Остров лебедей

18

Фрау Майнерт они ничего не сказали, только извинились за опоздание. Ларисе — тоже. Но сразу после уроков, в половине второго, Стефан побежал к каноисту. Прошмыгнул через забор, миновал гору песка. Зеленый вагончик откатили подальше.

Артур сидит на доске. Должно быть, вздремнул только что, глаза — усталые. Не в духе он.

— Опять пришел? — говорит он. — Чего тебе?

— Гаральда нет?

— Сам видишь.

— Мне ему сказать надо. Срочно.

— Ступай за забор и жди там.

— Правда, срочно.

— Здесь — стройка. За забор!

— Он записку написал. Объявление. В высотном доме. На доске.

Артур потирает шею. В глазах — недоумение и все еще усталость.

— Ничего нового ты мне не сказал.

— А комендант снял объявление.

Артур кивает.

— Всё верно. Комендант был здесь.

— Уже? Здесь?

— Здесь, — говорит Артур. — И записку мне показал.

— И записку показал!

— Переборщил твой приятель Гаральд. Нехорошо сделал. Не в свое дело встрял.

«Что он нехорошего сделал?» — думает Стефан, а Артур, подняв голову, говорит:

— Не его это дело. Не его, понимаешь. Они теперь ему веревку совьют.

— Как это веревку?

— Так и совьют. Его уже вызвали. С полчаса назад. Там его сейчас и разделывают. В стройуправлении. Понял?

— Понял, — говорит Стефан. — Но он же ничего плохого не написал. Только про бетон.

— Вот именно — только, — говорит Артур. — Ты-то ничего не понимаешь. Сразу видно. А твой дружок Гаральд оскорбил проектировщиков. Остолопами обозвал.

Стефан не сводит глаз с Артура. Вот и сказано слово, всем загадкам разгадка. Но Стефан не понял ничего. Проектировщики? Он хочет Артура спросить, но не смеет, Артур сам ему объясняет:

— Ты, вижу, никакого понятия не имеешь! Проектировщики — это люди, которые чертежи составляют. Головастые, понял? Они наперед знают, где, к примеру, сортир будет. Неважно, что сейчас там деревья растут. Вот так вот. Не шути. А он — остолопы! Это никому не позволено! Никому!

Стефан чувствует, как солнце нагрело стенку вагончика. Он прижимает к ней ладони. Артур сейчас меньше Стефана: он сидит, но раз в пять объемистей. Лысина загорела, локончики у висков серебрятся на солнце.

— Гаральд, твой дружок, глупое дело затеял: от детей вопросик задал и записочку насчет бетона. У нас раньше так говорили: «Тоже мне, китайский император!»

— А что с ним было? — спрашивает Стефан.

— Ничего, — говорит Артур. — Ступай домой!

— Что с этим китайским императором было?

— Китайский император был. А теперь — оставь меня в покое. Иди домой! — Артур закрыл глаза, трет себе затылок, вытирает рот — должно быть, снова вздремнуть собрался. Головой прислонился к теплой стенке. Минуты две так посидел и снова открыл глаза.

Стефан все еще стоит, спрашивает:

— Гаральду влетит, да?

— Переживет. Ему как с гуся вода.

— А если правда у него будут неприятности?

— Значит, будут, — говорит Артур, вытащил платок из кармана и приладил к лысине. — Печет больно. Работа у меня стоит! Один я. Вот оно как с такими затеями получается! — Он уже снова закрыл глаза и прислонился к стенке вагончика.

А если правда у Гаральда будут неприятности? Переживет, сказал Артур. Как с гуся вода. А чего ж хорошего, когда неприятности? Никого они не радуют. И каноист не обрадуется…

Стефан ждет у забора. Прилег на травку. Она теплая, и Стефану вспоминается прибрежный луг на Старом Одере. У бабушки. В воскресенье он ее увидит. Почему завтра еще не воскресенье! Он лежит на траве и ждет каноиста.

Тревога его растет. Гаральд друг, каноист! Там в стройуправлении из него веревки вьют, как Артур говорит. Пожелтел весь, наверное. Он же написал объявление! От имени детей написал. Когда ж он вернется? Почему так долго не идет?!

Встал Стефан. Земля еще не прогрелась как следует. Полежишь на ней — живот холодит. Стефан все дальше отходит от забора и все ближе подходит к своему дому. А когда совсем подошел — еще раз оглядывается: нет, не видно каноиста! Стефан заходит в подъезд, поднимается на лифте и вот уже стоит в своей комнате. Как же помочь каноисту?

На столе лежит рисунок — Стефан нарисовал на уроке Бази. Вон он между старыми газетами и журналами. Из-за них мама-Сусанна всегда сердится, когда убирает. Больше всего здесь «Троммель» и «Мозаик». И вырезанных картинок.

