Останься в Вейзене

Глава 2 Скорее открой глаза

Я проснулась.

В этот раз просыпаться совсем не хотелось. Явь изо всех сил тянула меня в свой мир, а я также усердно сопротивлялась. И это, как ни странно, был хороший знак: я в своей привычной комнате, на привычной кровати. Пора бы уже вставать, не так много времени остаётся до работы… Фиксированного графика у меня нет, но я все-таки стараюсь приходить на работу в одно и то же время, к девяти.

А в воздухе пахнет цветущим персиковым деревом. У мамы когда-то была туалетная вода, на этикетке которой раскинулись волшебные розовые ветви. Я долго считала это дерево сакурой, пока мама не объяснила мне, что персики тоже предпочитают розовый цвет.

В моей привычной комнате по утрам пахнет лавандой, как мы уже выяснили.

И ещё: в моей привычной комнате никто не стоит надо мной и не повторяет моё имя. С моей привычной соседкой у нас давняя договоренность — не вмешиваться в распорядок дня друг друга.

— Варвара, просыпайтесь. Варвара, может быть, вы плохо себя чувствуете? Я могу вам помочь?

Надо мной стоит женщина лет шестидесяти, бодрая и подтянутая. Наполовину седые волосы собраны в пучок на затылке, глаза тёмные и внимательные, на груди — пёстрая вышивка, навевает индийские мотивы.

В углу примостилось зелёненькое кресло, и лампа над ним подмигивает, коварно посматривая на меня.

Надо же, я ещё не проснулась.

Ну ничего.

— Со мной всё в порядке, я так… — начала оправдываться я. Опомнилась: — Здравствуйте…

Сомнений не возникает, это моя соседка. Только я вновь забыла, как её зовут.

— Ирмалинда, — представилась она. Улыбнулась. — У такого непростого имени есть свои преимущества: первый вопрос, который я задаю нашим академистам — это как меня зовут. И только потом допускаю к сдаче моего предмета… Если всё хорошо, тогда я вас оставлю, дам вам время на сборы. Меня попросили отвести вас на завтрак и показать зал, где пройдёт ваше первое занятие.

— Завтрак?

— Само собой, — она кивнула. — Грамотный завтрак — основа хорошего дня.

— Я ведь… Ведь только недавно было утро, и уже наступило новое?

Ирмалинда медленно кивнула.

— Вы долго спали. Устали с дороги, так что тут ничего удивительного… Поэтому вам тем более стоит подкрепиться и восстановить запас сил. — Она шагнула за порог и уже оттуда добавила: — Я жду.

Впрочем, не прошло и минуты, как мы встретились вновь. Очень уж мне захотелось в уборную.

Вернувшись в свою ненастоящую комнату, я, ни на что особо не надеясь, распахнула шкаф. И удивилась наконец… Если это подарок от Феранты, то ей все-таки удалось меня удивить.

В шкафу оказалось черное платье, не слишком, быть может, вычурное, но вполне себе вписывающееся в окружающую обстановку: прямая юбка в пол, длинные рукава, на плечах раздутые до фонариков, высокое горло и три белые пуговички в ряд на спине. В дополнение — уже привычные туфли, чулки из плотной серой ткани и даже комплект нижнего белья.

Аванс, видимо, ждать сегодня не стоит. Кто-то съездил в Вейзен за меня.

По размеру подходит, и спасибо на том. Джинсам достанется меньше недоумевающих взглядов.

— Прелестно, просто замечательно! — выдала Ирмалинда, завидев меня. — Вам очень идёт этот фасон.

Усомнившись на мгновение, я всё же решила задать вопрос — вроде как, ничего провокационного в нём не было:

— Существует ли регламент для преподавателей? Мы не должны носить форму?

— В таком случае, я бы каждый день получала выговоры, — Ирмалинда рассмеялась. Смех оказался звонким, как перелив колокольчиков. — Это я ещё сегодня скромно одета… Как вам моя блузка?

Я ещё раз вгляделась в вышивку. Косы из нитей сменялись полосами из бусин, за ними следовала россыпь бисера, затем вновь нити и бусины… Охра, коралл, хризолит.

— Что-то в ней есть. Народные мотивы. Буйство красок, которое складывается в выверенный узор.

— Как вы красиво сказали! — обрадовалась Ирмалинда. — А теперь идём.

Она первая покинула нашу квартирку и закрыла её на ключ. Второй, точно такой же, протянула мне, подмигивая:

— Я видела, что в вашем платье есть карманы.

Я хлопнула по бедрам. И впрямь есть. А я и не заметила…

Столовая располагалась совсем рядом. Не столовая даже, язык не повернётся её так назвать. Скорее, трапезная. Высокий потолок с многоярусными люстрами. Картины на стенах. Пять длинных столов, и каждый накрыт шелковой скатертью. Над поверхностью стола возвышаются золотые подсвечники — три высокие белые свечи с левой стороны и три с правой, каждая зажжена.

На столы уже водрузили строго выверенное число тарелок и блюдец. Одно большое — на нем нечто, напоминающее яичный омлет и украшенное зеленой ветвью базилика. Ещё одно поменьше — с кусочком масла и ломтиками сыра. Глубокая миска с двумя вареными яйцами. Пиала с насыщенно-красным джемом. Общая корзинка с ломтями белого и ржаного хлеба. Только чашки пока пусты, зато в центре каждого стола устроен островок из турки, чайника, сливок и сахара. Уголок самостоятельности, скажем так.

Народу пока немного. Но все, кто есть, точно старше меня.

У академистов, догадываюсь, комната для приёма пищи организована куда проще. Может быть, они даже стоят в очередях. Ну и хорошо, что их здесь нет, не то чтобы мне слишком хотелось опозориться перед будущими учениками из-за отсутствия манер. Успею ещё показать свою профнепригодность во всей красоте, когда меня приведут на занятие.

