Остров выживших

ГЛАВА 5

Военно-морской корабль Коалиции «Правитель», военно-морская база Мерренат, спустя десять дней после эвакуации Хасинто, через четырнадцать лет после Прорыва

— Пожалуйста, ополосните сапоги, сэр.

У подножия трапа, ведущего на корабль, стоял большой металлический поддон с пурпурной жидкостью. Капитан корабля Алисдер Файн, как значилось в списке Ани, старший по званию офицер в остатках военно-морского флота КОГ, стоял наверху, словно часовой, всем своим видом показывая, что даже главнокомандующий и старший офицер медицинской службы не попадут на борт, не пройдя необходимой процедуры.

— Хороший мальчик, — пробормотала доктор Хейман. — Вперед, полковник.

Аня настороженно наблюдала за Хоффманом. Менее значительный человек зарычал бы в ответ на подобное указание, но полковник просто остановился, словно кто-то напомнил ему, что он забыл в дверях ключи. Он ополоснул подошвы сапог в дезинфицирующем растворе, стряхнул капли и начал подниматься по трапу. Доктор Хейман последовала его примеру.

— Подъем на борт проходит с боем, — пробормотал Маркус. — Первыми идут ударные части.

— Я уверена, что Файн разумный человек…

Маркус шел сразу за Аней, так близко, что до нее доносился запах карболового мыла. В эти дни все мылись как одержимые, скребли себя чуть ли не до крови. Дело было не только в борьбе с инфекциями. Среди солдат распространился какой-то невроз: все как будто хотели смыть с себя прошлое.

Наверху, у сходней, красовалось ведро с мыльной, сильно пахнущей водой.

— Руки, — сказал Файн. — Пожалуйста.

— Рад видеть, что вы серьезно относитесь к гигиене. — Хоффман вымыл руки тщательно, как хирург. — Доктор Хейман будет вами довольна.

— Мы находимся в замкнутом пространстве. — Файн, державшийся настороженно, жестом пригласил их следовать за собой. — У меня на борту свыше восьми тысяч человек. Нам не нужны лишние проблемы.

Они покинули верхнюю палубу и оказались в недрах судна, в приятном тепле. У Ани слегка закружилась голова от запаха смазочного масла, готовящейся пищи и человеческих тел — он не был неприятным, но лишний раз напоминал о том, что авианосец до предела забит людьми.

Файн отступил, пропуская их в каюту; на переборке рядом с люком по трафарету было выведено: «КОМАНДИР АВИАГРУППЫ — ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ ИНСТРУКТАЖА». Переступая через комингс, Аня поймала настороженный взгляд Файна — он был устремлен мимо нее, на Маркуса. Наверное, он подумал, что это телохранитель; видимо, жители кораблей уже рассматривали Порт-Феррелл не только как источник заражения, но и как очаг анархии.

— Маркус Феникс? — спросил капитан.

— Так точно… сэр.

Маркус, произнося слово «сэр», умел придавать своему голосу особенное выражение, в зависимости от того, насколько высоко он ставил офицера, к которому обращался. Аня решила было, что Файн помнит его по какой-то операции или знает его семью.

Внезапно ей пришло в голову, что большинство людей знают Маркуса только как сержанта Феникса, которого посадили в тюрьму за то, что он оставил свой пост. Военно-полевой суд над героем, награжденным Звездой Эмбри, прочно засел у людей в памяти.

Аня инстинктивно сжалась, приготовилась к воинственному ответу на любое замечание или ехидную ухмылку, но Файн ничего не сказал, и они сели за стол. На переборках были развешаны костюмы пилотов; значит, у них не хватает места в шкафах. Теперь все пилоты «Королевских воронов» размещались на «Правителе». Всего лишь несколько дней потребовалось для того, чтобы возникло разделение на тех, кто жил в лагере беженцев на берегу, и тех, кто вел относительно комфортное существование на море. Моряки отказались отправить на берег медицинский персонал, чтобы помочь людям Хейман, выбивавшимся из сил, и заявили, что больше не могут принять на борт ни одного человека.

— Капитан, — Хоффман положил локти на стол, — я бы хотел решить этот вопрос мирным путем. Мне часто приходится делать вещи, которые мне совершенно не по душе. Команда доктора Хейман не справляется, и мне очень хотелось бы, чтобы вы отпустили на берег несколько человек из медицинской службы.

Файн кивнул Хоффману, но ответил, обращаясь к главному врачу:

— Когда вы эвакуировали Медицинский центр Хасинто, мэм, мы превратили «Единство» в плавучий госпиталь. На борту его находится множество солдат с серьезными ранениями и гражданских, нуждающихся в интенсивной терапии и уходе. Я знаю свою работу, знаю свой долг — сохранить экипаж корабля, сам корабль и наш флот. Я не собираюсь спорить с главным военным врачом Хасинто о том, кого мы можем бросить умирать, а кого нет.

Это была игра. Хоффман должен порычать, Хейман ни за что не удержится от язвительных замечаний, а потом Аня предложит компромиссное решение.

А если это не сработает, тогда Маркус должен выполнить приказ: арестовать Файна и препроводить его на берег. И ему это очень не нравилось.

«Да, это не усилит желание людей сплотиться. Власть — это, конечно, хорошо, но когда ты применяешь ее в подобной ситуации…»

— Каждый день я теряю кучу гражданских, сынок, — заговорила Хейман (Файну, наверное, было где-то за сорок). — Нелегко бороться с переохлаждением, и хирургам у нас делать нечего — больные любезно умирают сами, бедняги. Но я абсолютно уверена в том, что вы можете помочь нам с болезнями. Главным образом это заболевания дыхательных путей.

— Ржавчина легких и вирусы. Я прекрасно знаю, что у вас там происходит.

— Кстати, ополаскивание ног отлично помогает против болезней скота, но нам с вами мыть сапоги практически бессмысленно. Однако вам пять баллов за попытку.

Ане стало жаль Файна. Ехидные фразы Хейман действовали как удар в пах. Настало время дипломатии.

— Как насчет того, чтобы объединить наши ресурсы? — вступила она. — В обмен на нескольких хирургов мы предоставим вам медсестер. Или превратим «Единство» в центральный госпиталь КОГ и всех тяжело больных переведем к вам на борт.

Хейман научила ее, что нужно говорить. Это была угроза. Разумеется, Хоффман мог заставить Файна сделать все, что угодно, или пристрелить его за неповиновение, но, вместо этого, он решил действовать методом кнута и пряника. Ее всегда поражало то, как ловко Хоффман, грубый вояка, лишенный всякого внешнего лоска, умел ориентироваться в сложных психологических лабиринтах.

— Послушайте, — начал Файн, — давайте проясним ситуацию. Я офицер запаса. Я не умею воевать, хотя в случае необходимости готов погибнуть, сражаясь. В течение последних пятнадцати лет мы старались поддерживать в боевой готовности остатки военно-морского флота. Ремонтировали корабли. Создавали стратегические запасы. После Дня Прорыва КОГ перестала даже делать вид, что у нее имеется флот, но он продолжал существовать. Я понимаю, что сухопутные войска, в отличие от нас, прошли через ад, но нашей задачей было сохранить хотя бы ядро флота, просто на всякий случай, и мы эту задачу выполнили. Поймите, я не могу сейчас предать тех людей, которых нам удалось спасти.

