенте с удовольствием взглянул я на развалины одной башни, где 24 года тому назад устроена была бреш-батарея, которою командовал я, будучи артиллерии капитаном. В положении моем не мог я быть равнодушным к воспоминанию, и если бы не хотел признаться, никто не поверит, чтобы не льстило оно честолюбию. <…>

Я получил Высочайший рескрипт и приказание приехать в Лайбах^[33]. Начальник Главного штаба сообщил мне, чтобы я поспешил приехать. Были слухи, что я назначен Главнокомандующим идущей в Италию армии, и прежде отъезда моего из Петербурга получены некоторые иностранные газеты, в коих о том упоминаемо было. <…>

В первых числах сентября я отправился обратно в Грузию, чего многие не ожидали.

Прибыв в Екатеринодар, занялся я рассмотрением состояния войска Черноморского, и оно, как в отношении военном, равно и по части хозяйства, в совершеннейшем расстройстве.

Тут узнал я о подробностях сражения с закубанцами, которые, в числе до полутора тысяч лучших, под предводительством известнейших из разбойников, сделали нападение на земли черноморцев, с намерением разорить их селения. Приличные распоряжения, смелость в предприятии генерала Власова 3-го и чрезвычайно темная ночь, скрывшая малые его силы, приуготовили гибель разбойников. Следуя за ними с тылу, отрядив небольшую часть казаков, которая вела с ними перестрелку спереди в то время, как в окружности повсюду зажженные маяки и пушечные сигнальные выстрелы привели закубанцев в замешательство, он успел отрезать дорогу к отступлению, и когда они, не подозревая о его присутствии, думали безопасно возвратиться, встретил он их картечными выстрелами и ружейным огнем расположенных в камышах казаков. Почитая себя отовсюду окруженными, искали они спасения в бегстве; часть одна, случайно направившаяся по сухому месту, могла, хотя с потерею, удалиться, но главные их силы, обманутые темнотою, попали на обширный и глубокий залив из реки Кубани и, сильно преследуемые казаками, потонули в оном, и не спасся ни один человек. Казаки вытащили в последующие дни с лишком шестьсот лошадей и более нежели таковое число богатого оружия.

Закубанцы, приезжавшие для вымена пленных, признавались, что в сем случае лишились они храбрейших из своих вожатых и разбойников и что вообще потеря их простирается свыше тысячи человек.

Черноморские казаки никогда не имели подобного успеха против закубанцев и, как узнал я от генерала Власова, что если бы не ночь препятствовала им видеть силы их, конечно, не смели бы они вступить с ними в дело. И при сем неожиданно счастливом происшествии страх, внушенный прежде закубанцами, наводил на них робость.

В Черномории нашел я переселяемые из Малороссии семейства в ужаснейшей бедности. Войско без всяких средств вспомоществовать им, по истощению своих доходов. В одно время выслано их из Малороссии вдвое большее число, нежели распоряжено было правительством. На прежних жилищах своих продавали они имущество за бесценок, ограблены были земской полиции чиновниками, отправлены в путь в самое позднее осеннее время, и многие весьма лишившись в дороге скота своего, без средств идти далее, остались зимовать по разным губерниям, выпрашивая для существования милостыню.

В такой нищете нашел я их разбросанных по дороге, возвращаясь из Петербурга. Сии несчастные должны умножить силу войска Черноморского противу многочисленного, угрожающего ему, неприятеля. Правительства же распоряжения были и полезны и благоразумны.

Прибыв в Георгиевск, узнал я, что кабардинцы производили на линии грабежи и разбои, которые с некоторого времени весьма умножились; что все, имевшие на равнине селения, удалились к горам, где почитали себя в безопасности и, в случае движения войск наших, могли сыскать близкое убежище; что в тайных сношениях были с закубанцами, приглашая сих к содействию в нападениях на линию. Генерал-майору Сталю 2-му приказал я назначить тысячу человек пехоты, четыре орудия артиллерии и триста человек казаков, и отряд сей поручил подполковнику артиллерии Коцареву, офицеру расторопному и деятельному, приказав ему с 1 января вступить в Кабарду и стараться наносить возможный вред хищникам.

Зимнее время кабардинцы, по необходимости, имеют конские заводы и стада скота на равнине, ибо глубокие в горах снега отъемлют совершенно средства продовольствия. Подполковнику Коцареву приказано быть в беспрерывном движении, дабы неприятеля содержать повсюду в страхе и неизвестности, где наиболее угрожает ему опасность. Подвижность войск облегчила их успехи, ибо, заботясь о защите, не мог неприятель соединиться в силах.

Во Владикавказе задержан я был двенадцать дней беспрерывными бурями и выпавшим в горах снегом, прервавшим совершенно сообщение с Грузией. В сие время, собрав подробные сведения о шалостях, делаемых чеченцами, приказал генерал-майору Грекову 1-му сделать экспедицию в лесистую часть земли их, куда доступ в зимнее время удобнейший. Одни частые перемены наказания зверский народ сей могут держать в некотором обуздании, и лишь прекратилась боязнь взыскания, наклонность к своевольству порождает злодейские замыслы.