— Занимать можно любое место. Здесь только некоторые закреплены за определенными людьми, и то… переживут. Посуду убирать не нужно, её унесут.

— Я бы предпочла сесть рядом с вами, — призналась я.

— Отлично! — Ирмалинда воодушевилась. — Заодно познакомлю вас с нашими девочками. Девочки эти, правда, скорее мои ровесницы, чем ваши, но вот так уж собрались! Всегда радуемся, когда молодые приходят учить. Все-таки, вы с учениками говорите на одном языке.

Особенно я, подумалось вдруг. На одном из трёх.

Приятельниц у Ирмалинды оказалось не меньше десятка. Они окружили нас стайкой щебечущих птичек — похожие друг на друга, но разные, все какие-то яркие и бесконечно энергичные. Друзей ведь под стать себе выбирают… Каждая из них представилась и даже сказала пару слов о своей жизни или предмете, но не то чтобы я что-то запомнила.

Весьма скоро внимание переключилось с моей скромной персоны на последние новости. Я попыталась вслушаться, но мало чего поняла — слишком много незнакомых названий и ситуаций, с которыми прежде мне сталкиваться не приходилось. Я сидела, зажатая с двух сторон, и взглядом пыталась отыскать хоть ещё какое-нибудь знакомое лицо: Феранты или Гетбера. Но не разглядела ни одного, ни другого. Впрочем, это типичная особенность людей из сна — они исчезают так же внезапно, как и появляются.

— Вам нужно в комнату? — спросила у меня Ирмалинда, когда завтрак закончился. — Я хочу захватить пару бумажек, и идём. Либо подождите меня здесь. Все равно возвращаться через этот коридор.

Я осталась ждать. Верный стражник входа (и выхода). Некоторые входящие кивали мне, и я кивала в ответ. Но больше имя моё никого не интересовало.

Гетбер все-таки появился. За мгновение до того, как Ирмалинда взяла меня за локоть и заявила, что мы наконец-то идём к академистам. Мы пересеклись взглядами, и он попытался, что ли, усмехнуться — приподнял левый уголок губы. Я отвернулась.

А здесь я уже была. Вчера. Это тот самый холл, из которого можно попасть в лекционки, пусть их здесь так и не называют. Группки студентов снова обсуждают животрепещущие темы. И тоже бросаются незнакомыми словами. Прежде чем преподавать им что-то (объяснили бы ещё, что), мне самой не помешает пройти языковые курсы и подробнее изучить имперский диалект.

Я почему-то думала, что сейчас мы просто полюбуемся на экспонаты и пойдем дальше, в чуланчик, где помимо меня в лучшем случае поместятся студента три. Но Ирмалинда распахнула передо мной двери высотой с три моих роста и такой шириной, что пройти через них одномоментно может человек пять. Я с опаской заглянула внутрь. Преподавательский стол и огромная меловая доска расположились прямо напротив, на самом нижнем уровне. А вверх уходит лестница с широкими ступенями, и на каждой расположен ряд парт. Таких рядов здесь не меньше пятнадцати, и они будто бы даже слегка закругляются в направлении преподавательского подиума, как в амфитеатре.

— И сколько у меня сегодня… академистов? — Посмотрела на Ирмалинду широко распахнутыми глазами.

Она профессиональным взглядом окинула аудиторию и ответила:

— Когда под завязку, то пятьсот вмещается. Но вы так не переживайте, наборы у нас не такие большие, да и треть юных дарований обычно занята куда более интересными — по их, разумеется, мнению — вещами. Так что, думаю, наберется около сотки.

Сто человек! На одну-единственную недоумевающую меня!

— Занятие начнётся после звонка. Вы услышите.

— Да, я уже слышала…

— Если по правилам, то продолжается оно ровно час и пятьдесят пять минут. Но многие устраивают перерыв в удобное время, которое не слишком вредит учебному процессу. Без перерыва совсем туго, — шёпотом добавила Ирмалинда. — Не выдерживают такой мыслительной нагрузки. Не будьте слишком строгой, к ним надо ласково, а иначе вредничают…

Кому ещё нужен перерыв и с кем лучше быть поласковее — это отдельный вопрос.

— И удачи, — пожелала она. Затем тоже заглянула внутрь аудитории и взглянула на часы (клянусь, вместо стрелок у этих часов ветви дерева, не отличимые от настоящих, даже распускающиеся лепестки на них есть). — Главное, ничего не бойтесь. До занятия всего семь минут осталось. Сейчас начнут приходить ваши благодарные слушатели.

Вот так напутствие. Как будто не на занятие отправляют, а на поле боя.

Я кивнула и послушно прошла внутрь. А преподавательский стол здесь не хуже того стола, который занял место в кабинете Феранты. Будто бы взяли спил дуба, который спокойно себе рос несколько тысячелетий, и вырезали всё лишнее, чтобы получить нечто вроде ножек и гладкой столешницы. Доска тоже необычная. Я привыкла к темно-зеленым (говорят, успокаивает нервную систему) или к черным, позволяющим получить максимальный контраст. А здесь синяя, как… даже не знаю, с чем сравнить. Если представить себе безоблачный апрельский день после полудня, когда небо насыщенное-насыщенное, ничем не разбавленное, то получится примерно увидеть цвет этой доски.

Красиво, что уж таить. Стены оранжевые, как янтарь, столы насыщенно-коричневые, а доска синяя. Ещё бы проектор повесить, но, раз уж здесь даже кино ещё не изобрели, то о проекторах не стоит и заикаться.

Я опустилась на стул. Прекрасный стул, с мягкими подушками, очень удобно сидеть… И принялась уныло вертеть в руках обнаруженный на столе карандаш. Бумага здесь тоже была, целая стопка. Чуть-чуть желтоватая и очень плотная.

