Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

Глава двадцать шестая

А теперь поговорим о чем-нибудь воодушевляющем. Поговорим о Джоне Фэллоузе. Как-то в 1987 году Фэллоуз стоял у окошка лондонского банка, ожидая, пока его обслужат, и тут перед ним втерся начинающий грабитель Дуглас Бат, помахал дробовиком и потребовал от кассира денег. Рассерженный Фэллоуз велел Бату «отвалить» в конец очереди — под одобрительные кивки других ожидающих. Неподготовленный к такому обороту событий Бат покорно удалился из банка с пустыми руками и тут же был арестован.

Я вспомнил здесь этот случай, чтобы отметить, что если есть золотое качество, характеризующее британцев, это благовоспитанность, и попирать ее — опасно. Уважительное внимание к окружающим — основа британской жизни, и без него, в сущности, не может завязаться ни один разговор. Почти каждое обращение к незнакомцу начинается со слов: «Я ужасно извиняюсь, но…», за которым следует та или иная просьба: «не могли бы вы сказать, как попасть в Брайтон», «помочь мне подобрать рубашку моего размера», «убрать ваш чемодан с моей ноги». И, когда вы исполните эту просьбу, британцы неизменно улыбнутся робкой виноватой улыбкой и снова извинятся, сожалея, то отняли ваше время или неосмотрительно подставили ногу под ваш чемодан. Я просто в восторге.

Иллюстрируя мою мысль: когда я на следующее утро выписывался из «Каледонии», женщина, стоявшая передо мной, беспомощно обращалась к портье.

— Я ужасно извиняюсь, но у меня в комнате никак не включается телевизор.

Видите ли, она не поленилась спуститься вниз, чтобы извиниться, что их телевизор не работает. Сердце мое захлестнула теплая волна любви к этой странной, необъяснимой стране.

И все это проделывается совершенно инстинктивно, вот в чем штука. Помнится, когда я был еще новичком в стране, я приехал на вокзал и обнаружил, что открыты всего два из дюжины окошек билетных касс. (Для иностранных читателей поясню, что, как правило, в Британии, сколько бы ни было окошек, открыты только два, разве что в час пик, когда открытым оказывается всего одно окошко.) Оба окошка были заняты. Так вот, в другой стране произошло бы одно из двух: либо пассажиры ломились бы в обе кассы, требуя внимания все одновременно, либо образовались бы две медленно продвигающиеся очереди, и в каждой стояли бы мрачные люди, убежденные, что другая очередь движется быстрее.

А здесь, в Британии, ожидающие пассажиры спонтанно избрали более разумный и остроумный образ действий. Они выстроились в одну очередь в нескольким футах от обоих окошек. Когда одно из них освобождалось, стоящий первым подходил к нему, а остальные продвигались на шаг вперед. Это было на удивление справедливо, и, самое примечательное, что никто этого не предлагал и не распоряжался. Так получилось.

Примерно то же самое произошло и теперь, потому что, когда леди с заупрямившимся телевизором закончила извиняться (должен отметить, портье принял ее извинения с изумительным великодушием и даже намекнул, что если что-то в ее номере оказалось не в порядке, то ей никак не следует винить в этом себя), он обернулся ко мне и еще одному дожидавшемуся джентльмену с вопросом: «Кто следующий?», и мы с ним совершили сложный ритуал «После вас, нет, только после вас, нет, прошу вас, благодарю, вы очень любезны», от которого на сердце у меня еще больше потеплело.

На второе утро в Эдинбурге я вышел из отеля в наилучшем расположении духа, взбодрившись от этих веселых и вежливых переговоров; солнце светило вовсю, и город снова преобразился. В тот день Джордж-стрит и Куин-стрит выглядели положительно очаровательными, солнечный свет начистил каменные фасады, и сырой мрачности, покрывавшей их накануне, как не бывало. Вдалеке блестел Ферт-оф-Форт, парки и скверы ярко зеленели. Я взобрался на Маунд к старым городским террасам, чтобы полюбоваться видом, и поразился, как сильно изменился город. Принсез-стрит оставалась шрамом архитектурных неудач, зато за ней на холмах теснились щеголеватые крыши и торчали колокольни, придававшие городу характер и элегантность, совершенно незамеченные мною вчера.

Я провел утро, как полагается туристу, — сходил в собор Святого Жиля и осмотрел Холируд, поднялся на вершину Калтон-Хилл и наконец захватил свой мешок и вернулся на вокзал, радуясь примирению с Эдинбургом и тому, что двигаюсь дальше.