В Грузии нашел я совершеннейшую тишину, также и в провинциях мусульманских. Многие из сотрудников моих и войска рады были моему возвращению, многие, в особенности смиряемые мною князья и дворяне грузинские и избалованные старшины татарские не с удовольствием меня увидели. Доходили многие слухи о разных на мое место назначениях, и легко мне было понять, что чрезмерная в предместниках моих снисходительность многим нравилась.

В начале года приметны были готовые возродиться в Абхазии беспокойства. Владетель области сей, князь Шарвашидзе, молодой человек, воспитывающийся в Петербурге, в Пажеском корпусе^[34], назначен будучи в достоинство владетеля, не понравился знатным людям своей земли; ибо, сделавши отвычку от их обычаев, забыв даже природный язык, будучи притом весьма средственного ума, не умел взяться с твердостью за управление и отличить тех, кои привыкли пользоваться большим уважением. Аслан-бей, убийца отца своего, некогда также владетеля Абхазии, укрывавшийся после сего преступления во владениях турецких, собрал многочисленную шайку горцев и готовился напасть на Абхазию. Молодой князь Шарвашидзе не имел людей приверженных, которые бы его остерегли, напротив многие были со стороны убийцы и скрывали его намерения, но узнал обо всем правитель Имеретии, генерал-майор князь Горчаков и, собрав небольшой отряд войск, пошел поспешно в Абхазию.

Владетель прибег под защиту гарнизона нашего в крепостцу Сухум-Кале, которую неприятель, не будучи в состоянии взять, пошел навстречу князю Горчакову, с намерением препятствовать ему в следовании. Дорога от границ Мингрелии на довольно большое расстояние лежит по низменному песчаному берегу моря, по коему, не прерываясь, протягивается весьма густой лес. Неприятель занимал оный и в одно время вел перестрелку с авангардом и арьергардом его. Но храбрые войска наши и в сем положении умели рассеять оное и даже с весьма незначительною потерею. Дорогу очищала артиллерия, распространяющая ужас между народами, к ней не приобыкшими. В лесу и наши стрелки не хуже здешних. Более урона понесли трусливые Мингрельцы, которые присоединены были к нашим войскам и, не принося ни малейшей пользы, делали одно лишь замешательство.

Неприятель бежал, не видя возможности противостоять войскам нашим; генерал-майор князь Горчаков, взяв из крепостцы Сухум-Кале владетеля, последовал за бегущими, привел в покорность возмутившихся подданных, взял аманатов из лучших фамилий, и Цебельдинское, никому не повиновавшееся, общество, довольно сильное и воинственное, привел в зависимость. Аслан-бей скрылся в горах, спасаясь от самих сообщников его, которые негодовали на него на претерпенный ими урон и обманутые надежды на добычу и приобретение пленных.

Князь Горчаков, оставивши две роты в месте пребывания владетеля, в селении Соупсу, возвратился в Имеретию.

Спустя несколько времени после сего, Аслан-бей обольстил обещаниями легковерных и еще нашлись многие, пожелавшие испытать счастья. В больших силах напал он на селение Соупсу, но войска наши, находясь в замке, к которому присоединили некоторые укрепления, защищаясь храбро и вспомоществуемые действием артиллерии, причинили неприятелю урон, какого он никогда не испытывал, и он, бросивши тех, спасся стремительным бегством. После сего совершенное водворилось спокойствие.

При сем последнем происшествии подданные владетеля не изменили своим обязанностям и, находясь с меньшим его братом, усердно сражались. Чарские лезгины, соседственные Кахетии в буйственных наклонностях своих, и, надеясь на силы свои и некоторые прежде удачи, начали выходить явно из послушания, принимать разбойников и способствовать им в нападениях на Кахетию. Когда требованы были от них захваченные пленные, они не возвращали оных, посланным к ним с приказанием причинили побои и оскорбление.

Защищаться против нас обязались присягою.

Генерал-майор князь Эристов послан был с отрядом войск для усмирения возмутившихся.

В марте переправился он за реку Алазан, прошел равнину без сопротивления. Лезгины укрывались в селениях своих, у самой подошвы гор, избирая места твердые. Князь Эристов занял Чары, главнейшее из селений, жители укрепились в части оного, называемой Закатала, которую почитают неприступною.

Князь Эристов, по твердости местоположения, не решился атаковать, боясь большой потери, но жители медление его, в ожидании моих приказаний, приняв за уготовления, прислали просить о прощении, объявляя, что готовы исполнить все его приказания.

Дав им прощение, генерал-майор князь Эристов пошел к лежащему недалеко оттуда селению Катехи, коего жители не помышляли просить о прощении. Они, оставив селение, удалились в тесное место между почти неприступных гор, укрепились окопами и готовы были упорно защищаться, ибо при них были семейства их, которых, по причине в горах снегов, не могли отправить далее.

Батальоны Грузинского гренадерского и 41-го егерского полков атаковали укрепления, под жарким огнем неприятеля, который обращен был в бегство штыками, но собрался для защиты семейств своих. При сем случае потерпел он большой урон, пострадали многие семейства и в плен взято некоторое число.