Студенты не заставили себя долго ждать. И стали появляться один за другим, строго выдерживая интервал. Косились на меня, бурчали что-то невнятное и занимали места. Первый, второй, третий. Тридцатый, пятидесятый. Сто двадцать шестой. Ирмалинда почти угадала.

Звонок прозвучал неожиданно, возвращая из мира арифметики… куда? Сама хотела бы знать. Я поднялась со стула, и студенты подскочили следом. Здесь тоже есть традиция приветствовать преподавателя, или это они невольно повторили?

Стоят теперь и смотрят на меня, как совята. Различимы только черные мантии и круглые глаза.

— Здравствуйте, — произнесла я. Думала, что никто меня не расслышит, но звук резво долетел до противоположной стены. Хорошая здесь акустика, в самом деле, можно ставить спектакли. — Присаживайтесь, пожалуйста. Рада, что мы сегодня собрались все вместе. Поскольку мы видимся в первый раз, позволю себе представиться. Меня зовут Варвара. Сейчас напишу на доске.

Я взяла меловой кубик — здесь для мела выделили целое фарфоровое блюдце. И принялась выводить имя, которое писала уже тысячи раз: Варвара. Я могла бы написать его с закрытыми глазами, поскольку точно помнила, когда мне надо вести руку вниз, когда вверх, где идёт петля, а где закругление. Однако вот какой диссонанс: на доске вырисовались знакомые буквы, однако рука шла каким-то совершенно непривычным образом.

Когда имя было написано, я отшагнула назад. Моргнула, и на мгновение мне показалось, что вместо привычной кириллицы на доске значатся неизвестные символы, что-то вроде упрощенных иероглифов. Вернула ещё раз, и поверх низ возникли буквы: В, а, р… Как в приложениях для перевода, которые накладывают на фото свой текст.

Непонятное что-то, позже разберусь.

Я повернулась к моим несчастным студентам и попыталась улыбнуться:

— Итак, начнём мы с вами с простого. Как называется предмет, ради которого мы здесь собрались?

Сидят, смотрят и молчат. Ну что же это такое.

Небольшой, но опыт в преподавании у меня есть. Два года, во время собственного обучения в магистратуре, вела у бакалавров лабораторные работы по неорганической химии, попросил мой тогдашний научный руководитель. Правда, под мою ответственность попадало одновременно всего десять студентов. Каждого успевала вдоль и поперёк изучить, пока они мне отчёты сдавали…

— Я буду рада, если вы станете отвечать немного активнее. Поскольку мы не виделись с вами прежде, мне нужно понять, какой у вас сейчас уровень знаний. Поэтому, как я уже сказала, начнём с простого. Как называется наш предмет?

Вот бы преподавание во сне засчитывалось за трудовой стаж. Сил уходит — как на настоящих студентов. Главное, чтобы я проснулась до того, как решу придумать для них контрольную, у меня на них отдельный пунктик. Своим прошлым подопечным сочиняла индивидуальные варианты. Здесь рехнусь.

Смельчак все-таки нашёлся. Симпатичный светловолосый мальчишка. Поднялся над одной из задних парт и ответил:

— Применение кристаллов для концентрирования и усовершенствования магических заклинаний.

Неудивительно, что смельчаков оказалось так мало. Попробуй запомни эту нудятину.

— Угу, — я кивнула, как будто бы всё идёт так, как задумано. Но нет, такого точно не задумывалось. Они там вообще в своём уме? Как я должна преподавать магию, хотя сама ей никогда не занималась? Нет, даже по-другому поставим вопрос: как я могла ей заниматься?

Вот же дуристика. Даже во сне, где всё такое красивое и удобное (особенно стулья), начальство требует от тебя невозможного. Слетай в космос за материалами марсианских горных пород, проштудируй все экспонаты в наполовину развалившейся библиотеке и найти единственное за триста лет упоминание химического соединения, научи сотню студентов применять кристаллы во благо их магии.

Если я получила степень магистра по химии, это ещё не значит, что я могу переложить её на области, в которых совсем ничего не смыслю. Надо срочно найти Феранту и высказать ей все свои претензии. Только пару сначала закончу.

Так. Выкручиваемся. Впервые, что ли, было не до того, чтобы ознакомиться с темой занятия?

— Угу, — повторила я. — Отлично. Садитесь. Как вас зовут? Поставлю вам плюс, и, само собой, это даст некое преимущество, когда дело дойдет до подведения итогов.

— Вилсон, — ответил он, улыбнувшись. У нас в универе тоже такие мальчики были, улыбчивые. — Я один Вилсон на потоке.

— Здорово, — покивала я. И в самом деле выписала его имя на чистеньком листочке. Ну ведь совсем не так движется ручка, когда мы пишем букву «В». Что ж они все держат меня за глупую? — Итак, смотрите. Что такое кристаллы?

Тишина. Казалось бы, не совсем уж маленькие, курс третий-четвертый по нашим меркам, а молчат, как первоклассники.

— Что-то вам точно должно быть известно. Вы ведь сталкивались с ними прежде? Девочки, да и мальчики тоже, посмотрите на свои прекрасные ладони. — Я и сама вытянула руку вперёд и взглянула на тонкие пальцы, ничем не украшенные. — В ваши колечки тоже вставляются кристаллы, правда, ограненные. Кто-нибудь когда-нибудь участвовал в магических поединках?

И что несу? Наверное, моих студентов посетила аналогичная мысль, потому что все сто двадцать шесть пар глаз посмотрели на меня, как на несмышленую. А потом одна девушка с подведенными глазами и ассиметричным каре ответила:

— Иногда хочется, но они все ещё запрещены.

Я покивала, будто и сама была прекрасно осведомлена об этом запрете. Хорошо, что я хотя бы угадала их гипотетическое существование.