Что за отличная штука путешествие поездом! Покачивание вагона убаюкало меня прежде, чем мы выехали из Эдинбурга, проехали его тихие предместья и Форт-бридж (черт побери, какой же это великолепный мост! Я только теперь понял, почему шотландцы поднимают из-за него столько шума). Поезд был довольно пустой и весьма шикарный. Вагон отделан в спокойных голубых и серых тонах, в резком контрасте с «подкидышами», на которых мне в последнее время приходилось ездить, и ход оказался таким успокаивающим, что веки мои налились невыносимой тяжестью, а шея стала как резиновая. Очень скоро голова моя склонилась на грудь, и я погрузился в производство нескольких галлонов слюны — увы, совершенно излишней.

Некоторым людям просто нельзя позволять спать в поездах, а если уж они уснули, их надо бы из скромности прикрывать брезентом, и, боюсь, я принадлежу к их числу. Не знаю, сколько времени спустя я проснулся, отрывисто всхрапнув и дико встрепенувшись, и обнаружил, что меня от бороды до пряжки ремня покрывает паутина слюны, а на меня с удивительным бесстрастием взирают три человека. Хорошо хоть, миновало привычное испытание, когда я просыпаюсь в окружении стайки маленьких детей, разглядывающих меня, разинув рты, и разбегающихся с криками, когда оказывается, что эта пускающая слюни туша — живая.

Отвернувшись от зрителей и украдкой утеревшись рукавом, я стал смотреть в окно. Мы проезжали по открытой местности, скорее приятной для глаз, чем драматичной, — пашни, убегающие к большим круглым холмам под небом, которое готово рухнуть под грузом собственной серости. Время от времени мы останавливались в каком-нибудь сонном городишке с вымершей маленькой станцией — Леди-парк, Капар, Личарз, — постепенно продвигаясь к несколько более крупным и чуть более оживленным Данди, Арброту и Монтрозу. И вот, часа через три после отправления из Эдинбурга, мы втянулись в Абердин под прозрачным и быстро гаснущим светом.

Я прижался носом к стеклу. Я никогда еще не бывал в Абердине и не знал никого, кто бы там побывал. Я почти ничего о нем не знал, только что главное в нем — нефтяные предприятия Северного моря и что он гордо называет себя «Гранитным городом». Абердин всегда казался мне далеким и экзотичным, из тех мест, куда вряд ли когда-нибудь попадешь, и мне очень хотелось его повидать.

Я заказал место в отеле, о котором тепло отзывался мой путеводитель (этот том затем отправился на растопку); отель оказался скучным и непомерно дорогим квадратным зданием вдали от центра. Мне досталась маленькая, плохо освещенная комната с потрепанной мебелью, кроватью как тюремная койка, тонким одеялом и единственной комковатой подушкой и с обоями, которые всеми силами стремились прочь от сырой стены. Когда-то в приступе честолюбия управляющий установил у кроватей панели, позволявшие включать свет, радио и телевизор, да еще со встроенным будильником, но все это не желало работать. Кнопка будильника осталась у меня в руке. Вздохнув, я сбросил барахло на кровать и вернулся на темные улицы Абердина в поисках еды, питья и гранитного великолепия.

За долгие годы я успел убедиться, что ваше впечатление от города неизменно окрашено маршрутом, по которому вы туда попадаете. Приезжайте в Лондон через зеленые пригороды Ричмонд, Барнс и Патни, выезжайте через, скажем, Кенсингстон-Гарденс или Грин-парк, и вы поверите, что побывали в огромной, ухоженной Аркадии. А попадите в него через Саутэнд, Ромфорд и вокзал Ливерпуль-стрит, и вы увидите Лондон совсем другими глазами. Так что, возможно, дело просто в дороге, которую я выбрал от своего отеля. Знаю одно — я добрых три часа бродил по улицам и не сумел найти в Абердине ничего хотя бы отдаленно привлекательного. Там есть несколько более или менее оживленных вставок — открытая пешеходная зона вокруг Меркат-Кросс, интересный на вид маленький музей под названием «Дом Джона Донна», несколько впечатляющих университетских зданий, — но, сколько я ни кружил по центру, ноги неизменно приводили меня к огромному, блистающему торговому комплексу, беспощадно подавляющему свое окружение (меня, ругающегося под нос и растерянного, все время заносило в тупик для выгрузки товаров и накопления картонных коробок). Единственная широкая, бесконечная улица была застроена точно теми же магазинами, каких я навидался во всех прочих городах за последние шесть недель. Я был как будто везде и нигде — то ли маленький Манчестер, то ли выхваченный наугад клочок Лидса. Тщетно искал я место, где можно было бы остановиться, подбоченясь, и сказать: «Ага, вот это — Абердин!» Еще, может быть, сыграло роль унылое время года. Я читал где-то, что Абердин девять раз побеждал в британском цветочном конкурсе, но нигде не заметил садов или зелени. А главное, не было у меня ощущения, что я попал в богатый и гордый город, выстроенный из гранита.