Водворившееся повсюду в областях наших спокойствие, дружественные отношения с Персией, которым, сколько могло от меня зависит, дал я, по возвращении из Петербурга, еще большую прочность, доброе согласие с пограничными турецкими начальниками, дало мне возможность отправиться в Кабарду, которую предположил я занять войсками, и часть старой линии нашей, порочную по слабости своей, пагубную для войск по нездоровому местоположению, перенести в места несравненно удобнейшие и выгодные. Между тем отряд войск артиллерии подполковника Коцарева в начале зимы не оставлял Кабарды, некоторых из владельцев, более наклонных в жизни безмятежной, согласил жить на плоскости, под нашею зависимостью, других непреклонных и нам непокорствующих преследовал повсюду, разорил селения их, отогнал во множестве лошадей их и стада, но, по малочисленности войск, не мог изгнать злейших разбойников, и они не переставали возбуждать мятеж.

Проехав с малыми весьма затруднениями через горы, в Екатеринограде собрал я отряд войск и 22 мая вступил в Кабарду.

В состав отряда поступили:

Генерал-майору Сталю 2-му приказал я усилить отряд подполковника Коцарева, расположенный на реке Баксан, присутствовать при нем лично и занять на реке Малке урочище, называемое Каменный Мост. На вершинах Кубани наблюдать предписано войска Донского полковнику Победнову с небольшим легким отрядом.

Первое обозрение начато с реки Урух и по течению оной впадения ее в Терек и далее вверх по оному.

Потом отряд ходил в вершины реки Черек и имел небольшую перестрелку, где и сожжено несколько непокорных селений.

Партия, посланная на реку Нальчик, отбила табун лошадей и стадо овец.

Осмотрены места вверх по реке Чегем, где в самых трудных местах, истреблено селение, и кабардинцы, неожиданно атакованные, не воспользовались удобностью обороны.

Отряд, под личным моим начальством, соединясь с отрядом под командою генерал-майора Сталя 2-го, ходил к самым вершинам реки Баксан до того, как не только кончились дороги, по коим могли проходить пушки, но где и самая пехота должна была пробираться по тесным тропинкам. Отряд генерал-майора Сталя 2-го следовал по левому берегу реки. Засевший в самом сжатом месте ущелья, неприятель предпринял остановить войска наши. Ночью четыре орудия на людях подняты были на гору, и от нескольких выстрелов неприятель удалился; но как удобно мог он засесть в некотором назади расстоянии и орудий далее провезти было уже невозможно, то по обоим берегам реки посланы были в обход команды, которые, заняв ближайшие к дороге места, могли затруднить его отступление. Неприятель сего не дождался и, поспешно бежав, открыл путь войскам нашим.

Далее нашли мы довольно пространные долины, где все войска собрались и занимали оба берега реки. Наконец, близ селения осетинского, называемого Ксанти, где собрались главнейшие из кабардинских разбойников, войска встретили сопротивление, но неприятель в ночи оставил сделанные им каменные завалы и бежал за Кубань, более же в земли карачаевского народа, живущего на Кубани. Осетины пришли просить пощады. Войска, вышедши из Баксанского ущелья, перешли на реку Куму, близ истребленного Бибердова аула. Отсюда генерал-майор Вельяминов 3-й с частью войск, к каким присоединился с отрядом полковник Победнов, отправлен на Кубань к Каменному Мосту, для воспрепятствования кабардинцам при побеге за Кубань, увлечь подвластных их с семействами и имуществом. Лишь скоро узнали они о движении войск, поспешили перейти за Кубань, но некоторых застали еще войска наши, отбили стада их и преследовали спасающихся вверх по Кубани, где места неприступные могли служить им убежищем. Далее семи верст и с величайшим затруднением не могли пройти войска наши, и нигде при всем усилии не мог остановить их неприятель. 7-го Кабардинского полка несколько человек, переплыв Кубань, сожгли одно селение, перестрелка во многих местах была довольно сильная.

От речки Тахтамыш прошел я сам до Каменного Моста, для обозрения Кубани. Оттуда все войска возвратились к речке Тахтамыш, и сим кончено обозрение Кабарды, во всем ее пространстве, от Владикавказа и до Каменного Моста, в вершинах Кубани.

Офицеры квартирмейстерской части сделали довольно обстоятельную съемку или, по крайней мере, несравненно совершеннейшую всех доселе произведенных обозрений, хотя нельзя сказать, чтобы недостаточно было времени собрать о стране сей сведения, особенно когда Кабарда наслаждалась продолжительным прежде спокойствием и совершенно повиновалась нашей власти. В делах предместников моих ничего не нашел я, кроме нелепо составленной карты из произведенных частных экспедиций, для связи коих надобно было прибегать к разным вымыслам. Не избежала оных и лучшая карта Буцковского, по рассказам сочиненная.

Впрочем войска в сей раз проходили туда, где никогда прежде они не бывали.

На возвратном пути моем от реки Кубань, для образования новой через Кабарду линии, избрал я следующие места. На вершинах речки Тахтамыш, откуда открывается течение Кубани, до поворота ее при Невинном мысе, предположил устроить укрепление.

На реке Куме, у бывшего Хахандукова аула, небольшой укрепленный пост.

На речке Подкумок, при урочище Бургусанг, укрепленный пост.

Пост для коммуникации при кургане, называемом Красивый.

Исправить укрепление при Кисловодске.

На высоте Жиналке учредить два извещательных поста, открывающих окрестности на большое пространство. При казаках на сих местах должна быть пехота.