— А если бы их вдруг разрешили, — отозвалась я, — то на поле поединка надо было бы выходить, сняв с себя все украшения. Поскольку даже маленький безобидный камешек может оказать вам преимущество. — Наверное. Иначе меня бы не заставили вести этот предмет. Я посмотрела на девушку: — Как вас зовут? Можно просто имя.

— Директрисе пожалуетесь?

Само собой, пожалуюсь. Но только не на эту девчонку.

— Поставлю вам плюс. За смелость и честность.

Она хмыкнула, но все-таки ответила:

— Грета.

Я послушно вписала её имя в листок. У меня фамилия начинается на букву «Г», и над её написанием уж точно не надо долго задумываться — нарисовал прямой угол и радуешься. А я эту несчастную букву выводила секунд тридцать.

Повернувшись к доске, я изобразила нечто вроде октаэдра: атом в центре, который соединен ещё с четырьмя атомами через одинарную связь. Типичный углерод… Три нижних атома служили верхушками для ещё трех октаэдров. И так три ряда. В итоге у меня получилась сеть шариков и линий, издали напоминающая треугольник.

— Похоже на камень в колечке, так? Особенно если снизу вверх смотреть. Не хватает цепких лапок, которые ухватятся за эту тонкую часть. И можно вставать на правое колено перед любимой девушкой. — Что я несу?.. — Кто догадается, что за камешек мы с вами изобразили?

Я наконец посмотрела на свою аудиторию. В их глазах я всё ещё была сумасшедшей, и все-таки многие начали заинтересованно меня слушать. Это хорошо. Захватить внимание — самое сложное, поэтому иногда приходится идти на нечто такое… пусть будет нелепое.

— Я бы не отказалась от рубина, — тихо заметила девушка с первой пары. Девушка красивая, с косой белокурых волос, такой никаких рубинов не жалко.

— Отличное предположение. Но берите выше. Мы с вами нарисовали крошечную часть алмаза. Ограненный, он зовётся бриллиантом и стоит баснословные суммы. Вы сталкивались с таким?

Кто-то ответил, что бриллианты и впрямь стоят сейчас целое состояние, и я воодушевленно кивнула. Ну вот, студенты уже начинают идти со мной на контакт. Это просто замечательно. Мне казалось, что будет сложнее.

— А теперь давайте внимательнее взглянем на нашу картинку. — И все-таки жаль, что даже в этом, волшебном сонном мире, я не чувствую в себе никакой магии. Так бы вместо того, чтобы махать руками, я бы просто подсвечивала нужное место колдовским огоньком. Как та рыжая девушка, которую я видела вчера. И которая сидит сейчас передо мной, ближе к левому краю, но ни разу ещё не ответила на мои вопросы. — Что это за шарики такие? Вот здесь, в углах пристроились, как птички на заборе? Не забывайте, что мы смотрим на алмаз, да… Поработали над зрением и смогли видеть лучше в сотни миллионов раз. И стали способны видеть простейшие частички, из которых состоит всё в этом мире.

Хотя, конечно, с суждениями о составе мира стоит быть аккуратнее. Была бы чуть более честной, призналась бы, что весь этот мир — всего лишь игра электрических импульсов, бегущих по моим нейронам.

— Атомы, — ответила девочка, сидящая подле той, что с косой.

— Атомы! — обрадовалась я. — Просто великолепно. Кто может подробнее рассказать, что же это такое, атомы?

Тут то мы и сели в лужу. Осталось только громко квакнуть, но для этого у нас есть лягушки на книжных полках. Я вымучила несколько предположений, и лучшим из них было то, которое касалось неделимости. Что-то на уровне философии Демокрита.

Вот и хорошо, что мы нашли, о чем поговорить. Историю о тернистой дороге, которую пришлось преодолеть, прежде чем была открыта корректная модель атома, я слышала много-много раз. Так что и воспроизвести её для меня не составило никакого труда. Самым сложным оказалось объяснить, что же это такое — кекс, лежащий в основе одной из пробных моделей, поскольку бедных детей, как оказалось, подобной выпечкой здесь не балуют. Когда с введением в строение атома было покончено, мои воспитанники ушли на перерыв. Я в это время старательно записывала имена всех, кто хотя бы словечко сказал на лекции, даже если это было словечко соседу по парте, краткое и ёмкое словечко «нудятина».

После перерыва мы начали изучать виды кристаллических решёток и попали в такие дебри, выбираться из которых нам придётся ещё долго. Если я не успею проснуться к следующему занятию, просто продолжу читать курс по основам химии. Мои юные гении знают, что такое щелочь и кислота, но ионную подоплёку им ещё только предстоит постичь. Какая уж тут магия.

— А чего-нибудь вроде алхимии у вас нет? — полюбопытствовала я.

— Была, — ответили мне, — но на первом году, и мы просто смешивали разные растворы, — добавили, глядя пронзительно честными глазами. Я пообещала, что обязательно познакомлюсь с их преподавателем-алхимиком. А то что это за безобразие такое.

Был во всём этом и приятный момент. Студенты уходили от меня не такими скептиками, которыми пришли сюда. Парочка даже осталась, чтобы задать вопросы (среди них был в том числе Вилсон, тот самый главный смельчак). И я в очередной раз повторила то, что самой мне казалось очевидным.

И все-таки интересно, как эти несчастные кристаллы присобачить к магии. Есть у них тут лаборатории или что-то типа того? Изучила бы на досуге… Хотя какие мне лаборатории, взглянуть бы для начала на саму магию — осознать, в чем заключается её суть.

Я уходила последней, прихватив с собой листочек, исписанный знакомыми-чужими буквами. А аудиторию мне нужно закрывать? На столе ключей не обнаружилось. И Ирмалинда, насколько помню, с дверью ничего не делала. Оставлю, наверное, так… Вдруг вот-вот придёт следующий преподаватель и новая партия студентов.

Я захлопнула дверь, замерла на мгновение, сама не знаю, почему. И только потом заметила тёмное пятно справа от себя. Повернулась — и взглядом столкнулась с Гетбером.