А пруд на рисунке похож на большое яйцо. Лебедь, которого Бази нарисовал, — очень хорошенький, а лебеди Стефана похожи на рыболовные крючки… Медвежата на песке — это детишки. Видна красная шапочка Сабины. Бегемота — нет. Бегемот поздней появился, Лариса его предложила. Теперь-то он никому не нужен. Совсем другая будет детская площадка…

А рисунок и подавно никому не нужен! Нет? Нужен! Каноисту нужен! У Стефана идея. И он сразу же принимается за работу. Подбирает краски для букв. Какую же из красных выбрать? Хорошо бы поярче. И Стефан пишет: «Не хотим бетона! Вот какую мы хотим детскую площадку!

За Гаральда — Стефан Кольбе. 6-й класс «Б».

Буквы большие, жирные — красным фломастером написаны. Бази его научил так буквы писать.

А теперь — вниз! К доске объявлений.

Стефан вскочил, спешит, и вдруг слышит — дверь! Кто-то поворачивает ключ. Шаги! Тяжело кто-то дышит, будто по лестнице поднимался. Герман!

— Ох уж этот наш лифт! — говорит он в прихожей.

Стефан затих. Рисунок! Не надо Герману показывать! Скорей газету на него! Герман уже в дверях. Заглядывает в комнату Стефана.

— Что это тихо у нас так? Я думал, тебя дома нет.

— Дома я, как видишь.

— И радио не включено, — говорит Герман.

— Неохота было. — Стефан совсем забыл про радио. Только о своей идее и думает.

Герман входит. Сказать что-то хочет. Это сразу заметно по тому, как он осторожно садится. Койка низка для его длинных ног. Стефан ждет. Смотрит на отца. Джинсы на нем почти такие же настоящие, как у каноиста, только нет заплат. А что, если отец сейчас прямо оттуда? Может, он тоже там был, где каноист? В стройуправлении?

— Ты что — собрался куда? — спрашивает Герман.

Хотел идти. Теперь вот не хочет. Отец говорит:

— Ты объявление читал? Твой приятель его сочинил. Землеройка с вороньим гнездом на голове. Скажи, что это за тип?

— Не землеройка он.

— Так, дружок твой, значит. Ладно. Я хотел бы узнать, что это за человек?

— Дружок как дружок.

— Оставим дружка в стороне. Ты попробуй издали на него посмотреть. Что́ он за человек?

Стефан хмурится. Быть может, он думает? Нет. Он не понял вопроса.

— Какой он человек? — говорит Герман. — Неужели это так трудно сказать? Про дружка — ты пока забудь.

— Не получается, — говорит Стефан. — Какой он есть, такой он и есть.

Немного подумав, отец говорит:

— Ну, ладно. Дружок так дружок. Но ты скажи, может, он ненормальный?

— Гаральд?

— Гаральд, — говорит Герман. — Мы же все время о нем говорим. Что это ты без конца спрашиваешь? Может быть, он правда не в своем уме?

— Ничуточки. Совсем нет.

— Написал же такое! Сам не понимает, что написал! Это я и называю ненормальный!

— А если он так думает?

— Что думает?

— Когда детскую площадку бетонную делают?

— Ты ж как он говоришь! — Отец даже рот не закрыл. — А знаешь еще меньше! Твой Гаральд хоть на стройке работает. Подсобным рабочим, правда. А ты — попугай! Болтаешь за ним не разбирая.

— А ты сам сказал: слишком много тени!

— Тени? — Отец поражен.

— Когда мы с тобой — Губерт еще с нами был — туда ходили, где детская площадка должна быть. Ты сам сказал: слишком много тени.

— Я это сказал?

— Да.

— Правда сказал? — говорит Герман, а Стефан, посмотрев на него, спрашивает:

— У Гаральда будут неприятности, да?

— Неприятности? Упрямится он, ничего не признает. Такое впечатление, будто он чувствует себя героем.

— Что ему признавать? «Остолопов», что ли?

— Все в целом, — говорит Герман. — Первые же слова: «Пока не поздно, задаем вопрос». Что не поздно? Мы же строим. У нас сроки. Тут уж не до дискуссий. До начала стройки — пожалуйста. А когда план утвержден, всё — мы строим! Нам нужны сотни тысяч новых квартир. А тут твой каноист со своей детской площадкой!

— Он же только про бетон написал.

— Бетон? Мы же и песочницы там поставим…

— А бетон?

— Черт бы тебя побрал! — разражается Герман. — Что ты со своего бетона никак не слезешь! Песочницы, говорю, поставим и еще что-нибудь из пластмассы или из дерева.