Укрепление на Малке, у Каменного Моста, где лучшие проходят за Кубань дороги. Ниже сего, на броду через сию реку, учредить пост.

Довольно сильный пост, укрепленный на речке Кулькужин, должен служить связью с укреплением на Баксане и препятствовать проходу хищников нашими скрытными местами, прилежащими к старой линии.

На реке Баксан, близ урочища Кызбурун, устроено уже было укрепление и вооружено. Оставив две роты гарнизона, приказал я сделать временные на зиму жилища.

Ниже сего укрепления предположено сделать пост на броду, самом удобнейшем во время высоких вод в Баксане.

На реке Чегем небольшой укрепленный пост, служащий для обеспечения сообщения.

На реке Нальчик главное в Кабарде укрепление, в коем расположится штаб-квартира полка, назначенного для обороны земли.

На лесистом кургане коммуникационный пост, где со временем учредится телеграф.

На реке Черек небольшое укрепление.

На речке Лескен укрепленный пост.

На реке Урух довольно обширное укрепление с небольшим на правом берегу оной для защищения моста. Здесь со временем намерен я проложить дорогу из Грузии, которая менее подвержена будет опасности той, которая проходит на Моздок и куда чеченцам и прочим горским народам удобно делать набеги.

Расстояние будет немного короче, но главнейшая выгода в том, что охраняющие прежнюю дорогу войска, отдаленные и с прочими связями не имеющие, будучи переведены на новую дорогу, сблизятся с учреждаемой линией и, подкрепив оную, будут способствовать охранению земли. Новая дорога прикрыта будет Тереком, от стороны гор безопасна, ибо оные населены осетинами, народом бессильным и мало предприимчивым.

Во время пребывания моего в Кабарде некоторые укрепления приводились к окончанию, всем сделан чертеж и начались работы. Войскам на зимнее время приказано сделать шалаши.

В Кабарде учрежден суд из князей и узденей, на основании прежних их прав и обычаев, уничтожено вредное влияние глупого и невежественного духовенства, которое, со времени удаления князей от судопроизводства и уничтожения их власти, а народе произвело все беспорядки и разбои, что побудило наконец местное начальство желать ближайшего за кабардинцами присмотра.

В составлении суда почти ни одного не нашлось способного человека. Никто почти из князей, и лучшие непременно, ни читать, ни писать не умеют. Молодые люди хвастают невежеством, славятся одними разбоями и хищничеством. Словом, кабардинский народ дошел до той степени упадка, что нет признака прежних свойств его, и в сражениях нет прежней смелости, которою кабардинцы от прочих народов отличались.

Воспоминание прежних воинственных подвигов, деяний знаменитейших из соотечественников усилили в них чувство нынешнего ничтожества, а с ним вместе породились и все гнуснейшие пороки.

Впрочем и доселе кабардинцы почитаются из храбрейших горских народов. <…>

В феврале возвратился я в Тифлис^[35].

Поручику путей сообщения Боборыкину поручал я прежде осмотреть новую, через хребет Кавказа, дорогу, по направлению от города Гори, через Рачинский округ Имеретийской области и далее по северной покатости гор, следуя течению реки Ардон до плоскости Кабардинской. Переправясь через хребет гор, в небольшом расстоянии от оного, остановлен он был непокорствующими нам осетинами селения Тиби, все перейденное им расстояние нашел он несравненно удобнейшим теперешней через Кавказ дороги, и если раз расстроено будет прочное сообщение, то оно менее подвержено будет разрушению и меньших потребует издержек. Кроме сего, новая дорога и ту представляет важную выгоду, что с Кавказской линии, достигая до Рачинского округа, разделяется она надвое и, проходя в Грузию, в то же время идет в Имеретию и другие по Черному морю лежащие провинции. Теперь же как войска, так и все вообще транспорты, проходят из России весьма в близком от Тифлиса расстоянии. Посланный со стороны линии офицер так же не допущен был сделать обозрение. С Кавказской линии получил я известие, что закубанцы, собравшись в больших силах, сделали нападение на круглолеское селение и, разграбив большую часть оного, увлекли в плен до четырехсот душ обоего пола. Две роты пехоты, спешившие идти на помощь селению, встречены были особенною толпою закубанцев в превосходных силах и, хотя перестрелка была весьма жаркая, но роты, опрокинув их, не допустили истребить всего селения, и неприятель обратился поспешно к Кубани.

Генерал-майор Сталь 2-й, направив ближайшие войска на преследование неприятеля, не мог с пехотою догнать его, но линейные казаки, в числе до семисот человек с двумя орудиями конной артиллерии, при самой переправе через Кубань ударили на толпы с решительностью, и неприятель в замешательстве бросался в реку, причем, из собственного признания закубанцев, потерю свою почитают они свыше полутораста человек убитыми и потонувшими. Немало погибло и наших поселян, захваченных в плен, ибо всех их не успели они переправить прежде. Отбито пленных, как в сем случае, так и при отступлении от круглолеского селения, не более как до ста человек. Отогнанные стада вообще все остались в руках наших.