— Здравствуйте, таинственная незнакомка, — поприветствовал меня он. Сегодня на нём была бордовая рубашка — все остальные предметы гардероба остались прежними. — Слышал, у вас сегодня было первое занятие. И как оно?

Я колебалась — стоит ли с ним говорить? Но все-таки вежливость оказалась сильнее, и она не дала мне смолчать:

— Всё неплохо, сту… академисты умные и целеустремленные, но им очень не хватает основы, базовых знаний, поэтому приходится начинать всё практически с нуля. Но, думаю, мы справимся… А вы, случаем, не алхимию преподаете?

— Случаем, нет, — ответил Гетбер, не переставая внимательно смотреть на меня. — У вас есть следующая лекция?

— Если бы была, думаю, меня об этом бы предупредили. Я пока не знаю своего точного расписания.

Вы на неё посмотрите — разговаривает так уверенно, будто и впрямь заделалась преподавательницей колдовства. Не забыть бы этот чудной сон, с коллегами поделюсь на обеде… Моим коллегам лишь бы о чем поболтать, а в таком сне действительно много моментов для обсуждения.

— У меня тоже нет. Не желаете прогуляться? Я чувствую себя виноватым — сорвал вашу вчерашнюю экскурсию. Феранта вернулась спустя минуту после того, как ушла вместе с вами. Ответственность — не всегда хорошо, или, по крайней мере, не для всех…

Он разговорчив. Это уже хорошо. Вдруг получится выведать что-то интересное? Да и когда ещё выпадет шанс поговорить с кем-то… кем-то таким?

— Я все-таки не отказался бы узнать, как вас зовут, — заметил Гетбер, когда мы двинулись вдоль коридора. Со стороны, наверное, могло показаться, будто он — суровый профессор, а я — косячная студентка, прижимаю к себе листок, как щит, но какова цена щита, сделанного из бумаги? — Поскольку вам моё имя известно. Не люблю, когда мои собеседники обладают неким преимуществом.

— Я забыла, как зовут вас, — солгала я.

— У вас слишком честные глаза, безымянная незнакомка. Когда вы говорите неправду, в них вспыхивает демонический огонь, который в ту же секунду выдает ваши умыслы. Но, хорошо, предположим, что я вам поверил. Меня зовут Гетбер, — и он протянул правую ладонь.

Мимо нас шли студенты, перемена все-таки, и некоторые из них даже здоровались с Гетбером, а он кивал им в ответ. К счастью, мои подопечные все до одного исчезли в неведомом направлении, и мне на глаза никого знакомого не попадалось.

— Варвара, — я приняла рукопожатие. Ладонь у Гетбера оказалась неожиданно большой, сильной, и от прикосновения к ней меня будто слегка ударило током.

— Бр-р-р, — поежился он. — Какое опасное имечко! Нет ли у него другой, более безопасной, формы?

— Что вы имеете в виду?

А вот и лягушки. Феранта своими откровениями научила меня почаще смотреть наверх. И, хоть и не без труда, но я разглядела узкий проход, заставленный книжными шкафами. Однако мы не стали к нему подниматься — свернули направо, в ещё один коридор, из которого можно попасть в аудитории.

— Очень уж оно напоминает одно заклинание. Первая его часть звучит как «ва», с такой, знаете, запятой в конце, началом вашей игривой «р». А вторая как «вэйр». Дословно переводится как «зажги искру». Это язык одного древнего народа, что много столетий назад жил по соседству. Раньше у талантливых людей было больше времени, — Гетбер вздохнул, — вот они и изобретали волшебство.

— И чем же это плохо?

— Что похоже? — уточнил он, и я кивнула. — Понимаете, Вар… — он намеренно сделал паузу, — … вара, таким сильным магам, как я, не нужно даже прикладывать какую-нибудь особую энергию или использовать примочки наподобие тех, о которых рассказываете вы на своих занятиях. Достаточно как-нибудь весьма эмоционально произнести заклинание, и оно придёт в действие. Вы же не хотите устроить пожар в нашей общей обители, Академии?

Я много чего могла бы посоветовать Гетберу. Например, не спрашивать имена у новых преподавательниц, раз уж он так боится произносить их вслух, или не вкладывать в эти имена эмоции (как вообще можно вложить эмоцию в имя? я, конечно, могу предположить, что это осуществимо в порыве ненависти или страсти — но ведь ни ненавидеть, ни любить меня не за что).

И ещё не завышать чрезмерно свою значимость. Сильный маг, как видите. Мягко стелет, да жестко спать.

Но я побоялась, что подобными советами спугну его. А ведь за несколько минут нашей прогулки я узнала об этом мире больше, чем за нашу долгую вчерашнюю встречу с Ферантой.

— Можете называть меня Варей. Хотя я сомневаюсь, что впредь нам найдется, о чем поговорить. Преподавали бы вы алхимию — это многое бы меняло.

— Варя, — повторил Гетбер, проигнорировавший вторую часть моего высказывания. — Так мне нравится гораздо больше. Домашняя, скажем так, форма. Не желаете выйти на свежий воздух, Варя?

Мне мгновенно вспомнился панорамный вид прямиком из окна ректорской башни.

— Не замерзну?

— Весна, — вздохнул Гетбер. — Не волнуйтесь. Если понадобится, мне будет достаточно позвать вас по имени, и вы мгновенно согреетесь.

И я согласилась. Совсем потеряла страх. С другой стороны, чего уж мне тут бояться?

Воздух оказался и впрямь свежий, будто настоящий, и он мгновенно навеял воспоминания о теплых майских вечерах. Не жарко — раздеться уж точно не хочется, но и не холодно. Градуса двадцать два по Цельсию. Дует легкий ветерок, хочется раскинуть руки в сторону, уподобившись птице. Да только знаешь, что воздушному потоку не хватит мощности, чтобы подхватить тебя и унести как можно дальше.