В довершение всего я не мог выбрать, где бы поесть. Мне захотелось чего-то необычного, чего-то, чего я еще не пробовал сотню раз за эту поездку, — то ли таиландской, то ли мексиканской, а может быть, индонезийской или даже шотландской кухни, — но повсюду попадались обыкновенные китайские и индийские ресторанчики, большей частью на боковых улицах, и вели к ним лестницы, глядя на которые можно было подумать, что их пристроили специально для мотоциклетного ралли, а я не мог подвигнуть себя на столь крутой подъем к неизвестности. Так или иначе, я точно знал, что найду: тусклый свет, вестибюль с обшарпанной стойкой, зудящую азиатскую музыку, столики, заставленные кружками светлого пива и грелками для тарелок из нержавейки. Я не мог на такое решиться. Кончилось тем, что я в отчаянии сыграл сам с собой в орлянку на углу, и выпал мне индийский ресторан. Он был во всех отношениях точь-в-точь как любой другой индийский ресторан, в каких я перебывал за эти недели. Даже послеобеденная отрыжка имела точно тот же вкус. Я вернулся в свой отель в смутном беспокойстве.

С утра я отправился на обход города в искренней надежде, что он придется мне больше по душе, но увы, увы! Нельзя сказать, чтобы в Абердине что-то было не так, скорее, он страдает от излишней безупречности. Я пошастал вокруг нового торгового центра, отходя от него в глубину улиц, но все они оказались одинаково бесцветными и незапоминающимися. И тогда я сообразил, что беда не в Абердине, а в самой природе современной Британии. Британские города напоминают колоду карт, которую без конца тасуют и пересдают — те же карты в другом порядке. Если бы я приехал в Абердин прямо из другой страны, он, возможно, представился бы мне приятным и удобным. Город процветающий и чистый, в нем есть книжные магазины и кинотеатры, университет и многое другое, что может понадобиться городу. Я нисколько не сомневаюсь, что жить в нем хорошо. Просто уж очень он похож на все остальные города. Да и как иначе, раз это британский город?

Как только эта мыслишка уложилась у меня в голове, Абердин стал мне нравиться куда больше. Не могу сказать, чтобы мне захотелось немедленно сюда переселиться — да и зачем, если точно то же самое: те же магазины, библиотеки и центры досуга, те же пабы и телепрограммы, те же телефонные будки, почтовые отделения, светофоры, парковые скамейки, «зебры» на переходах, морской воздух и пост-индийско-кухонную отрыжку можно получить где угодно? Странным образом те самые черты, которые накануне вечером делали Абердин таким скучным и предсказуемым, теперь придавали ему уют и позволяли чувствовать себя как дома. И все же так и не возникло чувство, будто меня окружает сплошной гранит, и я без сожаления, забрав свои вещи из отеля, вернулся на вокзал, чтобы продолжить торжественное продвижение к северу.

Поезд опять попался очень чистый, в тех же успокаивающих серых и голубых тонах. В нем было два вагона, зато их обслуживал проводник, что произвело на меня впечатление. Беда в том, что молодой человек, занимавший эту должность, исполнял свои обязанности очень уж ревностно — у меня сложилось впечатление, что он совсем недавно начал работать и еще не прошел той стадии, когда разносить чай и давать сдачу кажется игрой; но поскольку в его распоряжении имелись всего два пассажира, кроме меня, и всего 60 ярдов вагонов для обхода, он появлялся рядом в среднем каждые три минуты. Зато постоянный рокот колес тележки не давал закемарить и впасть в неуместное слюнотечение.

Мы проезжали приятную, но не слишком живописную местность. По прежним поездкам север Шотландии был мне знаком своим более драматичным западным побережьем, и по сравнению с ним эта часть страны звучала приглушенно — округлые холмы, плоские поля ферм, кое-где проблески пустынного, серого, как сталь, моря; ничто здесь не резало глаз. И ничего не происходило, кроме взлета большого самолета в Нэйрне. Он проделал в воздухе всевозможные чудеса, взбирался вертикально вверх на сотни футов, потом медленно опрокидывался и несся к земле и снова резко взмывал в самый последний момент. Наверно, это была какая-то тренировочная база самолетов Королевских ВВС, но увлекательнее было тешить себя мыслью, что самолет похищен террористом с самоубийственными наклонностями. И тут произошло самое интересное. Самолет взял курс на поезд, прямо-таки бросился на него, словно пилот, заметив вагоны, решил прихватить нас с собой. Летательный аппарат становился все больше и больше, все ближе и ближе — я с беспокойством огляделся, но разделить мое волнение было некому, — и наконец совсем заполнил собой окно, и тут поезд вошел в распадок, и откос закрыл самолет. Чтобы успокоить нервы, я купил с тележки чашку кофе и пакетик печенья и стал ждать появления Инвернесса.