При первом известии о нападении закубанцев командир Навагинского пехотного полка, подполковник Урнажевский, перешедши довольно с большим отрядом за Кубань и к реке Лабе, мог удобно разбить неприятеля, в большем беспорядке спасающегося и обремененного добычею, но посланные от него для разведывания закубанцы, находившиеся проводниками при его войсках, уверили его, что неприятеля вблизи нет и что, напротив, все разъехались в свои жилища, и он возвратился на линию. После достоверно дознано, что неприятель в самом расстроенном положении и, боясь быть атакованным при переправе, находился в близком расстоянии.

В то же время замечены между кабардинцами, владельцами и узденями тайные сношения с закубанцами, и приверженными нам людьми даны известия, что сии последние обещали кабардинцам прийти с силами, дабы способствовать им увлечь с собою подвластных своих, ибо без оных не могли они за Кубанью найти средства удобного существования.

В июне месяце отправил я на Кубань начальника корпусного штаба генерал-майора Вельяминова 3-го, приказал собрать ему сколько возможно войск и казаков, остановить два донских казачьих полка, из числа сменившихся и отправляющихся на Дон.

С сим отрядом войск перешел он за Кубань, напал на селения живущих за Кубанью ногайцев, которые участниками были в разорении круглолеского селения и к толпе закубанцев присоединили пятьсот человек своей конницы, предводительствуемой многими из их князей.

Генерал-майор Вельяминов 3-й, при разорении селений, не встретил почти никакого сопротивления, взял в плен 1400 душ обоего пола и всякого возраста и весьма большое количество скота. Возвращаясь от реки Большой Зеленчук, затрудненные нестройным движением великого числа арб и скота, войска наши вскоре догнаны были закубанцами в числе до тысячи человек.

Арьергард наш испытывал жестокое нападение намеревавшихся отбить пленных, и наконец толпа неприятеля, отделясь, обскакала вперед, думая остановить войска наши при переходе одного тесного и неудобного места. Но войсками нашими предупрежденный неприятель не мог воспрепятствовать следованию отряда и был опрокинут с потерею, весьма для него чувствительною. В действии со стороны нашей были одни линейные казаки и конные орудия, от пехоты малое число стрелков.

После сего, не видя успеха в дальнейшем преследовании, неприятель возвратился, и отряд без препятствия перешел обратно за Кубань.

Большие чрезвычайно воды делали переправы затруднительными. Генерал-майор Вельяминов 3-й заметил, что войска наши, по Кубани расположенные, долгое время не имевшие действий с закубанцами, имеют к ним чрезмерно большое уважение, в котором участвуют и самые офицеры. <…>

Будучи предварен, что между чеченцами примечаемы тайные совещания, что появился между ними лжепророк, возмущающий их против нас^[36], приказал я батальону 41-го егерского полка, расположенному в Ширвани, немедленно следовать в станицы Гребенского войска, обоим батальонам Ширванского полка, стоявшим в Кабарде, быть в готовности, поручив их в распоряжение начальствующего на линии генерал-лейтенанта Лисаневича.

Вскоре получил я известие, что чеченцы, предводимые лжепророком^[37], довольно в больших силах, в ночи с 7-го на 8-е число, напали на Амир-Аджиюртский пост и сожгли оный. Укрепление поста было непрочное, ибо наскоро из плетня сделанное, и рва вокруг его почти не было. Но в гарнизоне находилась рота пехоты и весьма сильная артиллерия. Сего для обороны было слишком достаточно, но начальник гарнизона был чрезвычайно неосторожен, невзирая, что в тот же самый день выступивший из укрепления генерал-майор Греков предварял его о намерении чеченцев сделать покушение на пост. Незадолго перед нападением успел он даже прислать одного из приверженных нам аксаевских жителей с известием, что сильные толпы конницы взяли направление к посту и в ночи прибудут к оному.

Начальствовавший оным 43-го егерского полка капитан Осипов, сделав расчет гарнизона по местам, распустил людей в казармы и нимало не усилил обыкновенного караула. Чеченцы от стороны леса подошли, не будучи замеченными. Весьма темная ночь и сильный ветер им способствовали. Внезапно вошли они в укрепление и тотчас опрокинули часть плетня, ограждавшего оное. Люди в беспорядке выскакивали из казарм, когда укрепление было уже наполнено неприятелем: они не могли противиться малыми силами; капитан Осипов, защищавшийся с горстью людей и будучи уже ранен, бросился в Терек и утонул. Неприятель испытал только два выстрела из орудия, стоявшего в воротах, при коем был главный караул не более как из девяти человек при унтер-офицере. Выстрелы сии на некоторое время привели в замешательство чеченцев, но уже не было кому оным воспользоваться, ибо люди наши рассеяны и большая часть гарнизона спасалась, переплывая Терек.