Ане стало еще больше жаль Файна. Да, ей приходилось бывать на его месте. Хейман собралась было что-то ответить, но Хоффман не дал ей заговорить.

— Вы хорошо выполнили свою работу, — сказал он. — Однако у меня вот какая проблема: еще месяца не прошло после того, как мы бежали из Хасинто, и вот мы уже разделены на тех, у кого что-то есть, и тех, у кого нет ничего. Я-то понимаю, что вам здесь приходится несладко точно так же, как и тем, кто на берегу, но остальные так не считают. Многие уже просят перевести их на корабли. — Хоффман снял фуражку и провел ладонью по бритому черепу. — И я вынужден отвечать им отказом.

— Я понимаю ваше положение. И вы обладаете полной властью сделать с этими кораблями все, что захотите.

— Ну хорошо, у нас есть план. Мы поможем друг другу по лечебной части, и я приберегу побольше ресурсов для оснащения одного из танкеров, чтобы разместить там людей.

Хейман окинула полковника пронизывающим взглядом. Этого в сценарии не было. Аня приготовилась отвлечь капитана, на случай если беседа перейдет не в то русло.

— Я вам очень благодарен, сэр, — ответил Файн.

— Я многим обязан флоту. — Хоффман снова надел фуражку и на миг встретился взглядом с Аней. Она все никак не могла представить себе, что этот человек приказал оставить Маркуса умирать в тюрьме. — У вас есть какие-нибудь данные об этой базе? Я имею в виду — старые данные. У нас имеются планы со времен последней крупной реконструкции, то есть им семьдесят лет. Мои люди считают, что здесь есть крупные подземные склады.

— Например, цистерны с Имульсией?

— Мерренат служил верфью еще в Эру Спокойствия. Под территорией порта наверняка скрыт целый лабиринт.

Файн, казалось, уже был полностью на их стороне. Стоит немного погладить человека по шерстке — и это творит чудеса.

— Об этом может быть известно только кому-нибудь из отставных моряков.

— У нас на флоте уходят в отставку?

— Переходят во вспомогательный флот.

— На траулеры и танкеры, значит.

— Необязательно. Патрулирование, охрана кораблей от пиратов. Думаете, на море нет бродяг? Попробуйте поговорить с Квентином Майклсоном.

— Черт побери, ну и ну. — Глаза у Хоффмана загорелись. Сегодня он был в необычно приподнятом настроении. Некоторые солдаты теперь, когда закончились бои, не находили себе места в мирной жизни, но некоторые менялись на глазах. — Майклсон. А я думал, его уже нет в живых.

— Старый друг?

— Да, давненько не виделись. Спасибо вам, капитан.

Имя Майклсон Ане показалось знакомым, хотя она не могла вспомнить, где его слышала.

Файн проводил их обратно к сходням по узким коридорам мимо наглухо задраенных люков. Хоффман с решительным видом зашагал по пристани.

— Мне нравится этот парень, — сказал он.

Хейман с трудом поспевала за ним. Файн не произвел на нее особого впечатления.

— Не знаю, что там у вас на уме, полковник, но в вашем возрасте вам уже грозят неприятности с простатой, и сейчас не время ссориться со своим доктором. — Она махнула водителю БТРа, чтобы тот забрал ее. — Заставьте Файна сделать то, что он обещал, или я сама заставлю этого глиста Прескотта надавить на него.

И она ушла с возмущенным видом. Она не получила того, в чем так отчаянно нуждалась, то есть полного контроля над медицинской службой флота. Аня позволила себе жестокую, но прагматичную мысль: лучше пятьдесят процентов погибших, чем сто процентов, и хорошо, что Файн придерживается политики изоляционизма. Хоффман теперь шагал впереди, размахивая руками и оставляя за собой облачка пара. От этого он походил на паровоз. Впервые со дня эвакуации Ане захотелось улыбнуться.

— Должно быть, этот Майклсон — настоящая находка. — Ледяной воздух жег ей лицо. — Старик сегодня не такой, как всегда.

— Это бывший офицер с «Помероя», — Маркус всегда отличался завидной памятью. — Из тех, кто воевал на амфибиях. Спецназ.

— Ах, вот оно что.

Теперь Аня вспомнила. «Померой» был вспомогательным кораблем во время атаки на мыс Асфо. Она служила тогда дежурным офицером на «Калоне», тогда погибла ее мать. У Маркуса это название тоже не вызывало приятных ассоциаций.

— Я бы его и не узнала.

— Они с Хоффманом были приятелями.

— По-моему, ты теперь… тоже недурно ладишь с полковником.

— Он неплохой мужик. Хотя и козел.

Аня хотела было сказать, что ему совсем не обязательно держаться перед ней рубахой-парнем, но решила, что это для него слишком личное, что он не может перед ней раскрыться. В последнее время она совсем перестала понимать, когда Маркус в подходящем настроении для разговора, а когда лучше оставить его в покое; после каждого трагического события в его жизни он становился все более замкнутым. Ей захотелось протянуть руку и прикоснуться к шрамам, пересекавшим его правую щеку и губу, но она вовремя удержалась. Аня не могла сделать этого при посторонних. Она лишь указала на новые шрамы.

— Значит, ты получил их в тюрьме?

Маркус прикрыл глаза, но почти сразу открыл их, как будто лишь моргнул.

— А ведь был таким красавцем!

— Прошло уже полгода. Если ты уже справился с этим, то мог бы поговорить со мной. А то ты ведешь себя так, словно ничего вообще не было.

— А может быть, так я справляюсь с шоком.

— Я писала тебе. — Проклятие, пора уже наконец поговорить начистоту, нравится ему это или нет. Ей всегда казалось, что его раздражает открытое проявление чувств. И ее огорчало то, что он, возможно, так и не понял — даже сейчас, после стольких лет, — что она до сих пор не спит по ночам из-за него. — Я получила твое послание, в котором ты запрещал мне навещать тебя. Но я писала. Два раза в неделю четыре года подряд. Я бы писала каждый день, но боялась тебе надоесть.

Она заметила, что Маркус стиснул зубы, и поняла, как крепко он держит в узде свои эмоции.

— Дом тоже говорил, что писал мне письма. Я получил два или три. В Глыбе не приветствуют общение.

Аня всегда представляла себе, как Маркус просматривает ее письма, затем выбрасывает их, смущенный, недовольный. Сейчас перед глазами ее вставала иная картина: тюремщик читает их своим дружкам и все смеются над глупой девчонкой, цепляющейся за парня, которому суждено умереть в тюрьме. Когда двери Глыбы захлопывались за человеком, жить ему обычно оставалось не больше года. Она тогда уже практически похоронила Маркуса. И теперь ей было стыдно за себя.