— А дерево, старое дерево ты не стал искать?

— Дерево! — Долгая пауза. Стефан незаметно старается пододвинуть рисунок под газету. — Что вы с ним сделаете? — спрашивает он.

— С Гаральдом? Что с ним делать? Пусть извинится, и всё.

— Почему это он должен извиняться?

— Сам знает. Обо всем можно говорить, пожалуйста. Но не так, не таким манером. Без этих «остолопов»!

Отец выпрямляется во весь рост. Стоит около стола. Плечи немного наклонены, видно, что недоволен, раздосадован.

— Не так все просто, — говорит он.

На столе газеты, бумаги, фломастеры, циркуль, линейка и большая резинка. Невольно подумаешь — здесь кто-то рисовал. Герман спрашивает:

— Рисовать собирался?

Резинка отскочила в сторону — это Герман играет ею, хочет поймать и сдвигает газеты. Под ними — рисунок Стефана! Он раскрылся наполовину. Красные буквы горят: «Не хотим бетона!»

Стефан молчит. Герман уставился на рисунок. Подняв голову, вдруг говорит:

— Вон оно в чем дело! Я-то тут разоряюсь, объясняю. А дело-то, оказывается, уже сделано, и я осёл ослом! Я-то думал — дай поговорю с сыном, со всеми вами, а тут лежит такая вот бумажка! Это удар в крестец! Подлость! Все — к черту! Всякое доверие — к черту! Вот она правда!

Стефан стоит словно окаменел. Удар сразил его. Он не может дышать, слова вымолвить не может. И вдруг Герман набрасывается на него:

— Дураком меня считаешь! — В глазах ярость, жилы на шее вздулись. Он хватает рисунок, рвет его пополам, еще раз пополам, швыряет на стол и выбегает вон.

Стефан потрясен. Он не в состоянии понять отца. Откуда такая грубость? Он садится за стол, составляет рисунок в одно целое, разглаживает всеми десятью пальцами и уже понял — ничего тут не сделаешь! Плакать хочется. Но глаза сухие. Жгут невыносимо. А слез — нет.

Так он сидит, сдвинул рисунок в сторону, смотрит на открытку Тассо: «Привет из Франкфурта-на-Одере». Какое это было прекрасное время! С Тассо у бабушки! Да, прекрасное время! Самое прекрасное в жизни! И никогда оно не вернется! Никогда!

Стефан замер, не шелохнется. Горько ему. Вдруг слышит, как мать отпирает входную дверь. С ней Сабина. В квартиру сразу врывается жизнь, шумная, суетливая.

Мать заглядывает во все двери. В его дверь — тоже.

— Это мы пришли, — говорит она.

По дороге домой она зашла в универсам, купила кофе, хлеб, лимоны, яиц и — как ей повезло! — бумажные носовые платки. Как давно их не было! Обо всем этом она сообщает в коридоре, громко и радостно. Но что-то никто на ее радость не отзывается. Некому радоваться вместе с ней. В квартире стена — стена молчания. И как только мама-Сусанна почувствовала это, она спрашивает отца:

— Что-нибудь случилось? Что случилось?

Отец лежит на диване, вытянулся во весь рост. Телевизор включен. Две газеты на груди и Сабина.

— Что случилось?

Телевизор бормочет. Сабина визжит — отец высоко поднял ее, как подушку, и держит на вытянутых руках. На мать никто не обращает внимания. Немного помолчав, она решительно поворачивает ручку и выключает телевизор.

— Терпеть не могу! И все вы это прекрасно знаете! Лежать на диване, телевизор включен, и никто не смотрит!

— Я прилег — у меня спина болит, — говорит Герман.

— Если ты считаешь, что такое лечение пойдет тебе на пользу, — пожалуйста.

— Пойдет на пользу. — Но сказал это Герман иронически.

Сусанна разражается:

— Я с пяти утра на ногах! Отдежурила десять часов! Бегала по магазинам! Зашла за Сабиной! А ты лежишь тут на диване и даже не отвечаешь, когда я тебя спрашиваю!

Герман дергает Сабину за косички, дразнит ее:

— А ты слушалась сегодня воспитательницу?

Сусанна говорит:

— Может быть, ты думаешь, что я весь день камушки перебирала?

Следующие слова определят, чем закончится сегодняшний вечер. Останется ли таким, как есть, таким же напряженным, или будет лучше, а то и еще хуже. Сусанне хочется, чтобы он закончился лучше, чем начался. Она говорит:

— Ну, хорошо! Я ведь только хотела спросить, почему Стефан сидит у себя в комнате и головы не поднимает?

— Откуда мне знать.

— А я думала, тебе это известно.

— Сама его спроси. Да и почему ему не посидеть так?