В сие время переправлялся пороховой погреб, и снаряды крепостных орудий хранились в сарае, покрытом камышом. Сообщившийся оному огонь произвел столько сильный взрыв, что орудия были разбросаны и части лафетов разметаны на противном берегу реки. Чеченцы в ужасе побежали из укрепления и уже не появлялись. Потеря наша простирается убитыми, погибшими при взрыве и потонувшими, всего до семидесяти человек. Потеря неприятеля была не менее. Взбешен я был происшествием сим, единственно от оплошности нашей случившимся. Еще досаднее мне было, что успех сей мог усилить партию мятежников, умножить верующих в лжепророка. Я не обманулся! Генерал-майор Греков не мог приспеть к защите поста, ибо силы его состояли из пехоты, сделавшей уже большой переход. Он прибыл к укреплению Герзель-аул, дабы обеспечить его от нападения, усилил гарнизон одною ротою егерей и двумя орудиями, приказал поправить укрепление. Оттуда, прошедши в крепость Внезапную, усилил ее так же одною ротою и возвратился в станицу Червленную, дабы собрать несколько войск. Между тем чеченцы, распустив лживую молву о приобретенных ими успехах, ободрили сообщников, пригласили соседних им горцев и в числе четырех тысяч человек, пришли к укреплению Герзель-аул и начали стеснять его облежанием, до того, что гарнизон вскоре лишен был воды. Неприятель в близком расстоянии расположил свои окопы, вроде траншей, и предпринял штурм. Некоторая часть перешла уже ров и была на валу, но штурм отбит с чувствительным уроном. Лжепророк, однако же, нашел средство восстановить упадший дух обещанием блистательных успехов, то есть обогащения добычею. Но более ободрила мятежников измена аксаевских жителей, которые с ними соединились, и готовность андреевских жителей последовать тому же при малейшей удаче.

Мятеж сей мог распространиться в Дагестан, где, по многолюдству, мог он быть несравненно опаснейшим, тем более, что из Грузии мало весьма мог я отделить сил и некомплект в войсках был чрезвычайный.

Генерал-лейтенант Лисаневич, узнавши о случившемся в Амир-Аджиюрте, приказал батальонам Ширванского полка: 1-му следовать в крепость Грозную, 2-му сколько возможно поспешнее прибыть в станицу Червленную, для чего выставлены были подводы, сам прибыл туда же.

Между тем генерал-майор Греков собрал три роты 43-го егерского полка, четыреста линейных казаков и несколько орудий. Генерал-лейтенант Лисаневич взял отряд сей под личное начальство и, не дожидаясь 2-го батальона Ширванского полка, переправился через Терек в Амир-Аджиюрт и пошел к Герзель-аулу. Приближаясь к оному, замечен он был неприятельскою конницей, которая немедленно обратилась в бегство, не давши ничего знать облегающей укрепление пехоте.

Посланные вперед казаки успели отхватить часть неприятеля; гарнизон, видя приспевшую помощь, сделал вылазку, и вскоре потом прибыл отряд. Мятежники понесли чувствительный весьма урон, который мог быть гораздо значительнее, если бы не способствовали спасению их лежащие поблизости леса и гористое местоположение. Потеря наша была самая ничтожная. Лжепророк бежал из первых, в сопровождении самого малого числа сообщников, все разошлись по домам, не помышляя о соединении и в боязни жестокого наказания. Жители Аксая, кроме главнейших зачинщиков, оставивших город, искали измену свою загладить совершенною покорностью и просили пощады. Невозможно было ожидать благоприятнейших обстоятельств и столько скорого уничтожения мятежа, но внезапное происшествие вдруг все переменило. Генерал-лейтенант Лисаневич, желая схватить некоторых, оставшихся в Аксае, мятежников, для примерного их наказания, приказал старшему князю, майору Мулле-Хасаеву, представить к себе всех почетнейших старшин с тем, чтобы в числе их были непременно замеченные им самые буйные и наиболее к мятежу склонные. Потребовал от него списка таковых. Генерал-майор Греков, лучше знавший народ сей, представлял ему, что не приличествовало задержать людей, им призванных, паче еще подвергнуть наказанию; что поступок сей произведет в народе беспокойства и уничтожит совершенно доверие к начальству. Майор князь Мулла-Хасаев обязывался в самое непродолжительное время всех их доставить без всякого затруднения.

Генерал-лейтенант Лисаневич не послушал обоих, и 16-го числа поутру не менее трехсот человек лучших жителей Аксая введены были в укрепление Герзель-аул. Не было предпринято никаких мер осторожности, аксаевцы многие были вооружены, наш караул не был не только усилен, даже не выведен в ружье, команды отпущены за дровами и на фуражировку, и в укреплении оставалось менее людей, нежели аксаевцев. Вышедши пред них, в сопровождении нескольких офицеров, генерал Лисаневич стал в оскорбительных выражениях упрекать их гнусною изменою, грозить истреблением виновнейших и начал вызывать некоторых по представленному ему списку. Он знал хорошо татарский язык и потому объяснялся без переводчика, который бы мог смягчить выражения. Двое из вызванных старшин с покорностью предстали перед ним. У них сняли кинжалы и отвели их под стражу; третий, будучи вызываем по списку, видя участь первых двух, противился, но когда его принудили, он, тихо подойдя к генералу Лисаневичу, вдруг бросился на него с кинжалом, который до того скрывал под одеждою.

Он нанес рану смертельную в живот насквозь. Не остановясь, кинулся на генерал-майора Грекова, и сей в мгновение кончил жизнь под его ударами. Поблизости находились казаки и некоторые из приверженных нам мусульман, которые после поражения генерала Лисаневича могли остановить его, но до того велико было их изумление, что они пребывали неподвижны. Человек уже не молодой, главный пристав Кумыцкий, капитан Филатов, бросился на него, и хотя получил прежде рану, но, по счастью, она не была тяжелою, и он, схватясь с ним грудь с грудью, успел вонзить ему кинжал в брюхо, отвратя удар его рукою.