— Но ты можешь догадаться, что в них было, — произнесла она.

Мускулы на шее Маркуса снова натянулись.

— Могу.

— Ну… я не изменилась с тех пор. — Она видела, что Хоффман остановился и ждет их. Он перестал расхаживать по снегу с раздраженным и нетерпеливым видом и, встретившись с ней взглядом, отвел глаза, словно увидел интимную сцену. — Мои чувства не менялись и никогда не изменятся.

Маркус издал какой-то негромкий неопределенный звук, словно собирался отделаться от нее своим обычным уклончивым ответом, но в итоге лишь кивнул. Ей даже показалось, что он потрясен. Ей было бы легче, если бы он велел ей отвязаться от него или спал со всеми женщинами подряд; но он не делал ни того ни другого. Ей приходилось бороться с призраками и ломиться в наглухо запертую дверь, за которой он скрывал свои эмоции, как это было принято в семье его родителей.

Но было еще рано — и для него, и для нее. Ни шесть месяцев, ни шесть лет не могли излечить Маркуса, не могли сделать его прежним. Когда они догнали Хоффмана, Аня заставила себя думать о других, более простых вещах — например, о восстановлении общества, находящегося на грани развала.

— Ну а сейчас вы увидите старика, который ведет себя как последний придурок, — пробормотал Хоффман.

Он не сводил взгляда с палубы траулера, словно ждал, что его пригласят на борт. Он был главнокомандующим вооруженными силами КОГ; судно принадлежало ему по законам военного времени. Но сейчас он волновался, как новобранец.

Дверь рулевой рубки распахнулась, и показался седобородый старик с черным от загара лицом.

— Виктор? Виктор, ты, старый негодяй!

— А вот и ты, червяк ленивый! — прорычал Хоффман, ухмыляясь, как мальчишка. — Давай-ка тащи свою толстую задницу с этой прогулочной яхты и привыкай снова плавать на настоящем корабле.

— А я думал, ты меня забыл.

— Нет, чтоб мне пропасть! Мне нужен настоящий моряк.

— Ты говоришь, как адмирал.

— Только не рассказывай мне, что ты сражался с пиратами на этом ночном горшке.

— Самое лучшее судно для патрулирования побережья. — Майклсон улыбался блаженной улыбкой. Он явно любил свое дело. — Идешь себе спокойно, отвлекаешь этих гадов от грузовых кораблей, и когда они подплывают поближе, чтобы освободить тебя от твоего груза, бац — и все покойники. Итак, чем я могу быть тебе полезен? Рыба? Крабы? Устрицы? Мертвые плохие парни?

— Планы верфей. Мои солдаты собираются идти на разведку. Мы нашли топливо, и теперь они убеждены в том, что там, внизу, есть склады, планы которых потеряны. Нужно хвататься за любую возможность. — Хоффман сделал жест в сторону своих спутников. — Помнишь этих двоих? Лейтенант Штрауд и сержант Феникс.

Майклсон взглянул ему за спину:

— Не имел чести встречаться с мисс Штрауд, о чем весьма сожалею, но сержанта Феникса я действительно помню.

Маркус просто кивнул.

— Доминик Сантьяго тоже здесь. Думаю, он захочет с вами встретиться.

— Ах да, тот спецназовец, у него еще двое детей и красавица-жена.

— Боюсь, что нет, — ответил Маркус. — Уже нет.

Майклсон на мгновение отвел глаза, затем жестом пригласил их подняться на борт.

— Проклятая это была война.

Да, проклятая война. Но теперь они говорили о ней в прошедшем времени. Аня увидела в этом проблеск надежды.

База Мерренат, сухой док С

Коул всегда считал, что верфи — это просто пристани с кучей диковинных зданий, но Мерренат открыл ему много нового.

Это был настоящий лабиринт. Здесь были туннели и сообщавшиеся между собой шахты, даже каменные лестницы, исчезавшие под водой. Большинство металлических предметов, которые можно было оторвать, пропало, но верфь еще годилась для использования. Это место выглядело так, будто люди здесь жили хорошо.

Когда Коул отворачивался от линии руин Порт-Феррелла и смотрел в сторону моря, ему казалось, что все в мире идет своим чередом. Он даже не видел снега. Стая морских птиц летела за траулером, словно шумное белое облако; хлопали на ветру паруса. Если бы он знал, как выглядит нормальный мир, он сказал бы, что все нормально. Но он видел такую жизнь только на старых картинах в Доме Правителей.

— Итак, отлично. — Бэрд опустился на колени на краю бассейна сухого дока и заглянул вниз. — Глянь-ка на все эти шлюзы в кессоне.[1] Вот что значит инженерная мысль!

— Дружище, ты дома засиделся.

— Если только заставим насосы заработать, то сможем чинить корпуса.

— Тебе не дадут играться с подводной лодкой, не надейся. Но как насчет хорошенькой шлюпки?

С другим человеком Коул начал бы болтать об игрушках, которые им хотелось получить в детстве, но которых им так и не купили; но детство Бэрда не было предметом для шуток. Когда Бэрд упоминал о своих родителях, а бывало это нечасто, он словно повторял урок истории: они делали это, они делали то, он делал что-то еще. Слово «чувствовали» никогда не употреблялось. Коул пытался избавиться от боли, представляя себе, что его родители уехали в кругосветное путешествие, и до сих пор писал письма матери, когда ему нужно было выговориться. Он думал, что нет ничего хуже, чем отсутствие счастливых воспоминаний, которые поддержат тебя в дерьмовые времена.

Вообще-то, это было не совсем верно. У Бэрда были счастливые воспоминания. Воспоминания о всяких диковинных штуках, которые он конструировал в детстве: по ним он, казалось, скучал больше, чем по родным. Бэрд был прямо-таки одержим техникой.

— Яхту оставь себе, Коул, — ответил он. — Я лично предпочитаю торпеды. Черт, а где все? Я сейчас в сосульку превращусь.

— Маркус пошел выцарапывать карты у чокнутого старого капитана.

— Вот такая она, морская романтика.

Коул следил за дорогой в ожидании остальных членов отряда. Трудно было ожидать, что бродяги оставили здесь что-либо из припасов или материалов, но мир едва не провалился в тартарары, выжил, наверное, один человек из тысячи, так что вполне могло остаться что-то не найденное до сих пор.

— Как раз вовремя, — произнес Бэрд.

Обернувшись, Коул увидел Маркуса, Дома и Берни, приближавшихся с противоположной стороны. Дорогой это было сложно назвать — бетон растрескался, в щелях росли молодые деревца.

«Всего лишь крошечный кусочек дороги. Когда мы сможем все восстановить? Черт, на то, чтобы вернуть прежнюю Сэру, уйдет целая вечность».

— Дом дерьмово выглядит, — заметил Бэрд.

— Он почти не спит.

— Говорит и ведет себя он вполне нормально. И как раз это, по-моему, ненормально.

— Ты хочешь, чтобы он раз в день устраивал истерику, давая тебе понять, что ему еще больно?