Впрочем, куда ещё дальше? И так уже непонятно где, непонятно зачем. Хотя, признаемся честно, чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше хочется возвращаться в реальность. Нам до мая ещё далеко… И листья на деревьях начнут распускаться в лучшем случае через месяц. А здесь деревья будто глянцевые: листочки так и блестят, несмотря на то, что погода пасмурная.

— Ни у кого нет занятий на улице? — спросила я, оглядывая местность. Больше всего похоже на сквер: выложенные плиткой дорожки, начинаясь с разных точек на окружности, сходились в центре, образуя площадку. Поставить бы на неё ребят с гитарами, от привычных скверов не отличишь. Между дорожками зелёная зона — низенький газон (думаю, всё у него ещё впереди) и деревьица, а на границе белые лавочки со спинками, напоминающими отраженные в зеркале запятые.

Чисто, ни одной лишней пылинки. Ещё одно отличие от наших скверов.

— Есть, — ответил Гетбер, — но они проходят не здесь. Существует ещё одно открытое пространство, но оно, в отличие от этого, отгорожено четырьмя высокими стенами. По сути, это ещё одна комната, только лишенная крыши.

Он повёл меня вглубь сквера. Неужели хочет спрятаться от посторонних глаз? Не сказала бы, что Гетбер — тот человек, которого смутит парочка наблюдателей…

— Присаживайтесь, — предложил он, когда мы были ровно на середине пути по центральной площадки. — На самом деле, у меня к вам серьезный разговор, Варя. Ах, точно.

Гетбер снял с себя плащ, сложил его вдвое и положил на сидение лавки. Беспокоится, чтобы не замерзла… Рукава его рубашки оказались закаты по локоть, открывая крепкие жилистые руки.

Я послушно опустилась в самый центр плаща. Мягко, а ещё ткань плаща пока что хранит тепло его тела. Гербет сел на ничем не прикрытую часть лавки, максимально близко к её краю.

— Можно на «ты»? — поинтересовался Гербет. И тут же ответил сам себе: — Думаю, можно. После всего того, что я вам скажу… нам станет не до формальностей.

— Вы меня заинтриговали, — призналась я. — Говорите уж.

— Где ты сейчас? — спросил вдруг он. — Как ты думаешь? Если отбросить всю эту шелуху… по типу: я в Академии, в таком-то городе, в такой-то империи. Где сейчас настоящая ты?

Совсем не такого я ожидала. Будем честны. Гетберт не смеялся надо мной — говорил серьезно и откровенно. Так что и я не стала отшучиваться:

— Я сплю. На кровати, в съемной квартире. Жду и сплю, когда проснусь, но всё никак не могу проснуться.

Гетбер улыбнулся так радостно, будто именно этот ответ он и ждал.

— А вот и неправильно, Варя. Ты скоро поймёшь сама. Ты не проснёшься. Не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово.

Я фыркнула.

— Ну, пусть так. Где же тогда я? Не поделитесь ли секретом?

— Подумай сама. Я дам тебе подсказку: там, где ты была до этого, тебя уже нет.

— Другой мир? — полюбопытствовала, улыбнувшись. Думала, Гетбер посмеется вместе со мной, но вместо этого он кивнул:

— Совершенно точно. Другой мир.

— Вы хотите сказать, я неведомым путём оказалась в другом мире, — уточнила на всякий случай. Забавный разговор. Даже для сна забавный.

— Вы правы, за исключением неведомого пути. Путь вполне себе предсказуемый. Единственный в своем роде.

Я поправила манжеты на собственных рукавах. Поерзала по сидению. Само собой, этот разговор казался мне не больше, чем шуткой, но сердце отчего-то колотилось так, будто верило каждому услышанному слову. И мне это совсем не нравилось.

— Я не шагала в портал, — заметила я, — и не садилась в космический корабль. Я не обращалась к ведьме и не занималась колдовством самостоятельно, не приносила в жертву невиновных. Никто не пришёл за мной и не встал на колени, прося прогуляться ненадолго до его дивного мира, который погибнет, если я не осмелюсь его спасти. Никто даже не отправил мне письмо. Как же я оказалась в этом вашем мире, посмею поинтересоваться?

Гетбер внимательно посмотрел на меня — не удивлюсь, если вдруг выяснится, что он преподает гипноз. И ответил:

— Варя, ты умерла.

Подул ветер, зашелестели на ветвях зародыши листьев. Я рассмеялась, но внутри загнанным в ловушку зверьком заметалась невинно сказанная фраза: «Варя, ты умерла».

Варя, ты умерла. Варя, время твоё сочтено.

Но был ещё и разум, здравый разум; если бы не он, я бы, пожалуй, рехнулась. Не может быть, чтобы я была мертва. Не может быть. Мертвые не видят снов.

Об этом я и сказала Гетберу:

— Если бы я умерла, я бы сейчас не вела с вами эту абсурдную беседу.

— Я объясню, — Гетбер вздохнул. — У тебя, не привыкшей к существованию магии, могут возникнуть возражения, по типу: невозможно умереть в одном месте, но при этом продолжить существование в другом. Но на самом деле это возможно. Физическая оболочка никуда не переносится. Но ты осталась такой же, как прежде. Ты наверняка убедились в этом сама, когда смотрела на себя в зеркало. И сейчас ты смотришь на собственные ладони, ничем не отличимые от тех, которые были у тебя в прежнем мире.

Я и в самом деле рассматривала собственные пальцы. Всегда делаю так, когда начинаю волноваться.