Силы злодея гораздо были превосходнее, и уже преодолевал он Филатова, но один из армян, приставив к нему ружье, поверг его мертвого выстрелом. Генерал Лисаневич, захватя рукою рану, стоял опершись о забор и сохранял твердость, но когда сказали ему о смерти генерала Грекова, вырвалось у него слово: «Коли!» — и оно было сигналом истребления всех без разбора. В сие время командир 43-го егерского полка выводил из казарм караульных двадцать человек, кои немедленно ударили на толпу, и к ним присоединились прочие, бывшие в укреплении. Аксаевцы в величайшем страхе и замешательстве бросились к воротам и через вал укрепления, успели заколоть двоих часовых у ворот, но вслед кололи их штыками и пустили ружейный огонь. Вырвавшиеся из укрепления встречены были возвращающеюся с фуражировки командою, прибежали конвои команд, посланных за дровами, и из трехсот аксаевцев весьма немногие спаслись бегством. Между ними погибли люди, совершенно невинные и несколько испытанных в приверженности к нам. В числе их были некоторые из жителей города Андрея. Если бы не овладел аксаевцами совершенный страх, они могли захватить близко их стоявшие ружья караульных и людей, высланных за дровами, и без всякого затруднения овладеть укреплением и артиллерией, при коей не было ни одного канонира. В укреплении были большие запасы снарядов и патронов.

Таким образом неблагоразумие генерала Лисаневича могло быть причиною важнейших следствий. На линии не оставалось ни одного генерала. Начальник корпусного штаба, генерал-майор Вельяминов — один, который мог привести дела в порядок, и находился с отрядом за Кубанью, для наказания хищных народов за набеги и разбои, делаемые ими на линии.

Тотчас по получении известия об Амир-Аджиюрте хотел я выехать на линию, но болезнь меня удерживала; когда же 22-го числа узнал я о случившемся в Герзель-ауле и о смерти генерал-майор Грекова, я отправился 24-го числа.

Во Владикавказе усилившеюся болезнью удержан я был до 3 августа, и уже не было надежды на выздоровление. Здесь сделал я распоряжение оставить укрепление Преградный Стан, покойным генерал-майором Дельпоццо построенное весьма невыгодным образом и в таком расстоянии от реки Сунжи, что вода легко могла быть отрезана. Укреплению, за отдалением его, ниоткуда нельзя было дать помощи. Старую дорогу от Моздока во Владикавказ, лежащую через хребет Кабардинских гор, чрезвычайно неудобную, для движения транспортов затруднительную и подверженную нападению хищников, которые могли укрываться в лесах и, почти не подвергаясь опасности, наносить большой вред, приказал я перенести от Екатеринограда, через Урухскую крепость, мимо Тагартупского мыса и через реку Ардон, до Владикавказа; приступить немедленно к устроению мостов и временных укреплений, для расположения в оных конвоев.

Дорога сия, в сравнении с прежнею, представляла величайшие во всех отношениях преимущества, но к учреждению оной нельзя было приступить, не став твердою ногою в Кабарде, которую в 1822 году занял я перенесением линии.

От Владикавказа до крепости Грозной прошел я с 1-м батальоном Ширванского полка, двумя орудиями и 250 донскими казаками полковника Сергеева полка, и хотя известно было, что повсюду были сборища возмутившихся чеченцев и карабулаков, однако же я нимало не был ими обеспокоен в пути. В Грозной присоединил я две роты 41-го егерского полка и два орудия; прошедши через станицу Червленную и переправившись через Терек в Амир-Аджиюрте, имел я с собою 6 рот пехоты, 300 донских и 250 линейных казаков и 9 орудий артиллерии.

Я поспешил к городу Андрею, где неблагонамеренные люди готовы были произвести возмущение и, соединясь с соседними горцами, пристать к лжепророку, который проповедовал повсюду истребление неверных, возбуждая ко всеобщему вооружению.

Приближение войск к городу прекратило смятение в оном, главнейшие из возмутителей бежали. Здесь нашел я батальон Апшеронского полка, который прибыл из крепости Бурной, и одну роту 41-го егерского полка. В крепости Внезапной сделал я большие перемены: уменьшил пространство оной, усилил профиль, и она, при несравненно меньшем гарнизоне, сделалась непреодолимою. Уничтожив обширное нижнее укрепление, я заменил его одною каменною башнею с пристройкою, дабы иметь во власти своей воду. Работы в крепости продолжались около трех недель, чеченцы, в числе четырех тысяч человек, показались на высотах в окрестностях Андрея, надеясь на измену жителей оного, но как они остались в совершенной покорности, то удалились, ничего предпринять не осмелившись. <…>

Пребывание мое в Кумыцких владениях водворило совершенное спокойствие в Дагестане, акушинцы, в добром согласии с шамхалом, приверженным к нам, пребывали в совершенной покорности и других удерживали своим примером. Сын шамхала и владелец Мехтулинский приезжали ко мне, и тишина в Дагестане давала мне полную свободу действовать против чеченцев и строго наказать их.