— Ты понимаешь, о чем я.

— Он держится, как может.

Коул был уверен: он хотел бы, чтобы Бэрд вышиб ему мозги, если бы Саранча так изуродовала его. Наверное, лучше сообщать друзьям о таком заранее. Это избавило бы их от множества неприятных эмоций. Но жене Дома вряд ли когда-нибудь могло прийти в голову, что все так кончится.

«И спускать курок все-таки приходится. Нелегко это, даже имея письменное разрешение…»

Маркус подошел к Бэрду и Коулу; под мышкой у него торчал рулон бумаги, в руке он нес несколько черных цилиндров, болтавшихся на ремешках.

— Ну что, пятнадцать лет спустя мы все-таки это заполучили. — Маркус поднял пять фонариков. — Может, нам удастся куда-нибудь это прицепить, чтобы высвободить руки.

Бэрд схватил один фонарь и защелкал кнопками.

— То, что мне было нужно. Несколько лет назад, мать твою!

Маркус протянул другой фонарь Коулу:

— Любезный дар военно-морского флота КОГ.

— Мы полезем туда, где темно?

— В туннели.

— Значит, идем искать сокровища, дружище! — Никто не сказал, что они достаточно наползались под землей. Однако Коул знал, что все об этом подумали. Но сейчас, наверное, был последний раз, когда им приходилось заниматься этим дерьмом. И существовал шанс найти там нечто более интересное, чем червяков и неприятности. — У тебя есть карта? А на ней не нарисован окованный медью сундук, доверху наполненный золотом?

Маркус не улыбнулся, но мускулы его лица немного расслабились.

— Майклсон говорит, ходят какие-то слухи о старом арсенале и складе боеприпасов, будто бы он находится ближе к взлетно-посадочной полосе. Он помнит, что какая-то канализационная шахта шла параллельно стене казармы.

— Морская жизнь, наверное, чертовски скучная, — заметил Бэрд.

— Когда он был кадетом, его посадили на гауптвахту за то, что он напился и полез туда.

Берни рассматривала линию руин, тянувшуюся на фоне неба.

— Должен быть какой-то вход. Им же нужно было доставлять туда товары.

— Надо найти эту шахту, — заговорил Дом, — затем двигаться по ней. Будем надеяться, что ее не залило.

Это заняло чертовски много времени. Вход в казарму уцелел, но площадка перед ним заросла деревьями, и среди обломков камней, деревьев и кустов трудно было найти даже остатки бетона. Коул, глядя себе под ноги, прошел по воображаемой дорожке от главного входа — от него остался лишь каменный каркас, потому что деревянные части давно уже оторвали и унесли.

В конце концов отряду пришлось прочесывать участок, как кучке копов — место преступления. Через какое-то время Дом присел на корточки и начал руками разгребать мусор.

— Вот оно. — Он просунул нож под край плиты. — Помоги. Осторожно, пальцы!

— Ну и кто первый? — спросил Бэрд, глядя в дыру. — Самый тощий?

Берни зловеще взглянула на него:

— А может, лучше самый тупой?

— Давайте сначала попробуем камнем. — Маркус огляделся и, выбрав подходящий кусок бетона, бросил его в отверстие. Почти сразу раздался негромкий глухой удар. — Судя по звуку, там сухо и неглубоко. Опустим туда страховочный конец. Центр, как слышите меня? Матьесон, мы собираемся осмотреть объект — вероятно, подземное хранилище, около казармы, со стороны пристани. Если не дадим знать о себе вовремя, объявляйте тревогу.

В дыру вполне мог пролезть солдат в полном боевом снаряжении. Когда Коул посветил туда фонариком, мелькнули кирпичные стены и каменная кладка. В стенке виднелись скобы для спуска, но металлическая лестница проржавела насквозь, и от перекладин остались лишь бурые обломки. Бэрд привязал трос к ближайшему дереву.

— Вот дерьмо!.. — Маркус уселся на краю колодца, спустил ноги, оперся ладонями о бетон. — Ну ничего, бывало и хуже.

Он начал спускаться. Коул услышал кряхтение и удар подошв о камень.

— Бэрд, оставайся наверху на всякий случай. Все остальные давайте сюда.

Коул спрыгнул на мощеный пол сразу после Берни, и они принялись водить фонариками по сторонам, осветив помещение озерками белого света. Его сразу поразило то, что здесь не пахло плесенью и сыростью и было тепло — по крайней мере теплее, чем наверху. Они оказались в небольшом зале, из которого в стороны вели два сводчатых коридора.

— Смотрите, арки, — заметил Дом, включив фонарик. — Там, в коридорах, двери. Ну что, все правильно, это склад. Давайте начнем отсюда.

Маркус, казалось, был настороже; он внимательно оглядывал низкие потолки; но Берни вела себя уверенно. Она отправилась в один из коридоров.

— Хочу найти главный вход, — заявила она. — Смотрите не вздумайте уйти и оставить меня здесь, понятно?

Ботинки ее гулко застучали по камням, затем топот стих. Коул и Маркус решительно приступили к первой двери и взломали ее.

— Надо было взять «Джека», — пробормотал Маркус.

— Ага, с помощью бота мы бы сразу все нашли. — Дом вошел и огляделся. — Надеюсь, это не бобы, которым восемьдесят лет от роду.

Коул пошел вслед за тонким белым лучом, метавшемся по обшитым досками стенам. Это оказались пирамиды деревянных ящиков — десятки, сотни. Дом снял один из них на пол и вытащил нож.

— Принимаю пари, — произнес он.

Все трое посветили на ящик, и Дом, действуя ножом как рычагом, вскрыл его. Затрещало дерево; под ним оказался слой мягкого материала. Дом убрал его, и Коул увидел ряд металлических коробок.

— Глазам своим не верю, — сказал Дом.

Коул схватил одну коробку и подцепил ногтем крышку. Коробка была плотно набита патронами. С виду они были в хорошем состоянии.

— Ничего себе… — Винтовки «Лансер» практически не изменились за последние пятьдесят лет, добавили только бензопилу. Сейчас использовались патроны того же калибра, что и во времена Маятниковых войн. Коул бросил еще одну коробку Маркусу. — Ну, если это не единственный полный ящик… и все они хорошо сохранились…

— Эй, вы что, собрались меня здесь бросить, чтобы я отморозил задницу, а? — эхом разнесся по шахте голос Бэрда. — Что у вас там?

— Дэмон, мальчик мой, сегодня у Коула Трэйна день рождения. И я получил подарок — то, что всегда хотел.

— Патроны, — крикнул Маркус. В голосе его слышалось скорее облегчение, чем радость. — Ну и кто теперь скажет, что флот у нас только для красоты? Однако рано радоваться — проверьте остальное.

Они принялись взламывать замки и обнаружили, что все помещения набиты до отказа. Некоторые жестянки заржавели, однако здесь было довольно сухо.

— Да здесь хватит боеприпасов на небольшую осаду, — сказал Коул.