В Инвернесс я влюбился с первого взгляда. Он никогда не выиграет конкурса красоты, но в нем есть очаровательные черты — старомодная маленькая киношка под названием «Ла Скала», хорошо сохранившийся рынок-пассаж, большой и грешащий восхитительными излишествами замок девятнадцатого века из песчаника на холме и роскошные дорожки вдоль реки. Меня особенно подкупил полутемный пассаж, этакий тайный ход, закрытый, по-видимому, все в том же 1953 году. В нем была парикмахерская с вращающимся шестом перед входом, а внутри — портреты людей, которые, похоже, копировали модели причесок у персонажей «Тандербердс»[37].

Была в нем даже лавка розыгрышей, торгующая такими полезными и интересными предметами, каких я не видел уже много лет: чихательным порошком, пластмассовой блевотиной (очень удобно, чтобы занимать место в вагоне) и жевательной резинкой, окрашивающей зубы в черный цвет. Лавка оказалась закрыта, но я сделал в памяти зарубку: вернуться утром и запастись впрок.

Главное в Инвернессе — великолепная река: зеленая, спокойная, очаровательно занавешанная деревьями, окаймленная с одной стороны большими домами, аккуратным маленьким парком и старым замком из песчаника (теперь в нем районный суд), а с другой — старыми отелями с островерхими крышами и собором бесстрастного нотрдамского величия, стоящим на широком лугу у реки. Я наугад выбрал отель и немедленно отправился на прогулку сквозь cгущающиеся сумерки. Вдоль реки по обоим берегам тянулись изящные прогулочные дорожки, заботливо уставленные скамейками — очень кстати для вечерних прогулок. Я прошел, может быть, две мили по тому берегу, где проходит Хогроуд, мимо островков, к которым тянулись викторианские подвесные мостики.

Почти все дома на берегах реки были построены в век прислуги: просторные и причудливые. Я дивился, что привлекало в Инвернесс поздневикторианских богачей и кто теперь ухаживает за этими прекрасными развалинами. Неподалеку от замка, на просторном участке, который агент по застройке, надо думать, назвал бы первоклассным расположением, стоял особенно роскошный и затейливый особняк с башенками и надстройками. Это был дивный просторный дом из тех, по которым вполне можно разъезжать на велосипеде, но окна его были загорожены щитами, вокруг парило запустение, и все предназначалось на продажу. Мне в голову не приходило, что такой заманчивый участок может оказаться никому не нужным. Проходя мимо, я размечтался: купить бы его за «спасибо», привести в порядок и жить долго и счастливо на этих обширных землях у столь заманчивой реки. Но тут мне пришло в голову, что скажет моя семья, если вместо страны дешевых распродаж, 100-канального телевидения и гамбургеров размером с голову младенца я привезу их на сырой север Шотландии.

И все равно, как ни жаль, я не смог бы жить в Инвернессе из-за двух сенсационно уродливых современных конторских зданий, которые стоят у центрального моста и непоправимо портят центр города. Тогда, возвращаясь к центру, я наткнулся на них и был просто сражен: как две бездушных постройки могут испоганить целый город. Все в них: масштаб, материал, архитектура — безумно противоречило окружению. Они были не просто велики и уродливы, но еще и так нелепо спланированы, что пришлось бы обойти их по меньшей мере дважды, чтобы вычислить расположение парадного входа. В том из них, что больше другого, на стороне, выходящей на реку, где можно было бы разместить ресторан, террасу или хотя бы магазин с хорошим видом, большая часть фасада была отдана большим загрузочным воротам с высокими металлическими створками. И это в здании, выходящем на одну из красивейших рек Британии! Это ужасно, так ужасно, что нет слов.

Недавно я побывал в Хобарте, на Тасмании, где сеть «Шератон» выстроила потрясающе убогий отель на прекрасной набережной. Мне сказали, что архитектор, не видевший участка строительства, расположил ресторан отеля сзади, так что обедающим не видна гавань. Тогда я решил, что худшего примера архитектурной безмозглости и представить нельзя. Не думаю, чтобы инвернесскую парочку мог проектировать тот же мастер — хотя страшно подумать, что в мире могут существовать два подобных архитектора, — но определенно он работал для той же фирмы.

Из всех зданий Британии, которые я бы с величайшим удовольствием взорвал, — здание «Маплс» в Харроугейте, отель «Хилтон» в Лондоне, здание почтамта в Лидсе, любое из тех, что принадлежат британскому «Телекому», — во главу списка я не замедлил бы поставить эти два. А вот вам головоломка. Угадайте, кто бы мог обитать в этих двух душераздирающих уродцах? Нет, я сам скажу. То, что побольше, занимает региональный совет по предпринимательству Северной Шотландии, а во втором размещается совет по предпринимательству Инвернесса и Нэйрна — две организации, которым доверено обеспечивать привлекательность и благосостояние этого красивого и важного уголка страны. Боже!