В октябре вспыхнуло возмущение в Кабарде; некоторые из владельцев бежали в горы, дабы пройти за Кубань, но прежде напали они на селение солдатское и разграбили оное, вспомоществуемы будучи, перешедшею к ним из-за Кубани, сильною партией. В нападении сем участвовали почти все живущие по реке Малке кабардинцы.

Трусость подполковника Булгакова, командира Кабардинского пехотного полка, не допустила наказать хищников; ибо догнавши их в тесном ущелье, обремененных добычею и пленными, имея достаточные силы и пушки, не смел на них ударить. Солдаты явно негодовали за сию робость, я назначил тотчас другого начальника и, вразумительно изъяснившись на счет подлой его трусости, приказал ему подать прошение в отставку. Генерал-майор Вельяминов, находясь с войсками за Кубанью, был извещен о намерении закубанцев сделать набег в границы наши и заблаговременно предупредил Булгакова. Партия сия и с нею соединившиеся кабардинские изменники на возвратном пути своем, находя удобнейшие дороги захваченными нашими войсками, принуждены были вдаться в непроходимые пути почти у самого хребта Кавказа, где, испытав ужасный холод, бросивши вообще всех лошадей, потеряв много людей погибшими, возвратились за Кубань. Черный народ не последовал за владельцами, какие не предпринимали они средства, дабы удержать оной. Для усиления войск в Кабарде приказал я прибыть из Грузии одному сводному батальону из Херсонского и Грузинского гренадерских полков. Генерал-майору Вельяминову предписал, ускорив окончанием его действий, возвратить войска на линию.

26 октября командир 43-го егерского полка подполковник Сарочан, с отрядом из 700 человек пехоты, малого числа казаков, чеченской конницей и 6-ю орудиями артиллерии, выступил из крепости Грозной, дабы возмутившимся чеченцам помешали укрепиться в Хан-Кале, где начали они большие работы. Они, в числе до 4 тысяч человек, встретили войска наши, опрокинули чеченскую нашу конницу и смешали казаков, и сей успех их был причиною чувствительного их урона, ибо нагло приблизившись к каре нашей пехоты, подверглись они картечным выстрелам. Войска наши, неоднократно обращая их в бегство, наконец возвратились в крепость при сильной довольно перестрелке. Мятежники после сего не продолжали уже работ своих в Хан-Кале.

Желая обстоятельнее знать о происшествиях в Кабарде, отправился я в Екатериноград, где дожидался меня начальник корпусного штаба и куда вызвал я из Тифлиса поверенного в делах, г. Мазаревича, возвратившегося из Персии.

Из станицы Червленной выехал я 20 ноября рано поутру. День был мрачный, и по земле расстилался чрезвычайный густой туман. Были неверные слухи, что партия чеченцев намеревалась переправиться на левый берег Терека. Им известно было о моем выезде, по благовременному заготовлению лошадей и конвоя, по той причине, что оных нет на местах в достаточном количестве. Партия, до тысячи человек, приблизившись к Тереку против Казиорского Шанца^[38], отрядила на нашу сторону 400 человек, дабы напасть на меня. Места совершенно открытые допустили бы меня заметить в далеком расстоянии, но густой туман тому воспрепятствовал, и я проехал спокойно. Вскоре после напали они на большую дорогу, схватили несколько человек проезжих и пустились на казачьи хутора, в надежде на добычу. Едва отпустил я конвой, прибыв в Калиновскую станицу, как дано было знать о появившейся партии. Конвой, состоявший из 120 человек храбрых гребенских казаков, быстро помчался к Казиорскому Шанцу, где, нашедши чеченцев, ударил на них и в величайшем замешательстве погнал к Тереку. Они оставили несколько человек убитыми и всех захваченных пленных. Вскоре подоспели казаки из Калиновской станицы с одним конным орудием, и чеченцы удалились от Терека. Таким образом, ускользнул я от сил несоразмерных, но не думаю, однако же, чтобы для того только, дабы схватить меня, решились они на большую потерю, без чего нельзя было преодолеть казаков.

В Екатеринограде г. Мазаревич сообщил мне, что Аббас-Мирза не хотел слышать о сделанных мною предложениях и что в приеме, сделанном ему шахом, видел он совсем противное прежнему его расположению и той доверенности, которою он отличал его.

Г. Мазаревич не сомневался, что война непременно последует, хотя, по отпуске его из Султании, вскоре отправлен будет чиновник с поручениями от шаха, впрочем, заключающимися в повторении желаний его, дабы границы были назначены на основании предложения Аббас-Мирзы, который успел совершенно наклонить его к своему мнению. Через несколько дней уведомил меня генерал-лейтенант Вельяминов о прибытии чиновника надменного и горделивого, который желал непременно трактовать со мною. Вместе с тем получил я от него самого письмо, в коем испрашивал он, дабы назначил я ему время и место свидания на линии. Сего, по многим причинам, нельзя мне было ему предоставить, и я самым вежливым образом отвечал ему, что он может с тою же доверенностью переговорить с генералом Вельяминовым, заступающим место мое с полною властью. Он, не вступая ни в какие переговоры, отправился обратно, и из сего легко можно было заметить, что поручение его было единый предлог, дабы выиграть время.

Здесь получил я известие о кончине Императора Александра I^[39]: весть внезапная и тем еще более горестная.