— Они к осаде и готовились. — Маркус снял перчатку и прикоснулся к стене. — Точно, сухая. Наверное, водонепроницаемое покрытие.

— Тепло и уютно, — подтвердил Коул, — по сравнению с тем, что творится наверху. Может, нам всем стоит переехать сюда на зиму? Здесь есть проводка и прочее.

На лице Маркуса появилось странное выражение, точнее, всякое выражение исчезло с его лица, и Коул понял, что за этим скрывается страх.

— Мы не можем забиться под землю, как червяки, — негромко произнес он, едва шевеля губами. — Это место похоже на тюрьму, черт бы ее побрал.

Да, Коул все понял. Чем скорее Маркус уберется отсюда, тем лучше.

Дом скрылся в одном из коридоров. До Коула донесся треск фанеры и бряканье жестянок.

— Патроны нельзя есть! — крикнул сверху Бэрд.

— Ага, но вот это, возможно, ты есть станешь! — Дом выбежал из темноты, держа в руке несколько небольших квадратных металлических контейнеров. Он поднял один и потряс. — Сухой паек!

— Дружище, ты будешь год сидеть в сортире, если попробуешь эту дрянь, — ей же сто лет. — Коул протянул руку за коробкой. — Похоже на крекеры. А в морских крекерах долгоносики водятся?

— Целый год на канапе, стало быть? — хмыкнул Бэрд со стороны шахты. Должно быть, он свесил голову в дыру. — Как изысканно.

— Сначала мы все здесь осмотрим. Потом будем думать о сроках годности. — Маркус вертел в пальцах коробку и, нахмурившись, прижимал к уху наушник. — Берни? Уже нашла парадный вход?

Берни не ответила. Под землей всегда начинались проблемы с рацией. Она ушла уже довольно давно, а значит, она могла быть уже далеко. Маркус покачал головой и быстрыми шагами направился в туннель, продолжая вызывать Берни.

— Это не ты там лаешь, Коул? — окликнул их Бэрд.

В Порт-Феррелле оказалось гораздо больше звуков животного мира, чем ожидал Коул. Здесь было много чего — от удивительно громкого птичьего пения до карканья, похожего на кашель больного ржавчиной легких, — Берни говорила, что это олень-самец предупреждает других самцов, чтобы они держались подальше от его территории. В отсутствие людей и машин можно было слышать звуки на расстоянии пяти, даже десяти километров. И вот сейчас он определенно различал собачий лай.

— Не знаю, откуда это. Берни говорила, что тут вокруг бродят стаи собак.

— Да, она подумывала раздобыть себе десерт…

Откуда-то донесся выстрел.

— Бэрд?

— Черт, что это было? У меня наверху тихо.

Звук раздался внутри, а не снаружи. Коул уронил коробку, в которой копался, и бросился в том направлении, где исчезли Маркус и Берни.

Дом поспешил за ним.

— Маркус? Эй, у тебя все в порядке?

Из наушников по-прежнему доносился лишь шорох помех. Голос Маркуса звучал отрывисто — он бежал.

— Я слышал это. Черт, здесь настоящий лабиринт. Берни! Где ты, черт бы тебя побрал?

Фонарики почти не помогали ориентироваться в туннеле, который постоянно разветвлялся. Коул неожиданно оказался на каком-то перекрестке, и ему пришлось остановиться, чтобы прислушаться к звуку шагов, прежде чем он понял, куда ушел Маркус. Он запомнил, откуда они с Домом пришли. Здешняя акустика совершенно запутала Коула. Было практически невозможно ориентироваться по звуку в этом лабиринте коридоров.

Послышался очередной выстрел, затем в наушнике раздался треск, но слов разобрать было невозможно. Очевидно, Берни пыталась что-то сказать.

«Дерьмо! Как далеко мы забрались?»

— Берни, какого черта ты там делаешь? Нет… Где?.. — Наверное, Маркус уже почти добрался до нее, потому что он, видимо, с ней разговаривал. Коул был достаточно близко и мог его слышать. — Где они?

— Коул здесь, сынок, о чем это вы толкуете?

Внезапно в ухе Коула раздался ответ Берни:

— Собаки. Чертовы дикие собаки.

Теперь Коул видел тени даже без фонарика. Откуда-то проникал дневной свет, эхо стало тише. Когда он завернул за следующий угол, то оказался на каком-то пологом участке, выложенном камнями. Свет падал из отверстий в дощатой крыше. Здесь было холоднее; они оказались в конце одного из туннелей, почти у поверхности.

Затем он услышал рычание и длинную автоматную очередь.

— Дерьмо! — заговорил Дом. — Какого размера эти дворняги?

Коул по привычке переключил «Лансер» на автоматический огонь, хотя не ждал ничего серьезнее нескольких голодных псов. Однако он ошибся. Добравшись до вершины пологого склона, он шагнул к свету и увидел Маркуса — тот, целясь из «Лансера», медленно двигался вперед, как будто выслеживал кого-то.

— Куда они девались? — Маркус обернулся. — Черт!..

— Мать твою!..

Это оказалась Берни.

Она развернулась на пятках одновременно с Маркусом, и Коул увидел у нее на подбородке кровь. Именно в этот момент началась настоящая свалка.

Стая по меньшей мере из двадцати собак, породистых и простых дворняг, появилась из коридора за спиной у Коула и Дома, — казалось, они устроили людям засаду. Коул открыл огонь. Чтоб вы сдохли! Он расчленил бензопилой столько червяков, что уже давно потерял им счет, а теперь приходится отбиваться от каких-то чертовых собачонок?

Но эти животные мало походили на домашних собачек. Это были хищники, двигались они так быстро, что в них невозможно было целиться; стрелять наугад Коул тоже не хотел, боясь задеть Дома или Маркуса. Два пса проскользнули мимо него. Развернувшись, Коул увидел, что они прыгнули на Берни, и та рухнула на землю под тяжестью их тел. Никому не удавалось как следует прицелиться. Огромный бурый пес размером с пони впился женщине в левое плечо, а второй — черный с коричневым, гладкошерстный — уже собрался вгрызться ей в лицо; но она успела вставить пальцы ему в углы рта и рванула. В этот момент подоспел Маркус и, взмахнув «Лансером», словно молотом, опустил его на голову псу. Дому потребовалось два раза выстрелить в упор, чтобы прикончить второго зверя.

Берни несколько мгновений оставалась на земле. Коул подхватил женщину под руку и помог ей встать. В первый раз за время их знакомства он увидел ее по-настоящему испуганной — глаза ее были широко раскрыты, она побелела как мел и тяжело дышала.

— Ну что, вы уже забыли, что у вас есть бензопилы, или что на вас нашло? — рявкнула она.

— Бензопилой я снес бы тебе руку. — Маркус осмотрел ее; он снова был невозмутим, как будто ничего особенного не произошло. — Дом, там еще есть кто-нибудь?

— Вроде все чисто.

Теперь до них доносился лишь вой ветра и крики Бэрда. Коул понятия не имел, где они оказались, но Бэрд, по-видимому, сам их нашел. Берни, хромая, поковыляла на улицу.