— Физическое тело создается заново, — продолжил Гербет, — по образцу и подобию того тела, которое уже существовало ранее. Это не так сложно — создать двойника. Нужны лишь материя и терпение. Зато душу ты не повторишь точь-в-точь. Пробовали, но выходит что-то типа… — Он на мгновение прикрыл глаза. — Ничего не выходит. Поэтому душу мы выдернули из твоего тела за мгновение до того, как в том, твоём старом мире, погибло твоё материальное воплощение.

— И при всём этом вы не знали моего имени? — Столько всего можно было спросить, но первым моим вопросом оказалась вот такая глупость.

— Душе, в общем-то, все равно, каково было имя её физической оболочки. Собственно, никаких осмысленных или, как ты говоришь, абсурдных бесед мы не вели. Взаимодействие с душой происходит на другом уровне. Душа — что-то вроде сгустка энергии. Ты представляешь себе сеть последовательно соединенных проводников? Это такая схема с множеством узлов и расхождений.

— Я представляю, — ответила холодно.

— Душа сложнее любой такой схемы в сотни тысяч раз. И все же устроены они схожим образом. Я имел дело только с душой. Телом занималась Ферр.

В сквере вдруг стало многолюднее. Мы заметили группу студентов, решивших подышать свежим воздухом. Что удивляло, поскольку очередная пара ещё точно не успела закончиться. Впрочем, студенты, покосившись на нас, приняли верное решение пройтись по какой-нибудь другой, ещё не занятой, дорожке.

— Лекции вы читаете в таком же стиле, в каком преподносите мне эту историю? — спросила я.

— Запутанно? — хмыкнул Гетбер. И принялся оправдываться: — К лекциям я готовлюсь. А к этому разговору был не готов.

— Мне кажется, вы лукавите. Вы явно знали, где я провожу занятие, а не оказались у той двери случайно. Вы пригласили меня поговорить и даже сюда привели.

Гетбер вздохнул. Я подняла на него взгляд и заметила, что сам Гетбер смотрит вдаль, на одну из башен академии. Точнее даже, на границу между башней и светло-серым небом. Купол башни, покрытый позолотой, сиял на фоне этой серости подобно маленькому солнышку.

— Предполагалось, что ты начнёшь паниковать, истерить и далее, пытаясь вытянуть детали того, как ты здесь очутилась. И мы будем порционно выдавать тебе сведения. Но ты ведёшь себя слишком спокойно.

— Я поняла, вам нравятся более эмоциональные и страстные женщины. Но разве это моя проблема? — Я потянулась, разминая спину. — Не вижу смысла паниковать, когда прекрасно осознаю, что всё происходящее — лишь моя выдумка.

— Часто ли ты во сне прекрасно всё осознаешь?

Попыталась улыбнуться, но ничего сносного не получилось. Умеют же люди портить настроение, ничего особенного при этом не делая.

— Ну, ладно, — я решила пойти на уступки. — Предположим, всё действительно обстоит так, как вы описываете. И я в самом деле… Не важно. Понимаете, есть кое-какие детали, которые расходятся с тем, что говорила мне Феранта. Например, она упоминала разрешение, которое я якобы дала, прежде чем попасть сюда.

— Никаких расхождений. Феранта не умеет обманывать тех, кто… Когда понимает, что в её слова искренне верят. Таких невинных девушек, если кратко.

— Значит, это прекрасно удается вам.

Гетбер качнул головой:

— В данный момент я с тобой предельно честен.

— Тогда объясните, — потребовала я. И поняла вдруг, что, несмотря на тёплую погоду, понемногу начинаю замерзать. Долго я так не просижу. — Сомневаюсь, что моя душа разрешила перемещать себя непонятно куда. А даже если и разрешила, как она об этом сказала? Не имея при себе рта.

— И снова в точку. Разрешила. Отсутствие… рта, это вовсе не проблема, поскольку у душ разговоры происходят на более… высоком, более продвинутом уровне. А в том, что она согласилась, нет ничего удивительного. Любая душа согласилась бы. Даже если спрашивать душу того, кто решил… добровольно уйти из жизни. Простите мне заминки, Варя, — Гетбер развел руки в стороны. — Я теряюсь, когда приходит пора говорить о таких серьезных вещах. Душа согласилась переселиться бы в любое тело, даже старое и больное, поскольку душа сама по себе, без тела, бессильна и бессмысленна. А тут ещё и такое родное и знакомое. Само собой, она согласилась — ты согласилась — иначе и быть не могло. Вот так всё просто и в каком-то смысле парадоксально.

Я заметила на поверхности деревяшек, из которых собрали лавку, небольшие островки, лишенные краски. Заметила черное пятно, на котором отчего-то не выросла газонная трава, и обрубок, на месте которого должна расти ветка.

Красивый мир. Но отнюдь не такой совершенный, как может показаться на первый взгляд.

— Даже если и так, — предположила я, — кто вообще разрешил вам разговаривать с моей душой? Тянуть её непонятно куда. И с какой целью? Сомневаюсь, что я настолько уникальная личность, что ни одной такой не сыскать во всём вашем мире. — И добавила тут же: — Я хочу пройтись. Устала сидеть.

И замерзла. Дрожь так и бежит по телу, скоро начнёт потряхивать.

Впрочем, не уверена, что в этом виноват лишь прохладный ветерок.

Гетбер послушно поднялся и протянул мне руку, помогая встать. Плащ он не стал надевать обратно, вместо этого накинул мне на плечи. Надо же, какое беспокойство.

А пахнет от плаща хвойным лесом, смесью сосны и кипариса, как будто мы вдруг оказались далеко-далеко от цивилизации.

— Это условие, — ответил он просто. — Один из законов, на которых держится наше хрупкое мироздание. Если душа сделала вклад в другой мир и через секунду канет в небытие, то мы имеем право забрать её в свой мир, чтобы она принесла пользу и нам.

Я невесело хмыкнула:

— Обязательное донорство? В моей стране у погибшего могут забрать орган, если он ещё жизнеспособен и может спасти жизнь кому-то другому. Даже не спрашивая разрешения у родственников.