— Но таким я его никогда не видела. Вот почему.

— Спроси, спроси его, — говорит Герман, и снова, как подушку, подбрасывает Сабину. Она опять визжит. — Придется нам голодными спать ложиться, — говорит Герман.

— Глупости какие! — говорит Сусанна.

Она все еще не сняла пальто и теперь выходит в прихожую, вешает пальто и заглядывает в зеркало: Сусанна Кольбе! 32 года. Мать двоих детей. Медицинская сестра на станции «Скорой помощи». А сегодня туда привезли мальчика, с велосипеда упал. А тут машина, конечно же, превышение скорости — перелом обеих ног.

Она снова входит в комнату, где Стефан сидит словно истукан за столом: подбородок упирается в кулаки.

Рука мягко опускается на его затылок. Какая она легкая! А слева на столе лежат клочки бумаги — разорванный рисунок. Сусанна сдвигает бумажки: надо же посмотреть, что там нарисовано. Она прочла надпись, рассматривает лебедей, бревенчатую хижину, половинку луны… Спрашивает:

— Зачем ты это разорвал?

Стефан не отвечает.

— Для кого ты это нарисовал?

Он опять не отвечает, сидит подперев кулаками подбородок.

— Это для школы? И лозунг тоже? Отец видел?

И так как Стефан упорно молчит, мать говорит:

— Нарисуй еще раз — и тебе понравится. Не пойму, почему тебе этот рисунок не понравился? Мне очень нравится. Почему ж ты разорвал?

Это уж слишком! Стефан огрызается:

— Не я же! Пойди его спроси!

Ни слова не говоря, мама Сусанна собирает клочки бумаги с рисунком, бежит в большую комнату — на диване уже нет Германа!

Он на кухне. На ногах у него стоит Сабина, словно детеныш пингвина, и оба вместе готовят ужин. Вода для чая скоро закипит. Герман режет хлеб и спрашивает вошедшую Сусанну:

— Может быть, банку рыбных консервов открыть?

— Я свежий салат приготовила. Скажи, зачем ты это сделал? — Она показывает клочки бумаги.

— Он что — жаловался? — спрашивает Герман, взглянув на рисунок.

— Нет. Да и не было надобности.

— Бунт на корабле! — говорит Герман. — У нас неприятности.

— Зачем же ты разорвал рисунок?

Сабиночке хочется посмотреть, что́ это разорвали. Сусанна показывает ей клочки, так похожие на жухлые листья. Сабина говорит:

— Жалко лебедев.

— И ты — туда же! — кричит Герман. Вода кипит. Он заваривает чай, а Сусанна все еще стоит с клочками разорванного рисунка. Держит их на ладонях. — Как долго это будет продолжаться! — говорит Герман. — Дружок у него объявился. Ненормальный! Лет так семнадцати. Совсем с ума сошел. Возражает, видите ли, против того, как мы строим детскую площадку. Слишком много ему бетона!

— Ну и что? Разве он не прав? А ты, ты, может быть, не разобрался, не подумал. Может быть, чего недоглядел?

— Нет, я не слепой! — говорит Герман. — Я очень хорошо вижу! Прикажете нам здесь, в центре города, луга сеять, полянки разбивать? Как в деревне у твоей матери?

— Не плохо было бы! — говорит Сусанна. — Много-много небольших таких лужаек…

— Шутишь?

— Я не шучу, я серьезно говорю.

— Но… луга и поляны? Мы живем в большом современном городе. Здесь другие законы. И это ты, как горожанка, должна понимать.

— Горожанка? — говорит Сусанна и улыбается. — Сам-то ты откуда? Из Тетерева ведь, в Мекленбурге. Велик город, ничего не скажешь!

— Я строитель, — говорит Герман. — Отец плотником работал. Дед — каменщик. И где только мы не строили! А это — формирует характер.

— Ну, разумеется, — говорит Сусанна.

— Да, да, формирует характер. А насчет лугов и всяких полянок мы не очень-то заботились… Будем мы когда-нибудь ужинать?

Они накрывают на стол, вместе накрывают. Зовут Стефана. Вымыв руки, он садится, но ни к чему не притрагивается — ни к хлебу, ни к чаю. Отец не выдерживает:

— Мне очень жаль. Слышишь? По мне — можешь еще раз нарисовать и завтра повесить на доске объявлений. А то и сейчас пойди повесь! Что хочешь делай! Только чтобы такого лица я больше не видел! Не могу тебя таким видеть!

— Довольно! — говорит Сусанна. — Так вы ни о чем не договоритесь.

— А как прикажешь? Чего еще? — Герман ударяет кулаком по столу. Все уставились на него. Никто ничего не говорит. Даже Сабина.