— Ух ты, перестрелка! — воскликнул Бэрд. — Какого черта у вас тут происходит?

— Уже все в порядке. — Маркус поднял руку. — Дикие собаки.

— Да ты шутишь, что ли? Мы перебили армию червяков, но наложили в штаны, наткнувшись на пару щенков?

— Дружище, не видал ты этих щенков. — Коулу никогда не приходилось встречать собаку, пытающуюся загрызть человека, а тем более целую стаю таких. Они не отступили, жалобно скуля. Они не испугались ни людей, ни стрельбы. Они просто безжалостно напали на них. — Эти твари двигаются очень уж быстро.

Берни не хотелось терять лицо в присутствии Бэрда. Коул заметил, как у нее напряглись плечи, словно она собиралась обругать его.

— С ними надо так: стрелять по одному с большого расстояния, — заговорила она; голос у нее еще дрожал. — Нельзя, чтобы тебя загнали в угол и сбили с ног в замкнутом пространстве, где ты не можешь воспользоваться оружием.

— Им что, кроликов мало?

— Сейчас холодно, кролики забились в норы, и они решили заняться нами. — Берни хотела отстегнуть пластину, защищавшую локоть, чтобы закатать рукав, но пальцы не слушались ее. Коул помог ей. — Люди — легкая добыча для таких песиков.

— Кожа цела, — объявил Коул. — Но все-таки тебе надо к врачу. У тебя на подбородке какой-то порез или царапина.

Бэрд оглядел убитых собак и поддал труп сапогом.

— Ну что, этих есть будем или как?

— Я, пожалуй, обойдусь, — ответила Берни.

Выглядела она так, словно держалась на ногах из последних сил. Нехорошо это, подумал Коул, что женщина в ее возрасте ведет подобную жизнь. Допустим, она была еще крепкой и вполне могла о себе позаботиться, но все равно Коулу не нравилось, что ей приходится заниматься всем этим. Они направились обратно к Порт-Ферреллу; Бэрд трусцой бежал впереди, покачивая головой, словно не мог поверить в то, что отряд «Дельта» докатился до такого.

— Ну что, мы закончили войну с червяками, зато начали воевать с бродягами, местными собаками и друг с другом. — Он с отвращением махнул рукой. — Добро пожаловать в новый мир.

— Лучше вывезти припасы побыстрее, — заметил Маркус, ничего не ответив Бэрду. — По крайней мере, теперь мы знаем, где въезд для транспорта.

Дом постоянно оборачивался и озирался по сторонам.

— Черт, я и не знал, что собаки могут набрасываться на людей вот так. Ты уверена, что они не бешеные или что-нибудь вроде того?

— Это просто собаки, — ответила Берни. — Когда люди исчезли, исчезли хозяева, команды, заборы, и животные вернулись к своему первоначальному состоянию. Снова стали животными.

Маркус кивнул своим мыслям. Коулу было знакомо это выражение лица.

— Как люди, — сказал Маркус.

Порт-Феррелл, контрольно-пропускной пункт № 8, два дня спустя

Нескончаемый поток старых громыхающих легковых машин и грузовиков еще тянулся от верфей к Порт-Ферреллу, доставляя в лагерь провизию и боеприпасы, найденные в туннелях.

Дом скрючился под прикрытием стены. Пару дней назад он нашел на матрасе, служившем ему постелью, темно-красный пуховик, определенно гражданский предмет одежды, без всякой записки или объяснений, — это означало, что кто-то подарил ему куртку.

Он хотел бы знать, кто принес подобную жертву в такой мороз. После окончания вахты он собирался передать куртку следующему дежурному, Джейсу. За последние несколько недель, среди горя и лишений, он обнаружил, что чувство товарищества и солдатская дружба утешают его больше всего на свете.

«И я до сих пор еще не вышиб себе мозги. Значит, не так уж и сильно я горюю по ней. Какая же я сволочь!»

Дом даже обнаружил, что может отвлечься, размышляя о том, что бы найти съестного в казарме. Он не заслуживал этой чертовой куртки — ведь она могла пригодиться кому-то другому.

У него за спиной послышались шаги: кто-то шел к нему со стороны центра распределения продовольствия. Несмотря на жестокие морозы, снег почти исчез — сублимировал, как объяснил Бэрд, — но земля была твердой как камень. Коул бросил свои попытки организовать игру в трэшбол, чтобы взбодрить детей, потому что боялся, что они переломают себе кости на твердой, словно бетон, спортивной площадке.

— Так что вы там нашли? — Аня подошла к Дому и продела руку ему под локоть, чтобы согреться. На морозе быстро привыкаешь к подобным действиям. И они совершенно ничего такого не означают. — Прескотт просто в восторге. А я никогда не видела, чтобы он восторгался хоть чем-нибудь.

— Что, он прыгает до потолка и хлопает в ладоши?

— Нет, но постоянно улыбается.

— Это у него от плохого пищеварения.

— Итак, патроны для «Лансера», высококалорийные крекеры, антисептики…

— Полевые перевязочные материалы, стерильные скальпели, обезболивающее. Куча медикаментов, но они чертовски старые.

— Хейман довольна. Она говорит, что для многих лекарств сроки годности очень растяжимы.

— Значит, теперь у нас есть топливо, боеприпасы и медикаменты, но нечего есть, черт побери.

— Ну, по крайней мере, куры с удовольствием едят крекеры.

— Ничего себе, кто-то и правда прихватил с собой кур? А свиней нет?

— О, у нас есть и свиньи-беженки. — Аня покопалась в кармане и выудила небольшую пластмассовую трубочку. — Сегодня я раздобыла вот это в обмен на пару перчаток. Тушь для ресниц. Еще половина осталась. Такие штуки начнут производить еще очень нескоро.

— Она тебе не нужна. — Дом не льстил ей, просто констатировал факт. Когда Аня шла по улице, даже без макияжа, все мужчины оборачивались ей вслед. И сейчас в нищем, голодном лагере беженцев люди пялились на нее. — Ты не знаешь, кто оставил мне эту куртку?

Аня покачала головой:

— Нет. Но это был добрый человек.

— Все знают, что я застрелил Марию, так ведь? — Людей становилось все меньше, все знали друг друга, а сплетни являлись единственным развлечением. — Наверное, говорят, что я негодяй и убийца?

Рука Ани, лежавшая на его локте, напряглась. В первый раз он заговорил об этом с ней.

— Если люди вообще говорят о тебе, — мягко ответила она, — то только одно: нужно действительно любить человека, чтобы найти в себе силы освободить его от страданий и взять на себя этот тяжкий крест до конца жизни.

Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.

— А тебе никогда не приходилось совершать поступки — необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? — спросил он.

— Каждый день, — кивнула Аня. — Да. Приходится каждый день.

— Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.

— Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?

Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.

— Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.

— Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.

— Спасибо тебе, Аня.

— Тогда позже увидимся.

Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.

«Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?»

Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.

«Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?»