— Видишь, — улыбнулся Гетбер, — у наших миров много общего. Значит, ты быстро здесь освоишься.

Вот вам и новая жизнь с утра. Прожигаешь дни, мечтая о том, чтобы в один волшебный момент всё изменилось. Всё меняется, и тебя охватывает страх. Ты готова отдать всё, лишь бы вернуться к своему прежнему состоянию.

Зажмурилась на секунду. Я просыпаюсь, я просыпаюсь, я просыпаюсь…

Распахнув глаза, я встретилась взглядом с Гетбером. Спросила, прежде чем он начнет надо мной смеяться:

— И какая от меня польза? Нельзя было найти преподавателей где-то поближе?

— Можно, — Гетбер пожал плечами, — но только не в твоём случае. Как ты поняла, не написано книг, по которым можно было бы познать твой предмет. Поскольку то, чему ты должна научить, тебе сначала предстоит постичь самой.

— Как вы вообще поняли, что я могу что-то вам дать?

В его словах была логика. И все-таки ухватить её спутанные нити оказалось непросто.

— За тобой… не то чтобы наблюдали, но иногда приглядывали. И оценивали, будет от тебя польза или нет. Выходит, оценили, что будет… Ты не одна, кто подходил, но одна из. Извини, что так прямолинейно. Переместить тебя из твоего мира в наш, живую, было бы слишком сложно. Поэтому ответственные ждали, когда… собственно, когда подвернётся шанс позаимствовать у кого-то из вашей группы один очень важный орган. Душу.

И он добавил, пытаясь опередить мой следующий вопрос:

— Про камни, с которыми ты имеешь дело, тебе лучше спросить у Феранты. Я не углублялся в эту тему. Знаю, что они обнаружились при создании рудников неподалеку. И что свойства их обнаружились случайным образом, лишь потому что при раскопках участвовал маг. Маг, решивший поколдовать… Чем это обернулось, вам в красках расскажет Феранта. Если кратко, то в этих камнях есть потенциал, который превосходит возможности обычного мага. Но нам надо понять, как его раскрыть.

А я ведь всего лишь хотела спросить, могу ли я вернуться и сколько это будет для меня стоить.

И ещё кое-что.

— Почему я понимаю речь?

— Точно, — Гетберу явно понравился мой вопрос. — Хорошо, что напомнила, сам я забыл об этом сказать. Ещё одним важным условием, которое дает душе право так легко прыгать между мирами, является наличие ней хотя бы крупиц магии. В тебе эта крупица есть… Для правильной работы заклинаний она не годится. Но кое-какие преимущества все же дает. Например, встроенный перевод на язык, который используется в нашей империи. Поэтому ты говоришь привычные слова, но до нашего слуха они долетают словами, которые, в свою очередь, привычны нам.

— И письменность.

— Да, — Гетбер кивнул. — Пишешь ты тоже на нашем языке, но воспринимаешь его так, будто это твой собственный.

— Вам, выходит, и чужие языки не надо изучать? — хмыкнула я. Только и остается, что цепляться за глупости, когда говоришь о таких серьезных вещах. Иначе можно сойти с ума, без шуток.

— К сожалению, надо. Ты и сама не поймешь речь жителей соседних государств. У этого преимущества, скажем так, одноразовое действие.

— И вашу истинную речь мне никогда не услышать?

— Твоя магия не спит. Медленно и неохотно, но все-таки она работает. Постепенно наш язык сменит твой собственный. Сама начнешь говорить на нём и продолжишь понимать наш. Это сложно объяснить. Ты сама к этому придёшь, когда испытаешь.

Мы остановились в самом центре сквера.

Я ведь в старших классах и на гитаре играла. Недолго, пару лет, потом стало не до того. Так бы устроила им тут концерт… Всей академией собрались бы, чтобы послушать мои возмущения и крики.

— У тебя есть ещё вопросы? — невинно поинтересовался Гетбер.

— Больше нет. Спасибо. Красивая сказка, — заметила я. — Надеюсь, я не забуду её, когда проснусь. Такой изощренной фантазии я прежде нигде не встречала.

Гетбер вдруг оказался прямо напротив меня. Мне приходилось держать голову слегка приподнятой, чтобы смотреть ему в глаза. Я хмурилась — он улыбался. Наверное, вдвоем мы создавали нечто вроде баланса — наложи друг на друга наши лица, получишь идеальное равнодушие, гладкое, как металлическое лезвие.

Он не стал меня переубеждать. Вместо этого сказал:

— Я сейчас отправлюсь в непосредственно Вейзен, работа… Увы, одним преподаванием не наешься. Не желаешь составить мне компанию? Покажу парочку интересных мест. Пора тебе взяться за изучение этого мира, раз уж ты оказались его невольницей, — Гетбер усмехнулся.

Я произнесла ему в укор:

— Вот вы смеётесь… Но ведь, если вы в самом деле сказали правду, то поводом для ваших шуток служит моя смерть. Не думаю, что это красиво.

Его улыбка сменила тон. Появилась в ней некая горечь — горечь вкупе с насмешливостью.

— Как пожелаешь. Ну, я пошёл.

Он резко развернулся и сделал несколько шагов в направлении той дорожки, по которой мы шли только что. Я окликнула его вопросом — ещё одним, который возник в голове несмотря на мою собственную уверенность в том, что я больше ничего не стану у него спрашивать:

— Кто вы?

Гетбер посмотрел на меня через левое плечо:

— Тот, о ком не будет написано легенд и исполнено песен. До встречи, Варя.

Я осталась стоять. Когда за Гетбером захлопнулась дверь, я поняла, что он забыл забрать у меня плащ. Но не стала догонять. Оставила несчастный лежать на лавке, ставшей свидетельницей наших откровенных бесед.

Чужого мне не нужно.

Ни плаща, ни мира.