Дом перехватил «Лансер» одной рукой, вторую сунул под мышку, чтобы согреть. Холод проникал сквозь перчатки и жег, как кислота.

«Она сказала это просто для того, чтобы помучить Маркуса. Хотя, возможно, именно эта сучка убила его отца».

Ну что ж, теперь ей самой пришел конец, вместе с большинством ее вонючего выводка. Дома даже расстраивало то, что они больше не натыкались на уцелевших червяков. Конец войны не принес ему никакого облегчения даже после того, как он увидел затопленные туннели, и он понимал Берни, которая чуть ли не впервые в жизни потеряла контроль над собой и захотела расчленить того червяка.

«Тогда одному Богу известно, что они сделали с папашей Маркуса. Могу поклясться, он постоянно думает об этом, но никому никогда ни слова не скажет. Смешно — я и он, мы буквально мысли друг друга можем читать, но о некоторых вещах никогда не говорим. Его мама. Его отец. Аня. Тюрьма».

В этот момент Дом принял решение. Когда он сменится с дежурства, то серьезно поговорит с Маркусом. Он наконец скажет ему, чтобы он перестал издеваться над Аней и что ему следовало бы запомнить тот урок, который он получил тогда, когда думал, что она погибла. Только что он был вне себя из-за того, что не может связаться с ней, а в следующее мгновение уже разговаривал с ней так, словно они просто друзья.

«Дерьмо собачье! Хорошо, что ты не знаешь, как это больно — потерять любимую женщину, Маркус».

На асфальте напротив будки КПП валялась бутылка с отбитым горлышком. Дом некоторое время рассматривал ее, размышляя о том, откуда она здесь взялась, давно ли лежит на дороге и почему никто не подобрал ее, чтобы использовать в хозяйстве, как подбирали любую мелочь в Порт-Феррелле. И почему она посверкивает в слабом свете, льющемся из окошка будки. До него не сразу дошло, что бутылка двигается. Через небольшие промежутки времени она вздрагивала.

«Это ветер».

Он продолжал наблюдать за бутылкой, постепенно позабыв обо всем остальном. Она зазвенела о бордюр тротуара.

«Нет».

Бутылка дрожала.

«Черт!»

Дом не сразу поверил своим глазам. Со дня атаки на Лэндоун ему приходилось видеть немало странных и совершенно нереальных вещей; в основном галлюцинации были сосредоточены на Марии, и врач сказал ему, что это последствия контузии и стресса. Он нажал на кнопку на наушнике, просто чтобы убедиться в том, что у него не едет крыша.

— Восьмой КПП вызывает Центр, это Сантьяго.

«Молчи, не говори ерунды. Это ветер, и ты прекрасно об этом знаешь».

Он не сразу получил ответ от Матьесона. В Порт-Феррелле было гораздо спокойнее, не было обычной лавины радиосообщений, к которой привыкли в Центре, и Дом ожидал, что ему ответят немедленно. Он перешел на открытую частоту, чтобы понять, не происходит ли чего-то необычного; его оглушила болтовня водителей, военных, занятых перевозкой грузов, и патрульных, охраняющих лагерь. Теперь все подряд разговаривали на открытой частоте, обязательные прежде процедуры летели ко всем чертям.

«Это пятьдесят седьмой. Тридцать девятый, вы собираетесь убирать отсюда это барахло? Мне нужен пандус».

«Тридцать девятый пятьдесят седьмому: извини, дружище, дай мне две минуты».

«Центр, эти чертовы собаки снова в хранилище. Я слышу, как они там царапаются. Нельзя ли с ними пожестче разобраться, а?»

Внезапно Дом заметил, что город, лежащий у него за спиной, притих. Это была не обычная тишина морозной ночи. Казалось, лагерь, перепуганный до смерти, внезапно затаил дыхание.

«О боже, значит, не только я это заметил…»

Дом понял это — все его чувства были обострены до предела пятнадцатью годами войны. Инстинкт заставил его взглянуть на асфальт под ногами. Инстинкт заставил его снять «Лансер» с предохранителя и оглядеться вокруг, целясь в темноту. Инстинкт приказал ему приготовиться к бою.

Битая бутылка слабо, но настойчиво постукивала о бетонный бордюр — звяк-звяк-звяк-звяк…

А затем тишина в его наушнике взорвалась, в ухе у него загремели крики, и он понял, что кошмар реален.

«О боже, боже, боже!..»

«Дерьмо, они здесь!»

«Где вы? Где вы, мать вашу?»

«Огонь!»

Крики и вопли продолжались пять безумных секунд, а затем земля у Дома под ногами задрожала, и он бросился бежать. Он мчался в сторону города, не думая ни о чем, отдавшись во власть рефлексов. Тротуар впереди лопнул, возникла узкая длинная щель, словно расстегнулась молния, и он отскочил в сторону, но трещина потянулась в другую сторону, прочь от него; бетонные плиты обваливались внутрь, обрушивались куски асфальта, и разлом устремлялся к центру Порт-Феррелла. Дом уже слышал крики. Гражданские скопились в южной части покинутого порта, и они не хуже любого бойца понимали, что происходит.

Черви вернулись.

И он хотел лишь одного: добраться до них в тот момент, когда они появятся на поверхности. Связи с подземными складами больше не было, поэтому он решил, что червяки появились именно оттуда; они добрались до города, пользуясь туннелями, любезно вырытыми для них людьми много лет назад. Это была лишь горстка врагов, остатки огромной армии, но это не имело значения. Они по-прежнему были смертельно опасны. Их, можно сказать, впустили в клетку, набитую людьми, именно в тот момент, когда род человеческий находился на грани исчезновения.

«Ведь ты хотел свести с ними счеты, в последний раз, разве забыл?

И подумать только, именно мы нашли эти туннели! Они пришли сюда из-за меня!»

— Центр, это Сантьяго. Я следую вдоль обрушивающегося туннеля. Видите что-нибудь?

— Они появляются около мест скопления людей. Раздача продуктов, медицинские пункты, общественные туалеты. Всем подразделениям — к бою!

— Сколько их? Я спрашиваю, сколько?

Но ответ затерялся в беспорядочном потоке слов. Дом различил голос Матьесона, затем до него донесся крик Маркуса, который просил огневой поддержки. Битва разгорелась в центре города. Дом видел вспышки и слышал гул взрывов. Теперь ему приходилось пробиваться сквозь толпу гражданских, бежавших навстречу: женщины в одних ночных рубашках тащили на руках детей, некоторые несли с собой сумки с предметами первой необходимости — люди были приучены держать их под рукой на случай тревоги. Противника не было видно. Возможно, гражданские бежали навстречу новой волне червяков, но он не мог знать этого, не мог остановить их. Ему нужно найти свой отряд.

«Где Аня? Вот черт! Может, она не добралась до командного центра?»

Впереди раздался грохот. Дом увидел, как ему сперва показалось, столб дыма, но это была пыль; по пути ему пришлось дышать этой пылью, огибать каменные глыбы, разбросанные по дороге. Это рухнуло какое-то здание. Выбравшись из облака пыли, он оказался на городской площади, где находился центр распределения продовольствия, и здесь он обнаружил червяков.

В центре всегда было много народу. На распределение продуктов и раздачу обедов уходил целый день. Берни и Бэрда он сразу заметил в группе солдат, стрелявших из укрытия, потому что они никогда не носили шлемов, но ни Маркуса, ни Коула видно не было. Дом подумал было попытаться вызвать Аню по рации, но инстинкты подсказывали ему иное, и в конце концов он прижался к ближайшей стене, стреляя из укрытия — из-за угла полуразрушенного здания, в котором когда-то находился банк.

Десятка два червяков поливали продовольственный центр огнем из автоматов, пока гражданские пытались бежать или скрыться в здании. Берсеркер, пошатываясь, металась по площади, обезумев от жажды смерти; цепь, свисавшая с ее упряжи, бешено молотила ее по спине. Возможно, она выследила людей по запаху, потому что червяки женского пола умели делать только это — они были тупыми, жестокими тварями, даже по меркам червяков. Дом подождал, пока она обернется; она загородила его от вражеских стрелков, и тогда он бросился к Бэрду.

Берсеркер остановилась и развернулась, затем заметила Дома.

«Вот дерьмо!..»

Сейчас он выяснит, сколько магазинов нужно истратить, чтобы покончить с ней. Его застигли на открытом месте. Внезапно ему стало все равно.

«Ну и что? Что с того? Я хотел бы перебить их всех, но если я убью одну сучку, то помешаю ей плодить потомство».

Дом бросился на нее, стреляя на ходу, почему-то решив, что сможет пробить ей брюхо, и зная, что погибнет, пытаясь это сделать. В этот момент жизнь предстала перед ним с необыкновенной четкостью, она стала разумной, упорядоченной, словно островок спокойствия в центре тропического циклона. Он знал, что нужно делать, и больше ему не придется беспокоиться о том, как жить дальше после того, как схлынет волна адреналина.

Никакого «дальше» уже не будет.

Берсеркер приближалась. Дом чувствовал ее запах. Он уже забыл, как жутко воняют червяки, даже живые.

«Я умру, но заберу тебя с собой, сука».

Он отскочил в сторону, вставляя новый магазин. Дом чувствовал странное спокойствие и легкость. Кто-то заорал на него, и он различил слово «козел», но не обратил на это внимания, пока справа от него не пронесся ревущий «Кентавр». В следующее мгновение его швырнуло на спину, на него навалилась какая-то тяжесть, и у него перехватило дыхание; затем прогремел мощный взрыв, и его осыпало обломками. Перестрелка продолжалась. Он попытался подняться. Над ним пролетали снаряды из гранатомета.

— Ты что, рехнулся, мать твою? — Это был Маркус. Это он придавил Дома к земле. — Ложись!

Огромные шины промелькнули так близко от головы Дома, что он почувствовал их запах, ядовитый, как вонь берсеркер: удушающий запах резины, который застрял у него в глотке. Он с трудом повернул голову, чтобы рассмотреть, что происходит. Танки ехали, чтобы покончить с червяками.

«Черт!»

— Чисто! Получите, сволочи! — В нескольких метрах от них раздался голос Коула. — Ага, с вами все кончено, твари! У кого-нибудь есть огнемет? Надо здесь почистить…

Маркус встал и несколько мгновений смотрел на Дома сверху вниз, прежде чем подать ему руку. Дом резко перенесся обратно в реальность, недавнюю отстраненность как рукой сняло. Он дышал прерывисто, сердце колотилось как бешеное.

«Вот черт, я свихнулся».

— Дом, не делай так больше. — Маркус схватил его за локоть, словно собирался встряхнуть и вправить ему мозги. — Тебе придется справиться с этим и жить дальше. Зачем, по-твоему, мы победили этих гадов — чтобы ты загубил свою жизнь?

Дом теперь достаточно точно мог читать мысли Маркуса. Его снова захлестнуло чувство вины, но на этот раз не из-за Марии. Он постарался снова стать прежним, не только ради себя, но и ради Маркуса.

— Прости, друг. На меня что-то нашло.

Маркус выпустил его плечо, затем начал переходить от одного трупа червяка к другому, словно подсчитывая их и кивая на ходу.

— Я понимаю. Ты просто запомни, что снаряд из «Кентавра» в заднице способен испортить тебе день — и мне заодно.

Наводчица «Кентавра» выглянула из верхнего люка танка и окликнула их. Со своего места ей хорошо было видно поле боя.

— Их немного. По-моему, и сорока нет. — Она подняла на лоб очки и, нажав на наушник, некоторое время слушала. — Ага, горстка охотников. Придется нам какое-то время еще добивать остатки, но, по крайне мере, остались одни самки.

— Не крупные, по нашим меркам, — заметил Маркус. — Но все равно страшно, когда они появляются среди гражданских.

Дом смотрел, как уносят раненых.

— Рано или поздно мы перебьем всех. Их становится все меньше.

Какая-то женщина с ярко-рыжими вьющимися волосами подошла к нему, держа на руках мальчика лет четырех или пяти. Дом подумал было, что она хочет попросить его о помощи; но, когда она подошла ближе, он увидел, что ребенок мертв. Голова его была запрокинута, в груди виднелось отверстие от пули. Тяжелее всего Дому было видеть убитых детей.

— Нам говорили, что мы здесь в безопасности, — сказала женщина; глаза ее были сухи, но ее трясло. — Вы должны были охранять нас, сволочи. Что я теперь скажу его отцу?

Эти слова были для Дома подобны пощечине, и он хотел было ответить, что отлично знает, каково это — потерять ребенка, но не знал, с чего начать. Женщина ушла, ее увели прочь санитары, а Дом застыл на месте, готовый разразиться рыданиями и рухнуть на землю. Но он постарался вычеркнуть из памяти эту сцену — у него не было иного выхода. Маркус повел его в казармы.

Мимо шли гражданские с узлами. Они направлялись прочь из лагеря, — по крайней мере, солдатам так показалось. Маркус остановил какого-то человека средних лет, с которым шли два подростка.

— Все кончено, — сказал Маркус. — Можете идти домой.

— Какой, в задницу, дом, — ответил мужчина. — У нас больше нет дома. Мы идем искать ближайшее поселение бродяг. Они-то выживают.

Дом посмотрел им вслед. Они были не одиноки в своем решении; еще несколько десятков человек встретились им на пути к бывшей школе. То, что объединяло людей в Хасинто, уже теряло свою силу.

— Вотум недоверия, — пробормотал Маркус. — Ваш ход, господин Председатель…

Дом не был уверен в том, что даже красноречие Прескотта способно убедить людей остаться в Порт-Феррелле. Это походило на автокатастрофу: выкарабкавшись из обломков живыми, жертвы испытывают облегчение, но потом понимают, что ранены, до дома очень далеко и никто не может помочь им добраться туда.

Сейчас жертвой было человечество, и спасательная служба не спешила на помощь.

— Да, плохи наши дела, — сказал Дом.